Мост

Найджел катастрофически недоедал. Две – или три, если особенно повезет, – порции тюри в день не добавляли ни сил, ни радости. Прочие рабы перебивались консервированными продуктами: иногда получали их просто так, иногда – выменивали у охранников на найденные в ломе ценные безделушки. Платили «излишками» с партий, какими-нибудь услугами, кто-то – сравнительно чистым телом. Поговаривали даже, что среди рабов Питта есть шпионы, доносчики, что стучат на своих за химию и еду. Смерть от анафилактического шока прельщала Найджела еще меньше, чем перспектива сдохнуть от когтей и зубов какого-нибудь мерзкого трога. Поэтому в его распоряжении была только тюря и добрая Каи, которая зачем-то действительно привязалась к обаятельному новичку. Найджел был голоден почти все время. Его желудок сжимался и очень тоскливо ныл. Ему снились роскошные стейки из молодого брамина, пышные пироги из мяса болотника, а однажды даже приснился сладкий рулет, который он получил в Убежище в свой десятый день рождения. В такой светлый, яркий и безмятежный день… Однако тот голод, который его действительно беспокоил, имел совсем другую природу. Он поселился не в желудке, а в голове. В мозгу, среди извилин. В крови, которая разносила это чувство – пронзительное, режущее, как натянутая струна, – по всему ослабевшему телу. И в генах. Этот голод – странный, ни на что не похожий – в какой-то момент просочился в гены. Стал частью его, Найджела, естества. Иногда – в последние дни все чаще и чаще – этот голод проигрывал для спящего Найджела совершенно особые сны. В этих снах рвались трепещущие глотки, пальцами выдавливались выпученные глаза, взлетали в воздух, били в горло густые струи, омывали лицо. Пространство взрывалось криками, с треском лопалась чужая кожа, а на зубах смачно хрустело мясо – сочное, свежее, истекающее медно-соленой жидкостью, несущей в себе жизнь и смерть, рождение и угасание, энергию Земли и тонкие вибрации самой Вселенной. – Я хочу сходить за сталью на заводской двор. Он, еще не отошедший от вереницы ярких, фонтанирующих красками снов, опять стоял в кабинете Эверета. В настоящем кабинете – со столом, картотечными ящиками и стеллажами. С какими-то документами в неопрятной стопке. С маленьким питьевым фонтанчиком в углу – интересно, работает? Этот кабинет можно было пройти насквозь и выбраться на заводской двор. – Еще один герой… Или погоди. Ты ведь вроде уже пытался? Найджел кивнул: «Пытался» – а сам представлял себе стейк из Эверета. – Ты же пулей назад влетел. Найджел сказал: «Влетел» – и подумал о пышном, свежем мясном пироге с начинкой из Эверета. – Еще раз рискнешь? – Рискну. Кусочки Эверета на вертеле. – Ты хорошо подумал? – Отлично. Эверет, запеченный со свежими овощами. – Сейчас пойдешь или?.. Очаровательная миссис Смит из Андейла могла бы приготовить из Эверета замечательный наваристый суп. – Сейчас. И паштет. – Ну иди, – перед носом Найджела распахнулась металлическая дверь. За ней была еще одна – потолще и посолиднее. А за толстой и солидной начинался извилистый коридор – небольшой лабиринт, выложенный ржавыми панелями, затянутый толстой железной сеткой. Смешно, но для безмозглых трогов этот коридор был непреодолим. Впрочем, для человека, бегущего в панике, он тоже становился тем еще испытанием. Двадцать пять дней назад Найджел лично в этом убедился. – Удачи, герой, – сказал паштет из Эверета ему вслед. «Заткнись, еда», – мысленно огрызнулся Найджел и, передернув плечами, шагнул в самую темную, самую мрачную и опасную часть ада. Демоны его уже поджидали. Глупые демоны считали Найджела своей пищей. Двадцать пять дней назад они были бы правы, но только не в этот раз. Папа – он был врачом и ученым, пока не умер, пытаясь спасти неблагодарный мир, – назвал бы то, что когда-то случилось с Найджелом, спонтанной мутацией. Может, добавил бы к этому что-то еще, какое-нибудь умное научное определение. Что-нибудь про физиологическую и биохимическую адаптацию или, чего доброго, скачкообразную