Коллекция птичьих глаз

После досадной ситуации, произошедшей с Мичиру, мне очень часто начинают сниться детали моей давно потерянной жизни: ныне погребённое под налётом времени селение Ямбару-Куина, наш маленький дом, вечное неодобрение на лицах бабушки и деда, которые, наверное, никогда меня не любили, Хару-чан, этот светящийся заряжающей радостью ребёнок, птицы, о которых он рассказывал мне без умолку, а ещё... отец? Это очень странно: каждый раз, когда во снах ко мне является Хару-чан, после него появляется образ отца, которого вряд ли я когда-нибудь видела вообще. Так бывает довольно часто, ты видишь во сне неразборчивую фигуру, не можешь различить черт лица, но мозг словно вешает ярлык ему на шею, не позволяя тебе сомневаться, что это - именно он. На нём - боевая экипировка, которую я тоже не вижу, просто понимаю, что на груди его застёгнут плотный жилет, руки защищают наручи, а на ногах - несколько подсумков с оружием шиноби. И хитай-ате. Но символа деревни на ней тоже как будто нет. Это, наверное, два самых сильных моих воспоминания из детства, обмотанных сетью сложных эмоций: маленький брат Харуки, самое счастливое, что было у меня в жизни, и отец, с которым нередко родители моей погибшей матери меня сравнивали. Ха-ха! Какая ирония! Сын, весь пошедший в мать, женщину с открытым сердцем, бесконечно добрую и отзывчивую, и дочь, вся пошедшая в отца. "Даже внешностью". "Даже характером". Всё, что я знаю об отце, я слышала из уст деда, когда обнаружила его как-то ночью случайно, обильно подвыпившего (А он вообще редко пил) с обессиленно держащими пачку старых фотографий пальцами. На них на всех - его единственная дочь, умершая от болезни, когда мне было три, а Хару - всего год. "Он был шиноби в отставке. Я не видел людей более бесхребетных, заносчивых и скупых на хоть какие-то светлые чувства. Да и выпивоха был жуткий. Моя девочка твердила, что это всё в нём говорит война, что это - раны, требующие исцеления. Что если она подарит ему счастье в новой семье, призраки прошлого оставят его в покое. Такая уж она была... всегда готова отдать всё, что у неё было, силы, внимание, время, если кто-то из окружающих её людей хоть в чём-то нуждался. А эта гнилая мразь использовала её, как грушу для битья и неисчерпаемый эмоциональный ресурс. И бросил, когда надоело. Моя девочка уезжала из Ямбару-Куина, сияя от счастья, а вернулась, как завядший цветок, беременная и с полуторагодовалым ребёнком в руках, девочкой, один в один похожей на отца". Потом вижу, как эта размытая фигура появляется в ночной деревеньке и вырезает жителей одного за другим. Всех, кроме Хару. Тот - уже мёртв, лежит, заколотый ржавыми вилами, перед моим взором. В другой версии - появляется Гакуё. А в третьей - я сама. Будто уже овладевшая навыками ведения боя, снаряжённая парой дайсё - катаной и вакидзаси, которые использовал в бою всегда Гакуё, появляюсь в двухста семидесяти восьми копиях, по одной на каждого жителя, и вижу, как они все умирают. Все три эти версии, конечно, далеки от оригинала. Потом я просыпаюсь, опустошённая, взмокшая, с ощущением, будто я - всё ещё малый ребёнок, нуждающийся в одобрении взрослых, но от которого эти самые взрослые всегда пренебрежительно отмахивались, но думаю совсем не об этом: через несколько секунд после пробуждения во мне вдруг взвывает злость - уж что-что, а смерть Харуки, которого они так любили, я никогда не смогу им простить. Но то, что сейчас занимает мои мысли в минуты бодрствования - Оникьёдай, которые, возможно станут ключом к одной из моих целей. Когда я достигаю пункта назначения, соглашаться со мной тюремщик не хочет. - Почему? - притворно удивляюсь я и цежу на выдохе, - Они всегда держатся рядом, и головы у них забиты одним и тем же. Если, скажем, один будет убит при попытке сбежать, никто не станет сильно возмущаться. Шиноби из Кири, которому выпадет работёнка по крупицам перебирать память нукенинов очень, должно быть, удивится, увидев мой с ними разговор. Я не могу просто пролистать их воспоминания, пока те находятся в бессознательном состоянии, и действовать мне приходится по старинке. Напротив риска тюремщика ставлю далеко не маленькую сумму рё и провожу всю ночь в пыточной, но этот бестолковый чунин-отступник, раздирая слух раздражающим хриплым воплем, только и может, что повторять: - Я, я н-не знаю, кто ему сообщил об убитом! Он избавился от информатора! Кха!.. Я не знаю, кто это был, он, клянусь, он сказал, что избавился!.. Когда кровь перестаёт циркулировать по телу мужчины, вне себя от негодования, я обессиленно встаю перед фактом: я в тупике. В этом месяце попытки завершить миссию, столь важную покойному Демону Кровавого Тумана, я оставляю. Что-то панически-нервозное прорастает через мой позвоночник. Находясь в сознании, я почти постоянно ощущаю внутреннюю опасливую дрожь, будто зверёк, загнанный в угол. Просыпаюсь с паранойей и с паранойей засыпаю. Хочется вернуться в Оцу, сжаться в комок в объятиях человека, который никаких чувств ко мне не испытывает, и слушать мерное биение его сердца, спокойное, как всегда, и самой успокоиться тоже. Но я почти прямым текстом, с глупой ребяческой обидой сказала ему, что мне до него дела нет. Впрочем, вряд ли его это волновало. Хагурума будет функционировать, несмотря на все эти душевные терзания двадцатилетней влюблённой куноичи. То ли то, что я не могу успокоить беспокойный разум, то ли история с перевалом Йосуга, нераспутываемый клубок, который оказался собранным из разорванных ниток, заставляют меня вернуться к тупому набиванию синяков о тренировочные столбы. Я с утра до вечера пытаюсь оживить мышцы, скорость реакций и внимательность восприятия чакры вокруг (в конце-то концов, я никогда в бою не полагалась на зрение, такой роскоши у меня просто нет), когда устаю - бегу, пока дыхание не сбивается, и ноги не роняют меня на землю, потом - просто сижу и растягиваюсь, пока не почувствую, как по крупицам начинают возвращаться силы. А затем по новой. В какой-то момент, прямо во время тренировки меня вырывает в короткий отрезок будущего. Совсем не большой, не протяжённей минуты, но мне леденит пальцы так сильно, что эта минута кажется бесконечной. Воздух влажный и спёртый, словно находимся мы где-то под землёй. Тусклое освещение. Всего лишь пара колышащихся огоньков свечей на стенах очерчивает каменистые грани ровной, просторной залы, падает на толстый фиолетовые шнур, обвязанный вокруг пояса, играет тенями на смолитых прядях стекающих по плечам волос, но не достигает лица. А глаза, этот опасный, хитрый прищур будто подсвечен, золотистый змеиный яд в них