Пусанина: (не)истинная любовь

Этот день по-настоящему самый худший в его жизни. Всякое бывало с ним, — и били, и плевали на одежду, подкладывали всякую мерзость в рюкзак и шкафчик, чтобы поржать с того, как он блюёт от запаха мертвечины и вида слизи, покрывающей обложки книг и тетрадей. Но это — просто верх унижения и издевательства. — А почему ты такой толстый, а? Много жрешь, да? Жирдяй, скоро в двери столовой не поместишься! Это еще ничего, всё нормально, просто не обращать на них внимания, да Чимин пытается пройти со своим подносом за стол и просто поесть. Это противозаконно? — Я слышал, — гогочет в кулак Чонгук, — что он чем-то болеет, и поэтому он такой жирный. Фу, отойдите от него, он может быть заразным! Не страшно, всего два года, Чимин. Два года. Сдашь экзамены и забудешь про этих мудаков. — Пусанина… — Юнги подходит вплотную и больно хватает за волосы, так, что у Чимина от этого искры из глаз, но он терпит. Не огрызаться, не реагировать. Лучшая защита — отсутствие сопротивления. От тебя отстанут. От меня отстанут. — А ты правда омега? Почему у тебя нет запаха, а? Это из-за болезни? Ты какой-то урод, что ли? Недоразвитый? — А ты прямо такой весь из себя альфа, да?.. — злобно шипит Чимин, отвечая вопросом на вопрос. — Что-то не похоже. Зря не сдержался Рука в волосах резко сжимается, а Чимину остается только запищать от боли и едва сдержаться, чтобы не выронить поднос с обедом и не опозориться еще больше, чем уже. — Гук, — холодно улыбаясь, Юнги вырывает поднос из его рук и отдает Намджуну, стоящему тут же, рядом со своим главарем, — давай проверим, он настоящий омега или нет? Стягивай с него штаны, проведем врачебный осмотр. Чимин тут же рывком дергается в сторону, пытается ударить и вырваться, сбежать, но Юнги ловко скручивает его, заводит руки за спину и нагибает так низко, что у Чимина, кажется, хрустит в спине. Нет, нет, нет! Пожалуйста…

***

Кажется, это действительно был худший день в его жизни. И он же вполне может стать последним. Что ж, зато больше не придется смотреть никому в глаза после позора, что он вытерпел сегодня в столовой. Ножницы слишком тупые, чтобы это было быстро и почти безболезненно, но за неимением лезвий в доме, кроме бритв, ничего больше не остается. Кожу саднит от порезов, но с вытекающей из них кровью, кажется, уходит всё плохое, что было в его жизни. Жизнь. А разве она была? Разве она так уж ценна для него? Вся его жизнь сейчас — только боль, унижения и издевательства. Ежедневные попытки превратиться в невидимку, чтобы не попадаться на глаза Юнги и его дружкам, потому что он не такой как все омеги. У него проблемы с гормонами, которые — о, чудо! — можно решить уже пятым порезом на запястье. Он не виноват, что таким родился, не виноват в том, что, в отличие от всех омег, у него до сих пор не было никакой течки, у него нет запаха, он страдает лишним весом из-за этого, он как белая ворона — на него никогда не смотрят нормально. Либо с жалостью, либо с отвращением, либо издевательски. Как хорошо, что прямо сейчас это закончится. Как хорошо… Седьмой порез, и Чимин откидывает в сторону ножницы, выключает свет в комнате, уже чувствуя, как его шатает из стороны в сторону, и ложится обратно на кровать. Это похоже на наступающий сон. Уже можно начинать считать овец? Один, два, три… Как же болят порезы. Но ничего, потерпит. С самого начала старшей школы терпел, потерпит и сейчас. Двадцать пять, двадцать шесть… Маме потом тут всё убирать. Надо было сделать это в ванной, там хоть отмыть легче. Жалко её, но себя ещё жальче. Пятьдесят три, пятьдесят четыре… Дышать тяжело, хочется пить и открыть окно. Душно и холодно. Липкий пот градинами скатывается по лбу, Чимин даже не трудится, чтобы поднять руку и утереть его. Зачем?.. Восемьдесят. Восемьдесят один… Мысли сбиваются в кучу. Вот он впервые идет в школу... Мама собрала для него ланч, который Чимин с таким благоговением открыл в свою первую в жизни перемену, что казалось, будто эти рисовые пирожки и кимпаб — пища богов, а Чимин удостоился ее попробовать. А вот он стоит посреди столовой в окружении толпы школьников, снимающих на камеру то, как Юнги прилюдно шлепает его по голой заднице и имитирует толчки, наклоняя его еще сильнее. Он почти задыхается оттого, что голова касается коленей, а сердце вот-вот выскочит из груди. Кажется, он почти потерял сознание, но в последний момент Юнги просто устал держать его, и он безвольным мешком повалился на пол, прижимая колени к груди и пытаясь прикрыться во всех открытых на всеобщий позор местах. Большего унижения он еще не испытывал. И не испытает, да. Всё кончится сегодня. Чимин теряет счет, глаза закрываются, и из-за того, что в комнате сгустилась темнота вечера, кажется, что он просто засыпает от усталости. Да, он так устал от жизни. — Чиминни? Нет! Это не входило в его планы, она должна была прийти не раньше одиннадцати! — Чиминни, я дома! Как попросить собственную мать не мешать сдохнуть?.. Тихо скрипит дверь, но Чимин этого уже не слышит. Как не слышит крика своей мамы и попыток остановить кровь, и того, как она с дрожью в голосе вызывает скорую, чтобы предотвратить то, что неизбежно случилось бы, приди она на десять минут позже. Или хотя бы на пять.