эволюцию… Найджел не был ни врачом, ни ученым. Он имел крайне размытые представления о том, какие механизмы сформировались и заработали в его организме. Как спятившая от ядерного угара природа догадалась, чем помочь мальчику, выросшему в Убежище. Почему решила поступить с ним именно так. Он представил себе мост, ведущий в нормальный мир и обратно. Этот мост был похож на выложенный железными листами, обтянутый металлической сеткой лабиринт, по настилу которого кто-то размазал кровь, и она давным-давно засохла. Найджел сказал себе, что сейчас Питт – это не ад, а тот самый нормальный мир, точка отправления. И по мосту-коридору двинулся туда, где нет ничего нормального. К громадам железнодорожных вагонов, что за века сплавились с рельсами под собственным весом. К заброшенному цеху, в недрах которого наверняка осталось немало ценных вещей. К исполинским конструкциям, увенчанным бездействующими жерлами и утыканными обломками ржавых лестниц. Пройдя сетчатым коридором, Найджел притормозил. Взглянул на пятно строительного прожектора, водруженного на кузов старого грузовика. Прищурился на вереницы вагонов. Позади освещенной зоны замельтешили в полумраке искаженные силуэты. В черных тенях что-то лязгнуло, кто-то рыкнул, крикнул – совсем как человек. Два шага в сторону – вот и автопила, которую Найджел с перепугу выронил в прошлый раз. Механизм не поврежден, топливо есть – значит, работает. В воздухе – запах дерьма и протухшего мертвеца. В мышцах и костях – короткие, резкие импульсы. И натянутая струна глубоко-глубоко внутри. Двадцать пять дней назад не было этой струны, но теперь все иначе. Движение. Голая тварь, сонно щурясь, выползла из-под грузовика на свет. Блеснул вздутый круглый живот, нависающий над безволосой промежностью, изогнулись конечности, вздыбились между лопатками острые позвонки, натянулись лишенные кожи мышцы. Из довоенного вируса, радиации, токсинов и бактерий больная природа Питта создавала кое-что новое. Делала это «новое» быстрее, сильнее, живучее – и превращала в безумного монстра. Баланс. Даже спятившая природа пыталась соблюсти баланс. – Думаешь, ты меня сожрешь? – спросил тот, кто пришел сюда по мосту-коридору. – А спорим, наоборот? Тварь пригнулась и зашипела. Найджел улыбнулся. Пила в его руках вздрогнула и завизжала – хрипло, надрывно. Взвыла, как воет голодный зверь. Этот звук слился с другим – яростным, злобным. Тварь с ободранной кожей в прыжке заслонила пятно строительного прожектора. Двадцать пять дней назад Найджел, ослепленный внезапной темнотой, потерялся бы в пространстве и, уронив пилу, бросился бы назад – к спасительному коридору, к толстым стальным дверям, к Эверету, презрительно смеющемуся в лицо. На этот раз он был слишком голоден, чтобы теряться, бояться или бежать. Он отшатнулся – скользнув легко, будто тень в ночи. Вскинул пилу, рубанул ею воздух, встретил преграду. Поймал ртом горячие капли, брызнувшие на лицо. Трог свалился на целый бок. Второй, вспоротый заточенным диском, распахнулся, как битком набитый карман. Из черной прорехи вывалился черно-красный поблескивающий клубок – будто змеи или гигантские распухшие черви. Как-то раз Найджел распотрошил дикого гуля свежезаточенным боевым ножом. Просто из интереса. Совсем не удивился, обнаружив у него внутри целую колонию отвратительных розоватых червей, пожирающих гниющую оболочку внутренних органов. Трог, изогнувшись, отполз на пару шагов, попытался подняться. Найджел сказал: «Ну уж нет, твою мать» – и диск пилы с визгом вгрызся в ободранную поясницу, перепилил позвонки. Пришлось на мгновение прикрыть глаза, чтобы их не залило кровью. «Слева», – шепнул внутренний голос, похожий на голос одного приятеля со Столичной пустоши. Две твари – помельче той, что извивалась у ног в агонии, – приближались скачками. У одной над животом колыхалась наполовину съеденная болезнью грудь. «Справа». Еще две обходили кузов старого грузовика, сторонились света. «Готов?» Найджел поудобнее взялся за рукоять пилы. Он был готов.

