Посеявшие ветер

Выскочив из перехода станции метро Братиславская, Наташа заметила, как отходит от остановки нужный ей сто двенадцатый автобус. Она рванулась было к нему, но секунду спустя подавила бесполезный импульс. Автобус был набит под завязку, как фаршированный перец начинкой, и попасть внутрь, даже успей она добежать до него, было бы нереально. Спустя двадцать минут скуки и двух минут ожесточенной битвы за право попасть в салон, Наташа наконец смогла занять место у окна и приготовилась скучать последний отрезок пути. Скучать, впрочем, было довольно неудобно. Шумная, толкающаяся человеческая масса, напирала со всех сторон так, что было трудно дышать и Наташе пришлось изо всех сил упереться локтями в стекло, чтобы ее не раздавила. Воздух наполнили запахи пота и спиртовых дезодорантов, оставлявших во рту горьковатый привкус после каждого вдоха. Никакого сравнения с тонким ароматом, исходившим от Анжелы. Мысль о начальнице почему-то показалась Наташе неуместной. Нечего было ей делать в этой душной тесноте. Да и она сама говорила, что не любит общественный транспорт. И её можно было понять. Наташа чуть охнула, когда чей-то локоть, такой острый, словно состоял из одной только кости, чувствительно ткнул её в бок. Да, она отлично понимала Анжелу. Первая половина пути тянулась мучительно долго. Автобус медленно полз, иногда надолго замирая на светофорах. Потом были короткие остановки, на которых водитель открывал двери лишь для того, чтобы убедиться в отсутствии желающих сойти. Ближе к Капотне народ начал потихоньку выходить и Наташа наконец смогла дышать полной грудью, чего до этого не могла себе позволить. Когда объявили ее остановку, автобус был уже наполовину пуст. Наташа вышла, медленно спустившись по ступенькам — место удара все еще немного болело — и не торопясь зашагала в сторону дома. Она чувствовала себя помятой. Впрочем, это состояние уже стало для нее привычным. Два раза в день, пять дней в неделю она проходила через мясорубку общественного транспорта, чтобы добраться до офиса и вернуться обратно. Неудивительно, что Анжела предпочитает машину. Наташа не очень разбиралась в автомобилях, но общаясь с водителями, поняла, что быть автовладельцем — дело непростое. Настолько, что речь большинства из них почти полностью состояла из жалоб на все, связанное с транспортом. Водители, если их послушать, существовали в мире, где все устроено лишь с одной целью — раздражать водителей. В какой-то момент Наташа даже задалась вопросом, почему же все эти люди продолжают работать водителями, если это так тяжело, но тогда ответа на него не нашла. Хотя после очередной поездки на автобусе номер сто двенадцать ей казалось, что она начинает что-то понимать. Интересно, а какая машина у Анжелы? Перед расставанием она предложила Наташе подвезти ее до метро, но та решительно отказалась. Позже, уже оказавшись в вагоне, она немного пожалела, что не приняла приглашение, но тут же напомнила себе, что из-за нее Анжела и так задержалась, а потому задерживать ее еще сильнее было бы неправильно. Но увидеть машину Анжелы все-таки хотелось. Погрузившись в собственные мысли, Наташа и не заметила, как оказалась у нужного подъезда. Табло кодового замка печально посмотрело на нее тремя пустыми глазницами, без малейших признаков жизни и Наташа поняла, что тот опять не работает. Последнее время такое случалось довольно часто. Из-за этого дверь в подъезд большую часть времени оставалась незапертой и лишь иногда, после прихода мастера из службы сервиса, она на несколько дней вспоминала о своем прямом предназначении, но лишь для того, чтобы в очередной раз пасть жертвой вандала. Наташа потянула на себя дверь и, заранее неприязненно скривившись, вошла в подъезд. В подъезде воняло. Это был густой удушливый запах гниющего мусора. Проектировщики, не придумали ничего умнее, как устроить мусоросборник рядом с шахтой лифта, откуда зловонные испарения поднимались вверх, заполняя все пространство. В холодное время года, особенно зимой, это было не так заметно, но сейчас, в августе, воздух словно превратился в липкую вонь, напрочь лишенную кислорода. Наташа прикрыла рот и нос ладонью, быстро поднялась вверх на площадку перед лифтом и нажала кнопку вызова. Ей повезло — двери