I love you kid

12 мая 2019 г.

Впервые посмотрев последний фильм грандиозной франшизы, Том чувствует себя выпотрошенным и раздавленным. А ведь так хорошо все начиналось! Даже слишком хорошо, и, наверно, уже тогда стоило насторожиться, памятуя бессмертную истину про сыр и мышеловку. Но он тогда не думал ни про мышеловки, ни про мудрость предков, ни про жизнь — вечно тощую зебру. До них ли было, когда его ждало такое…! Ощущение всепоглощающего шока от прочитанного кусочка сценария Том помнит до сих пор. И, похоже, забудет очень не скоро. *** Это был один из тех до обидного редких дней, когда они смогли аккуратно наплевать на весь мир (настолько аккуратно, что мир ничего и не заметил) и выкроить друг для друга в безумно загруженных графиках обоих целую пару суток. Впрочем, настырный мир напоминал о себе как минимум тем, что заставлял совместить приятное с полезным. Именно поэтому после… — просто «после»! — Том вот уже несколько секунд сверлил взглядом несколько слов в своей части сценария, прихваченного им для изучения, если вдруг совершенно случайно для этого найдется время. Время нашлось, но теперь он не был уверен, что его организм, слегка счастливо неадекватный от творившегося с ними уже вторые сутки безумия, правильно воспринимает информацию. — Э… Что?! Кажется, я что-то неправильно понял. Это что вот тут написано? Роберт, вальяжно развалившийся рядом и закопавшийся в телефон, лениво бросил взгляд на страницу, которую сунул ему под нос раскрасневшийся Том. Затем знаменитым движением закатил глаза (Том так и не мог понять, кто у кого перенял этот жест — Роб у Тони или наоборот) и равнодушно начал читать. — Не понял, а в чем проблема? Вроде напечатано черным по белому, нет? «Питер подбегает к Тони, протягивает руку, помогая подняться, начинает быстро говорить"... Он на миг отвлекся от чтения и усмехнулся, ткнув Тома в бок: — Слушай, ребенок, у тебя язык не устает тараторить с такой скоростью, которая от тебя требуется? Честное слово, на месте Тони я бы купил себе беруши уже в первый месяц их знакомства. «Нет, не устает. В общении с тобой он у меня ни от чего не устает",  — очень хотелось пошло огрызнуться, но, скорее всего, после этого обсуждение сценария закончилось бы, пусть даже самым приятным для всех присутствующих образом. А понять, что вообще происходит, хотелось все сильнее и сильнее. Потому он ограничился тем, что напустил в лицо суровости, изо всех сил отгоняя мысль, что Роберта все его попытки казаться взрослее лишь умиляют и вызывают желание погладить по головке. Или по другим местам, не суть… — Дальше читай, — буркнул он. — «Тони резко тянет его к себе, крепко обнимает, говорит: «Ребенок, обними меня». Питер ошарашенно не двигается пару мгновений, после чего неуверенно обнимает Тони в ответ и говорит: «Это здорово». Тони улыбается и целует его в шею. Конец сцены. Следующая сцена…» — Стоп! — воскликнул Том. — Вот! Вот это — это что??? Ладно, обнимашки, ладно, нежности, но поцелуй?! — А что поцелуй? — независимо пожал плечами Роберт с таким незаинтересованным видом, словно посторонних лиц мужского пола они с Тони целовали каждое утро огромными охапками. — Как это что? — возмутился от такого показательного игнорирования животрепещущего вопроса Том. От волнения он даже вскочил с кровати и принялся метаться по комнате, то и дело натыкаясь на мебель и даже не замечая этого. — То есть они хотят сказать, что Тони, который все время показательно держал Питера на расстоянии и даже издевался, как в моменте с теми «не-обнимашками», вдруг мало того, что сам кидается обниматься, так еще и, мать его, целует?! И не в щечку куда-нибудь, а в шею??? — Не понимаю, чего ты истеришь, ребенок. Роберт, наконец, сдался, отложил чертов смартфон, приподнялся на кровати и оперся спиной об изголовье, скрестив руки на груди. — Ты против, что ли? — Да нет… — Том несколько замедлил свое хаотичное броуновское движение и притормозил у стола, на который бессильно шлепнулся. — Я не против, конечно… Просто… Просто это так откровенно, так чувственно, что не знаю… У меня ощущение, что меня голым сниматься заставляют, все… — он невольно покраснел, — все чувства наружу вытаскивают, да еще и требуют их изображать достоверно. Не уверен, что справлюсь, — закончил он внезапно затихшим голосом. Роберт пристально смотрел на него, кажется, несколько часов, прежде чем подняться