По ту сторону отчаяния

Медленно-медленно Гарри приходил в себя, стараясь выползти, выкарабкаться из коварного беспамятства. И вновь тьма застала его врасплох: укачивала, убаюкивала, утягивала в свои объятья. С редкими проблесками сознания ему чудились, словно издалека, чьи-то беспокойные голоса. Одни, со странным акцентом, яростно спорили; другие вторили им, то и дело сбиваясь на непонятный, но очень знакомый язык. В уплывающем сознании почему-то возникла Флёр Делакур. Улыбаясь, она подала Гарри руку и тут же потянула за собой в озеро. Неужели Турнир трёх волшебников? Ледяная вода обжигала лёгкие, дышать было тяжело, и из-под водной толщи до Гарри доносились панические женские крики: «Целитель, неужели ничего нельзя сделать? Мальчик умирает!» Какой-то мужчина с приятным, умиротворяющим голосом что-то отвечал этой беспокойной женщине, но что именно — Гарри уже разобрать не мог. Сознание снова отключилось. Тьма вдруг опять расступилась, но будто не до конца: Гарри чудилось, что он бежит по бесконечной дороге мимо похожих друг на друга, как близнецы, домиков, и его кто-то нагоняет. Оглянувшись, в стремительно приближающихся силуэтах он признал Дадли и его приятелей. Они что-то кричали ему вслед, и среди неразборчивых фраз было слышно: «Скорее, скорее! Мы не можем ждать ни минуты!» Гарри всё ускорялся, а Дадли и его дружки всё не отставали. Наконец, они нагнали его. Дадли замахнулся, чтобы зачем-то схватить свою жертву за затылок, а Гарри вдруг почувствовал, что не может пошевелиться. Лицо Дадли исказила гримаса бесконечного ужаса, и он, наклоняя голову Гарри к себе, в самое его лицо прокричал: «Скорее, мальчик! Нужно принять лекарство!» Губ коснулось что-то холодное, и безвольно приоткрытый рот заполнила вязкая, горькая на вкус жидкость. Юноша закашлялся, но подавил болезненные сокращения грудной клетки и с усилием проглотил снадобье. Всё вокруг кружилось и вертелось, и было так тошно… Хотелось провалиться обратно, в забытье, только бы это всё прекратить. Вдруг грудную клетку вновь скрутило спазмом, и юноша неистово закашлял — очень нездорово, лающе. Каждое движение отдавалось болью в груди, а голова кружилась ещё больше и казалась чугунной. Во всём теле была такая слабость, что даже сама мысль о движении требовала нечеловеческих усилий. Наконец, головокружение и жар стали спадать; горло лишь свербило, боль в груди чуть поутихла, и Гарри, совершенно измученный, окунулся в глубокий целительный сон.

