Коллекция птичьих глаз

- Может, расскажешь? - интересуюсь я. В рассветающем огне тени красных клёнов подметают за нами следы. Я смотрю вперёд - на светловолосого мужчину, что идёт передо мной, и ещё дальше - на выглядывающие за зелёной рощей макушки домов Оцу. Я помню встречу в тенях густого леса и печати, что одну за другой ставит на меня Гакуё под пристальный взгляд старика с Котобами. Момент этот сливается с полумраком незнакомого мне здания. Я оглядываю окружение в странной прострации, как после резкого пробуждения ото сна. Меня обескураживает дикая боль на рёбрах. Фильтрую разговор, что достигает моих ушей, силясь понять, сколько, чёрт возьми, суток вырезали из моей памяти. Гакуё кивает в сторону. Мы уходим. По дороге он так ничего и не говорит, пока любопытство настойчиво ерошит моё терпение. В столь потрёпанном состоянии я не пребывала последние лет пять точно. - Когда придём, прочитаешь свои отчёты сама, - говорит он с явно различимым пренебрежением в голосе. Неосознанно хмурюсь. Без особого интереса он окидывает меня нечитаемым взглядом. - Я устала. - Мы уже рядом. Неприязненно я кривлю губы, отворачивая голову куда-то в сторону. Идём мы быстро. Пошарив в карманах, открываю упаковку сигарет. - Только сильнее собьёшь дыхание, - не глядя на меня, произносит мужчина. Когда опьяняющий дым наполняет лёгкие, хочется и вовсе остановиться. Солнце, медное и тяжёлое, глядит на нас сквозь зыбкое марево, касаясь волос мужчины своим желтоватым свечением. Гакуё прячет от него лицо в тени капюшона, и виднеющиеся впереди очертания домов торопят меня сделать то же самое. Ощущая кожей холодную, влажную от росы поверхность маски, застёгиваю её на затылке, натягивая грубую ткань плаща до её матово-белых краёв. Город не спит. Улицы, насквозь провонявшие алкоголем, блевотиной и рыбой, не наполнены весёлыми толпами, но даже в такое время слышно, как долетают обрывки шума из порта. Представить сложно, как Гакуё терпит всё это почти каждый день. Мужчина открывает дверь чёрного входа борделя и пропускает меня вперёд. Мы доходим по витиеватому коридору почти до зала, сейчас пустого, просторного и затемнённого, усыпанного тёплыми кислотными прожекторами, поворачиваем в сторону лестницы, спускаемся в подвал. Из обставленной стеллажами комнаты ведёт ещё одна дверь, разветвляющая шаги на несколько помещений - там, многослойно завёрнутое печатями, ещё одно хранилище информации, небольшой медицинский отсек и просторная жилая комната, по большей части заваленная бумагой и холстами. Когда я попадаю внутрь, в нос ударяет запах скипидара, резкий и неприятный, но чертовски привычный, обволакивает меня спокойствием - стоит мне только ступить за порог, как плечи придавливает усталостью. - Я осмотрю рану, - мужчина вешает пыльный плащ на спинку стула, рядом оставляет чёрную маску в пол-лица, что доходит ему до уровня глаз обычно, засучивает рукава такой же чёрной водолазки и уходит мыть руки. Я просто валюсь с ног от долгой дороги и недосыпа. Шершавое гудение потоков воды приводит меня в чувства. Расстёгиваю плащ и разминаю шею, в дверях ванной обхожу мечника, устало прикрыв глаза. Мужчина сильно выше меня - думаю, на две головы, и хорошо сложен. Небрежно вытирает руки, с которых капает вода. - Я сначала в душ, - выдыхаю я обессиленно. Ванная отделана унылой блекло-зелёной плиткой, переливающейся в жёлтом свете потолочной лампочки. Душ - дыра-водосток в полу с небольшим наклоном. Я стягиваю с себя медленно вещи, цепляя их на настенный крючок и настороженно начинаю разматывать бинты - то, как я себя чувствую, мне совсем не нравится. Потом вдруг впадаю в секундный ступор, потрясённая уродливостью раны - стежки выглядят так, словно заштопывали порванный мешок с картошкой, а не живого человека. Жара, кажется, у меня нет. Осмотреть порез, находящийся под грудью, у меня плохо получается - встаю перед зеркалом в тусклом освещении, выделяя краснеющее воспаление с одного края. Негодующе морщюсь. Включаю кран, присаживаясь на табурет чуть поодаль и начинаю осторожно обтирать влажной губкой тело, нагоняя гнетущих