гипнотизирует и пробегает по затылку холодком. - Да и у нас ведь с Вами общий враг, - голос мой, на удивление, звучит твёрдо. Мгновение, - закатный вечер. Я теряю координацию, смещаю центр тела и оказываюсь поваленной на землю собственной усталостью и угасающей паникой в голове. Слишком запоздало замечаю последствие неудачного движения: от колена разрастается и пульсирует боль после удара о тренировочный столб. Лежу так ещё довольно долго, пытаясь отдышаться и всё глубже утопая в посторонних мыслях. И слышу знакомое хлопанье крыльев. Ощущение того, что вот-вот должна произойти серьёзная заварушка, витает в воздухе. Птица, вопреки ожиданиям, прислана не Жабьим Сэннином. В Сунагакуре неспокойно, все войска в полной боевой готовности, но причины этих действий подчиненным не сообщают и держат вид внешней мирной безмятежности. В Конохе тоже висит напряжение. Деревня в этом полугодии стала местом проведения экзаменов на чунина, это мне известно, и даже по спискам посланных туда команд я бегло, без особого, правда, интереса, успела пробежаться взглядом. А сейчас эти же списки приходят ко мне в версии укороченной, и вместе с ними - пунктик об убитом экзаменаторе. Паника в такой момент в деревне ни к чему, и новость держат в секрете. Я остаюсь в шумном провинциальном городке, продолжая всё своё время вкладывать в ослабшее за последние пару лет тело, и не предпринимаю ничего даже когда гремит новость: Хокаге и Казекаге убыты нукенином из Скрытого Листа. Селение в критическом состоянии, а Песок остался без правителя и подходящей фигуры на эту роль. В этот момент Киригакуре уже полностью перестраивается реформами новой Мизукаге. Весточка от Жабьего Сэннина неожиданно становится для меня головой болью. Одно лишь слово из рукописного текста способно тотчас же прибить моё настроение к полу: "Акацуки". "Пока ещё нахожусь в Конохе. Ответ можешь прислать с птицей". Но чёрта с два я буду передавать сведения о них на бумаге, да и что я могу выложить ему об организации, которая очень скоро нацепит на меня короткий поводок? Мне же за это потом и отвечать. Я размышляю о них по дороге, пока шпион пишет на совсем мелком клочке бумаги: "Вместе с джинчурики отправился по направлению к Отофуку. Точную цель не раскрывал. Отступник из Скрытого Листа Учиха Итачи со своим спутником парой часов ранее атаковал Хатаке Какаши, доведя того во время боя до бессознательного состояния. Обоим удалось скрыться. По неподтверждённому слуху, их целью является джинчурики - есть вероятность, что Джирайя-сама сменит курс". Но с пути они не сворачивают. Стоит мне появиться в окрестностях ночного города, как "Глаз" улавливает знакомый источник чакры. Довольно тепло всё это время. Опускаюсь на шумный металлический скат крыши, всё ещё источающий жар сурового закатившегося солнца. Дышать под маской тяжело, я поворачиваю её на бок, напряжённо поджав губы и уставившись на кишащую в свете фонарей толпу. С параноидальной опасливостью несколько раз сканирую местность: наследника проклятых глаз я вычислить вряд ли смогу, но его спутника, "Хвостатого без хвоста", славящегося чудовищным запасом чакры... в городе нет. Пересекаться с ними - аж до рвотных позывов нет желания. Либо Акацуки ещё не появлялись здесь и могут объявиться в любой момент, либо перед одним из Великой Троицы Конохи им пришлось отступить. Не имея чёткого понимания разницы в их силах, но прекрасно осведомлённая, что бывший сокомандник Джирайи с Учиха Итачи по уровню навыков и рядом не стоял, мне больше верится в первое, но настойчиво зудит желание поставить на Жабьего Сэннина. Город пересекаю по крышам, темнеющим угловатыми пятнами между свечением улиц, по дороге замечая, что не одну меня последнее время мучает бессонница. Знакомая чакра перетекает по фигуре в небольшом отдалении от окна. В комнате, это заметно издалека, теплится ровный, блекловатый огонёк - должно быть, настольная лампа. Я беззвучно спускаюсь на распахнутую раму, отмечая обилие усеивающей пол скомканной бумаги и ещё несколько листков, часть - на столе, часть - в руках беловолосого шиноби, стоящего ко мне спиной со свисающим с плеча гостинничным полотенцем и какой-то тряпкой во второй кисти, кажется... трусами? Только оказавшись на подоконнике, я глумливо выдаю: - Меня, видимо, ждёте? Мужчина, встрепенувшись, разворачивается ко мне, потом бросает взгляд куда-то в сторону и, поднося указательный палец к губам, коротко шикает. Медлительно, показательно я поварачиваю голову в сторону кроватей, но мне этого не нужно, чтобы заметить дьявольски-огромный источник чакры, тихо посапывающий в обнимку со скомканным одеялом. У пацана в мелких ушибах часть лица и обмотанная бинтами кисть, но выглядит он совсем умиротворённым. И это - та самая головная боль всей Конохи? Ну надо же... Но стоит мне вновь взглянуть на мужчину, один глаз у того нервно дёргается, а серьёзная физиономия вдруг расплывается в глупом выражении: по-видимому, мысли от чего-то чрезвычайно-важного в тонюсенькой стопке бумаг и от моего неожиданного появления только что переместились к тому, в каком виде он сейчас стоит передо мной. Саннин настороженно развернулся на источник моего голоса в полусогнутых коленях, отведя в сторону руку с рукописными текстами и вторую, всё ещё сжимающую край трусов в кулаке, держа возле подбородка. При этом, абсолютно голый. Снова. Из меня рвётся желание съязвить что-нибудь колкое, но я удерживаю его на языке, лишь указывая большим пальцем за свою спину, вниз. И делаю шаг с подоконника. На дорогах довольно людно для столь позднего часа, я случайно пугаю каку-то парочку своим резким спуском. Те вздрагивают и, опасливо оглядев мою маску, обходят меня стороной. Хочется её снять, одеться в лёгкую хлопковую юкату и пустить время на разгуливания вблизи прохлады водоёма. Стягиваю с себя плащ, обнажив перед душным воздухом лишь руки, и остаюсь дожидаться, пока Жабий Сэннин появится рядом вскоре. Чувствую рядом его чакру. - Собрались взять в привычку встречать меня в таком виде? - Аа... Прости-прости, - небрежно отмахивается он, - Малость отвлёкся, пока шёл одеваться. Свитка за спиной нет, плотная ткань хаори не облачает плечи, а запястья не сжимают наручи, мужчина одет лишь в подогнутые свободные штаны и такой же бледно-оливковый дзюбан - рубаху на запахе, темнеющую мокрыми вкраплениями на плечах и части спины. Волосы его влажные, видимо, после душа, и всё так же упрямо торчат в стороны. - Неплохо было бы выпить чего-нибудь, - мужчина выискивающе оглядывается, направляя вперёд пару выбивающихся из копны прядей волос, чтобы те обрамляли лицо. Сквозь прорези маски кидаю