с кровати и плавно опуститься рядом. — Слушай, Томми… Ты же умный мальчик и все понимаешь. Ни одного слова, ни одного жеста в этом фильме не делается просто так. Это — вершина Вселенной Марвел, это финиш эпопеи, длившейся более десяти лет, и поэтому здесь все выверено до мелочей. И да, авторы делают все, чтобы каждая секунда фильма била в сердце. У них нет права провалиться, понимаешь? Иначе инициатива «Мстители» станет не величайшим прорывом, а величайшим посмешищем. — Боже, — проворчал Том, скорчив недовольную гримасу, — откуда столько патетики?! В своей юности, миновавшей сто лет назад, на площадях проповедовал? Нес в народ идеи хиппи про любовь, а не войну? Думаю, точно имел успех. Шуточки про возраст Роберта всегда относились к разряду «на грани». Тот с самолюбием признанного красавца к своим годам относился всегда несколько настороженно, а уж в соотношении с возрастом Тома так и вовсе впадал в возвышенную меланхолию. Вытаскивать его из нее Тому же потом и приходилось всеми доступными способами. А иногда и недоступными — чего не сделаешь для любимого человека? Но вот сейчас осторожничать не хотелось, хотелось говорить, не задумываясь, обо всем, что накипело. Видимо, Роберт тоже чувствовал что-то такое, поскольку пропустил эти опасные слова мимо ушей. — Нет, увы, у меня были иные интересы помимо проповедей на площадях, в чем я, разумеется, сейчас раскаиваюсь, но ты отходишь от темы. Так вот, малыш, понимаешь, они не могли не заметить, что пара Тони и Питера очень полюбилась зрителям. И даже не важно, какой смысл зрители вкладывают в их отношения, — он криво усмехнулся, мимоходом погладив Тома по напряженно сжатой в кулак ладони, лежащей рядом на столе, — но несомненная химия между ними захватила людей. А наши с тобой боссы далеко не идиоты. Они готовы выжать каждый цент из каждого чиха. А тут им нежданно-негаданно открылась золотая жила, и они ее не упустят. Том чувствовал, как от каждого слова его все больше и больше охватывает злость, любовно перемешанная с отчаянием. — Ясно, — прошипел он, неподвижно уставившись в одну точку на полу. — Значит, мы должны наизнанку вывернуться, всю душу ложкой выскрести и на пол вывалить, чтобы на счета студии Марвел упал лишний цент? Отличную работу мы себе выбрали, не так ли, мистер Роберт Дауни-младший? Выплюнув это и чувствуя, как от обиды перехватывает горло, он ждал, что Роберт разочарованно вздохнет и примется объяснять, как он неправ. А может, даже и не примется, если не сочтет нужным. Но Роберт, как всегда, смог его удивить. Иногда Тому казалось, что, несмотря на пару лет знакомства с этим человеком, несмотря на почти столько же времени дружбы, несмотря на немалое количество рассветов, встреченных ими в одной постели, он так никогда его до конца и не узнает. Потому что вновь и вновь Роберт открывался ему с новой стороны. Он негромко хмыкнул и резко притянул вмиг напрягшегося Тома к себе, прижав его голову к груди и устроив подбородок на макушке. Щетина покалывала шею, но Том уже давно определил для себя, что это ощущение — одно из самых приятных, какие вообще могут быть в мире. Приятнее разве что, когда эта самая щетина скользит по его животу, спускаясь ниже, но Том об этом точно никогда не скажет. — Понимаешь, Томми, — непривычно тихо произнес Роберт, медленно поглаживая подушечками горячих пальцев ухо и щеку, — авторы всегда могут запланировать что-то. Но от тебя и только от тебя зависит, что в итоге увидят зрители. Я более чем уверен, что, окажись в роли Питера иной актер, никакой истории Питера и Тони бы не было. Такое могло выйти у меня только с тобой, маленький британский негодник. — Эй! — Том попытался возмущенно вскинуться, но был быстро остановлен тяжелой рукой, властно прижавшей его взметнувшуюся голову обратно. — Сиди, пока взрослые говорят! — делано сердито прикрикнул Роберт. Вот только голос его был настолько явно пронизан лаской, отчётливо отдающей грустью, что Том сжал зубы и поплотнее уткнулся в рубашку, пахнущую одеколоном, который он, кажется, даже через сто лет узнает с первой ноты. — Я почти уверен, что авторы совершенно не ожидали такого эффекта, и за это они должны поклониться в ноги именно тебе. — И тебе! — снова дернулся Том, возмущенно вскидывая глаза, но при этом одновременно обнимая Роберта покрепче за талию. — И мне, конечно, тоже, глупо отрицать, — со знакомой самодовольной