Мост

Найджел толком не понимал, чем они все занимаются. Гоняют радиоактивный металл взад-вперед, превращают горы лома в спрессованные бруски, расплавляют обломки древних машин и каких-то заводских агрегатов. В одном из цехов вроде бы производили гильзы и оболочки для гранатометных снарядов. В другом – арматуру и стальные листы. Куда они идут, зачем работает этот гигантский, прокоптивший все небо и забравший бессчетное количество жизней завод, Найджел и понятия не имел. Да и важно ли это? Ашур – местный заправила, владыка, о котором все говорили чуть ли не шепотом (все, кроме стервы Медеи), – перед работниками не отчитывался. Лишь толкал проникновенные речи о том, как Питтсбург возродит металлургическую промышленность, а с ней возродится и весь замечательный мир, который люди один раз уже просрали. Найджел даже не представлял, как помогут возродить мир пачки радиоактивной арматуры и фонящие стальные листы. Зато точно знал, что без людей мир возрождать не имеет смысла. Значит, подсказывала логика и нашептывала интуиция, надо прежде всего позаботиться о людях. Спасти их – и в этом нет ничего фантастического. Один раз, в другом месте, ему уже удалось что-то подобное провернуть. Наверное, удастся и здесь. Если, конечно, его не пристрелят раньше. Или он не умрет от голода, истощения, какой-нибудь жуткой травмы или вездесущего ИТВ. – …а мой дед, говорили, снайпером был. Наемником, из крутых. Пришел с запада, осел в Чарлстоне, там с бабкой познакомился, начал техникой промышлять… А бабка умерла, когда батю моего рожала… В Питте было не принято говорить о прошлом. Но все равно о нем говорили все. – Как моя мама, – Найджел попытался перекрыть грохот пресса. – Я вырос с отцом, мы жили в Убе… – Батя у меня тоже крутой мужик был. Известный охотник, на яо-гаев ходил, на когтей ходил. Мог с расстояния в полмили дутня подбить. Меня на охоту брал, учил стрелять, но мне больше дома нравилось, с техникой, как дед… А, мать твою! Парень – вроде бы Кайл или Кейн – рыкнул, замахал рукой. Что-то металлическое свалилось на пол, громыхнуло внутри машины. Загудело, пахнуло жаром. – Ударился? – Найджел покосился на рейдера с автоматом, курящего шагах в десяти. – Порезался. Стружка под ноготь вошла. Он сунул в рот поврежденный палец, ткнул в здоровенную кнопку на пульте, и от грохота прессовальной машины загудело в ушах. Щеки горели. Воздух был плотным, хоть на куски руби. – Никогда не любил охотиться, – вроде-бы-Кейн повернулся к Найджелу, улыбнулся потрескавшимися, покрытыми кровавой коркой губами. – А зря. Научись я нормально стрелять, сюда не угодил бы. Тоже скосился на рейдера. Хотя один черт в таком грохоте тот ничего не услышит. – Я отлично стреляю. Умею охотиться. Но, как видишь, я тоже здесь. – Все мы здесь, приятель, все мы здесь… А я помню, как раньше: возьмешь ружье, закинешь рюкзак за плечо, перейдешь через ручей, а там уже и до логова рукой подать. Солнце садится, ночные твари просыпаются, выходят на охоту. Думают, на нас охотиться будут, но у нас ружья, а них – только когти и зубы. Отец прицел на ружье прикрутил. Особый, в темноте с ним каждую травинку разглядеть можно было. Спрячешься так за камнями, прицелишься… Найджел сомкнул воспаленные тяжелые веки. – Короче, сдираешь шкуру, будто мешок снимаешь. А потом… Гигантская, пышущая жаром машина по соседству взвыла – и Найджел не расслышал, что потом. Он думал о еде, сне, химии и почему-то о Гэвине на мосту. – Да чего я все о себе… Ты сам где стрелять научился? Охотился? Или тоже из