на него сомнительный взгляд. Из прошлого опыта понял, что я более разговорчива при не самом чистом рассудке и что от спиртного я не откажусь? В этот раз вряд ли. - Я бы не отказалась перекусить, - признаюсь я, улавливая яркость запахов уличной еды, зазывающе тянущихся к ларькам и маленьким ресторанчикам. Кажется, я и не обедала сегодня даже. - Отлично, - мужчино глухо ударяет ладонями перед собой, - Значит, я сегодня угощаю тебя, Макиэ-чан. Мы отходим от гостиничных стен, вливаясь в мерно плывущий людской поток. Плащ, перекинутый через сумку, болтается на спине, хочется запустить руки в карманы, которых на брюках нет: закруглённые полоски щитков закреплены чуть ниже пояса и ползут по бокам почти до колен. Складываю руки под грудью, задумчиво оглядываясь на отдаляющееся от взгляда окно. - До меня дошла весть, что Ичизокугороши* Итачи вернулся в деревню. И что он ищет кое-кого. - Да уж, да уж, вспомнишь чёрта... - роняет мужчина, перекатывая в голосе усталую хрипотцу. И впрямь, удивительно, стоило ему запросить информацию о них, как те тут же решили показаться в поле внимания. Я жду, что Гама Сэннин как-либо прокомментирует это, но потом понимаю, что распространяться ни о происходящем в его родном селении, ни о джинчурики у него желания нет. - Вам незачем относиться с такой осторожностью по отношению к моему любопытству на этот счёт. Мужчина в ответ молчит какое-то время. Потом, уже серьёзнея, произносит: - Я узнавал, что из себя представляет Хагурума, перед тем, как обратиться к вам в предыдущий раз. Это - одна из тех организаций, которые не считают нужным принимать чью-либо сторону. Единственное, что обозначается важным, - информация, добываемая в результате сделки с клиентом. На что повлияют данные, которые вы обмениваете или за деньги распространяете, чтобы за эти деньги выкупать потом что-то дальше и дальше распространять, вас не волнует. Я не знаю вашей цели - прочно утвердить свою позицию на мировом поле или что-то ещё, но одно ясно: бездумно разбрасываться любыми сведениями перед подобными людьми может мне же потом и выйти боком. Мы оба поднимаем голову, чтобы заметить скромную надпись "якинику" на разрезанных полосках норэн, Гама Сэннин останавливает на мне вопросительный взгляд, я безучастно пожимаю плечами, и мы сворачиваем ко входу. Садимся в глубине, между разделяющими столы тонкими деревянными перегородками, мужчина, помимо говядины и овощей, как и говорил ранее, заказывает спиртное, и я отмечаю про себя, что всё-таки, пожалуй, можно и выпить пару пиал за компанию. - Акацуки недавно появлялись в Оцу, - неожиданно даже для себя, признаюсь я, - И их действия неслабо напрягают даже меня. Тот хмурится. - Что им было нужно? Я выдерживаю паузу, нерешительно вертя ответ на языке. - Ничего, касающегося напрямую организации. Личный интерес одного из них, скорее всего. - Тц! - веки его порывисто вздрагивают, но потом резкий взгляд смягчается: подошедшая официантка аккуратно выставляет вокруг вмонтированной в поверхность стола жаровни блюда с тонкими полосками сырого мяса и овощей, плошки с соусами, плавно рядом опускается токкури и пара пиал из лакированного дерева. Мужчина улыбчиво благодарит девушку, но даже когда та уходит, на лице его заметно недовольство моей уклончивостью. Оно и понятно: не смогла уследить за сохранением секретности данных, которые запрашивал он, но подробности сделки с другими клиентами раскрывать не хочу. Задумчиво прикидывая, в какой форме ему подать якобы всё, что о них знаю, я ленно складываю подбородок на ладонь, оперевшись локтём о столешницу и начиная постепенно раскладывать на раскалённой решётке мясо. - О них говорят как об обычных наёмниках, берущихся за любую более-менее серьёзную работу и выполняющих всё в лучшем виде. Точных целей их я не знаю. Но недавно стало известно, что им удалось захватить джинчурики семихвостого - девчонку из Скрытого Водопада, о ней мне не так много удалось выяснить, и джинчурики пятихвостого. Довольно известный персонаж - этот Хан из Ивагакуре, или, как его ещё называют, "Джинчурики пара". Его улучшенный геном прославил его во время последней войны. - Я слышал о нём, - хмуро отзывается мужчина. Я слегка сдвигаю в сторону маску так, чтобы была открыта нижняя часть лица, а перпендикулярно повёрнутая прорезь возле единственного видящего глаза осталась на месте. Дотягиваюсь до второй пиалы, чтобы пододвинуть к разливающему саке мужчине. - Лично - я видела только двоих. Проверять их навыки ситуация не располагала, и слава Богу. Один из них... - воспроизвожу в памяти налитые кровью глазные яблоки и лицо это, которое уже много лет как должно было быть съедено червями. Вяжущее раздражение на шумном выдохе ложится на губы неприязненной эмоциональностью, - Чёрт, да у него под кожей словно всё забито каналами циркуляции чакры вместо мышц, лишь раз в жизни видела что-то подобное, но не в таком, конечно, объёме. Не представляю, на что он может быть способен. Это правда. Пять исправно функционирующих полноценных кейракукей в одном лишь теле - то, чему я и впрямь не могу найти объяснения. Единственного известного мне человека со схожей особенностью удачным примером не назовёшь: две системы циркуляции чакры не могут полноценно развиваться, тело просто не выдерживает. Независимо от количества тренировок, мой запас чакры не просто так был всегда унизительно мал. Второй кейракукей, с ничтожно-низкой скоростью черпающий природную энергию, способен поддерживать жизнедеятельность организма, если даже все тенкетсу первого в бою будут заблокированы, но словно "закрыт" от смешения, от использования в техниках и способен высвобождаться лишь через своеобразную печать в левой руке в единственной своей форме, уничтожающей всё живое. Не просто так, например, я быстро различаю действие гендзюцу: воздействующий меняет поток лишь в одной из Систем Циркуляции, другая остаётся всё так же сенсорски-чувствительной к движениям в реальности, и не обязательно даже прерывать гендзюцу, чтобы видеть, что на самом деле происходит вокруг. Но эта мутация автоматически отрезает мне возможность использования большинства техник, делает невозможным ведение долгих, либо частых боёв. Именно поэтому я специализируюсь на тайдзюцу и уловкам, помогающим скрыться с поля боя, придаю столько значимости. - Но даже то, что кому-то из этой организации удалось одолеть Хана, вызывает серьёзные опасения. Один из тех двоих, что заявлялись в Оцу недавно, на зубок знал внешность возможных противников, за головы которых на чёрном рынке готовы отвалить миллионы. А это о чём-то да говорит. - А помимо них? - напряжённо