усмешкой подтвердил Роберт. — Как бы то ни было, мы сейчас точно знаем, что Питер для Тони не просто безликий ученик, он ему очень и очень дорог. — Правда? — подозрительно спросил Том. — А я вот не могу пока составить полноценное мнение. — Правда-правда, даже не сомневайся. — Да, я помню, что ты рассказывал про фотку и про «пацана не сберег», но сам понимаешь, пока не увижу своими глазами, сложно поверить. — А ты поверь, — вздохнул Роберт и на мгновение зарылся носом во взъерошенную макушку. — Поверь сам и заставь поверить всех остальных. Запомни, Том. Крепко-накрепко запомни. Все, что Тони делает в Эндгейме, он делает для Питера. Для распыленной половины Вселенной, конечно, тоже. Но прежде всего для Питера. Он ради него швыряет на кон всю свою вполне благополучную и устаканившуюся жизнь, зная, что вполне может не вернуться домой. Вот только нихрена ему эта жизнь без Питера не нужна, понимаешь? И после этого мог ли он удержаться от того, чтобы не поцеловать его, когда наконец-то видит вновь, на что по большому счету и не надеялся? Том молчал долго, так долго, что слегка встревоженный Роберт хотел уже аккуратно приподнять его лицо, как вдруг почувствовал, что тонкий хлопок рубашки на груди предательски намокает. — Эй, ребенок, — тихо позвал он, невольно улыбнувшись, — рано реветь. Побереги эмоции. Наревешься еще. В ответ на это разозлившийся — явно больше на себя, чем на Роберта — Том резко отстранился, почти слетел со стола и торопливо отошел к окну, уставившись сквозь стекло немигающим взглядом. Впрочем, Роберт, не колеблясь ни секунды, готов был поставить весь свой гонорар за все свои фильмы, что ничего за этим окном сейчас Том не видит. Внезапно навалившаяся на плечи свинцовая усталость заставила его ссутулиться и медленно потереть лицо руками. — Как у тебя все легко и просто, — вдруг произнес Том, по-прежнему не поворачиваясь лицом. — Нет, ни черта не просто, — помедлив немного, отозвался Роберт. — Нихрена не просто, малыш. Думаешь, я не знаю, чего тебя так колотит? Вовсе же не из-за поцелуя, а вообще в целом. Из-за того, что все заканчивается, я прав? Можешь даже не отвечать, и так понятно, что прав. А знаешь, откуда мне это известно? Да потому что я тоже чувствую все это. Напряженная, словно дерево, спина заметно вздрогнула. Удар был мастерский и отлично выверенный. Том медленно, словно опасаясь чего-то, сначала бросил быстрый взгляд через плечо, а потом, не сдержавшись, все же обернулся всем телом и выжидательно уставился прямо в глаза. — Что так смотришь? Я вроде не раз и не два ясно давал тебе понять, что для меня все это имеет огромное значение. И да, я тоже сейчас боюсь. — Ты?! — наконец отмер Том. — Конечно, я. Я вообще-то тоже очень не хочу тебя потерять. Я, разумеется, звезда и супермачо, — его слова буквально сочились истекавшей из них самоиронией, — но ты сейчас ухватил удачу за хвост, парень. И если сумеешь правильно ею распорядиться, то ты вполне можешь меня превзойти и заявишь потом: «А на хрена мне этот старый пень, когда вокруг столько молодых и горячих красоток и красавчиков?» — Совсем дурак, — Том отреагировал так спокойно, что сразу стало ясно: пришел в себя. — Возможно, — не стал он спорить. — Лучше пусть я буду дураком, чем брошенным несчастно влюбленным. Он скорчил такую печальную гримаску, что Том не смог не рассмеяться и не подойти ближе. Против Роберта у него не было средств защиты, и этот, если вдуматься, грустный факт почему-то сейчас наоборот его вдохновлял. Он глубоко вдохнул, неторопливо подошел поближе и положил руки ему на плечи. Роберт тут же притянул его плотнее и прошептал: — Разные фильмы, роли, разные страны — фигня это все, Томми. Я не хочу тебя потерять, ты вроде как не хочешь потерять меня — это единственное, что имеет значение. А как быть — мы придумаем, слышишь? Ты слышишь меня? В его голосе было столько режущей, столько откровенной честности и боли, что все, на что хватило Тома, это задохнувшись, молча кивнуть в ответ, отчаянно надеясь не разрыдаться вновь. И лишь спустя несколько минут он смог тихо прошептать: — А теперь давай репетировать. Этот самый поцелуй. *** Они сняли ту сцену всего за пару дублей, а Тому так хотелось, чтобы эти объятия — их последние объятия, которые увидит весь мир — длились вечно. Накануне он боялся, что не сможет сдержать эмоций и будет выглядеть нелепо или, наоборот, в