***

– Ну ни хрена себе! Где ты добыл винтовку? Ладно, черт с ней. Добыл, значит – твое. Но с ней ты из кабинета не выйдешь. Пусть тут пока полежит. Не переживай, все по-честному будет. Как время придет… Если придет. Заберешь. А тут что? Еда, химия… У тебя остается. С дружками своими поделишься. А тут? Это… какое-то мясо? Черт, с него же течет! – Собаки, – Найджел едва шевельнул губами, глядя на пропитавшийся кровью мешок, с которого на пол уже натекла приличная лужа. – Только представь себе. Там полный двор собак. Осоловелый взгляд скользил по кабинету, цеплялся за ящики и стеллажи, натыкался на озадаченного, растерянного Эверета. – Собаки? Да отродясь у нас тут собак не было… Эй! На меня смотри! – изъявленная небритая рожа перед глазами. – Ты странный какой-то. Успел обдолбаться? – Нет. Я просто… устал. За глубоким вдохом удалось спрятать зевок. – Осторожнее, парень. Узнаю, что ширялся – велю наказать. И почему… Какого черта ты весь в крови? И босиком? Обувь что, просрал? Почему на тебе ни царапины? И где… Так, я не понял. Перебрав все, что Найджел притащил с заводского двора, Эверет пошарил глазами по углам кабинета, выпрямился, уставился прямо. – Где сталь, твою мать? – спросил тихо. Найджел ойкнул: – О ней-то я как раз и забыл. В другой раз принесу. Не парься. Эверет озадаченно хмыкнул и, поколебавшись, махнул рукой. – И чем ты там весь день занимался… Найджел мысленно, но зато честно ответил: «Спал». Он действительно большую часть времени спал – но не тем обыкновенным сном, при котором тело расслаблено, а подсознание транслирует образы, складывает из них картины и проигрывает сюжеты, которым в реальности никогда не бывать. Сон Найджела на заводском дворе – под крыльцом заброшенного цеха, в уютной каменной нише, куда он заполз, булькая полным желудком, и свернулся, как в материнской утробе, – был совершенно другим. Горячим и топким. Целительным и черным, как ночь, в которой погасли звезды. Пока он спал, на его теле затягивались раны, оставленные зубами и когтями, рассасывались ушибы и обновлялась кровь. Возможно, организм боролся и с ИТВ, но что-то подсказывало, что рассчитывать можно максимум на отсрочку. Ему бы еще часов пять или шесть проспать – но не вышло. Явились новые троги. Ползали вокруг крыльца, рычали, дрались за распотрошенные туши своих дружков. Они разбудили Найджела – и он, с трудом разлепив глаза, порадовался, что это всего лишь троги. Дикарям не хватило мозгов или смелости спуститься с тех крыш, на которых они обитали. Они не стали преследовать быструю, блестящую красным тень, которая одного из них подкараулила возле уличных стеллажей со ржавыми автомобильными двигателями, вонзила ему в шею острый обломок какой-то железки, вцепилась в щеку зубами и, вырвав кусок плоти, проглотила его не жуя. На теле дохлого дикаря Найджел нашел туповатый боевой нож. Таким ножом неудобно разделывать туши, но в итоге все равно получилось ровнее и аккуратнее, чем вышло бы автопилой. Целый мешок – связанную узлом грязную майку, содранную со свежего тела, – удалось набить сочными кусками мяса. Про запас. Для Найджела – и не только. – Ночью отдохни, – разрешил Эверет на прощание. – Утром – смена. Если только снова во двор не попросишься. И зайди ко мне как проспишься. Я тебе новую обувь выдам. Один из сандалий Найджел где-то посеял. Второй – сжевал трог. В Нижнем городе Каи встретила его волной тревоги и миской остывшей тюри, которую Найджел сейчас не хотел. Даже из вежливости затолкать в себя не сумел – сослался на тяжелый день и чудовищную усталость. Кинул на разделочный стол истекающий кровью мешок. Под мышкой у себя сжал поплотнее сверток с лекарствами: их лучше донести до Медеи. – Это точно собака? – Каи развязав тряпичный узел и заглянув внутрь, подняла на Найджела взгляд. – Пахнет странно. Тот несколько секунд не моргая смотрел в мутноватые, расчерченные сеткой темных капилляров глаза. – Совершенно точно, – ответил. – Пожарь. – О! – тот самый парень, недавний напарник по цеху, проходя мимо, чуть от радости не запрыгал. – У нас будут стейки из собачатины! Свежие, сочные, с зажаристой корочкой! Помню, мы с отцом на охоте такие готовили. Каи и Найджел снова посмотрели в глаза друг другу. Каи ничего не сказала. Найджел кивнул.