пригубив пиалу, интересуется Гама Сэннин, - Сколько шиноби входит в их число? - Этого я не знаю. Один из Семи Мечников Тумана, Джузо Бива, являлся членом Акацуки, даже был напарником Ичизокугороши* Итачи какое-то время, их видели в Киригакуре вскоре после того, как Учиха покинул Коноху. Точными данными о том, чем они там занимались, я, к сожалению, не располагаю, да и всё это вообще весьма занятно... но Бива уйти живым из родной деревни так и не удалось, - закусываю разрастающийся в горле теплом алкоголь прожаренной говядиной и раздосадованно морщусь: кунжут, который был в соусе-маринаде, подгорел и даёт горечь, - М, напарник его сменился на вашего бывшего сокомандника, который, насколько мне известно, появлялся там только из интереса к шарингану и свалил сразу же после провалившейся попытки им овладеть. Потом Хошигаке Кисаме, один из Семи Мечников. Снова. Но всё, что я знаю о нём, - это общедоступная информация. Кстати... Я прерываюсь, без особого аппетита набивая рот едой. Ладони у меня неприятно промокли. От жаровни в стороны расползается жар - этого я не рассчитала, и желание поскорее разобраться с ужином давит на меня. Мы сидим так какое-то время, я молчу, занятая пищей, за приготовлением которой плохо уследила, мужчина потягивает пиалы саке одну за другой, вперив в греющуюся решётку неотрывный, полный мрачного напряжения взгляд, будто своей настойчивостью пытаясь вычитать из огня судьбу нависшей над нами проблемы. Потом начинает медленно сворачивать кусочки мяса палочками, скручивая их в трубочки, всё так же погружённый в свои мысли. - Есть основания предполагать, что у одного из них есть шпион среди приближенных Орочимару. Тот и сам на их счёт не больно радушно настроен. Можно понадеяться, что понаставят капканов они друг другу и, было бы неплохо, если результативно, - резкий взгляд исподлобья заставляет меня заткнуться и стереть полуулыбку с лица, сглатывая непонимание. Да чего это он?.. - Слушать это о своём оступившемся товарище я не хочу, - мужчина шумно выдыхает, устало прикрыв глаза. - "Оступившемся товарище", - медленно повторяю я, словно пробуя на вкус слово в диковинном маринаде. Будто он "товарищем" его ещё считает. Не понимаю я всего этого. Расслабленно сутулясь, я бросаю мужчине неодобряюще, - Слишком идеалистичны у вас, коноховцев, взгляды. - А ты знакома со многими шиноби Конохи, м? - в шершавом голосе проступает подозрение. - А что пацан? - вопросом на вопрос отвлечённо бросаю я. - А что пацан? - не понимает тот. - Решили взять его к себе в ученики? Подаёт, должно быть, большие надежды, - честно пытаюсь сделать тон открыто-дружелюбным, но в последнюю фразу всё-таки просачивается сдерживаемая издёвка. Осторожно поднимаю взгляд на мужчину, неожиданно обнаруживая улыбку, проявляющуюся на его губах. - У него твёрдая воля, - тот касается пальцем виска в указывающем жесте, - И светлые мысли. - На одной лишь воле хорошим шиноби не стать. - Без неё им тоже не стать, - возражает мужчина. Я играю с ним в гляделки несколько долгих секунд, но твёрдую уверенность с его полуухмылки вряд ли можно стереть. Делаю глубокий вздох, неопределённо поведя плечами и запуская руку в лезущие на лицо волны пепельных волос. Потом вдруг выдаю: - Я бы и сама не прочь отправиться тренироваться с вами вот так. Но взгляд, которым Гама Сэннин при этом меня окидывает, я разобрать не могу. Мужчина оплачивает ужин, выходит на свежий воздух, - а после часа вблизи жаровни он и впрямь кажется свежим, - и, постукивая деревянными гэта, прогулочным шагом направляется бродить по улочкам в моей компании. Перекидываемся мнениями о том, что сейчас происходит в мире, потом шиноби роняет "Это должно быть очень удобной ситуацией для кого-то вроде вас", будто очередной раз напоминая себе, что перед ним - человек, которому даже в теории вообще дела нет до его ценностей. Хотя это не так: как раз в теории - интерес есть. Спрашиваю его о цели путешествия, и тот "очень вкратце" описывает историю и значимость техники, которой решил обучить пацана, но ничего - ни о системе использования самой техники, ни о Хокаге. Ну, ладно, - сдаюсь я. Так и не скажет он мне ничего. - Кстати... Гама Сэннин как-то смущённо кашляет, прочищая горло, будто стараясь заполнить неловкую паузу, и вдруг выдаёт: - Кажется, прошлый раз я слышал признание, что ты не прочь была бы присоединиться к нам с Мичиру-чан той ночью, - пока я останавливаюсь, поражённо уставившись на него и сдерживаясь, чтобы в голос не рассмеяться от такой наглости, мужчина скашивает взгляд куда-то в сторону и, почёсывая пальцем скулу, протягивает выуженную из кармана книжонку в клеёном тонком переплёте, - Я думаю, тебе должна понравиться. Это - первая книга из серии, она на вершине популярности из всех моих работ. - Как любезно, - роняю я, не скрывая растягивающуюся заинтригованную издевательскую улыбку, но за маской собеседник не видит её. Нарочито медлительно принимаю вещицу из широкой мужской ладони и раскрываю на середине, - "...и это поразило меня: этот прекрасный цветок с чутким и нежным сердцем не покачнулся под суровым натиском ветра городской трагедии. Вернувшись, я ожидал увидеть беспокойное смятение, охватившее кукольное лицо, губы, так очаровательно подрагивающие всякий раз, когда на душе у неё было неспокойно, ожидал увидеть и волнительно сжатые плечи, которые я, непременно, тут же согрел бы в своих объятиях. Но девушка не нуждалась в успокоении, уверенно выпрямив спину, смотрела на меня острым, пронзительным взором, не тронутым страхом, и в этот момент, я уверен, она была непревзойдённа в своей красоте. Взгляд мой вдруг скользнул на..." Оу, - бегло пробегаюсь по тексту пары следующих страниц и, негромко хохотнув, захлопываю книгу, с насмешливой задорностью вскинув брови. Поворачиваю вперёд наспинную сумку, чтобы расстегнуть замок, - Это должно скрасить мне досуг? - Так что насчёт компании в следующий раз, м, Макиэ-чан? - вопросом на воспрос отвечает мужчина с наглой хитрецой в самодовольном прищуре. Я усмехаюсь, понимая, что сказано это было в шутку, и с притворной обречённостью качаю головой. - Староваты Вы для меня, Гама Сэннин. Весь мир немного встряхивает. Как и говорит один из Великой Троицы, ситуация и впрямь очень удобна для Хагурума. После надломившихся плеч военных пунктов обоих стран - и Огня, и Ветра, даймё слишком заморочены приведением системы в чувства, в первую очередь - тех её деталей, которые могут видеть остальные Каге. В воздухе висит напряжение, люди опасаются, что кто-то решит воспользоваться ослабшей защитой и напасть, и всё внимание смещается с внутренних проблем на