попытке их сдержать будет сух и неубедителен. Но когда посреди студии, заваленной мусором и живописно раскиданными обломками, он оказался в таких родных, таких необходимых объятиях Роберта, он забыл обо всем. Это было то, что он выстрадал за все годы. То, что давало сил и заставляло радоваться жизни. То, от чего он стал зависим и нисколько не жалел о своей болезни. И когда Роберт, явно затянув сцену и совершенно четко не желая его отпускать, прижимался своей колючей щекой к гладкой его, прошептать «Я люблю тебя» оказалось проще простого. Это была лучшая сцена за всю его творческую карьеру, он знал это точно. И потому он чувствует, как что-то между ребрами с противным скрежетом разлетается на ошметки, когда на первом же показе картины видит, что поцелуй безжалостно вырезали. Он заученно отулыбался все положенные улыбки, послушно отпозировал все необходимые снимки, ожидаемо протараторил несколько приличествующих случаю фраз. И все лишь для того, чтобы, когда его наконец отпустят с этих галер, ввалиться в туалет, засунуть голову под раковину и открыть кран на полную мощность, давясь при этом истеричным хохотом. Да, это было глупо, да, это было никак не связано друг с другом, да, это сильно попахивало ребячеством, но он ничего не мог с собой поделать. Он никогда не был любителем символов и знаков судьбы. Но сейчас так варварски покромсанная сцена, в которой он оставил больше, чем себя, кажется ему мрачным символом. Символом того, что все сказанные ими слова так лишь словами и останутся. Что любовь, как бы прекрасна она ни была, погаснет так же неотвратимо, как погас реактор Тони под всхлипывания Питера. Он опирается о край мраморной столешницы, тяжело поднимает взгляд, разглядывая в забрызганном зеркале свое отражение так пристально, словно это лицо чужого человека. Впрочем, в какой-то мере именно так и есть. Том Холланд смотрит в зеркало. И видит там Питера Паркера. — Что, Паучок, — кривит он губы в чем-то, что должно было быть улыбкой, но больше смахивает на гримасу последней агонии, — проебали мы с тобой свое счастье? Они ушли — ну или уйдут — а мы с тобой остались. Ты-то, может, еще своего вернешь, а вот я… Он резко осекается и замолкает. Кажется, слова были больше не нужны. Никому. Том молчит почти десять дней. На беспрестанные звонки Роберта он не отвечает, в кратких сообщениях сухо пишет, что безумно занят на съемках и что перезвонит позже. Не перезванивает ни разу. Если рвать, так сразу, по живому, во имя всего прекрасного, что было между ними, не позволяя любви скатиться до унижения и выпрашивания внимания. Он верит, что у него выйдет. Скулит, воет по ночам, кусает подушку, но терпит. Почти десять дней. До того момента, пока одним прекрасным утром не открывает инстаграм и нервно пролистывает ленту. Сердце при виде родного имени уже так привычно заходится глухим криком, что пальцы спешат как можно скорее пролистнуть картинку. Но тут его взгляд зацепляется за описание, пальцы замирают над экраном, а пораженные глаза мечутся по строчкам. Он сразу понимает, что ему сейчас предстоит увидеть. Понимает, но не может, боится поверить. Неужели Роберт сделал это для него?! Выложил то самое, уникальное, бесценное, самое лучшее в мире доказательство любви. Любви Питера и Тони. И любви Тома и Роберта. Ведь, удалив эту сцену, авторы яснее ясного дали понять, что с чувственностью и эмоциональностью, кажется, вышел перебор. Они не хотят этого видеть в своём фильме, а главное, не хотят, чтобы это видели другие. Вот только когда это Роберту Дауни-младшему кто-то мог запретить сделать то, что он считал важным? Роберт крепко обнимает его (или Тони обнимает Питера, какая разница?!). Непроизвольно закрывает совершенно счастливые глаза и пытается удержать облегченный выдох. А потом быстро, украдкой, желая спрятать столь личный момент от чужих глаз, целует его в шею — вот сюда, возле уха, Том даже сейчас чувствует, как кольнула его бородка. И в сотый раз глядя на это, Том понимает, что важным для Роберта является он. «И ничего мы не проебали, разнылся тут! — вдруг всплывает в сознании шутливо обиженная мысль. — Никуда наши счастья от нас не денутся. Ясно тебе, истеричка?!» Том не вполне уверен, что эта мысль принадлежит ему, но он не спорит, а просто, не в силах перестать улыбаться, быстро кивает в ответ и вновь запускает коротенькое, сорокасекундное видео.