Мечта о королевстве

      Когда в Европе был поздний вечер, в Нью-Йорке стояло утро. С первыми лучами солнца в городской порт прибыл лайнер из Испании, и слованские путешественники, испытав трепет и восторг при виде Статуи Свободы, ступили на берег, где вскоре они столкнулись с местным гостеприимством. Йозеф, Эрнё и Вацлав отстали от Томаша с Юлианной, чуть не потеряв их в огромной толпе людей. Пока адвокат, писатель и отставной унтер-офицер догоняли их, Томаша остановил плохо одетый мужчина, внешне похожий на карточного шулера. Он начал о чём-то расспрашивать брата девушки. А сзади к ним подкрался второй американец, который залез в карман пальто Томаша.       — Держи вора! — Нилаши вовремя заметил, что у брата Юлианны вытащили бумажник. Сам Томаш этого не видел.       — Подождите, я с вами! — бросился за Эрнё Йозеф.       «Но ты-то куда? Ладно Нилаши, он боец. Какой из Штокингера боец?» — удивился поведению друга Вацлав, усмехнувшись. Он решил понаблюдать за ними издалека. Нилаши, в понимании Штефанека, мог справиться с ворами в одиночку. Писатель думал присоединиться к драке лишь в том случае, когда Эрнё в порыве ярости стал бы нещадно избивать поверженных бандитов, чтобы остановить его.       Вор совсем не ожидал внезапного нападения Нилаши. Эрнё без лишних слов накинулся на американца с кулаками. Штокингер плёлся позади. Неожиданная, словно приезд дальних родственников, атака слованца в один миг сломила сопротивление карманника. После двух мощных ударов Нилаши он отдал бумажник и думал бежать, как его подельник, отвлекавший Томаша. Но Эрнё не оценил жеста вежливости и ударил вора с такой силой, что у того лицо перекосило.       — Давай проваливай, тварь! Попадёшься мне во второй раз, я тебя убью! На войне воров и мародёров принято расстреливать! — пригрозил напоследок Нилаши и прогнал карманника.       — Нужно заявить на него в полицию! — протестовал Штокингер.       — У нас нет времени на разбирательство, герр адвокат. Судьба отечества важнее. Хотите проторчать здесь месяц?       — Что, собственно говоря, случилось? — спросил, отойдя от Шока Томаш.       На Юлианну выходка Эрнё произвела пугающее впечатление. В ужасе хрупкая, как фарфоровая ваза, и нежная, точно фиалка, девушка прижалась к брату. Она ещё не пришла в себя от шока и сторонилась Нилаши.       — Твой бумажник, дурында. У тебя карманы обчистили. Я проучил урода. Плёвое дело, — с гордым видом протянул бумажник Томашу Эрнё, светившийся от радости. Драка с карманником, что со стороны выглядела как избиение младенцев, доставила ему наслаждение.       — Спасибо, конечно. Вы напугали мою сестру. Меня точно хотели ограбить?       — Точно, — ответил уже Вацлав, нагнав остальных слованцев. — Наш друг очень наблюдательный. Первым заметил.       — Ну надо же. Тогда точно спасибо вам. Но нельзя было просто поговорить с ними? Поступить цивилизованно? — выразил недовольство Томаш. — Вы набросились на него, как разъярённый дикарь.       — Так они по-другому не понимают, — ответил Нилаши. — Идём.       Путешественники покинули набитый людьми под завязку порт, где слышалось гудение пароходов. Дробек перед отъездом «делегации» дал Штокингеру адреса лидеров слованской диаспоры в Нью-Йорке. Дорога привела путников из Манхэттена в Бруклин. Американский мегаполис жил в очень быстром темпе, в сравнении с ним суета европейских столиц казалась тихой и размеренной жизнью в деревне. В Нью-Йорке пешеходы двигались быстрее, чем в Европе ездили машины. Сидя в такси, Вацлав не успел даже подремать, как машина уже остановилась в Бруклине рядом с баром на перекрёстке. Там им повстречался знакомый Дробека.       Вскоре выяснилось, что Моньяди поселились на Аламоне двадцать лет тому назад. Эмиль Ракеши, неформальный глава слованской общины в Нью-Йорке, не знал тамошнего адреса. Седовласый остроносый старец вообще посчитал идею возрождения монархии в Словании абсурдной. В его общине каждый разделял республиканские взгляды Болеслава Маслека, чей портрет в масле висел у входа в бар. Эмигрант не желал слушать аргументы Вацлава и Эрнё о пользе монархии и вступать с ними в спор. Он просто осудил их. А Штефанеку больно хотелось переубедить его.       