проблемы внешние. Вот он, один из тех моментов, когда живность под полом оживает и начинает копошиться, вылезая из пыльных углов. Если в ближайшие несколько недель ничего шумного в мире не произойдёт, то совсем небольшой отрезок времени у нас есть, чтобы решить те дела, которые мы по крупицам растягивали из-за обязательной осторожности. Гакуё всё это понимает, и в отношении организации устроит всё как надо. Кстати, о Гакуё. Когда чужие воспоминания разрывают полотно моей реальности, вбиваясь в неё клиньями, вшиваясь заплатками, когда они - деталь мира, резко меняющая его линию течения, я отправляю их Гакуё. Он же, в ответ, почти каждый день шлёт мне короткие, в двух словах, отчёты, перечисляющие по пунктам, что происходит там, вроде бы, в моей же организации, в моё же такое безответственное отсутствие. И "в двух словах" здесь - очень точная фраза. Если находятся короткие упоминания, захватывающие моё внимание, я отсылаю обратно запрос о подробностях, от напарника, конечно же, сразу получая информацию, в мельчайших деталях расписанную. А в какой-то день, через пару месяцев, вместо всего этого я вижу лишь короткое: "Мы его нашли". "Кого нашли?" - хочется кинуть в ответ, да ещё и дополнив фразу ругательствами. Но не требуется отвечать, кого. Веки мои расширяются, я отмахиваюсь от бередящих мыслей по уже старым промашкам, с уязвлённым самолюбием пренебрежительно гляжу на короткое предложение и концентрирую довольно большой объём чакры, чтобы отправить ответ: "Разберись сам. Жду отчёт". Потом, спустя время, с нажимом добавляю: "И не кого-то отправь. А сам". Нет-нет-нет, кого-то из подчинённых, кроме Гакуё, отправлять нельзя, я должна быть уверена в положительном результате. Потом думаю о том, на какое время ему придётся оставить основную базу, а из этого следует, что мне непременно нужно вернуться туда, чтобы пресечь возможность появления любых проблем в его отсутствие. Этого мне хочется ещё меньше, чем прерывать тренировки, в которые я, наконец-то, с головой спряталась почти от всего назойливо-тревожащего. Что-то скрипучее начинает чесаться внутри, я разворачиваю многометровые слои бумаги вновь: "Я пойду. Отправь ко мне кого-нибудь для допроса". И снова: "И координаты". Последнее - вообще непонятно, зачем, будто Гакуё не способен думать головой. После всего четырёх использований этой техники - организм истощён, чакра моя на исходе, а перед глазами то и дело расплываются пятна. Нужно было отправить птицу, - думаю я. Я остаюсь там, на пыльном воздухе заброшенного тренировочного полигона, пытаясь восстановить силы и просто раз за разом ленно концентрируя чакру, а всего часа через четыре источник чакры посторонней оказывается в поле зрения. В кейракукей его ввинчены несколько слишком знакомых мне печатей, мужчина останавливается в десятке метров от меня, но говорить начинает лишь когда я разлепляю веки и поверхностным взглядом поворачиваемой головы окидываю его. - Гакуё-сама велел узнать Ваше решение о Стране Чая и сопроводить Вас, если потребуется, - обёрнутая тёмным дорожным плащём фигура мужчины почтительно кланяется, и его не туго стянутая белобрысая гулька с затылка заваливается куда-то к макушке. Лицо его - с маленьким подбородком, короткое, почти круглое, не пухлое, но прекрасно вписалось бы за прилавок какой-нибудь пекарни, если приклеить добродушную маску, - Каковы будут указания? Вот как... Четыре часа - слишком мало, чтобы преодолеть путь до меня. Значит, Гакуё отдал приказ ещё до того, как я заметила его сообщение, на случай, если, всё же, я решу отправиться. Дорога предстоит не долгая, и вещи я собираю быстро. Буквально через двадцать часов мы уже поднимаемся по лесному холмистому возвышению, ощущая впереди скопище чакры. Всё это время меня колет фраза, так деловито брошенная напарнику: "Выкинь всё это из головы, я займусь им сама". А в итоге складывается так, что Гакуё преподнёс мне всё на блюдечке с голубой каймой, и скрежещущее до скрипа в зубах ощущение это только усиливается, когда спутник говорит: "Гакуё-сама приставил троих, один из них - тоже сэнсор, к тому же в селении..." и продолжает, раскладывая передо мной подробности. Мне даже делать почти ничего не нужно. Город исполосован рядами деревянных невысоких, - всего этаж-два, - домов, тянущихся куда-то вдаль стройными колоннами. Прямо посреди улицы мой спутник подходит к прилавку, за которым делают мороженое на традиционный манер: колют лёд, а сверху поливают сиропом. Поворачивается ко мне, спрашивает, одно или два, но я лишь отрицательно мотаю головой и вцепляюсь пристальным взглядом в низкого мужичка, что стоит за ледодробилкой. - Эй, а ну-ка! - он сурово сощуривает веки так, что глаз совсем не видно, и машет кулаком, на что в ответ получает лишь детский смех, - Я же сказал вам здесь не бегать, эй, снесёте опять что-нибудь! - он гневливо выдыхает, качая головой и доставая крупные куски льда. Потом ворчливо заводит шарманку, - На днях, представляете, втроём аж врезались в меня, пока с работы шёл. В самом конце следующей улицы, я аж упал, - он неопределённо бросает рукой куда-то за наши спины, а потом болезненно морщится и потирает затылок, - А у них там забор кованый, так я прям затылком об него, до сих пор болит. Втроём сразу, представляете! Двоих из них, - он поворачивает голову в сторону, будто пытаясь на горизонте высмотреть ребятню, - я, кстати, где-то там сегодня видел. Опять целый день будут носиться, как угарелые. Всё боюсь, что снесут мне тут всё. Мужчина и впрямь выглядит так, будто его может положить на лопатки и десятилетний ребёнок, но в этом низкорослом теле так и плещутся густые потоки чакры. Внимания на нас особо не обращают: вид двоих вооружённых шиноби в пыльных дорожных одеяниях обёрнут действием хенге - личиной торговцев специями, глядящих утомлённо после долгого пути и прячущих глаза в изрешечённой тени соломенного плетения каса. Пока мы, не привлекая внимания своей неторопливостью, достигаем этого чёртового кованого заграждения, пока выжидаем мучительно-долгие пару минут до безлюдного безмолвия на участке улицы, пока проскальзываем через единственно-открытое окно небольшого двухэтажного дома, у меня внутри всё натягивается. Кровать в светлой комнате двуспальная, я мельком цепляюсь взглядом за фото, которого коснулись только что мозолистые пальцы белобрысой пешки: несдерживаемо-широкая улыбка мужчины, помогающего придерживать одной рукой большой розовый тканевый кулёк, покоящийся в объятиях жены с лицом уставшим, но светящимися счастьем глазами. Шаги наши осторожны, действия бесшумны, нарочито-медлительны, чтобы даже шорохи одежд не