lolly bomb

Ей никогда не приходилось заниматься чем-то подобным, поэтому, когда шершавая ладонь Митча медленно скользит по её предплечью, стаскивая потрёпанную джинсовку, навсегда провонявшую жухлой травой и кровью, Клем судорожно сглатывает, уткнувшись сосредоточенным взглядом в стену, пытаясь не смотреть на такое же сосредоточенно-угрюмое лицо юноши — они выглядят серьёзными и подготовленными, словно сейчас не сексом займутся, а сложными математическими задачами или химическими опытами. Кровать под ними протяжно и мерзко скрипит при каждом незначительном движении, царапая барабанные перепонки, отчего Клементина непроизвольно морщится, затем, замечая вопрошающий взгляд напротив, покорно поднимает руки, когда задира намеревается снять с неё поношенную рубашку. Он в последний момент лихорадочно выдыхает через нос, отстраняясь; Клем может заметить, как дрожат кончики его мозолистых пальцев. — Трусишка, — хихикает девушка ласково, так ласково, словно перед ней сидит не Митч, неловко прячущий взгляд, сместив косматые брови к переносице, а малютка Эй-Джей. — Это была твоя идея. Отступаешь в самый ответственный момент? — Замолчи, — в голосе юноши слышится робкая просьба, а не привычная враждебность, из-за чего Клементина на доли секунды цепенеет, наблюдая за тем, как этот грозный, решительный и, казалось бы, всегда холоднокровный человек трусливо сжимается в большой ком на её кровати. — Это не так-то, мать твою, просто. — Оу, — единственное, что может выдавить из себя Клем, не понимая, что здесь может быть такого сложного; неловкого и безумно стыдного — да, но «сложного»? Ей почему-то вспоминается случай, когда Митч, орудуя одним лишь ржавым топором, смог в одиночку зарубить трёх крупных зомби, при этом ни разу не замешкавшись, а на его лице тогда застыла непроницаемая маска спокойствия, даже когда ошмётки прогнивших кишков попадали на его одежду, а жёлтые клыки клацали в опасной близости от его шеи. Митч всегда удивительно холоднокровен, но сейчас… Сейчас он, казалось, впервые в жизни так сильно нервничает. Клем хихикает, осознав это — иногда такие простые вещи способны вывести кого-то из колеи. Зомби — раз плюнуть, физическая близость — ну уж нет. Парень замечает этот тихий смешок, не без кислой мины комментируя его: — Оборжаться. Давай, конечно, смейся, почему нет? Для чего я тут, по-твоему, нахожусь? — Митч, — Клементина улыбается, нежно растягивает буквы его имени, чтобы успокоить, затем, чуть придвинувшись, кладёт ладонь на веснушчатую щеку, поглаживая бледную кожу; задира заметно приободрился, прикрыл глаза и грубо, но любяще перехватил женское запястье, чтобы сжать и почувствовать живое тепло близкого человека. — Всё будет нормально. Это впервые не только у тебя. — Да? — неверяще шепчет он, уставившись на Клементину чуть ли не впритык, в ответ получая скептический взгляд; янтарь её глаз красиво поблёскивает в голубоватом свете луны. Это было бы даже немного романтично, если бы не булькающие стоны зомби, раздающиеся издалека. Они никогда не дают расслабиться полностью. — Думаешь, у меня было время на отношения с кем-то? У того, кто первую половину жизни пытался не умереть, а вторую — заботился и обучал Эй-Джея? — грубый сарказм в голосе девушки отчётливо слышался, но Митч его не заметил (или не хотел замечать), лишь крепче сжал в пальцах девичье запястье, нервно выдохнув, будто перед прыжком в ледяную прорубь. — Конечно, — он думает некоторое время над тем, стоит ли говорить дальше, молчаливо уставившись в пустое пространство, но всё-таки продолжает. — Ведь ты такая… — Такая? — жадно повторяет Клементина, в недоумении приподняв бровь, ту, над