Мечта о королевстве

      Спустя полчаса слованцы дождались кареты, на которой они поехали на запад, минуя улицы Санта-Касильды. За окном душной повозки продолжали мелькать серо-коричневые здания с разными узорами на фасадах. Извозчик сильно обрадовался туристам из Европы и принялся рассказывать сидевшему рядом с ним Вацлаву об истории аламонской столицы и её каждой улицы.       — Мы покидаем старый город. Ну, знаете, вот здесь триста лет назад заканчивалась Санта-Касильда. Поверьте мне, я знаю, о чём говорю. Кто угодно вам скажет то же самое, что и я,  — говорил по дороге полным радости голосом метис-извозчик, указав рукой на угловой дом.       Аламонцу до безумия нравилось рассказывать о Санта-Касильде. Как понял Штефанек, усатый извозчик обычно ездил молча. Однако ему всегда было приятно скрасить рабочую рутину, беседуя с европейскими туристами. Правда, он любил больше говорить сам, чем слушать собеседника. Так уж вышло, что диалог Вацлава с аламонцем превратился в монолог.       — В шестнадцатом веке никто бы даже и не подумал, что центр города будет начинаться вот здесь. Тогда тут была сельва*, — рассказал извозчик.       Повозка выехала на широкую улицу, где высились более современные здания, сочетавшие в себе элементы как колониального стиля, так и испанского модерна.       — В восемнадцатом веке наша любимая Санта-Касильда начала расти. Так здесь появился район Сан-Мигель. Со временем центр города перебрался именно сюда, — продолжил монотонно твердить метис. Под его преисполненный любовью к родному городу рассказ уже успел уснуть Штокингер. — Здесь вам и дворец республики, и здание правительства, и верховный суд, и собор святой Касильды. Мы, аламонцы, особенно жители столицы, почитаем эту святую деву как родную мать. Она великая женщина.       Дальше извозчик, чуть не проехав мимо остановки у большого магазина, поведал Штефанеку историю о святой Касильде:       — Она была дочерью исламского правителя в испанском городе Толедо. Ей доводилось видеть голодавших пленников-христиан, которых держали в темницах. Думаете, святая Касильда их презирала? Ничего подобного! Великая женщина! Добрая и щедрая! Она приносила им еду. Но ведь не пронесёшь же хлеб прямо через стражу. Нужно её перехитрить. И знаете, что сделала святая Касильда? Она спрятала еду в подоле платья.       Омнибус выехал к величественному собору, носившему имя святой Касильды. Грандиозная постройка в стиле колониального барокко светилась на солнце, возвышаясь на десятки метров. К небесам были устремлены узкие башенки со шпилями и колокольней. Когда повозка проехала мимо парадного входа белоснежного собора, аламонец повернулся назад и перекрестился. Позади, над дверью, висело каменное изваяние креста. Эрнё и Вацлав тоже перекрестились. «Одна вера. Мы католики. И они тоже», — вспомнил Штефанек.       Перед величественным сооружением раскинулась широкая мощённая площадь, за ней начинался парк, усеянный пальмами и клумбами. Вацлав увидел там фонтан и целые ряды скамеек.       — Соборная площадь, — сказал извозчик. — Вон здание верховного суда.       Справа, напротив парка, перед путниками предстало мрачное светло-коричневое здание, отдававшее неоготикой, на чьей крыше развевался национальный флаг. Однако издалека Вацлав не смог толком его разглядеть.       — Я продолжу. Однажды святой Касильде выпало испытание. Всем святым они выпадают. Иначе бы они не были святыми, — снова послышался голос метиса-извозчика. — Однажды стражники поняли, что она что-то несёт в подоле платья. Тогда они попросили её его поднять. И знаете, что произошло? Глядите вон туда!       В парке Нилаши и Штефанек обратили внимание на статую высокой длинноволосой девушки в средневековом платье. Его подол был поднят, а под ним вместо еды для голодавших христиан слованцы увидели розы, что словно выросли из ног святой Касильды.       — Они нашли только розы, да? — спросил Вацлав.       — Да. Стражники нашли розы. Господь защитил её. Но потом она заболела, и ни один врач не мог ей помочь. Излечение нашлось в чудесных волах святого Винсенте. В христианской Кастилии она крестилась и совершила омовения в озере у Бривьески. И свершилось чудо! Святая Касильда излечилась! В благодарность она посвятила свою жизнь Христу. Жила в смирении и уединении. Говорят, святая Касильда прожила больше сотни лет. Великая женщина!       После парка путь повозки пролегал через белое двухэтажное здание посольства США. Со стороны оно выглядело скорее как бывшая резиденция испанского губернатора. За решетчатым забором сияли на солнце газоны. А возле них стояли на посту, точно оловянные солдатики, американские морские пехотинцы, поставившие винтовки «Спрингфилд» к ноге. Солдаты в походных шляпах и рубашках с галстуком присматривались к каждому прохожему. Они будто видели в каждом аламонце потенциального противника и ждали от него удара.       — Посольство гринго. Они плохие. Слишком много о себе думают. Мы думали, они освободители. Но знаете, что я вам скажу? Освободителя от завоевателя отделяет всего один шаг, — выразил своё отношение к североамериканцам извозчик-метис. — Не всем тут нравится, что гринго хозяйничают у нас в стране. Их солдаты и матросы наводнили наши острова. Наглые, самоуверенные и заносчивые. Они совсем нас не уважают.       Вацлав решил использовать говорливость аламонца в своих целях, чтобы больше узнать об «американской опеке» молодого государства.       — В вашей гавани я видел корабли гринго, — «забросил удочку» Штефанек, ловко освоивший местный жаргон. Он догадался, что слово гринго служило на Аламоне в роли презрительного прозвища жителей США. — Откуда они взялись?       — Полиция муниципалитета Сан-Мигель. Если у вас что-нибудь случится, можете смело обращаться к нашим полицейским. Они помогут. Не вздумайте идти к гринго, — извозчик повернул голову в сторону красивого длинного здания с табличкой «полиция» на входе. — Как бы вам так объяснить. Двадцать лет назад мы победили. Я сам сражался с испанцами в повстанческой кавалерии. Мы называли себя «Всадниками свободы». Гринго нам помогли. Скажу честно, без них мы бы ещё долго воевали. Лет двадцать, наверное. Но мы сами не заметили, как стали их марионеткой. Они стали слишком сильно нас опекать — совали и суют нос в наши дела без разрешения. Сами видите, что творится.       «У нас никто и не думал, что мы можем стать марионеткой. Все говорили только о полной свободе. Нужно напомнить нашим людям о том, что мало обрести независимость. Важно отстоять её. У нас с аламонцами разные условия. Им помогли, мы справились сами. Но угроза порабощения может нависнуть над нами всеми, независимо от условий», — придал своим мыслям облик публицистической статьи Вацлав.       — Не всем это понравилось. Мы ведь не для того проливать кровь, чтобы лакействовать перед североамериканцами. Один из наших вождей, Бенито Мойя, возглавил недовольных, и его партия стояла в оппозиции. Два года назад он назвал президентские выборы нечестными. Сеньор Бенито сказал, что гринго поставили своего человека и призвал людей выйти на улицу, — продолжил говорить извозчик. — Знали бы вы, сколько народу вышло! Весь город восстал! А потом приплыли гринго. Мы, оказывается, угрожали жизням их граждан.       Слушая аламонца, Вацлав узнал много нового об американцах. В годы Мировой войны Штефанек считал их освободителями. И тем сильнее его поразило заокеанское лицемерие: пока в Старом свете «янки» говорили о независимости целых народов, в Новом они наглым и бесцеремонным образом вмешивались в политическую жизнь латиноамериканских государств.       — Высадились их солдаты. Мы дрались до последнего, но нас победили. Толпа людей против солдат. Шансов у нас было мало, но мы не собирались сдаваться без боя, — в голосе аламонца слышалась душевная боль. — Гринго оккупировали нашу страну, потом прошли новые выборы. На них Лосано победил.       — Ваш нынешний президент? Я видел его портрет на таможне.       — Да. Только никому не говорите, хорошо? Все считают его прислужником гринго. Вы знали, что его дворец охраняют белые светловолосые солдаты? — прошептал извозчик.       — Нет.       — А так и есть. Они из армии североамериканцев. Но я отвлёкся. Сеньор Бенито, наш патриот, ушёл в сельву. Люди его поддержали. Два года прошло, но он живее всех живых.       «Вот он, смертельно опасный раскол. Аламонцы познали его. Одни поддерживают американцев, другие пошли против них. Гражданская война. Мы должны не допустить такого в Словании. Наш народ необходимо сплотить. Он нуждается в символе. Мечта о королевстве объединит нас», — сделал вывод Штефанек, учтя аламонский опыт. На примере Аламона писатель вновь убедился в опасности раскола общества. Ещё больше его пугала гражданская война. Теперь он осознал важность своей миссии на Карибах.       — Есть те, кто поддерживает гринго. Их много. А есть мы, простые люди. Повстанцев сеньора Бенито мало, — добавил извозчик.       Повозка покинула пределы муниципалитета Сан-Мигель и остановилась у поворота на узкую улочку.       — Дальше идите пешком, тут недалеко, — сказал, прощаясь аламонец. — Ещё встретимся.       — Как вас зовут? — поинтересовался Штефанек.       — Фидель.       — А меня Вацлав.       — Приятно познакомиться.       Расплатившись с Фиделем долларами и разбудив Штокингера, Штефанек вышел из омнибуса первым. Спустя пару секунд к нему присоединились Эрнё с Йозефом, и вместе они пошли искать дом Владимиреску. «Правы были в Нью-Йорке. Здесь в ходу доллары, — подумал Вацлав. — Нет смысла разменивать валюту. Аламон настолько подчинён Америке, что люди здесь предпочитают доллары. И явно не от хорошей жизни». По пути слованцы сверялись с картой, присматриваясь к каждому балкону, и глядели в окна.       Впереди слышался сильный шум. Издалека доносились ругательства, которые Штефанек с трудом сумел разобрать. Звучали они одним сплошным потоком, из-за чего каждого слово тонуло в нём перед тем, как тут же гремело новое, когда Вацлав ещё не успел перевести предыдущее. Встречавшиеся по дороге горожане при виде путешественников кричали: «Гуардия национал! Гуардия!» Те, кто не убегал, прятались в домах.       На первый взгляд Вацлаву было сложно понять, чего именно испугались прохожие. В замешательстве они чуть ли не убегали с улицы. На их смуглых лицах застыл страх. «Куда вы идёте, глупцы?! Там солдаты!» — крикнула Штефанеку статная черноволосая женщина, выглядевшая очень экзотично по европейским меркам. Внешне она походила испанку и индианку одновременно. Большие чёрные глаза соседствовали с эпикантусом* и сильно выступающими скулами на смуглом лице квадратной формы.       — Что случилось? Люди обеспокоены, — растерялся Штокингер.       — Да, герр писатель, что там за чертовщина? Надо расчистить путь? — задал вопрос Нилаши, чья ладонь потянулась к пистолету под пиджаком. — Гуардия национал. Кто такие?       — Пистолет не трогайте. Рано размахивать оружием, — встревоженно ответил писатель. — Там национальная гвардия. Я слышал про национальную гвардию Парижской коммуны. И про американскую. Они как армия.       — Возмутительно! Идёмте, господа. Мы с вами ничего не нарушали. Я адвокат, мне виднее, — решительно произнёс, пойдя дальше, Йозеф.       