наемников? – Я? – открыл глаза, встряхнул головой. – Охотился. – На яо-гаев или тварей помельче? Господи боже всемилостивый и всемогущий. Если этот хрен не заткнется… – На разных… тварей. На стиснутых зубах скрипнула металлическая пыль. – Твари – это хорошо. Это мясо, шкуры… Отличный бизнес, так отец всегда говорил. Мы продавали шкуры гаев портным, а мясо – торгашам на дороге. – Угу, мясо… Ну и шкуры, конечно же. Краем глаза Найджел следил за двумя рейдерами, мужчиной и женщиной, которые разговаривали – будто ругались – неподалеку, возле плавильной печи. Три худые рабыни там же пытались раствориться в тенях. Пока Найджел смотрел, как ссорятся двое, прессовальная машина переварила металл. – Так, – посерьезнел Кейн. – Пора новое загружать, – вцепился в край контейнера с ломом, кивнул Найджелу: помоги. Стружку он хорошо себе под ноготь вогнал. Глубоко, смачно, в самое мясо – Найджел видел, что до сих пор кровит. Собирается сочными красными каплями, падает на пол, размазывается по краям контейнера и металлическим брускам. Поблескивает в оранжевом полумраке, – Приятель? Ты что, уснул? Шевелись, – голос понизился до тревожного. – Сюда смотрят. Пальцы Найджела скользнули по свежей крови. Голова закружилась, зашумело в ушах, что-то булькнуло, сжалось в кишках. – Черт. Идут. Не смотри в их сторону. Или сейчас ка-ак влетит… Влетело не им. Проклятая машина рядом будто назло затихла как раз в тот момент, когда мужику прилетела пощечина от подружки. Резкий, ласкающий уши звук разнесся по цеху, и на него невозможно было не обернуться. – Чего уставились, твари? Работать! Работать, вашу мать! Я сказал! Найджел приготовился услышать очередь – поверх голов в лучшем случае. – Чего вылупилась? Господи, как же хочется спать и есть. Вечерняя тюря давным-давно переварилась: сначала осела в желудке приятной тяжестью, а после вышла с вонючим потом. – Ты, шлюха! На кого пялишься? На меня пялишься? Вместо очереди – еще одна смачная оплеуха. И тут же металлический грохот рядом – Кейн ссыпал лом. Вроде бы что-то пробормотал, но Найджел не слышал. И не слушал. Он, посасывая отдающие солью и железом пальцы, рассеянно пялился на крупного, упакованного в легкую броню ублюдка, из чьей хватки худенькая девчонка – совсем чистенькая, с виду почти не больная, наверное, тоже из новичков – даже вырваться не пыталась. Стояла, изогнувшись, как бракованная арматура, втянула голову в плечи, смотрела в усыпанный стружкой пол. – Ты сейчас на дебила похож, ты знаешь? – снова раздражающее жужжание рядом. – И станешь дохлым дебилом, если… Рейдер что-то сказал рабыне. Встряхнул ее – она всхлипнула и кивнула. – Ну и чего ты к ней лезешь? С пальцами во рту говорить было неудобно – по подбородку стекла слюна. – Чего ты к ней лезешь? – Найджел вытащил изо рта пальцы, утерся. Сглотнул аппетитное, дразнящее рецепторы послевкусие. – Ты же работать ей не даешь. Пресс стоит. – А у меня хер стоит, – рявкнул рейдер и, отпустив девчонку, развернулся, упер накачанные ручищи в бока. Кейн едва ли не вжался в пресс и снова что-то пробормотал про дохлых дебилов. – Ищу красотку, которая мне отсосет. Может… Он глянул через плечо и на секунду забавно скривил лицо. Девчонка, плечо которой он полминуты назад сжимал своей грязной лапе, будто в воздухе растворилась: даже Найджел не успел заметить, как она умудрилась сбежать. – Может, ты отсосешь? – рейдер снова к нему повернулся. – А, красотка? – Ты педик, что ли? Наверное, именно так подписывают себе смертный приговор – напрочь лишившись рассудка от голода и