***

Сознание медленно прояснялось; и, пока окончательно не проснулся, какое-то время Гарри просто лежал, собираясь с мыслями. Где он? Что произошло? Через мгновение перед глазами предстала картинка вскинутой в его сторону палочки, на конце которой зарождался зелёный огонёк. Неужели Гарри снова выжил? Облегчение волной щекотки прокатилось по всему телу. Вторая Авада Кедавра? Поистине удивительное везение. Но тут услужливая память подкинула воспоминания о странном месте где-то за гранью, и Гарри с ужасом осознал, что помнит всё: и загадочный разговор со смертью, и фокусы с сияющими сферами, и своё согласие на чужую жизнь. Где-то в глубине зарождалась паника, нестерпимо захотелось ощутить в ладони знакомое тепло волшебной палочки. Палочка…. Мерлин! Он ведь даже не знает, является ли теперь волшебником! Мысли метались в голове как испуганные пикси. Кто он теперь? Где находится? Какой сейчас год?! «Ну почему я всегда сначала делаю, а потом думаю?!» Хотелось кричать. От мыслей, грозящих снова перетечь в сожаление о потерях, Гарри отвлёк приглушённый стук каблуков. Звук приближался, и, в конце-концов, дверь с тихим скрипом отворилась. Незнакомая женщина аккуратно проскользнула в дверь, и Гарри услышал тот самый голос, возникавший не раз и не два в его бредовых снах: — Доброе утро. Ты уже не спишь? Пришлось заставить себя открыть глаза: комната, в которой он лежал, с непривычки казалась слишком светлой, из приоткрытого окна тянуло свежим воздухом и доносились далёкие беззаботные детские крики и смех, беспокойно колыхалась, тревожимая лёгким ветерком, полупрозрачная ткань тюля. Мебели было совсем немного: кровать, на которой находился Гарри, небольшая тумбочка, маленький круглый столик со стулом. В самом углу, как цапля посреди болота, вытянулся узкий длинный шкаф, а отделка, выполненная в светло-бежевых тонах, навевала чувство покоя и умиротворения. Та самая женщина стояла в дверях и беспокойно поглядывала на больного. Её светло-русые волосы были собраны в очаровательный, чуть растрепавшийся от волнений высокий пучок; коричневый костюм из юбки и жакета выглядел недёшево и в меру строго. Она обладала приятной внешностью: если бы не тревожные складочки у губ и глубокая, рассекающая лоб почти посередине, морщина, ей нельзя было бы дать и сорока. Она смотрела, чуть поджимая подкрашенные губы и ждала. Пауза затягивалась. — Доброе утро, мисс, — хрипло ответил Гарри. Горло всё ещё саднило; женщина, похоже, заметив это, подошла к прикроватной тумбочке, плеснула из графина воды в стакан и протянула его над постелью, на ходу поправляя, — миссис. Гарри подтянулся к изголовью, устроившись полулёжа. Хрусталь приятно холодил пальцы, и Гарри, обезвоженный лихорадкой, пил жадно, зажмурив от удовольствия глаза. Слабость всё ещё чувствовалась, но ни головной боли, ни надрывного кашля уже не наблюдалось. — Ты помнишь меня? — вдруг спросила женщина. Гарри отставил стакан, поднял взгляд к её лицу и заметил залёгшие под красивыми серыми глазами тени. — Прошу прощения, — покачал он головой и не смог определить выражение, возникшее в этот момент в лице его собеседницы. — Что ж… Именно этого я и боялась. Вероятно, мне стоит представиться, — она привычным жестом одёрнула жакет, изящно приосанилась и, не отводя взгляда, уверенно произнесла, — меня зовут Камилла, и я ваша приёмная мать. Попытка не показывать явного удивления с треском провалилась: Гарри просто опешил. Его лицо вытянулось, и он, глупо хлопая глазами, спросил: — А почему вы обратились ко мне на «вы»? — от его непринуждённого тона женщина чуть расслабилась. — Я подумала, раз ты не помнишь меня… так будет правильно. Меня предупреждали, что такое может случиться, — вздохнув, она присела на край постели, сложила руки в замок и почему-то попросила, — разреши объяснить тебе, что произошло? — Конечно, — радостно ответил Гарри. Как всё хорошо складывалось! Вряд ли они в близких отношениях, и скорее всего возможная перемена в характере не будет замечена. Ещё и