мыслей - мне кажется, после увиденной травмы, жжение начинает резать рёбра ещё сильнее. - Тебе лучше бы её не мочить, - неодобряюще отмечает мужчина, когда я выхожу. Вода бежит с волос, пропитывая полотенце, обмотанное вокруг тела, - Идём сюда. Я ложусь на кровать, под яркий, тёплый поток света приставленной рядом лампы. Аккуратно распахиваю полотенце. Мужчина наклоняется, чтобы взглянуть на порез, слегка прикасается рядом пальцами, и до его ушей доносится ноющее мычание. - Это не так уж и больно, - идёт в ванную, возится какое-то время с моими вещами, возвращаясь уже с очками в руках, прихватывает по пути пару свитков и кладёт мне их в руки, получая в ответ вопросительный взгляд, - Рана слегка загноилась. Попытайся отвлечься. Я натянуто киваю. Гакуё надевает перчатки, дальше на всё это я пытаюсь на смотреть. Разворачиваю свиток на поднятых над собой руках, стискиваю зубы и старательно возвращаю внимание к тексту. Действия мужчины царапают поток мыслей так же настойчиво, как и мои "отчёты", не самые, чёрт возьми, подробные. Я ничерта не помню, и мои лёгкие заливает немое возмущение. Возмущение и стыд. Две травмы за пару недель, совершенно не удовлетворяющее меня количество полученной информации - при том, что времени у меня не так много на "шиноби с перевала Йосуга". Когда мужчина заканчивает, свитки уже лежат в стороне. Я прерывисто дышу, тяжёлым и обессиленным взглядом сверля потолок, пальцы нервно перебирают край полотенца. Пытаюсь подняться, и движение тянет шов на рёбрах. Гакуё помогает сесть, задерживая на мне долгий, нечитаемый взгляд, но мне не трудно догадаться, о чём он сейчас может думать. - Ты слишком... - Я всё понимаю, - быстро отрезаю я, сдерживаясь, чтобы не закатить глаза. Его упрёки сейчас выслушивать нет желания абсолютно. - Надеюсь на это, - ровно говорит он, складывая медикаменты на потёртый металлический поднос, что лежит перед ним, на небольшом журнальном столе. Поднимает их, собираясь унести, - Но не похоже, - будто вырывается как-то само собой. - Какая разница теперь?! - завожусь я, - Этот "доверенное лицо", чёрт возьми, уже мёртв. Поднос с инструментами со звоном ударяется о стол. - Ран! - мужчина хватает меня за затылок настойчиво, заставляя смотреть прямо в глаза, - Мне плевать на всё, что происходит вокруг, так же, как и тебе, и ты это знаешь. Пока информация, которую мы добываем, отгораживает нас от смерти, мне будет плевать, если хоть весь этот грёбаный мир, который ты так ненавидишь, скатится в Тартарары. Люди вокруг тебя могут быть сколько угодно глупыми, наивными или надменными и жестокими, но не думай, что ты выше их! - я потерянно гляжу на мужчину, удивлённая столь яркой реакцией. В замешательстве отвожу взгляд, касаясь его кисти на своём затылке. Тот ослабляет хватку, но не отстраняется, - Иначе потеряешь бдительность и умрёшь. Моё уязвлённое самолюбие царапает язык, я очень хочу в ответ начать речь о своих видениях, о большей, нежели обладает он, осведомлённости и так далее, и так далее, но это - лишь нежелание принимать его правоту. Видит ли он сейчас во мне ребёнка, которому нужно объяснять простые истины? Гакуё застыл недвижимо и, по-видимому, ждёт ответа. Как-то вымученно я киваю. Мужчина напряжённо выдыхает, выпрямляясь во весь рост с воняющим медикаментами подносом в руках, и запах растворяется в скипидаре, масле и художественном лаке, которые уже, кажется, въелись в пространство комнаты. - Тебе не помешает свежий воздух, - вскользь произносит Гакуё, отмечая, что уходить я, похоже, никуда не собираюсь, - Я бы снял номер в гостинице. - Но ты останешься здесь, - просто говорю я. Мужчина скрывается за дверью, оставляя меня со своими мыслями в комнате, погружённой в чёрно-белые миры полуабстрактных картин. Сколько я его помню, Гакуё никогда ни до кого не было дела. Перенявший основы ведения боя от своего безымянного, недолго прожившего учителя, воровавший техники всю свою жизнь и запросто посвятивший почти десять лет заказным убийствам. Ни гнева, ни сострадания, ни чего либо ещё к людям и окружающему миру он не испытывал. Просто