усталости. Или веря в собственное бессмертие. В какой-то книжке Найджел читал, что такое бывает с теми, кто воображает себя спасителями всех и вся. Правда, на самом деле они не бессмертны. Ну, как правило. – А ты у нас что? – рейдер то ли оскалился, то ли ухмыльнулся. – Мужик? Ни сломанной челюсти, ни ударов прикладом по стонущим ребрам. Лишь короткий, недовольный косой взгляд. Силуэт возле стеллажей с нерабочими генераторами – это Эверет. Найджел уже видел его раньше – в свой долбаный первый день. Именно Эверет показал ему заводской двор. Именно Эверет рассказал о слитках особо ценной, чистой стали. Их на заводском дворе стерегут чудовища – многие ходили туда за сталью, и мало кто возвращался. Найджел в свой первый день тоже ходил – и вернулся с пустыми руками. Медея очень ругалась, а он собирался еще сходить. – Новеньких не трогать. Им еще вкалывать и вкалывать. Понял, Донни? Эверет, конечно, тоже был вонючим ублюдком, но казался чуть менее ублюдочным, чем остальные. К тому же он был тут главным – Донни при нем ломать ребра новичку не рискнул. – Поговорим, красотка. Донни блеснул бритым затылком и скрылся за поворотом – там, в глубине цеха, запертые на замок, манили своей неприступностью решетчатые ворота в загадочный Верхний город. Говорили: такая же дыра, как и Нижний, только живут в ней не рабы, а уважаемые господа. – Ты, умник, – бородатая и совсем не злобная рожа Эверета сверкала от пота и бугрилась подсохшими язвами. – С территории ни ногой. Утром заступаешь в прокатный. – Но… Я же умру! – в голосе нотки паники. Третья смена подряд. – А кому здесь не похер? Глядя в спину Эверету, Найджел услышал рядом «Ну ты дебил».

***

Возможно, робкая вера в собственное бессмертие действительно придает сил и поддерживает внутри искру жизни. Не дает ей угаснуть даже тогда, когда разум хочет навсегда отключиться, а тело – перестать дышать. Найджелу казалось, что его легкие выжжены изнутри. Что мозг спекся, а мышцы превратились в расплавленную жвачку. За третью смену он дважды почти потерял сознание, все-таки словил прикладом по ребрам, у него пошла носом кровь, он упал голым коленом на кучку металлической стружки и до конца смены не нашел времени, чтобы выковырять то, что впилось под кожу. Он вымотался настолько, что желание умереть заглушило даже зверя, что голодно выл и всхлипывал внутри. Но все-таки Найджел не умер. – Мне нужно на заводской двор, – вычерпывая остатки холодной тюри со дна жестяной миски, он поднял утомленные, слипающиеся глаза. Уставился на Медею. «Иначе я тут от голода сдохну», – добавил мысленно. – Говорят, там не только чистая сталь, но и другие полезные штуки валяются. Вроде медикаментов… Или еды, – продолжил вслух. «И дикарей, которые почти как люди, только чокнутые». – Месяца два назад говорили о бродячих собаках, – среагировала Медея. – Но я не представляю, как бы они там выжили. Среди трогов и дикарей. – Вот заодно и на собак посмотрю, – закивал Найджел и потянулся за второй миской. «Охотник я, в конце концов, или нет?» – Может, и для других мяса добуду. Представляешь? Стейки из свежей собачатины! Каи их здорово приготовит. Заскреб по тарелке ложкой, поднимая остывшую мясную гущу с самого дна. Он понятия не имел, сумеет ли Каи приготовить стейки из собачатины. Умеет ли она вообще готовить хоть что-то, а не только перемалывать зараженную плоть и вываривать ее в огромном котле со щепоткой-другой какой-нибудь редкой приправы и плесневелыми сухарями для густоты. – Закончишь есть, возьми лекарства. В обед раздавали