выдавали нашего присутствия. С порога комнаты видна распахнутая дверь в детскую и лестница, ведущая вниз. Выглядываю из-за перил, чтобы заметить движение тянущихся из кухни теней. В доме, помимо нас, всего один человек - мужчина с запасом чакры, в пару раз превышающим мой собственный, как у моего спутника. Никак напрямую не касаясь меня, он всё острее ощущается источником моей внутренней растущей агрессии, и мне хочется лишь отмахнуться и от мыслей о своих осечках, и от "доверенного лица" Забузы, и от всего, что последние несколько месяцев самозабвенно ставило мне подножки, которых я в упор не замечала. Стоит, чуть склонившись, орудуя на столе над чем-то мелким, - не вижу это, но чувствую. Если принюхаться, можно ощутить лёгкий запах лука, дрожжей и сырого мяса. Дом совсем не выглядит новым, половицы под ногами обшарпаны и вызывают ощущение, что скрипом вот-вот исказят тишину в полутьме коридора. В паре метров от подножия лестницы, по левую руку от меня - открытый дверной проём, из которого льётся белёсый дневной свет. Прильнув к стене, я шарю в карманах и аккуратно достаю небольшой пузырёк с буроватой мутной жидкостью, под взглядом своего спутника показательно снимаю колпачок, - короткая, грубая игла обнажается, готовая парализовать тело лошадиной дозой снотворного. Жестами указываю парню: он идёт первым и служит отвлечением. Тот глядит сосредоточенно, не выражая эмоций, и кивает мне. Хорошо, - думаю я. Поворачиваюсь к источнику света, приподнимаю в стороне свободную кисть, готовясь дать команду и самой тоже рвануть к противнику, парень чуть сгибается в боевой стойке, но вдруг оказывается остановлен моей рукой, резко преградившей путь. Хочется стукнуть себя ладонью по лбу. Ощущаю, как напитанное чакрой тело за стеной осторожно берёт что-то со стола, потом медленно, беззвучно поворачивается ко входу, делает шаг, второй, - похоже, годами оттачиваемое чутьё шиноби не оставило его в нужный момент. Игра в прятки становится бессмысленной. Мой спутник влетает в помещение. Всплески резкого скрежещущего звона отбитых кунаев долетают до коридора. Я раздражённо цокаю: если продолжат в том же духе, это может привлечь ненужное внимание. Слышится шум рукопашной, парень теснит противника к выходу, следуя плану. Я напряжённо сглатываю, когда прямо перед моими глазами скрывается за дверным косяком плащ моего клона. Ощущаю, как противник отпрыгивает ко входу светлой, просторной кухни, и в высокую его фигуру со спины вцепляется мой источник чакры, буквально запрыгивает на спину, обхватывая пояс ногами и плотно обвивает шею в попытке перекрыть доступ кислороду. Громкий хлопок. Молниеносное движение. Мгновение, и за плотным облачком растворяющегося в воздухе клона, получившего нож под рёбра, - вполне ожидаемо: мои Каге Буншин всегда были медлительнее оригинала, - появляюсь я сама. Мужчина, за долю секунды успевший сгруппироваться для защиты от атаки моего спутника, криво пытается уклониться, но всё бессмысленно. Пустой пузырёк разбивается о кафельный пол. Шея мужчины странно дёргается, рука ползёт к открытому участку кожи, а с губ срывается шипение. Мой спутник огибает массивный, широкий стол, установленный посреди просторной, оформленной каменисто-серым цветом кухни, и становится по правую руку от меня, когда противник отпрыгивает вглубь помещения. Встревоженное лицо его - непримечательное, простое, внимание привлекает на нём лишь небольшой белёсый рубец прямо на кончике мясистого носа, да слоящиеся поверх коротко стриженых тёмных волос бинты, - припоминаю, нам сообщили о его травме головы. Ещё с десяток секунд я пытаюсь сосредоточиться на окружающих передвижения, на источниках чакры вокруг, но фигура перед нами - оригинал, не успевший ни создать клона, ни сделать на него подмены. Мужчина отшатывается от нас, заплетается в собственных ногах и падает, пытаясь ухватиться за край стола, но лишь стаскивает за собой доску с подставкой для столовых приборов. Те с шумным звоном сыпятся на плиточный пол. Вперемешку с дикой паникой безудержная, ярая агрессия горит в покрасневших глазах, их вдруг заволакивает влагой, будто человек перед нами - вовсе не хладнокровный убийца, а дитё малое, от душащей обиды готовое разреветься. Изогнутые на полу ноги конвульсивно дёргаются. Шиноби выплёвывает скомканные звуки, выдавливает из горла попытки хоть что-то вымолвить немеющим языком, но это больше похоже на кряхтение немощного старика. Готова поспорить, на губах его застыли проклятия. Мой спутник делает резкий шаг по направлению к нему, но я преграждаю ему путь рукой, - изломанными, нескоординированными движениями мужчина, пыхтя, пытается поднять корпус и дотянуться до подставки с ножами, что установлена в глубине широкого стола, - останавливаю его и качаю головой. - Сейчас вырубится, не переживай так, - не забыв с издёвкой отметить тень беспокойства, пробежавшую по лицу парня, столь же насмешливым жестом хлопаю его по плечу. Выуживаю из кармана картонную упаковку, опираюсь спиной о дверной косяк и сдвигаю наискось маску, чтобы выловить губами сигарету. Предлагаю своему спутнику, но тот учтиво отказывается. Под утихающие шорохи со стороны затягиваюсь успокаивающим табачным дымом и наблюдаю, как ещё почти минуту мужчина держится в сознании на одной только силе воли, - удивительно, как ему это удаётся. Тело его обездвижено, взгляд размыт, бессодержателен, веки подрагивают, то и дело наползают на зрачки будто под тяжестью свинцовых гирь, потом с завидным упрямством всё пытаются открыть глаза свету. Я жду, пока потоки его чакры окончательно выровняются, закидываю бычок в раковину и подхожу к нему. Он распластался по полу в неестественной позе. Сажусь перед ним на корточки, хлопаю пару раз тыльной стороной ладони по щеке, но мужчина не реагирует. Потом с трудом приподнимаю корпус его тела, пытаясь прислонить к кухонному столу, словно беспозвоночную тряпичную куклу. Парень стоит и смотрит на меня недвижимо. Стараюсь не раздражаться на его бездействие. - Начинай, - велю я. Оттряхиваю руки от невидимой пыли и плюхаюсь на стул чуть поодаль. - Прямо здесь? - мой спутник слегка хмурится, не сводя взгляда с бессознательного тела, - Не лучше ли взять его с собой и допросить за пределами города? - Это может быть слишком заметным - живого человека не затолкаешь ведь в свиток с печатью, - говорю я, выуживая из сумки очки и несколько свитков, щёлкаю пару раз автоматической ручкой, расписываю её, - Да и мороженщик нам нагадал на сиропной гуще, что день у нас ожидается без гостей. Но дело не только в этом. Всё в доме облеплено мелкими статичными скоплениями чакры, проверять