Однако Ракеши всё-таки дал легитимистам адрес Михая Владимиреску, жившего в столице Аламона. Он вроде бы знал, где жили Моньяди. Так, по крайней мере, говорил глава эмигрантской общины. В итоге путники, получив адрес Владимиреску, ушли из бара и занялись поисками отеля.       «Осудил, но чем смог, помог. Таков наш народ — стоять друг друга и быть сплочённым, будто одна большая семья. За годы порабощения у нас сложилась такая ментальность. Чтобы выжить, маленькому народу остаётся только сплотиться. Раскол в обществе ведёт только к катастрофе», — задумался в номере отеля о слованской ментальности и необходимости сплочения нации Штефанек.       Владимиреску тоже поселился на Аламоне в 1898 году сразу после изгнания оттуда испанцев. Он сам приложив руку к аламонской независимости. Ракеши в баре рассказывал о том, что в прошлом слованские эмигранты сформировали добровольческий отряд «Чёртова дюжина», и тринадцать энтузиастов отправились на Аламон, примкнув к тамошним повстанцам. К концу войны за независимость в живых остались только три добровольца. Один из них вскоре захотел большего, ввязался в политические интриги и погиб то ли во время уличных беспорядков двухлетней давности, то ли во время интервенции США в 1916 году. Ракеши рекомендовал Владимиреску как наиболее надёжного человека.       В Нью-Йорке путешественники провели два дня, занимаясь оформлением документов и поиском билетов. На беспокойные Карибы было не так много рейсов, в отличие от послевоенной Европы. И всё-таки Юлианне с Томашем удалось найти билеты на корабль, следовавший на Аламон. Плавание туда должно было занять один день.       — Почти две недели в пути! Куча денег! Я надеюсь, этот Аламон стоит того, — сказал после возвращения в отель Томаш.       — Главное найти Сенеша Моньяди, если он не двинул кони. Деньги — ничто, король — всё. Капитал должен работать на благо нации, — ответил Нилаши.       — Вот именно. Мы творим историю, а вы деньги считаете, — согласился с Эрнё Йозеф. — Корона возместит вам убытки.       — Если только у нас всё получится, — тонко подметил Вацлав.       Сам Нью-Йорк Штефанек воспринимал как город контрастов. Рядом с финансовым центром на Манхэттене соседствовали зловонные трущобы, именуемые американцами не иначе, как «Адская кухня». Жившие там эмигранты влачили жалкое существование. Зато коренные жители богатели с каждым днём.       Но больше всего Вацлава поразил вовсе не разительный контраст между богатыми и бедными. Его хватало и в Европе, хотя там он не так сильно бросался в глаза. Штефанека впечатлили высотные здания, которые возвышались над улицами Нью-Йорка на десятки, если не сотню, метров. Они смотрелись непривычно для европейцев. Писатель увидел в них дух далёкого будущего. Здесь фантазия стала реальностью. «Они закрывают солнце и бросают плотную тень на целые кварталы. Бетонные громады довлеют над человеком», — в то же время образ будущего Штефанек видел довольно мрачным и полным неведомых доселе страхов.       Пассажиров, следовавших на Аламон, вряд ли было больше двадцати. Туда плыли по большей части американские коммерсанты. Слушая на палубе их разговоры, Юлианна переводила:       — Они говорят, что на Аламоне стало тише. В Санта-Касильде бояться нечего. Жизнь налаживается, но не везде. Есть несогласные, и от них нужно держаться подальше.       — После чего там налаживается жизнь? — с опаской спросил Томаш, посмотрев в сторону толстокожих американских бизнесменов в светлых костюмах.       — Господин Ракеши говорил про американское вторжение. Наверное, после него, — предположил Штокингер, прислонившийся к поручню.       За бортом мелькали одинокие острова, что раскинулись посреди карибской синевы. Вацлав с интересом смотрел вниз: вода в море была чище стёклышка. Писатель глядел, как там бурлила жизнь, в разные стороны плавали рыбы. Пароход, следовавший в Санта-Касильду, оказался маленьким и невысоким. С его небольшой палубы отлично просматривалась голубая лазурь.       — Интересно только, почему туда вторгались американцы? И что ещё за несогласные? — спрашивал Томаш.       — Видимо, не всем там по нраву, что жизнь налаживается, — задумчиво ответил Вацлав.       — Хорошо хоть нам нужно только в Санта-Касильду.       — Как знать, как знать.       