которой была рассечена смуглая кожа. — Такая… Красивая, — Митч сглатывает, чувствуя, как от стыда потеет шея, а уши розовеют, когда девушка удивлённо смотрит на него уже долгое время в безмолвном молчании; он качает головой, всплёскивает широкими ладонями, намереваясь отказаться от собственных слов. — Чёрт, э-э, забудь. Я не умею делать комплименты, — он запинается на полуслове, когда Клем, послюнив палец, начинает сосредоточенно оттирать грязно-бурую кляксу с его скулы. Этот жест выглядел настолько обыденно и «правильно», что Митч даже не стал протестовать. Он не пытался оттолкнуть, а наоборот — неосознанно поддался вперёд, навстречу чужим рукам, словно ребёнок. — Дурашка, — выдыхает она с тихим смешком, качая головой из стороны в сторону; парень смотрит на неё неодобрительно, чуть ли не фыркает, как озлобленный ёж. — И грязнуля. — Нарываешься, — беззлобно шепчет он, но смотрит весьма угрожающие, прямо исподлобья, и Клементина снова тихонько хихикает, отлично зная, как его можно утихомирить. — Да, нарываюсь, — Митч замирает, затыкается, не ожидая такого быстрого согласия с её стороны. Это всегда действует. Стоит лишь разок уступить ему в споре, как он сразу же становится робким и неловким мальчишкой, который совершенно не понимает, как реагировать. Он привык к грубости, привык к конфликтам и постоянным стычкам, что даже забыл о том, каково это — когда с ним просто соглашаются. Она обожала наблюдать за этим. За тем, как он неуклюже запинается, смотрит беспомощными глазами, не в силах нагрубить. — Иди сюда, — Клементина подсаживается ещё ближе, врывается в его личное пространство и делает первый решительный шаг; ей не привыкать быть первой даже в таких деликатных вещах, как поцелуи, потому что Митч никогда не находит для этого лучшего времени. Она подхватывает его рваный вдох и с присущей ей уверенностью целует. Парень теряется лишь на секунду, но тут же поддаётся вперёд, нетерпеливо отвечая. Клем никогда не была падка на комплименты. Это было видно по её абсолютно безразличному отношению к отчаянному флирту Луиса, который одним из первых пытался завоевать эту непробиваемую скалу под певучим именем «Клементина». Девушка реагировала со сдержанным безразличием, иногда скептически окидывая несчастного Казанову взглядом, а иногда снисходительно улыбаясь, прося больше так не делать. Как бы харизматичный и очаровательный Луис не пытался произвести впечатление на Клем, играя ей на рояле и отвешивая комплименты чуть ли не в стихах, она отдала предпочтение замкнутому и социально-неловкому хулигану, который обожал химию, бомбы и неуклюжего мальчугана Вилли. «Плохие мальчики в твоём вкусе?» — когда-то подметила наблюдательная Руби, громко усмехнувшись при этом, а Клем только промолчала, хмыкнув и неловко скосив взгляд на то, как Митч учит Вилли освежевать кролика. Она резко отворачивается, с напускной заинтересованностью разглядывая перочинный нож, когда задира ловит её взгляд; к сожалению, она не заметила, как он тоже отвернул голову в сторону, заметно смутившись. Тогда Руби подумала, что они оба — медлительные болваны и точно стоят друг друга. Наверное, Клементине просто хотелось узнать его получше и… попробовать понять. Митч опрокидывает девушку на смятую простынь, тем самым подминая под себя, и Клем, заметно напрягшись (потому что не привыкла чувствовать себя такой уязвимой), смотрит на него снизу вверх, замечая взволнованный взгляд. Недолго думая, она понимает, в чём дело — её потрёпанная выцветшая рубашка задралась, обнажая плоский живот с многочисленными мелкими шрамами, отчего юноша замер, нахмурившись и сгорбившись — сидит неподвижно, выжидает — словно увидел ходячего. — Клем? — тихо зовёт он, полусидя на её коленках, не зная, куда девать своё большое тело, потому что узкая скрипучая кровать Клементины была чересчур мала для них двоих; она всё ещё смотрит на него снизу вверх, вглядывается в растерянное лицо, в бегающие блики на его серо-зелёных глазах. — Что? — выдыхает девушка и чувствует себя максимально неловко, когда Митч начинает нервно посмеиваться. — Срань господня. Ты долго молчала, я просто хотел убедиться, живая ты или что-то типа того, — когда Клем снова замолкает, недоверчиво прищурившись, Митч буркает кому-то ругательство; видимо, самому себе. — Э, прости, я просто… Я просто не знаю, с чего начать. Они оба неопытные. Оба подростки. Оба пытались выживать на протяжении долгих лет, отбиваясь от живых мертвецов любыми подручными средствами, наблюдая за чужими смертями и перенося неизгладимые потери; конечно же, ни у одного из них не было опыта в прошлом, поэтому Клементина не считает его испуганный взгляд на её тело чем-то постыдным. Это нормально. Это… пройдёт. Со временем. Она надеется, что пройдёт; у них двоих. Митч почти задыхается, когда Клем берёт его за руку и прикладывает мальчишеские пальцы к собственной груди, предварительно отодвинув ткань рубашки. Она не отрывала сосредоточенного взгляда от его лица — смотрит на реакцию, пытается понять, правильно ли делает. Подушечки его пальцев содрогаются на её коже, и она понимает, что он борется с желанием отнять руку. — Блять, — свистит между его зубов; он глубоко дышит, пытаясь держать себя в руках. Митч оставался неподвижным и ничего не предпринимал, лишь изредко шептал под нос маты. Тогда Клементина — та самая Клементина, которая когда-то считала любовь лишь ненужным для человека балластом — сжимает чужую руку в своей, тем самым вынуждая его ладонь прижаться ещё крепче. По её телу пробегаются мурашки, непривычно кусающие кожу; по его позвоночнику скользит приятный холодок. — Интересная реакция, — Клем шутит невпопад, когда тишина стала откровенно напрягать; в её голосе слышится детская усмешка, почти дразнилка, которая действует на Митча моментально. Он поддаётся вперёд, нарочито сильно сжимая в ладони округлую грудь, отчего девушка издаёт короткий стон — было больше неожиданно, чем на самом деле больно. — Ох. Не очень-то вежливо, — она ухмыляется, когда юноша молчаливо просит её заткнуться, припадая к её губам своими в грубоватом поцелуе, а сам скользит рукой по девичьим рёбрам, нежно пересчитывая их пальцами. В его голове проносятся воспоминания — быстро, обрывками, нелепым калейдоскопом — о том, как он, Луис и ещё пара мелких школьников нашли в шкафчике директора целую стопку порно-журналов, когда шарились по его кабинету в поисках чего-нибудь полезного. — Ублюдок, — сказал тогда Луис, когда обнаружил внутри одного из журналов фотографии полуобнажённых девочек из их школы, многие из которых стали кормом для зомби или просто покончили с собой, не в силах смириться с тем, что им придётся выживать в новом, жестоком и абсолютно безжалостном для них мире; никто из этих девочек так и не решился рассказать об этом инциденте, никто и никому, даже после того, как все взрослые сбежали, трусливо поджав хвосты, оставив детей на произвол чёртовой судьбы. Оставалось только догадываться, как и чем этот сукин сын запугивал бедных маленьких девочек, заставив их унести постыдные секреты с собой в могилу. Клем сдавленно стонет и удивляется тому, как остро её тело реагирует на прикосновения, когда Митч, всё ещё удерживая её грудь в своей ладони, порывисто покрывает кусачими поцелуями загорелую шею, спускаясь ниже, пытаясь вспомнить