все эти барьеры - потратим целый день, и покинуть дом мне не позволяет мысль, что за одним из этих самых барьеров находится именно то, из-за чего Ива пять лет назад шиноби из Мидзу но Куни глотки перегрызть была готова, пренебрегая мирным договором. Вероятность эта не большая, но она есть. Мой спутник кивает мне. Подходит, медлит несколько секунд, потом складывает печати и касается перебинтованного лба шиноби из Кири. Я закидываю ногу на ногу, наблюдая за этим и мысленно готовясь часами строчить тексты, уже заранее представляя, как к концу дня у меня затечёт рука. Сначала он долго молчит. Я вижу, как под его полупрозрачными закрытыми веками двигается чуть выпуклая радужка, словно во время сна, как мышцы на его лице попеременно вздрагивают, напрягаются. Парень хмурится, но будто пытается скрыть это. Потом начинает выдавать отрывки, клочья воспоминаний, выводя мою пишущую руку из расслабленности. Нужно будет передать Гакуё всё в максимальных подробностях. Начинается всё ещё далеко не с истории, из-за которой мы проделали весь этот путь. Парень цитирует комментарии о их серьёзных оплошностях, о "их некомпетентности, их дурости", детально описывает мне сцены, за которые по законам деревни Ягуры, любой шиноби должен пожизненно сидеть в тюрьме. - Да он... просто шантажировал их, - выражение лица парня мне описать сложно: то ли слегка удивлённое, то ли слегка насмешливое, но всё это настолько "слегка", что почти не читается. - Кто "он"? - я щурусь. - Фугуки Суйказан. То, что один из предыдущего поколения Семи Мечников был тем ещё лицемером, продающим секретные данные противникам Киригакуре и слабо ценящим как собственную деревню, так и человеческие жизни в целом, мне известно было и ранее. Но то, что он как-то замешан и здесь, меня удивляет. Затем плавно мы перетекаем к инциденту, получившему в истории название "Трагедия на перевале Йосуга". Информация из открытых источников такова: Пять лет назад для захвата украденных свитков у шиноби Кумогакуре было сформировано два отряда от двух Какурезато. Как упоминала я уже ранее, "Ходил слух, что шиноби Кумогакуре пытались подставить Иву в воровстве информации у Кири и наоборот, и самим остаться якобы не при делах, но этого сделать им не удалось", люди из Скрытого Камня и Тумана были отправлены на совместную миссию, после выполнения которой Камень выступает в роли предателей, желая не только вернуть украденные из родного селения данные, но и своеобразный бонус - похищенную из Кири информацию, теперь вновь лежащую в руках их временных союзников, изнурённых прошедшей битвой. То, что в Мидзу но Куни никто не вернулся живым, послужило прекращением всех дипломатических отношений между двумя Какурезато. - У двоих шиноби, старые ошибки которых перед родной деревней Суйказан сумел скрыть, был перед ним пожизненный долг, и этот самый долг, как он сказал "Вы можете вернуть, если выполните на предстоящей миссии ещё одно задание". Тогда он узнал, что эти двое включены в отряд, задача которого - вернуть сведения, украденные людьми из Кумогакуре. "Принесёте мне либо один свиток, либо второй, принадлежащий Камню. В деревне, разумеется, об этом знать никому не следует". Они не знали, что за информация в них содержится и зачем она могла понадобиться мечнику, вообще понятия не имели. Идея проста: улучить момент, выбиться вперёд, подстроить самоубийство шиноби Облака, аргументируя это тем, что тот пытался уничтожить похищенные данные вместе с собственной жизнью, и оба свитка забрать себе - механизм для этой опереации был отлажен. Это были бы идеально выполненные миссии и перед родной деревней, и перед человеком, что держал у себя под боком доказательства их былых преступлений по отношению к Туману. Но идея не удалась, возможности этой не выпало совершенно. А в этот момент шиноби Ивагакуре напали, пытаясь получить легкодоступную информацию. Этим двоим единственным удалось сбежать, свиток они сберегли, но в страхе перед мечником понимали, что должны отдать их не верхам родной деревни, а ему. Но тогда... выгоднее всего ему было бы избавиться от них и замести следы, ведущие к себе. Мидзукаге даже не собирался устраивать переговоры со Скрытым Камнем, о том, что похищенная информация лежит в их руках, ни у кого даже сомнений не возникло. И лучшим вариантом осталось просто скрыться, чтобы со временем их признали мёртвыми. Парень описывает всё это в красках, забегает всё дальше и глубже в подробности. Чтобы перечислить всё, что может оказаться хоть сколько-то важным, он застревает в чужом разуме почти на восемь часов. Стрелки лениво ползут над входной дверью, заставляя меня нетерпеливо морщиться и с недовольством то и дело разминать пишущую руку. Потом мой спутник отшатывается, тяжело дыша, размыкая впервые за всё это время веки, прикрывая ладонью глаза, привыкшие ко тьме. Но в отчёте для Гакуё я не тороплюсь ставить точку. - Одиннадцатая половица, - мямлит он, кивая в сторону, - В гостиной. Под ней. Одиннадцатую половицу под ковром отодрать не выходит. Внешне она ничем не отличается от остальных, но плотно напитана чакрой, сцепляющих её с соседними в один монолитный пласт. Я осторожно выпускаю крупицу чакры Эмма-о, боясь задеть то, что спрятано внизу, и полоска белого тумана, подобно огоньку по паутине, разъезжается в стороны и тут же сжигает барьер, оставляя местами проплешины без краски или лака, будто проеденные кислотой. Мы возимся с массивными досками какое-то время, пытаясь ненароком не нашуметь слишком сильно... снова. Потом достаём грязный свёрток из грубой ткани, с которого на мой плащ тут же хлопьями липнет пыль. А в нём - небольшой совсем свиток. - Это его чакра, - понимаю я, разворачивая слои бумаги и ничего, помимо очередной печати, не находя. Подхожу к бессознательному телу, помещаю обмякшую кисть на чернеющие по кругу иероглифы, складываю печати и кладу поверх свою ладонь, направляя сформированный сгусток энергии на своеобразный барьер и вытягивая вслед за ней почти столько же из чужой Системы Циркуляции. Надпись бледнеет, потом вздувается и лопает с тихим хлопком, развеиваясь облачком дыма и открывая взору громоздкий свиток не меньше того, что таскает обычно за спиной Гама Сэннин. Оттаскиваю его на свободный участок пола, чтобы развернуть на пару метров и бегло пробежаться любопытным взглядом по тексту. Да так и замираю. Брови мои под маской ошеломлённо ползут вверх, а через пару минут на губы упрямо начинает лезть довольная ухмылка. Теперь понятно, почему "это" так искал Забуза. Если бы содержимое стало известно общественности, это тут же пошатнуло бы власть в руках Ягуры. Ха-ха! Да