открылись сразу. Наташа шагнула внутрь и несколько раз сильно ткнула в кнопку с цифрой семь. С хриплым лязгом кабина лифта медленно поползла вверх. Наташа старалась дышать как можно реже, так что под конец у нее начала кружиться голова и когда, после бесконечного ожидания, двери вновь начали расходиться в стороны, она, задыхаясь, рванулась наружу в образовавшуюся щель. Возле входной двери, она привычным движением выхватила ключ из сумки, ловко вбила его в отверстие замочной скважины и, повернув два раза по часовой стрелке, ввалилась в квартиру. Внутри было тихо, если не считать привычного бормотания телевизора в гостиной. Мама никогда не выключала его, когда была дома, а, с учетом того, что квартиру она почти никогда не покидала, тот работал целыми днями. Наташа сняла туфли и аккуратно поставила их в маленький шкаф для обуви, из которого извлекла пару поношенных домашних тапочек. Переобувшись, она прошла в гостиную. — Привет, мам. Я вернулась. В гостиной никого не было. Телевизор работал, показывая стоящему напротив него пустому креслу очередной эпизод сериала «Комаровы и Ко». Это было одно из множества шоу, входивших в ежедневную программу просмотра ее матери, в основном состоявшую из продукции каналов СТС, ТНТ. В ней были не только сериалы, но и всевозможные реалити-шоу, и передачи обоих Малаховых, вкупе с Малышевой. В общем все, что готово было предложить для развлечения современное телевидение. Мама мало двигалась, почти весь день проводя в кресле и глядя на разноцветные движущиеся картинки, возникавшие на поверхности выгоревшего кинескопа. Но даже когда она и покидала его, ее перемещения ограничивались квартирой. На улицу же она выходила только в сопровождении Наташи и только в случае крайней необходимости. Но сейчас в кресле ее не было. Наташа ощутила тревогу. — Мама? — позвала она еще раз и вновь никто не откликнулся. Может быть она просто легла спать раньше? Наташа быстро прошла в мамину спальню. Дверь была открыта и Наташа заглянула внутрь. Никого. Кровать аккуратно заправлена и видно, что ей не пользовались с прошлой ночи. Вдруг Наташу словно ударило током. Нога. У мамы больная нога. Может быть что-то случилось и ей стало плохо в ванной. Наташа представила маму, лежащую на покрытом мелкой кафельной плиткой полу. Образ был таким ярким и отчетливым, что Наташа задохнулась. Она метнулась в ванную комнату, распахнула дверь и дрожащей рукой нащупала выключатель. Тусклая шестидесятиваттная лампочка, осветила изнутри мутный плафон, напоминавший по форме литровую банку. Сквозь шероховатое стекло немного света просачивалось и в небольшое помещение, половину которого занимали чугунная ванная и приткнувшаяся к ней стиральная машина. Никого. На мгновение Наташа испытала облегчения, но уже в следующую секунду беспокойство нахлынуло вновь. Где же она может быть? Она посмотрела везде, кроме своей комнаты и кухни. Наташа устремилась на кухню. — Мама? Когда-то Варвара Матвеевна Мальцева была привлекательной женщиной. Она обладала суровой красотой того типа, что воплощала в старых советских фильмах молодая Нонна Мордюкова. У той Варвары были черные глаза и черные вьющиеся волосы. Их она всегда зачесывала назад, открывая высокий гладкий лоб, на котором горделиво вздымались черные же, как два густых мазка сажи брови. Ее лицо казалось немного вытянутым, а острый, чуть выдающийся вперед подбородок, только усиливал это впечатление. Но это было полжизни назад, а с тех пор неумолимая гравитация прожитых лет заставила когда-то красивое лицо оплыть и покрыться трещинками морщин. Волосы потускнели. Сажа бровей, словно поистерлась и опушилась едва заметной проседью, а кожа вокруг глаз одрябла, придавая Варваре Матвеевне сходство с совой. Она смотрела на Наташу взглядом хищной птицы, застывшей в воздухе за миг до смертельного пике над беззащитной, парализованной осознанием неизбежного, жертвой. Под этим взглядом беспокойство, владевшее Наташей мигом испарилось, уступив место страху. Варвара Матвеевна сидела за обеденным столом, стоявшим в центре небольшой кухни таким образом, что вокруг него оставалось достаточно пространства, чтобы можно было свободно добраться до плиты или раковины. На столе стояли две суповые тарелки, до краев наполненные