амнезия! Похоже, Гарри снова улыбнулась удача. — Мы с мужем нашли тебя в приюте. Ты вполне доброжелательно отнёсся к нашему желанию тебя усыновить. После нескольких свиданий, когда все бумаги были уже готовы, мы приехали забрать тебя, но по какой-то причине ты не сообщил о недомогании. Уже в дороге у тебя начался жар, но подручными средствами мы только могли помочь тебе продержаться до дома. Уже здесь, подготовив комнату и вызвав целителя, мы узнали, что у тебя пневмония, — на этих словах изящные руки, до этого мирно покоившиеся на коленях, сжались; и Гарри сочувственно посмотрел на уставшую женщину. — Мы два дня боролись за твою жизнь, и я благодарю небо за то, что нам всё же удалось победить, — она глядела куда-то в пол и всем своим видом излучала тревогу, а Гарри невольно подумал о том, как бы отреагировала хрупкая и чувствительная Камилла, если бы узнала, кого именно стоит благодарить за чудесное спасение. — Спасибо вам за заботу, — смущённо начал Гарри, — но я всё же чувствую себя как-то странно. Я даже не знаю, какой сегодня день… И иногда, мне кажется, даже не совсем уверен, какой сейчас год, — он рассеянно улыбнулся и обвёл глазами постель, чуть задержавшись на своих руках. Таких незнакомых… — О, думаю, это вполне нормально, учитывая произошедшее. Сегодня 2 апреля 1975 года, если тебе так спокойнее, — ласково ответила на улыбку Камилла. Гарри открыл было рот, но тут же захлопнул: нельзя удивляться слишком заметно. Но всё же… двадцать лет разницы! Вот это да. — Спасибо, — растерянно пробормотал юноша. Несмотря на шок, такая забота была приятна. — Но всё же, почему так странно? — Прости, мне следовало рассказать сразу, — женщина виновато заглянула ему в глаза. — Перед твоим усыновлением я обратилась к одному специалисту за советом. Так как ты попал в приют из неблагополучной семьи, а твоя предыдущая семья… — она замялась. — Эти события повлияли на твою психику, и, чтобы ты смог адаптироваться, он посоветовал наложить на тебя Обливиэйт, — произнеся эти слова, Камилла, ожидая бурной реакции, напряжённо уставилась на юношу. — О… — только и сумел выдавить Гарри. — Спасибо, что рассказали. Послышался облегчённый вздох. — Ну что ж, — женщина изящно поднялась с кровати и расправила юбку, — думаю, на сегодня тебе хватит потрясений. Элегантно поклонившись, она направилась к выходу; но вдруг замерла у самой двери и, обернувшись, тихо обронила:  — Отдыхай. Я зайду где-то через час. Тут Гарри вспомнил, что совсем забыл уточнить одну очень важную вещь. — Камилла, — немного испуганно окликнул он женщину. Та замерла в дверях и, видимо, догадавшись, что за вопрос вертится у него на языке, так же через плечо с улыбкой ответила, — ванная комната — прямо напротив. Когда шаги стихли, Гарри попытался осмыслить произошедшее. Смерть, кажется, упоминала, что этому мальчику пятнадцать лет. Хорошо, не такая уж большая разница. Но больше всего обнадёживал, как ни странно, Обливиэйт — значит, эти люди были магами или, по крайней мере, имели отношение к магии. Дышать сразу стало легче. Плохо было то, что он так и не выяснил, где находится. А ведь в бреду то и дело слышались перепалки на каком-то знакомом языке. Флёр Делакур… Вот ведь! Мерлин, ну конечно. Франция! От экспрессии Гарри чуть сильнее, чем собирался, хлопнул себя по лбу. От резкого движения голова закружилась. Думать не помогали и яростные позывы мочевого пузыря: стало ясно, что лучше бы прямо сейчас отправиться в ванную комнату; кроме того, вероятно, там может обнаружиться зеркало. Длинный коридор, похожий на оранжерею количеством окон и света, был сквозным и с каждой стороны оканчивался дверью: левая была совсем рядом — тёмная и массивная, посреди всей этой лёгкости и свежести она выглядела мрачной и чужой; правая же была слишком далеко, чтобы разглядеть детали. Она судя по виду из окна вела в сад; но Гарри сейчас было совсем не до того. Быстро осмотревшись, он, подгибая колени, засеменил в уборную. Справив нужду, Гарри оправил просторную пижамную рубаху