мы сегодня сорвали куш! Мой спутник, который, уверена, всё, хранящееся на этих многометровых полотнах, уже прочитал в памяти распластавшейся рядом обмякшей туши, с праздным, почти скучающим видом разворачивает свиток дальше. Текст построен из биохимии клеток, отвечающих за передачу чакры различных стихий в теле, из факторов, влияющих на врождённую предрасположенность, дальше следуют "Испытуемый 1", "Испытуемый 2"... - Они ставили эксперименты на детях, - констатирует мой спутник без особого интереса, даже с какой-то брезгливостью, оскорбляющей весь мой приподнятый настрой, - Начиная от эмбрионов в утробе матери и заканчивая десятью годами. Я позволяю себе просидеть так ещё немного, вникая в текст, потом с щекочущим задором заворачиваю свиток обратно. Любопытство распирает, но время - ресурс, слишком ограниченный для нас сейчас, на исходе дня. Кладу левую ладонь на плотно свёрнутые слои бумаги и концентрируюсь. "Глаз" под чёрной матовой перчаткой открыт и выискивает источники чакры, цепляясь ещё за десяток мелких её скоплений. Меня всё это совсем не радует. Приходится покопаться в сумке, достать чистый свиток, тушь и кисть. Вывожу на плотной белой бумаге основу для печати, жду, пока иероглифы высохнут и прикладываю полотно к солнечному сплетению сидящего мужчины. Вдох, выдох. Пытаюсь сосредоточиться, складываю печати и резко опускаю пальцы на пустой круг в окружении иероглифов. Чужая чакра тут же начинает бить из него ключом, а потом, лишь через секунд пять активируется в полной мере и мой фуиндзюцу, резво вытягивая и пожирая мою собственную чакру. Тц! Я вся вздрагиваю, напряжённо поджимаю губы, пытаясь удержать контроль и привести действие техники к балансу. Будто находишься на канате, пытаясь удержать равновесие. Продерживаюсь в этом состоянии, боясь сделать лишнее движение, почти десять минут, потом печать захлопывается, догарая в центре текста на бумаге красноватым, будто тлеющий уголёк, иероглифом "Фу". Отлично. Его чакра мне поможет. Разминаю правую кисть, чувствуя в ней лёгкое онемение. Потом отмахиваюсь от своего спутника. Тот кивает и послушно покидает кухню. Я поочерёдно стягиваю с пальцев потёртую перчатку, плотно сидящую на левой руке, опускаю голую ладонь на лоб мужчины, - лежащие поверх кожи бинты влажные, - и смотрю на лицо это, усталое, конечно, покрытое испариной, но застывшее в таком спокойствии, будто мужчину вот-вот накроет пеленой послеобеденного сна, а уж никак не смертельным дзюцу. Прямо над его головой, на мучном столе рассыпана начинка пирога - лук с кубиками картошки, мелкие куски мяса птицы, под этим всем - круглая обмасленная форма, два пышных дрожжевых блина и плоские фигурки из теста, вырезанные явно вручную - кривые, неказистые. Наверно, старался для девчушки, - думаю я. Это вызывает во мне какой-то внутренний язвительный смешок, хочется с ироничным поучением покачать головой. Этот идиот после смерти Суйказана мог бы уже несколько лет как выполнять миссии Кири, а не вырезать зверушек из теста для украшения мясных пирогов. Когда Энма-о, этот рыхлый белёсый туман вырывается из моей руки и тут же жадно устремляется по переплетениям кейракукей, мужчина не успевает ни вздрогнуть, ни вдохнуть. Он вообще ничего не успевает. А небольшой совсем сгусток моей чакры, - чуть медленнее, чем нормальное её количество, - вгрызается в клетки и ткани, пока не растворяет их без следа. - Кто-то идёт, - слышится из-за спины. - Да, - говорю я. Натягиваю перчатку обратно на руку. Сражаться в ней не удобно, нужно будет чуть позже обвязать кисть бинтами, - Знаю. Из городка мы уходим, когда небосвод только начинают пожирать дикие краски красного, как киноварь, солнца, спрятавшегося за угловатый городской пейзаж. Через пару часов от его величественного сияния остаётся лишь тёплая дымка пятен на облаках, что цветут над головой ближе к западу. Затылок моего спутника маячит перед глазами. Ощущая растущую в ногах слабость, окликаю его: - Нужно будет сделать привал. Мужчина совсем не устал: дыхание его мерное, спокойное, шаг твёрдый. Он ничего не говорит в ответ, лишь коротко, покорно кивает. Лепестки пепла взвиваются в небо. Спутник поправляет грубо наломанные брёвна над влажными, потрескивающими прутьями хвороста, палкой заталкивает под них ещё комьев бумаги. Я сижу поодаль, слежу за всем этим отстранённо. Над ухом пищат комары. Отмахиваюсь от них, но смысла в этом нет: вокруг, кажется, их целый рой, проснувшихся вместе с повисшей над землёй прохладой. Об Акацуки, связавшихся за всё это время с Хагурума хотя бы раз, вестей нет, и это меня настораживает. Замечаю совсем мельком проскользнувшую мысль: "А что, если сразу за следующим их визитом меня будет ждать и место в их организации?" Думать об этом не хочется, но как бы я ни старалась отсечь саднящие мысли, поздний вечер приходится провести в их трясине, в которой, к слову, через несколько лет я погрязну по шею. В Акацуки сейчас состоят девятеро, девять колец-передатчиков чакры, необходимых для запечатывания Биджу, покоятся на их пальцах, и "свободных мест" в организации нет. Моё пополнение их рядов может означать либо то, что я, так сказать, не особо ценный неофициальный член, останусь на задворках всех их планов и не буду посвящена в подробности, либо... Либо... Ох. Нервный смешок изламывает мои губы. Уловив, что это не осталось незамеченным моим спутником, я не сдерживаю рваного вздоха. В ответ на беглый взгляд в мою сторону отмахиваюсь неопределённым движением руки и вплетаю кисть в волосы, зачёсывая их назад. - Я слегка сменю курс, - оповещаю я. Тон голоса моего кажется нерешительным, на деле же - я витаю в мысленно воссозданной карте, задумчиво пережёвывая решения, - Как только обогнём Залив Хёпу, я... - сверну на северо-запад, - Впрочем, не важно. Там разделимся, отправишься сразу на запад, к Гакуё. - А как же сведения, за которыми мы приходили сюда? - спрашивает мужчина. Слова ровные, до вопроса ему дела нет, лишь деловое уточнение, - Вы разве не передадите их лично? Доверите мне? - На тебе только задача доставить отчёт в Оцу, - просто качаю головой, - Это всё. - Понял, - кивает он. Нужно будет скопировать по дороге всё, что смогу, - думаю я, пытаясь заглушить какую-то ребяческую коробящую жадность. Оригинал, как бы досадно это ни было, не заляжет в архивах Хагурума, не останется ни в руках Гакуё, ни в моих руках. Я даже благодарна этой шлюхе Мичиру, с которой пришлось столько провозиться. Или мне стоит благодарить саму судьбу за встречу с Вами, Гама Сэннин? Кажется, настало время наведаться в Коноху. *"Ичизокугороши" - "Убийца клана", как Ран называет Итачи.