У дома с общим балконом и около фонтана легитимисты остановились. Вернее, им приказал стоять на месте низкорослый офицер национальной гвардии. В сравнении с аламонцем в белом пробковом шлеме, европейцы выглядели настоящими гигантами, что не смутило латиноамериканца. Он выставил кнут и яростно прорычал: «Убирайтесь отсюда! Мы ищем бандитских прихвостней!». За его спиной застыли фигуры гвардейцев в тёмно-зелёных кителях с большими золотыми пуговицами. Они держали на прицеле винтовок «Краг-Йоргенсен» дюжину людей, поставленных лицом к стене. Их обыскивали два бойца.       — Гринго! Сеньор капитан, они североамериканцы! — сказал помощник капитана, стоявший рядом с ним, при виде слованцев, приняв их за американцев.       — Уходите, — тон капитана в начищенных до блеска сапогах стал мягче.       — Слушайте, мы всего лишь хотим пройти мимо, — смело сорвался с места Штокингер, вызвав гнев офицера в закрытом кителе.       Чтобы остановить Йозефа, аламонец резко, точно дрессировщик, взмахнул кнутом, словно в его сторону шёл тигр. Капитану даже не пришлось бить адвоката — хватило одной демонстрации силы. Ошарашенный Штокингер попятился назад.       — Молчать! Молчать, пока я не скажу говорить! Здесь командую я! Проваливайте отсюда, — добавил капитан, которого разозлила выходка Йозефа. Аламонец, по всей видимости, привык к тому, что никто не смел пошевелиться и промолвить хотя бы одно слово без его на то команды.       Присмотревшись, Вацлав понял, что им было лучше пойти в обход. Внутренний голос говорил ему бежать, пока аламонский офицер не передумал. Штефанек не знал, как объяснить собственные страхи, но он чувствовал опасность, притаившуюся в тени вместе с бойцами национальной гвардии.       — Мы пойдём в обход, — сказал Вацлав. — Дальше нас не пустят.       — П-п-почему? — спросил Штокингер.       — А ты не видишь, лопоухий? Они нас к стенке поставить собрались, — доходчиво объяснил ему Нилаши. — Знакомый пейзаж.       Штефанек повернулся назад, пока аламонцы проводили допрос.       — Кто расклеивал листовки? — прогремел голос капитана. — Что? Молчать! Когда я скажу тебе открыть рот, тогда и откроешь! Сейчас я говорю с ним!       Монархисты повернули в сторону и остановились посмотреть карту.       — Мы так сербов шпыняли. Точно так же искали партизан и их пособников, — нахлынули воспоминания на Нилаши.       «Аламонцы борются друг с другом, как захватчик и его жертва. Как же так можно? Они ведь один народ! Вот до чего доводит людей раскол в обществе! Нам нельзя допустить его в Словании! Нужно защитить наш народ от самоубийства», — встреча с гвардейцами потрясла Вацлава до глубины души. В ней он увидел из вариантов возможного будущего, где в Словании началась гражданская война, когда рабочие восстали против буржуазии. И точно так же слованские жандармы в шляпах с плюмажем проводили бы обыск где-нибудь на севере Вишневыграда. Писателя напугала злоба, исходившая от аламонского капитана.       — Я же вам говорила туда не ходить, — с упрёком сказала яркая аламонка, встретив Вацлава во второй раз.       — Что там творится? Людей поставили к стенке под дулами винтовок! — негодовал Штефанек.       — Когда гвардейцы находят листовки на стенах домов, то начинают допрашивать всех без разбору. Студенты так протестуют — вешают листовки с призывами свергнуть Лосано и выгнать североамериканцев. Советуют идти к повстанцам. Увидите таких — бегите.       — Спасибо. Подскажите, как нам пройти вот сюда? — далее писатель показал привлекательной женщине карту. Знойная аламонка указала ему путь и пожелала всего наилучшего.       Затем слованцы по указанному незнакомкой и вскоре нашли нужный дом.       — Вроде всё сходится, — сверился с картой Нилаши.       Вацлав, Эрнё и Йозеф остановились перед входом в трёхэтажный дом с цветками на балконах.       — Какая квартира? — спросил Нилаши. Его серые глаза пробежались по серо-коричневому зданию.       — Седьмая, к-кажется. Да, седьмая. Вспомнил, — дал ответ, придя в себя, Штокингер.       — Второй этаж. Я так думаю. Пора идти.       — Господин Нилаши, говорить с Владимиреску буду я. Его необходимо убедить нам помочь.       — На здоровье, герр адвокат.       В тёмном подъезде, где всюду чувствовалась живительная прохлада и витал запах камня, искатели поднялись на второй этаж. Эрнё вёл Вацлава и Йозефа за собой, глядя на двери. Его интересовали цифры с номерами квартир. На некоторых дверях их не оказалось, но Нилаши не растерялся и всё-таки нашёл седьмую квартиру, причём довольно быстро, будто его туда привело шестое чувство. Или ведомый только ему одному зов.       — Прошу, — улыбнулся Эрнё, вставший слева от двери.       Последовал стук в дверь. Никто не открыл. Тогда по двери ударил уже Нилаши, чей огромный кулак обрушился на неё, как пущенный из мортиры снаряд. У Вацлава возникло такое впечатление, что приложи фронтовик чуточку больше усилий, то он бы выбил дверь с первого же удара. Если стук нежной и лощёной ладони Йозефа прозвучал, подобно треску сломанной спички, то грохот стального кулака Эрнё был сравним с выстрелом из пушки крупного калибра.       За дверью стали слышны шаги.       — Эй, ты мне дверь чуть не высадил, урод! Кто так стучит?! — из-за двери донёсся хриплый голос немолодого мужчины. Говорил он по-испански.       Штокингер растерялся:       — Что он сказал?       — Жалуется, что наш унтер-офицер чуть не выбил ему дверь. Говорите, — ответил Вацлав.       Йозеф повернулся к двери и проговорил по-словански:       — Простите, здесь живёт Михай Владимиреску? Нам сказали, что его можно найти здесь.       Слова взволнованного адвоката заставили жителя седьмой квартиры открыть дверь, правда, незваным гостям пришлось его подождать. Дверь открылась внутрь квартиры, и Нилаши остался стоять на своём прежнем месте — в тёмном углу.       — Зачем я тебе понадобился? Говори! Кто тебя прислал? Ковач? — ствол испанского «Маузера» коснулся овального лица Йозефа. Дуло уткнулось ему в раздвоенный подбородок. В коридоре показался начавший седеть мужчина с небольшим животом.       Штокингер отошёл назад к стене, подняв руки вверх. От удивления он раскрыл рот.       — Ты с ним? Давай к нему. Руки держи на виду, — Владимиреску заметил Вацлава и бросил на него яростный взгляд. Круглое лицо Михая, поросшее щетиной сверху и бородой снизу, излучало гнев. — Так кто вы такие? Вас Ковач прислал? Он давно точит на меня зуб.       Владимиреску не учёл одно обстоятельство. Оно имело имя Эрнё. Стоило Нилаши почуять запах оружейной смазки, как он обрадовался, словно мальчик, игравший во дворе в войнушку. Только свою радость отставной унтер-офицер выразил в необычной форме. Эрнё достал пистолет и приставил его к затылку Михая.       В сложившейся ситуации Вацлав боялся вовсе не Владимиреску, а неуравновешенного ветерана с «Маннлихером»: «Не хватало ещё, чтобы он с психу убил его. Михай Владимиреску — единственный человек, который знает, где искать короля».       — Вопросы здесь теперь задаём мы. Не для того мы плыли сюда через океан, чтобы в нас тыкали винтовкой. Знаешь, как приятно проделать путь в тысячи проклятых километров ради такого гостеприимства! — перехватил пальму первенства и стал задавать тон игре Нилаши, торжествуя над врагом.       — Ты не Ковач. Я знаю его мерзкий голос.       — Послушайте, господин Владимиреску, мы не знаем никакого Ковача, — попытался разрядить атмосферу адвокат, воспрянув духом. Разговор с Михаем Йозеф воспринимал как схватку в зале суда. Штокинггер выбрал слово. — Мы прибыли из Словании. Давайте мы опустим оружие и спокойно поговорим. Нам нужна ваша помощь. Мы не хотим с вами ссориться. На кону стоит судьба Словании.       Штефанек так и не понял, что именно подействовало на Владимиреску (пистолет или пылкая речь Штокингера), но тот опустил винтовку, а Нилаши убрал пистолет.       — Судьба Словании, говоришь? У неё вообще ещё есть судьба? Австрийцы отняли её ещё давным-давно — удивился Михай.       — Вы не правы. Двадцать восьмого октября мы освободились от австрийцев. Австро-Венгрии больше нет, Слования независима, — объяснил ему Йозеф. — Вы вообще слышали последние новости?       — Нет. Мне нет никакого дела до Европы. Но я рад, что австрияков наконец прогнали из Словании. Не верится даже. В самом деле? Ты не меня не дуришь? Скорее воды Дуная потекут назад, чем Слования обретёт независимость.       — Я вас не обманываю.       — Ох! В голове не укладывается, — вздохнул Михай. — Ты хоть понимаешь, как сказочно это звучит? С ума сойти можно! Столько лет прошло. И вот! Мы освободились! Чёрт возьми, столько лет прошло!       — Может, впустишь нас в дом, стрелок? Хочется отдохнуть, знаешь ли. А не торчать в подъезде, — нарушил идиллию Эрнё.       — Ну проходите. Как мне вас представить своей жене?       — Мы представляем интересы партии легитимистов. Я Йозеф Штокингер, мой коллега — Вацлав Штефанек. Наш телохранитель — Эрнё Нилаши, — представил себя и своих единомышленников адвокат.       — Легитимисты? А попроще можно? Тут слов таких не знают.       — Партия короля. Королевская партия, — объяснил понятнее Нилаши, произнеся каждое слово с надрывом. Эрнё хотел придать им мощь.       «Мы блефуем. Нет никакой партии короля. Есть «Клуб легитимистов», не больше того», — усмехнулся Штефанек.       — Громкое название. Вы мне только скажите одно, где тогда сейчас король? Моньяди трусливо бежали с деньгами из Словании. Они к вам уже вернулись? — сам того не ведая, Михая подвёл всех к сути разговора.       — Вот здесь и проблема, господин Владимиреску, — ответил Йозеф. — Мы хотим пригласить их в независимую Слованию, но не знаем, где они. Нам сказали, что вы можете нам помочь.       Михай впустил гостей из Европы в квартиру. Монархисты разулись у двери, после чего вошли в небольшую комнату с бежевыми обоями. Там на диване сидела истощённая и неотличимая от мумии метиска в светлом платье. Владимиреску сказал ей пару слов, и женщина ушла на кухню.       — Присаживайтесь, легитимисты, — со смешком пригласил гостей на диван Михай, поставив винтовку в угол. Он сел в плетёное кресло, что стояло перед выходом на балкон, откуда просматривался дом, стоявший напротив. Солнечные лучи падали с улицы прямо на спину Владимиреску.       Нилаши, Штефанек и Штокингер устроились на диване. Вацлав осмотрел комнату. Интерьер был выполнен в колониальном стиле. Между креслом и цветком папоротника в одной половине комнаты и диваном в другой стоял широкий стол. Под кремового цвета ковром с рисунком гвоздик по краям скрывался деревянный пол. Внизу будто собрался целый букет, и он лежал прямо у ног гостей.       — Так, значит, вы авантюристы с борта корабля, собрались спустя чёрт знает сколько лет вернуть на трон Моньяди? Я не ослышался? Одна новость бредовее другой, — поинтересовался Михай.       — Нет, вы не ослышались, — ответил Штокингер. — Мы приплыли так далеко, что найти их.       — А оно вам надо? Освободились же от австрияков. И без Моньяди справились. У вас там точно нашёлся политик получше. Будете здешний ром? Я не знаю, из чего его делают, но у него просто великолепный вкус.       — Давайте, — согласились одновременно Вацлав и Эрнё.       Михай отошёл на кухню, сказал жене налить ром и вернулся.       — Вы хоть понимаете, что Моньяди ни разу не были в Словании вот уже семьдесят лет? Есть вообще смысл тащить издалека парочку, чьи родители подбили народ на бунт, а сами потом смылись? — мечта о королевстве не понравилась Владимиреску, о чём сказала его полная недовольства реакция.       — Вы играете с фактами. Смысл есть. И я сейчас вам объясню, — заговорил Штефанек, приготовившийся к сражению.