всё то, что видел в этих чёртовых журналах, на которые он глазел несколько секунд, скучающе листая, прежде чем отдать обратно Луису — глянец отлично горел и никто не мог с этим поспорить. Лишь сорванец Вилли украл парочку для своей коллекции и до сих пор бережно хранит под замызганным матрасом. Учитывая причину его пребывания в школе Эриксона, совершенно неудивительно, какого рода вещи он прячет на своей половине комнаты, раскидывая странички с голыми и бесстыдными девицами по углам. Митч не против, пусть это и мерзко; Митч не против, потому что сам, время от времени, заглядывал в эти журналы, чтобы потом, когда никто не видит, затаиться где-нибудь и выпустить пар, вспоминая фотографии многочисленных девушек, красивых, горячих, раскрепощенных, соблазняюще и заискивающе смотрящих на тебя с заляпанных страниц. Каждый раз он чувствовал что-то вроде минутного облегчения и эйфории, переводя дыхание и пытаясь вытереть дрожащую руку о штанину… Но вместе с тем отвратительную беспомощность, потому что после этого Митч сразу же думал о своих беззащитных одноклассниц с заплаканными, покорными лицами, фотографии которых директор так бережно хранил в шкафчике своего величественного стола вместе с примитивными порно-журналами. Мастурбировал ли он на них так же, как Митч на порно-журналы? Испытывал ли такую же эйфорию, когда разглядывал их слёзы? Митча трясло от ярости, а его голову занимала лишь одна мысль: «как жаль, что я не убил этого подонка собственными руками». Когда Митч начинает непроизвольно дрожать, остановившись, потому что не может зайти дальше, как бы сильно он этого не хотел, Клем раздражённо выдыхает, схватив парня за лицо, тем самым заставив его приподняться и посмотреть ей в глаза. — В чём дело? — спрашивает она, вспотевшая, желающая и такая уязвимая. Юноша резко отстраняется, тряхнув головой, и руки Клементины сползают с его лица. Он не хочет, чтобы она видела его таким… Потерянным. Неуверенным. Слабым. Таким, каким его ещё никто никогда не видел — это заставляет чувствовать себя жалко, поэтому он снова скрывает собственные эмоции, выстраивая вокруг себя невидимый барьер. — Не могу. Не сегодня. — Какого чёрта, Митч? — голос Клем охрипший, низкий и сквозит повелительными нотками; она выглядит растрёпанной и жуть какой недовольной, потому что внутри неё образовалась целая буря новых ощущений, которые скользят по ней дрожью и мурашками на пояснице, и ей хотелось сейчас же их обуздать. — Ты не можешь просто так взять и… и остановиться, блять, — она цокает языком, нетерпеливо ёрзает, борясь с желанием запустить руку под резинку собственного нижнего белья и самой себе принести заслуженное удовольствие, тем самым спровадив грёбанного нерешительного Митча в свою комнату, раз он такой недотрога, но она, всё-таки, успокаивается, когда замечает его печальный взгляд. Клементина осеклась, проглотив так и не высказанное обидное предложение, думая, что у него, возможно, есть какая-то психологическая травма, как, впрочем, у всех детей школы-интерната, и послушно замолчала, смотря на него понимающими глазами — «всё в порядке, я понимаю, что бы тебя там не гложило — это нормально». — Скажи мне. Митч отводит взгляд — резко, с быстрым вздохом, словно перед ним сейчас сидит строгий отец, читающий скучные нотации или задающий тупорылые вопросы, на которые не хочется отвечать. — Я передумал. Клем приподнимает бровь, почувствовав укол обиды; впервые её задело чьё-то мнение насчёт её женственности, и это чувство, что неудивительно, ранит — не так сильно, как удар лезвием ножа — но тем не менее очень неприятно. На секунду она действительно поверила в его