Десятый круг Ада

Яростный стук тонкой шпильки, готовой пронзить в чужое беззащитное горло, эхом разносился по хитросплетению пещер, четко выдавая ярость и негодование хозяйки, что каждым шагом отмеряла каменную кладку залы, выбивая из нее искры. - Как он посмел?! Выставить посмешищем меня! Меня! Перед самим Альтаиром! Убогий человечишка, думаешь, твои трепыхания что-то изменят? Я доберусь до тебя и не позволю испортить то, к чему я так долго шла!. Глаза демоницы пылали жгучим костром, сжигая все на своем пути и оставляя после себя пепелище. Маленький бесенок, что ей прислуживал, испуганно жался к боку трона, боясь привлечь к себе внимание и стать очередным пострадавшим несдержанности Аргиссы. Черные поросячьи глазки взволнованно блестели, а хвост хлыст с маленькой тонкой кисточкой на конце, плотно обвился вокруг лодыжки беса, подрагивая от каждого раздающегося стука. Занятые каждый своим переживаниями, они не заметили, как от дальней колонны, поддерживавшей свод, отделилась тень и тихо шмыгнула в проход, удаляясь, чтобы доложить своему хозяину о неудаче демоницы. *** Сознание медленно прояснялось, как морские волны, стремительно накатывая, чтобы загасить собой тупую боль, пульсировавшую в каждой клетке тела, а после снова отступая, оголяя нервы, как оборванные электрические провода. Тупая боль мерно пульсировала по всему телу, не оставляя и участка свободной от ощущений плоти, ни единой клетки, что не билась бы в тихой агонии, но даже это не шло в сравнение с тем, что я чувствовал. Одновременно хотелось рыдать и лежать бесчувственным пнем. Что-то непонятное пожирало меня изнутри, раз за разом откусывая все больше, заставляя крепче сжимать зубы, до сводивших скул и тихого поскуливания. Больно? Мне хотелось сдохнуть заново, лишь бы не чувствовать все это. Я не открывал веки, казалось, что если я это сделаю, то боль станет еще сильнее. Будто сейчас это может быть лишь плохой сон, кошмар, или плод больной фантазии, но нет. К моему личному внутреннему аду начало прибавляться внешнее неудобство, казалось, что я лежу на раскаленных иглах, что сотнями разъяренных змей жалят мою спину, плечи, поясницу, бедра. Жар, что обжигал даже внутренности, доносил до рецепторов запах паленого мяса и я уже не понимал горю я или кто-то другой. Противный лязг заставил сжимать зубы крепче, до противного скрежета. Глаза не хотели открываться, казалось, что в них засыпали песок и при каждом движении ресниц, он просачивается, застревая в слезном мешке, облепляя глазное яблоко, заполняя собой все. Я медленно приходил в себя, различая на периферии чужие шаги, скрипы дверей, лязг ключей и противный бас, что постоянно что-то говорил, похрюкивая в насмешку над чем-то. Затекшие ноги не хотели двигаться, впрочем, как и я сам, но оставаться и рефлексировать было не вариантом. Продирая глаза, я пытался приподняться, чтобы оглядеться, все оказалось «радужнее», чем я ожидал. Камера, в которой я находился, вряд ли могла называться комнатой и не из-за атрибутики и материалов, сколько из-за размеров- 1х1,5, не предусматривал даже лежания в полный рост. Это хотя бы объясняло мою скрюченную позу эмбриона. Каменная кладка, с поросшим ядовито-черным мхом, что заразой поражал все новые и новые участки, была влажной, что хоть выжимай. И это была единственная жидкость, которую я заметил. Естественно, кто ж будет поить пленника. Заново не сдохнет. Помещение не освещалось, даже сквозь крупные отверстия решетки не пробивалось и луча света. По стенам не гуляли тени. Только мой шершавый язык, что пытался впитать в себя хоть пару капель жидкости и смочить горло, что першило и драло. Все было напрасно. Больной мозг посещала мысль попробовать высосать что-то из этих темных мочалок, но сил больше не оставалось. Я не знаю, сколько времени я провел в своей камере. Ко мне никто так и не пришел, что было странно. Но еще страннее было полное отсутствие голода, только ужасная жажда. Я чувствовал себя наркоманом в ломку, так сильно мне хотелось хоть одного глотка и уже не важно чего. Я бредил.