Голубой небосвод, морская синева, маленькие островки с полосками песка и пальмами — карибские пейзажи, яркие и красочные, вызывали у Вацлава желание просто лечь на пляже под лучами солнца и предаться тропическому блаженству. «Здесь хочется отдыхать и наслаждаться умиротворением. Сложно даже представить, что в этих райских местах тоже гремят революции и политические страсти. Не верится. Хочется думать, что аламонцы тихо блаженствуют, не ведая, что про них говорят американские туристы. Должен же где-то быть на Земле островок надежды?» — размышлял Штефанек. Карие глаза писателя скакали от одного островка к другому.       Морская свежесть давно стала для Вацлава привычной. Однако к температуре в двадцать с лишним градусов в конце ноября его организм никак не хотел мириться. С непривычки Штефанек начал потеть. «Без ложки дёгтя нельзя обойтись», — в шутку подумал Вацлав. Слово зной звучало для него почти как загадочное явление на юге. На Карибах ему пришлось привыкать не только к американскому времени, но и новому климату. Вот только перестроить на тропический лад за день плавания оказалось попусту невозможно.       Пароход плыл на юго-восток со стороны Ямайки, постепенно приближаясь к Аламону. Не прошло и часа, как перед туристами на палубе возник огромный остров зелёного цвета. Словно дети, от него отделялись островки поменьше, что виднелись вдалеке. По сути дела, Аламон представлял собой архипелаг с крупным островом в центре. Именно к нему плыл корабль.       Постепенно впереди вырисовывалась бухта в форме полумесяца с жёлтой полоской песка перед городскими массивами Санта-Касильды, аламонской столицы. На востоке в море выходила река, разрезавшая город на две неравные части. С расстояния в несколько километров Вацлав заметил, что на восточном берегу реки жило меньше людей, а на западном в разы больше. Если слева слованец видел приобретавшие явность контуры столицы, то справа в глаза бросались длинные зелёные поляны с маленькой группой домиков и стройками.       Побережье острова, чьё имя носило аламонское государство, было ровным, без единого холмика и чистым от тропических лесов. Там вырисовывалась ровная, точно доска, гладь. Джунгли с холмами находились в двух десятках километрах от берега, словно в панике убегая вглубь острова от испанских мореплавателей. Окрестности Санта-Касильды будто вручную расчистили колонизаторы или неведомые человеку силы. Столицу Аламона окружали зелёные поляны, ровно стелившиеся вокруг, подобно простыне на кровати. Река же, над чьими контурами явно поработали испанские инженеры, уходила в джунгли и манила туристов в девственно чистые леса.       — Посмотрите! Там корабли! Не думал, что на Аламоне такой современный флот! — указал влево Штокингер.       Западнее Санта-Касильды, в нескольких километрах от себя, слованцы заметили морскую гавань со стоявшими там на якоре огромными крейсерами, возможно, даже дредноутами. На их фоне пассажирский пароход был сравним с прогулочной шлюпкой. Гигантские орудийные башни, трубы и мачты вселяли в сердце Вацлава трепет перед своей мощью.       — Американцы говорят, что это их корабли. Они держат тут войска, — робко сказала Юлианна, переведя слова туристов на палубе. Перед прибытием она надела бежевое закрытое платье и шляпку с узкими полями.       — Теперь всё встало на свои места, — ответил Вацлав, надевший пятнадцать минут назад белый тонкий костюм.       — Я думал, за два года они успели вывести войска, — удивился Томаш.       — Эй, лопоухий! Смотри, не забудь ничего. Ты и так чуть не оставил наши чемоданы в Нью-Йорке, — ворчал Нилаши.       — Я всё взял. Можете проверить, — ответил Йозеф.       — И проверю, герр адвокат.       Корабль не поплыл в сторону гавани. Судно остановилось на деревянном причале в центральной части Санта-Касильды, откуда было недалеко до реки. В маленьком здании таможни у туристов проверили документы смуглые служащие.       Пока они выносили вердикт, Вацлава заинтересовал портрет высокого мужчины во фраке и шляпе-цилиндре, что висел на стене позади таможенников. Властный взор человека с похожим на картофелину носом был устремлён прямо на Штефанека. В тёмных глазах аламонца читалась непоколебимая уверенность в себе, подкреплённая надменным выражением его широкого лица, чья форма напомнила писателю сливу. От мужчины на портрете исходила особенная важность, словно он всем видом хотел подчеркнуть своё величие над простыми смертными. Навскидку Вацлав дал ему сорок пять-пятьдесят лет.       — Ваши документы в порядке. Мы рады приветствовать вас в Республике Аламон. Приятного отдыха, — проговорил усатый таможенник. Заметив интерес Вацлава к портрету, аламонец сказал: — Это наш президент. Анастасио Гарсия Лосано. Избран два года назад.       «Достойный человек, наверное. Не станут же на таможне, в государственном-то учреждении, вешать портрет отъявленного негодяя?» — задумался Штефанек.       Слованцы покинули причал для малых судов и вышли к дороге. Перед ними в одно мгновенье выросла белоснежно-белая, как одежда праведника, старинная церковь с высокой башенкой.       — Ведите нас, господин Штефанек. После поездов и кораблей я не прочь пройтись на своих обеих, — обратился к Вацлаву Томаш. — Здесь вроде неплохо.       — Да, герр писатель, вы тут поводырь. Я иду за вами. Будем считать, что вас на время повысили до лейтенанта, — доверился писателю Эрнё, разглядывая башню первой католической миссии Санта-Фе на Аламоне.       — Но не с чемоданами же нам идти к Владимиреску? Вдруг его нет дома? Сначала нам нужно в отель, — предложил сначала найти пристанище, а уже потом ринуться на поиски Владимиреску Штокингер.       — Я хочу спать, — устало бросила Юлианна, которая пока ещё не перестроилась на американский лад.       — Тогда займёмся отелем, — принял решение Штефанек.       От церкви Санта-Фе слованцы повернули налево, на запад, и двинулись по береговой линии, проходя мимо пляжей с одной стороны и трёхэтажными с другой. Их фасады украшали пилястры у окон и цветочными узорами на карнизах. Похожие здания Вацлав видел в Барселоне. Испанский колониальный стиль органично сочетался вместе с морскими пейзажами. Встречались там и цветные дома.       «Делегаты» остановились в отеле, который находился между розовым и жёлтым зданиями, вновь сняв два номера. Юлианна отправилась спать, стоило ей только войти в ухоженную комнату.       — Оставайся здесь и следи за нашими вещами, — наказал Томашу в узком коридоре Эрнё. — Прогуляешься, когда мы вернёмся.       — Но…       — Никаких «но». Мы тут все приносим пользу. Герр писатель наш переводчик, я страж. Лопоухий — переговорщик. Так он нас уверяет. А вы ничем не можете нам помочь. Так следите за нашими номерами! Я не доверяю местным обезьянам. Они похожи на цыган.       Под тяжестью аргументов Нилаши брат девушки остался в отеле.       У худого администратора в тёмном костюме Вацлав купил карту Санта-Касильды. Их продавали туристам на входе. Затем Штефанека по второй раз пожурили за произношение. В Барселоне оно звучало странно, одни слышали в нём латынь, другие румынский язык. В Санта-Касильде маленький аламонец-метис, напоминавший китайца, отметил, что Вацлав говорил «слишком по-испански, прямо как бывшие колонизаторы». «Их не поймёшь. Для испанца я румын, для аламонца я испанец», — с усмешкой подумал писатель. В речи же администратора скользил местный акцент. Вацлав посчитал его островным или индейским, хотя он не слышал ни того, ни другого.       — Далеко идти, герр писатель? — бодро спросил Эрнё. Дорога совсем не утомила его, чего нельзя было сказать про остальных слованцев. Из Нилаши электрическим разрядом била энергия.       — Не близко, — ответил Штефанек, глядевший на карту.       — Ну-ка, дайте. И адрес напомните.       Штокингер назвал адрес, где жил Михай Владимиреску, и Нилаши принялся изучать карту, стоя у клумбы во дворе отеля. От лучей солнца их закрывала тень пальм.       — Да близко. Я в былые годы ходил больше за одно только утро. Тут километров двенадцать, — определил расстояние Эрнё. За годы войны он в совершенстве научился читать карту.       — Тут ходит такси? — спросил, оглядываясь по сторонам, Йозеф. Рядом с дорогой он увидел толпу по-европейски одетых латиноамериканцев и ни одной машины. Мимо не проезжали даже конские упряжки.       — Поглядим. Идём, по пути разберёмся. Если что, герр писатель спросит.       — Вы шутите? Двенадцать километров пешком? А обратно мы тоже пойдём пешком?       — А как же долг перед отечеством, лопоухий? Ради него потерпеть можно. А теперь шагом марш!       — Слушайте, спросим у местных, — вмешался Вацлав. — Нечего пороть горячку. Только раскошелиться будьте добры.       Три путника пошли на север, углубившись в город. Теперь они двигались по мощёным улочкам Санта-Касильды. По пути Штефанек расспрашивал аламонцев про здешний транспорт, каждый раз получая новый ответ.       Чернокожий житель столицы в соломенной шляпе говорил, что он ходит пешком, а деньги на лошадей у него никогда не водились. Скромно одетый метис, видимо рабочий, о чём говорили его мозолистые ладони и засученные рукава рубашки, ответил, что по городу ходили омнибусы. Он даже подсказал, где они останавливались. Зажиточный креол, из-под чьего пиджака выпирал шарообразный живот, как выяснилось, шёл к своей машине. Его не интересовало, на чём по городу ездил простой люд.       Слованцы прошли две улицы и нашли место, где останавливался омнибус. Перед глазами Вацлава один за другим пронеслись дома с большими, как в театре, балконами, пальмы и тротуары. Попутно Штефанек обратил внимание на прохожих. Он заметил, что расовая принадлежность служила на Аламоне своеобразным показателем положения человека в обществе.       Белокожие, мало отличимые от испанцев, креолы ходили в дорогих европейских и американских костюмах и находились на самом верху социальной иерархии. Они принадлежали к местной элите. Поэтому гостям из Словании встретились лишь те немногие её представители, которые ходили по улицам пешком. Другие креолы рассекали по столице на американских машинах.       Ниже креолов стояли метисы. Среди них попадались лавочники, ремесленники, рабочие, мелкие служащие. Улицы Санта-Касильды оказались заполнены ими, словно во всей столице только они и жили. Вацлав посчитал метисов основой аламонского общества и не прогадал, по крайней мере, по отношению к городам. Всё хозяйство в них держалось на метисах, а креольская элита зависела от них.       Следующую ступень лестницы, что вела сверху вниз, занимали чернокожие потомки рабов, мулаты и индейцы, коренные жители островов. В Санта-Касильде их встретилось мало, но Штефанеку хватило впечатлений. Босоногие, грязные, одетые в обноски, негры и индейцы больше походили на бродяг. От них писателю передалась скованность и зажатость. И через пару минут он понял почему.       Когда мимо темнокожих аламонцев развязной походкой зашагал креол в смешной шляпе, то они не просто остановились. Низы поприветствовали верхи поклоном, сняв соломенные шляпы. Бывшие рабы расступились и дали дорогу креолу. «Что за средневековые пережитки? Аламон освободился от испанского гнёта, но его раны так и не зажили на теле независимой нации», — увиденное вызвало у Вацлава возмущение.       — Где же истинное освобождение? — задал он риторический вопрос, выходя к оживлённому перекрёстку.       — Пусть знают своё место. Иерархия, как-никак. Низы должны подчиняться верхам, — Нилаши же наоборот понравилось то, что на Аламоне представителей элиты так архаично встречали. — Как в армии. Вы, герр писатель, оторваны от жизни. Наивно мыслите.       — Да? Напомните мне, герр унтер-офицер, к какому дворянскому роду вы принадлежите? Вы не имеете никакого отношения к титулованной знати. Готовы ли вы вот точно так же раболепствовать, как они? — задал провокационные вопросы Штефанек, до боли возмущённый взглядами Нилаши.       — Пока ни к какому. Видите ли, когда король прибудет в Слованию, ему понадобятся люди, готовые служить ему верой и правдой. Взамен властитель наделит их всем, что нужно. И вот тогда я стану принадлежать к нашей новой элите, герр писатель.       — И кто из нас оторван от жизни? Вы хотите стать дворянином, будто на дворе стоит семнадцатый век!       — Да. Но и вы ведь тут тоже не просто так.       «Он прав. Вы, господин писатель, ищете себя и хотите не только защитить народ Словании от раскола. Вам хочется стать рупором короля и донести до каждого слованца свои взгляды», — мысленно согласился с Эрнё Вацлав.       — Нужно написать жалобу, — сказал Штокингер. — Поднять шум и выиграть процесс. Можно восстановить справедливость законно.       — Нам сюда, — остановил всех Вацлав, указав на специальный знак.