и огляделся. Ванная оказалась ничуть не хуже коридора: она была светлой и просторной, чуть тронутой временем. Зеркало нашлось слева от двери, над раковиной: тяжёлая, явно старинная резная рама поблёскивала золотом. Гарри зажмурился и, осторожно ступая, направился туда. Протянув руку к раме, он приоткрыл щёлочку сначала одного глаза, потом другого и, не увидев ничего ужасного или отталкивающего, перестал щуриться, заглянул в отражение и обомлел. Перед ним стоял ладный юноша, и даже следы недавней болезни не могли скрыть его красоту: удлинённое овальное лицо с чуть выступающим подбородком и выделяющимися от худобы скулами; высокий лоб, обрамлённый копной тёмно-русых локонов, средней полноты губы со стремящимися вниз уголками — во всех чертах проглядывалась порода. Болотного цвета глаза были распахнуты в немом изумлении. Аристократически красивые руки с длинными пальцами совсем неизящно взметнулись, закрывая разинутый в немом крике рот. Кем-кем, а красавцем Гарри быть не умел. Трясущимися руками он открыл кран и поплескал в лицо холодной водой, утёрся рукавом и снова посмотрел в зеркало. Ничего не изменилось. На негнущихся ногах Гарри вернулся обратно в комнату. Он чувствовал себя отвратительно: казалось, это всё происходит не в реальности, а в каком-то дурном сне. В голове просто не укладывалось: Гарри будто не мог до конца понять, где он находится и что с ним происходит. Это было так странно: оказаться в чужом доме, в чужом теле, в чужой жизни. В комнате было всё так же тихо и спокойно. Гарри сидел на кровати, свесив ноги, и думал. Он то жалел о принятом решении, то пытался убедить себя, что решение было верным, то погружался в отчаяние: несмотря на то, что пока ещё была возможность вернуться обратно, Гарри понятия не имел, как это сделать. Кроме того, он был совсем не уверен в своём желании вернуться: что, если тогда он упустит единственный шанс всё исправить? Кажется, нужно было разработать какой-то план — как дальше жить, что делать. Но Гарри отвык строить планы в спокойной обстановке: жизнь научила его действовать по ситуации, и потому он совершенно не знал с чего начать. Но самый главный вопрос, который тревожил Гарри больше всего — остался ли он магом или всё-таки нет. Ведь, если он больше не волшебник, любые планы пойдут прахом: без магии он не сможет победить Воландеморта, а значит, и смысла во всей этой авантюре никакого нет. Спрашивать напрямую у Камиллы было опасно: вряд ли мальчик в пятнадцать не знал, умеет ли он колдовать. Нужно было как-то проверить, но у него не было палочки; а творить магию без палочки Гарри не умел. Для верности он всё же стал внимательно всматриваться в пустой хрустальный стакан, но не добился никакого результата. Тяжело вздохнув, он подпёр рукой подбородок и принялся заново прокручивать в голове всё произошедшее, но озарения не случилось. Камилла действительно скоро пришла: ласково улыбнувшись и справившись о его самочувствии, водрузила проголодавшемуся подростку на колени поднос с то ли поздним завтраком, то ли ранним обедом. От аромата куриного бульона у Гарри, не евшего два дня, закружилась голова. Он ел быстро, но аккуратно, стараясь не расплескать; закусывал хлебом и вылавливал ложкой небольшие кусочки постного белого мяса. Женщина снова сидела на краю постели и довольно любовалась жадно поглощающим пищу подростком, втайне радуясь, что он идёт на поправку. Поблагодарив женщину за заботу, Гарри, не вслушиваясь толком в рассказы о доме и о соседях, без особого интереса разглядывал комнату. Он пытался разложить всё по полочкам в своей голове, но не мог: думать никогда не было его сильной стороной. Но тут бесконечный поток повторяющихся мыслей прервала одна, странная и шальная: сама Камилла представилась ещё утром, но сама ни разу не назвала его по имени. «Это очень подозрительно», — подумал Гарри. Подумал — и решил взять с места в карьер. — Камилла, — женщина тут же умолкла и замерла, прислушавшись, — скажите, а почему вы не называете меня по имени?