хотел быть уверенным, что его не убьют так же просто, как и всех слабых бездомных детей на войне, передавленных, как назойливых комаров. Это выглядит очень глупым: человек отодвигает на второй план единственную вещь, которую считает по-настоящему значимой, и посвящает жизнь сражениям из-за того, что не хочет думать об этих самых сражениях. А "вещь на втором плане" полностью наполняет комнату. - Есть мнение, что творчество - это попытка избавиться от своих страхов, своих комплексов. Это одна из самых искренних вещей в этом мире, Ран, - говорит он как-то. Говорит и о том, какими новыми красками может заиграть всё окружающее, когда ты смещаешь ракурс мироощущения, смотря через другие картины. Не на картины. А сквозь них. Я тоже рисую, Гакуё это знает и видел почти все мои зарисовки, так и не оставив насчёт них ни одного комментария. И душу в это не вкладываю. Много ли значат сотни страниц повторяющихся механических движений, не самых удачных попыток скопировать природу на бумажный лист? - Знаешь, меня кое-что беспокоит, - переводя мысли в другое русло, говорю я задумчиво, когда мужчина возвращается. Он останавливается возле, показывая, что готов выслушать, - Нередко в моих видениях мелькает одна... организация. - Организация?.. - "Акацуки" они называют себя, - я тяну паузу, пытаясь выстроить мысли в цепочку, - Я заметила, что все люди, в прошлое или будущее которых я проваливаюсь, имеют довольно сильную внутреннюю энергетику и повлияли... ну или повлияют на немалое количество жизней. - Я почти ничего не слышал об "Акацуки", - отмечает мужчина. Вальяжно опирается о стену напротив меня, скрестив руки на груди, - Сборище наёмников, берущихся почти за любую более-менее серьёзную работу. - Они особо не проявляли себя всё это время. Да и не в этом суть... Мне известны и их цели, и методы, которыми Акацуки будут к ним идти. Мне не интересно первое и совершенно нет желания какое-либо участие принимать во втором, - я устало тру виски, выдыхая угрюмо, - Но, блять, я видела себя там, Гакуё. Видела себя в этой организации! - Что тебя так злит? - мужчина сомнительно приподнимает брови. Всё он понимает, - Тебя, ты считаешь, насильно затащат туда? Ты не знаешь даже, так это или нет. Но дело не только в этом. Что будет с Хагурума, что будет с Гакуё? Не подставлю ли я под удар их своим вступлением в эту организацию? - Среди них есть, по меньшей мере, двое, против кого мои техники бесполезны, и оба обладают Кеккей Генкай из разряда Додзюцу. Остальных победить смогу лишь при очень удачном исходе. Ха-ха! И то, наверное, только по одному, они там все не лыком шиты, - я раздражённо вплетаю пальцы в мокрые волосы, укладывая их назад, - Я так и не нашла возможной причины, по которой у меня могло бы возникнуть желание примкнуть к ним добровольно. И мне всё это совершенно не нравится. Гакуё вздыхает как-то устало. - Давай решать проблемы по мере их поступления, Ран. Расскажешь об этой организации, как проснёшься, тебе не помешало бы выспаться. Он подходит и тянется к выключателю, но я ловлю его руку, заставляя мужчину замереть на несколько секунд с немым ко мне вопросом. Мой взгляд, слегка замутнённый и безнадёжно-трепетный, пробегается по его усеянной шрамами руке, поднимается по плечу, к шее, щекам, но я не заглядываю в зрачки. Гакуё сложно назвать красивым. Если бы его узкие мутно-синие глаза были чуть менее глубоко посажены, если бы так не выделялись скулы, делающие его чуть впалые щёки ещё заметнее, если бы его почти прозрачные брови образовывали две тёмные линии над глазами, а не делали визуально лоб шире, да и если бы не этот чёртов шрам-полуулыбка, искорёживающий эмоции на его лице, - от него невозможно было бы глаз оторвать. У Гакуё чуть вытянутое лицо, узкие губы, ровный, с едва заметно вздёрнутым вверх кончиком, нос, собранные в высокий хвост белые волосы, в распущенном виде доходящие до лопаток, на мочке левого уха висит серьга - недлинная тонкая цепочка с закреплённым на ней цилиндрообразным куском металла, будто сломанным по обоим краям. Гакуё целует меня почти невесомо, еле