слова, мрачно нахмурившись, но стоило ей только опустить взгляд, как её лицо озарилось дразнящей и облегчённой улыбкой. — Твоё тело думает по-другому, — стоило ей только сказать об этом, как Митч тут же согнул ногу в колене и прижал к себе, неуверенно прокашлявшись, чтобы скрыть такой смущающий конфуз, отчего и сама Клементина почувствовала себя некомфортно, скрестив руки на груди, тем самым скрывая наготу. — Ну, теперь это точно очень неловко. Что пошло не так? Юноша чувствует себя виноватым перед ней, но ничего не может с собой поделать — робким взглядом окидывает Клементину, такую сейчас непривычную для него Клементину, которая трогательно обхватывает себя руками, чтобы спрятать красивую обнажённую грудь; от этого зрелища в джинсах становится только теснее, но испуганные выражения лиц его одноклассниц никуда не деваются — мелькают перед глазами вспышками, и он жмурится, трясёт головой, но ничего не помогает. Желание, любовь, страх, ярость и отторжение смешалось в нём одновременно, и Клем видит это. — Эй, — она двигается к нему навстречу, аккуратно положив руку на крепкое плечо; сейчас Клементина для него не возлюбленная девушка, а друг и товарищ, который готов выслушать. — Не стоит держать это в себе. Юноша порывисто выдыхает, пожимает плечами и снова выдыхает, пытаясь собраться с мыслями. Рука на его плече приятно греет кожу и даёт нужную для него поддержку. Знак того, что она рядом. — Наш директор, он… — при одном лишь упоминании об этом уроде, сумасшедшем и подлом куске говна, Митч заскрежетал зубами, не в силах сдержать всю ту неконтролируемую ярость, что отразилась в его глазах; Клем лишь крепче сжала его плечо, и тот слегка воспрял духом, продолжая. — Он делал ужасные вещи с собственными ученицами. И… Фотографировал их. Мы наткнулись на эти снимки в его кабинете, когда пытались найти что-нибудь полезное. И, — юноша устало проводит ладонью по лицу, цедит сквозь зубы. — Я не могу перестать об этом думать. Клементина уже не маленькая — понимает, что он имеет ввиду под «ужасными вещами». Ей не посчастливилось стать свидетелем этому кошмару: наблюдать из-за укрытия за тем, как обезумевшие от одиночества мужчины нападают на одну беззащитную женщину, словно на добычу, срывают одежду сильными руками, не обращая внимания на мольбы и слёзы, затыкают рот грязной ладонью, чтобы она своим визгливым криком не привлекла ходячих, и пристраиваются сзади поочереди. Клементина наблюдала, но, совершенно безоружная, ничем не могла помочь, только смотреть и ждать, ждать, ждать, когда они уйдут, удовлетворенно посмеиваясь между собой, оставив холодное тело женщины на растерзания зомби. У неё не было времени и сил на то, чтобы похоронить несчастную незнакомку так, как подобает цивилизованным людям, лишь оттащила худенькую тушку к кустам, мысленно попросив прощение за бездействие. По крайней мере они проломили ей череп после того, как закончили удовлетворять свои животные потребности, лишив возможности превратиться в зомби — уже тогда Клементина поняла, что далеко не все люди на её пути будут добры и ласковы, как Ли. Многие стали творить беспредел, напрочь позабыв о всяких нормах морали, грань между «плохо» и «хорошо» стёрлась, осталось только выживание. Ей жаль ту беспомощную незнакомку, но Клементине тоже хотелось жить. — Они были совсем соплячками. Элли, Саманта, Одри, даже малышка Хезер, боже мой, Клем, даже она! — Клементина сочувственно гладила его плечо, не зная, что и сказать, поэтому не говорила ничего, подавив в себе желчную реплику: «Каков мерзавец», позволяя словам застрять в глотке тихим рычанием; лучше не станет никому из них. — Я бы мокрого места