супом. Куриным, судя по запаху. Рядом с тарелками лежали ложки. Все нетронутое. — М-мам, почему ты не отзывалась? Я так перепугалась. Я думала с тобой что-то случилось. Варвара Матвеевна подняла вверх левую бровь. — Ты беспокоилась обо мне? — Да! — Как мило. Наташа замерла. — Что-то не так, мам? Теперь вверх поднялась и вторая бровь. — Почему ты так решила? — Я… я не знаю. — Не знает она, — проговорила Варвара Матвеевна, словно обращаясь к кому-то третьему. — Ну, раз не знаешь, значит все в порядке. Садись ужинать. Мама кивнула на пустое место за столом, рядом с которым стояла тарелка. Наташа, все еще ощущая растерянность, медленно подошла к столу, выдвинула из-под него табурет и осторожно присела. — Приятного аппетита, — сказала Варвара Матвеевна, не отводя взгляда от дочери. — Спасибо. Наташа взяла ложку и зачерпнула суп. Тот был холодным. Ложка прошла сквозь поверхность супа, потянув за собой тонкую пленку застывшего жира. Наташа в нерешительности застыла. — Ну, что же ты? Я ведь старалась, готовила. Ешь. Голос мамы был почти ласковым. — Он остыл. — Как же так? — притворно удивилась Варвара Матвеевна. — А ведь был горячий, когда я на стол накрывала. Как же так вышло? Пальцы Наташи крепко сжали ложку. — Прости, — тихо проговорила она. — Что? — переспросила мама чуть громче. — Прости, — повторила Наташа. — За что ты извиняешься, доченька? Разве ты сделала что-то плохое? Наташа смотрела на ложку, все еще наполовину погруженную в суп, не решаясь ни достать ее, ни положить на тарелку. — Я задержалась после работы. — Хм. Но разве это плохо? Ведь работа — это важно, правда? Наташа решилась поднять глаза и посмотреть на маму. Та встретила ее взгляд и усмехнулась. — Гораздо важнее матери. Правда? — Мама, что ты говоришь? — А что такого? Правду, доченька, говорить легко и приятно. Так что просто скажи мне правду. — Это не так! — Наташа почти выкрикнула эти слова и сама испугалась. Но Варвара Матвеевна только улыбнулась. — Ну-ну, зачем же кричать на свою мать? Наташа почувствовала, как лицо ее заливает краска, а в глазах предательски защипало. Наташа часто заморгала, чтобы не дать слезам проступить. Плакать было нельзя. — П-прости. Я не хотела кричать. Но это правда. Ты важнее работы! Улыбка Варвары Матвеевны сделалась грустной. — Но если бы это было правдой, то ты бы ни за что не позволила своей больной матери целый час готовить ужин к твоему возвращению с твоей не настолько важной работы, для того чтобы он потом остыл. Как же так? — Прости, пожалуйста. У нас сегодня новая начальница и мне пришлось помогать ей, поэтому я задержалась. Прости. — Ну, вот видишь. Оказывается, у тебя новая начальница. Конечно, помогать ей интереснее, чем быть дома с матерью. — Это не так! Наташа чувствовала, что вязнет в этом разговоре, как в болоте. Каждая ее попытка объясниться приводила к тому, что она утопала еще глубже. Она словно задыхалась. Ей хотелось сделать или сказать что-нибудь, чтобы эта пытка прекратилась и в то же время ей было страшно даже пошевелиться. Варвара Матвеевна, напротив, была воплощением спокойствия. Она безучастно наблюдала за Наташей, словно все происходящее было сценой в одном из ее сериалов. Вот только Наташа не знала свою роль. — Я не могла отказаться! Она же начальница, как я могла сказать ей нет? Варвара Матвеевна с сочувствием покачала головой. — Понимаю. Начальники они такие. Им бы только и ездить на чужом горбу. А если начальник баба, то пиши пропало. Эти готовы сожрать кого угодно, лишь бы наверх выкарабкаться. В постель готовы запрыгнуть к любому ради повышения. Наташа с недоверием посмотрела на маму. Но внезапно лицо Варвары Матвеевны словно отвердело и никаких следов сочувствия не нем не осталось. — А, скажи, эта начальница… Это она запретила тебе позвонить мне и предупредить, что ты опоздаешь? Наташа все поняла. — Прости, — сказала она, но голос дрогнул и ей показалось, что прозвучало недостаточно отчетливо, поэтому она повторила еще раз: — Прости. — О, теперь ты уже знаешь за что извиняешься? Но, конечно, чтобы понять это нужно было сначала помотать нервы своей матери, да? Без этого никак? Ведь такая мелочь — позвонить матери и сказать, что задержишься! Я тебе для этого даже телефон твой дебильный купила и все, что от