прикасаясь своими губами к моим, но только я пытаюсь продолжить, он отстраняется. Я рада находиться здесь. Я рада видеть его. Я рада прикасаться к нему. Я рада, что он беспокоится обо мне. Я рада, что он откровенен со мной. Но, несмотря на всё это... Действия его безжизненны, как и взгляд мужчины - ровный, холодный, беспристрастный, как и всегда. И, чёрт возьми, снисходительный. - Тебе нужно выспаться, - повторяет он, - Травма тебе ничего сделать не даст. "Ничего". Он хотел сказать не это. Опьяняюще быстро кровь моя бежит по венам, ускоряя дыхание. Стараясь держать лицо ровным, молча я смотрю, как мужчина высвобождает запястье из слабо держащихся за него женских пальцев, выключает светильник рядом и скрывается в дверном проёме. Засыпаю я долго - в ушах стучит пульс, и назойливые мысли тревожат разум. За весь день просыпаюсь пару раз, затуманенно обнаруживая Гакуё за столом, наклонившегося к листу бумаги под жёлтым светом настольной лампы. Кажется, я зову его спать. И не помню, что он отвечает. Когда просыпаюсь третий раз, Гакуё в помещении нет, и лишь по часам определяю, что время - поздний вечер. Часов четырнадцать, не меньше, я проспала точно. Чувствую себя десятилетней девчонкой, что могла спокойно, мирно засыпать, полностью отключая себя от внешнего мира. Всегда быть настороже, отслеживать чакру вокруг себя даже во время сна - Гакуё, казалось бы, выдрессировал меня, как щенка, но сейчас я здесь, рядом с человеком, который, я знаю, меня защитит в случае чего, и концентрирую внимание спросони в ленной медлительности. - Всё это, чёрт возьми, не идёт мне на пользу, - бормочу я с недовольством. Голыми ногами опускаюсь на холодный каменный пол, обнаруживая чакру Гакуё за стеной, но выходить не тороплюсь - ещё один человек, совершенно мне не знакомый, со странной структурой Кейракукей ощущается рядом. Я напрягаюсь больше, когда ещё один мощный источник чакры спускается к нам по лестнице, и мгновенно ко мне приходит понимание, что именно сейчас происходит. На одном дыхании накидываю на голое тело брюки, валяющуюся рядом мужскую футболку, спешно подхватывая невысокие сапоги. Залетаю в коридор, маску цепляя уже почти перед дверью. Когда я проскальзываю в помещение, звук открывшейся двери сливается с грохотом ломящегося древесного массива. Мне не следует поворачиваться к ним спиной - об эту мысль я спотыкаюсь, лишь повернувшись к ним спиной. Движения Гакуё молниеносны, но знакомо-закономерны. Оказываясь прямо перед ним, рефлекторно останавливаю руку с поблёскивающим в ней клинком, встречаясь с ледяными глазами, в глубине которых плещется непонимание и возмущение. И не задумываясь, выкрикиваю: - Гакуё! Нет, - тон приказной, и правда, напоминает данную псу команду. Как всё это выглядит? При всей серьёзности ситуации я чувствую, как краска заливает моё лицо, и веки вздрагивают в раздражении. Ты, Ран, не могла предупредить, чтобы он не вступал в бой с этими людьми? Времени ведь было достаточно. Будут ли они его после такой сцены воспринимать всерьёз? - А ты, блять, кто ещё?! - голос скрипуче-эмоциональный, и режет слух подобно ногтям, проезжающимся по стеклу. Звенит в стенах возмущением. Я вцепляюсь своим вниманием в двоих мужчин позади и жду, пока Гакуё опустит меч, не сводя с него твёрдого взгляда. Я уже знаю, как он поступит. Я знаю, как поведу себя я. Знаю, о чём спрашивали его эти двое шиноби, что он им ответил, что скажу я им, и что будут говорить они мне. Это должно ложиться твёрдой почвой под ногами, но только лишь я поворачиваюсь к пришедшим, понимаю, что меня обуревает волнение. И страх? Нет, я не назову это страхом. (Может быть, отдалённо я понимаю, что, признав это для себя, лишь буду бояться ещё больше?) Атмосфера в комнате ощущается столь же тяжёлой, как взгляд двух пар глаз, одних - малиновых, вторых - с болезненной багровой склерой, цвета такого же, как кроваво-красные очертания облаков на их плащах. Понимая, что эти мысли лишь прибавляют мне медлительности, я выпрямляюсь из оборонительной стойки и, стараясь не выдать эмоций в голосе, чётко произношу: - Я вас провожу.