мази и антирад. И поговори с Эверетом, если и правда хочешь еще раз сходить во двор. Помни: ты должен туда сходить. Должен заработать себе репутацию до того, как объявят бой. Очень надеюсь, парень, что Вернер в тебе не ошибся. Эта женщина говорила и смотрела так, словно Найджел, едва появившись в Питте, сразу оказался у них всех в долгу. – Неизвестно, когда там бой? – пробубнил, ощущая, как разливается по измученному телу приятное, но, увы, скоротечное чувство сытости. – Не знаю. Ашур все переносит и переносит. Тебе нужно продержаться так долго, как только сможешь. Лучше не задирать охранников. Ну конечно. Ей уже известно о Донни. Этой невероятно здоровой на вид рабыне, которая даже и не работает толком и вообще черт знает чем целыми днями тут занимается, каким-то образом становится известно едва ли не обо всем. – Мне начинает казаться, что это была не лучшая мысль, – вздохнул Найджел и повозил ложкой по остаткам тюри на дне. – В смысле, не с Донни, а… Явиться сюда, прикидываясь рабом. – Что? – Медея, нависнув над ним, скрестила на груди руки. – Представление затянулось? – Да, знаешь… Чуть-чуть. Самую малость. Дней эдак… на двадцать пять. Или на двадцать шесть. Я со счета сбиваюсь, ведь здесь каждый день как чертов кромешный ад! С грохотом поставив на голый пол пустую миску, он поскреб заживающую коленку, поерзал на грязном матрасе, брошенном у стены. – Верно, – кивнула Медея. – Здесь ад. А теперь представь, каково тем, кто в этом аду застрял до конца своих дней. – О… Должно быть, это ужасно, – Найджел и сам уже не понимал, огрызается он или сочувствует искренне. – Или погоди. «До конца своих дней» – это сколько? Полгода? Год? Тогда еще можно потерпеть. Не успел уклониться от пластикового пакета, который Медея швырнула ему чуть ли не в лицо. – Сам ставь себе капельницу, – прозвучало недружелюбно. – И если не хочешь снова застрять на заводе на сутки и больше… Поговори утром с Эверетом. Насчет двора. Это твой шанс. И шанс для всех нас. «Посылать туда людей – только трогов кормить». Вроде бы так говорилось в записках Эверета, которые были раскиданы по всему заводу. Удивительный факт: когда дело касалось заводского двора, хозяева вдруг вспоминали, что даже у рабов – которых тут было принято звать «рабочими» – имеется право выбора. Идти кормить трогов или подохнуть в цехах. Тем, кто выбирал первое, обещали награду. Говорили, что кому-то даже удавалось ее получить. Старая стерва Медея убеждать не умела, в отличие от своего дружка Вернера. Тот буквально за полчаса уломал вооруженного до зубов мальчишку с пустошей отправиться в чертов Питт, лишиться оружия, нацепить рабские тряпки и слиться с дружным коллективом гниющих заживо смертников. Чтобы в нужный момент прорваться наверх, добиться аудиенции Ашура, узнать, какого черта здесь вообще творится. И главное – выяснить, правду ли говорят о лекарстве от ИТВ. Если правду и чудо-средство действительно есть у Ашура, то Найджелу предстояло многое тут изменить. Да, Медея убеждать не умела. Никакие ее слова не заставили бы Найджела снова сунуться на жуткий заводской двор. Но проблема заключалась в том, что он уже не нуждался ни в чьих словах и убеждениях. Ему самому позарез был нужен этот паршивый шанс. – Я посплю, ладно? Последи за моей капельницей, – пустив по вене антирадин, он завалился на вонючий матрас. – Утром до начала смены я зайду к Эверету. И знаешь… В ваших же интересах, чтобы с этого двора я вернулся живым. «И сытым. Особенно – сытым». С этой мыслью Найджел наконец провалился в сон.