тебя требуется позвонить домой. Но нет, ты не хочешь сделать даже этого. И как после этого мне верить твоим словам? Тебе же просто плевать на меня. Наташа почувствовала, как вокруг глаз выступила влага и горло сжал спазм. Что молчишь? Наташа попробовала набрать в грудь воздуха и поняла, что дрожит. — Прости, — почти выдохнула она. — Что? — голос Варвары Матвеевны поднялся в плавном крещендо и в нем прорезалась злость. — Что ты там лепечешь? Ты можешь говорить нормально со своей матерью? Наташа больше не могла сдерживать себя. Слезы, горячие и постыдные полились по ее трясущимся щекам, словно размывая окружающий мир, тут же превратившийся в расплывчатое пятно. — П-прости, — попыталась выговорить она, но ее усилий не хватило даже на то, чтобы произнести его целиком. Казалось, сотрясающая ее дрожь свела скулы, сделала непослушными язык и губы, из-за чего слова дробились во рту, выпадая наружу в виде обломков. — П-п-прости… прос-ти… п-п. прости. Она раз за разом повторяла это слово, как будто сумей она произнести его правильно, все тут же закончится. Вот только у нее это никак не получалось. — Прости… прости… прости… — Хватит! От неожиданного окрика Наташа дернулась и замерла на месте. — Ишь устроила истерику! Может быть мне тебя еще пожалеть? Ты-то меня не жалеешь! Наташа сжалась, боясь пошевелиться. — Вытри сопли. Смотреть противно. Тыльной стороной ладони Наташа протерла глаза и застыла, не зная, что ей делать дальше. — Чего сидишь? Ешь давай. Для кого я готовила. Наташа посмотрела на ложку, которую все это время продолжала сжимать в руке. — Ешь, — с нажимом в голосе повторила Варвара Матвеевна. Наташа неуверенным движением зачерпнула немного бульона и медленно поднесла ложку ко рту, по пути уронив несколько капель в тарелку. Потом аккуратно выпила ее содержимое. Холодная, чуть солоноватая жидкость наполнила рот. Она не была неприятной на вкус, но все же Наташа проглотила ее с трудом. Она вновь посмотрела на маму. Та улыбалась. — Ну, вот и умница. Ешь на здоровье. Приятного аппетита. Сколько времени прошло, прежде чем на дне тарелки осталась только небольшая лужица бульона, с несколькими короткими завитушками лапши, Наташи не знала. Механическими движениями, она набирала суп в ложку и отправляла жидкость в себя, стараясь не обращать внимание на привкус во рту, становившийся все неприятнее, пока Наташа не почувствовала, что ее начинает мутить. Варвара Матвеевна с удовлетворением наблюдала за тем, как Наташа ест, не произнося ни слова. Только когда все закончилось и ложка улеглась на дне опустевшей тарелки, она обратилась к дочери. — Понравилось? — Да. — Что нужно сказать, если понравилось? — Спасибо, мама, все было очень вкусно. — То-то же. Надеюсь, нам больше не придется возвращаться к этому. — Нет, мама. — Хорошо. А теперь иди к себе и ложись спать. У меня нет никакого желания сегодня тебя видеть. Наташа встала из-за стола и вышла из кухни. На пороге она остановилась. — Спокойной ночи, мам. — Спокойной ночи, доченька. Добравшись до своей комнаты, Наташа разделась, сложила одежду в мешок для грязного белья и легла на кровать, обессиленная. Нужно было принять душ. После дня в жарком офисе, после метро и автобуса, после Марины, Марго и мамы ей хотелось встать под горячие струи воды и смыть с себя весь пот и унижения этого дня. Но дорога в ванную вела через гостиную, а это означало бы снова встретиться с мамой, которая, наверняка, сейчас вновь устроилась перед телевизором. Наташа посмотрела на часы, стоявшие на прикроватной тумбочке. Они показывали без четверти десять. Обычно мама засыпала в одиннадцатом часу, так что нужно было всего лишь подождать еще час и тогда она сможет тихо пройти в ванную. Наташа потерла глаза. Слезы уже высохли, но кожа на щеках словно горела и под пальцами чувствовалась соль. Нужно было умыться, но сил не было. Наташа повернулась на бок и свернулась в позе эмбриона, обняв колени руками. Во рту по-прежнему сохранялся мерзкий привкус холодного куриного бульона и от этого она ощущала небольшую тошноту. Голова была тяжелая и с трудом думала обрывочные мысли, плававшие внутри нее, словно вермишель в супе. Наташа закрыла глаза и почти сразу же провалилась в сон, на время вырвавший ее из негостеприимной реальности.