от него не оставил, размазал бы его тупорылую рожу по стенке… Клементина прерывает чужой монолог и поддаётся вперёд, чтобы обнять юношу и всем своим телом ощутить его крупную дрожь. Тот не ответил на её спонтанное объятье, но отталкивать тоже не стал, лишь цыкнул слабое: «я в порядке», в ответ получив красноречивое: «нет, не в порядке». Она права в любом случае, но он этого не признает. Как обычно. Может, подумает с неохотой, но не скажет вслух. — Я думаю, они сейчас в лучшем месте, — Клем отстраняется и оглядывает свою уютную коморку, остановившись взглядом на рисунке Тэна, том самом, на котором он изобразил прекрасный загробный мир. Потрёпанный лист бумаги гордо висел на обшарпанной серой стене, сильно выделяясь среди детской мазни Эй-Джея. Мальчик заботливо и аккуратно вешал на стену свои творения, всегда пытаясь оставлять небольшое пространство для ценного подарка от Тэна, чтобы рисунок не затерялся среди других. Он был слишком ценным для него; для них всех. — Только не говори мне, что ты веришь в эту брехню, — привередливо фыркает Митч, но, тем не менее, ненароком засматривается на рисунок; его голос становится тише и ещё печальнее, чем до этого, а лицо смягчается. — Тэнн верил. Клем кивает энергичнее, чем планировала, и лихорадочно хватает большие ладони Митча в свои, чтобы передать ему всё своё тепло, заботу и попытку понять, которую парень не может проигнорировать. Он закрывает глаза и глубоко выдыхает, пытаясь справиться со своими эмоциями. Присутствие Клементины всегда помогало ему придти в себя. Именно поэтому после каждой вспышки гнева дети ищут, в первую очередь, эту девушку с поразительными навыками дипломатии — она была единственной, кто способен успокоить эту ходячую бомбу замедленного действия. — И я верю, — слова Клем звучали неуверенно; она замялась, но продолжила. — То есть, я верю в справедливость. То, что он делал… Обязательно воздалось ему в двойном размере. Он умирал в одиночестве, в страхе и с большим грузом грехов на своих плечах, в то время, как вы были большой и сплочённой семьёй, — она поддалась вперёд, чтобы нежно очертить рукой его скулу. — И если на небе действительно есть суд, то этот подонок его точно провалил и сейчас варится в котле с такими же отбросами. — Спасибо, — этого простого искреннего слова было достаточно для того, чтобы Клем с облегчением улыбнулась. — Прости, что я… Всё испортил. Эм, ну, ты понимаешь… Девушка игриво посмеялась, пожав плечами. По крайней мере он открылся ей, доверил свои страхи. Пусть они и не стали ближе физически, но точно стали ближе морально — это намного важнее. Заняться любовью они ещё успеют, у них впереди много совестных дней, а пока — тайм-аут. — Давай просто… Полежим вместе. Я не против. — Ты уверена? — по взгляду Митча было понятно, что он раскаивается и ему стыдно, что он ведет себя как последний девственник… пусть это и было правдой. — Уверена, — твёрдо говорит Клем и тянет Митча за руку, затем они вместе падают на заляпанные грязью подушки, приглушенно хихикая; Клем поудобнее устраивается в его крепких руках, чувствуя грудью его обнажённую кожу. Капелька желания в ней всё ещё искрилась, но ей не хотелось торопить события. Не сейчас, когда они только что раскрыли друг другу души. Ему нужно время, а Клем славилась своей терпеливостью. — Ты… Красивая, — бубнит юноша в её кудрявую макушку, и Клементина тихо посмеивается над его скромностью; «ты красивая» заместо «я люблю тебя», словно это их секретный язык. — Ты тоже. Очень красивый, — услышав ответ, Митч счастливо выдыхает ей в волосы. Засыпая, Клем думает о том, Эй-Джею придётся всё чаще ночевать у сорванца Вилли.