I love you kid

Октябрь 2016 г. Последний день съемок фильма «Человек-паук: возвращение домой»

Том недовольно поймал себя на том, что вот уже несколько минут курсирует по пустому коридору отеля мимо номера, в котором остановился Роберт, самым трусливым образом оттягивая момент, когда придется войти в эту дверь. Или не входить — выбирать только ему. Нет, он не сомневался в принятом решении, но от страха, стылым туманом кружащего голову, было непросто избавиться. Он досадливо тряхнул головой, таким немного ребячливым образом пытаясь поставить мозги на место и вновь обрести ту уверенность, с которой он почти бежал сюда. Да какого, собственно, черта?! Разве не было между ними все кристально ясно?! *** Для него так все было совершенно очевидно с того самого невероятного момента, когда его, начинающего британского актера внезапно утвердили на роль культовой фигуры для всех фанатов комиксов Марвел — Питера Паркера, он же Человек-Паук. На финальном этапе кастинга претендентам предлагалось встретиться с самим Дауни-младшим, как с актером, которому по сценарию предстояло наиболее плотно контактировать с начинающим супергероем. И как только Том увидел легендарного Тони Старка во плоти, дружелюбно ему улыбающегося и первым протягивающего руку, его резко прибило осознанием: «Приехали». Он всегда восхищался Робертом Дауни как актером и человеком удивительной судьбы, но только сейчас, безнадежно утопая в расплавленном шоколаде смеющихся глаз напротив, он понял, что перед ним стоит самый красивый человек в мире. Про свою ориентацию Том все понял довольно рано и принял это осознание пусть нелегко, но и без серьезного психологического надлома. В конце концов, рассуждал он в моменты, когда отголоски традиционного воспитания все же неприятно царапали разум, пол — это же не существенно. Он не был любителем только девушек или только парней, его привлекало Прекрасное в любой ипостаси. И кто виноват, что Роберт оказался в его глазах воплощением этого самого Прекрасного? Но понимая всю пропасть между ними, старательно вырытую возрастом, семьями, жизненным опытом, социальным положением, он бы никогда и не подумал мечтать о чем-то большем, чем украдкой пялиться на недосягаемого кумира, сохраняя его черты где-то в уголочке памяти. Вот только дальше они начали сближаться с невероятной скоростью. Съемки, обсуждения, споры, бесконечные дубли, вечерние посиделки с другими актерами тайком от режиссеров… И Роберт, вблизи оказавшийся совершенно не таким, как его холеный, вылощенный образ, старательно культивируемый для публики. Роберт помогал, Роберт никогда на него не сердился, Роберт ни разу не ставил себя выше него, Роберт подсказывал, советовал, объяснял… Роберт, Роберт, Роберт… И в одно прекрасное (или совершенно наоборот) утро Том с полной ясностью вдруг осознал: Роберт не просто самый красивый человек на Земле. Он — самый охрененный человек на Земле. И у него не осталось другого выхода, кроме как влюбиться. Но даже тогда Том бы смог с этим справиться, если бы вдруг не начал замечать, как часто Роберт, думая, что никто этого не видит, буравит его тяжелым взглядом, как пытается то избежать дружеских объятий, то, наоборот, продлить их почти до неприличного, как нервно реагирует на появление Тома и иногда даже на несколько мгновений выпадает из разговора, что для него было не характерно просто по определению. Поверить в то, что он внезапно оказался симпатичен Роберту, было практически невозможно. В полном душевном раздрае он перебирал все взгляды, все слова, все движения, пытаясь найти им простое и безобидное объяснение. Но ничего не выходило. В конце концов, он никогда не страдал от заниженной самооценки и прекрасно знал, что хорош собой. На него заглядывались с юности как девушки, так и некоторые парни. Но чтобы Роберт?! Он бы так и продолжал терзаться и сомневаться, если бы однажды они чуть не поцеловались в машине Роберта. После тяжелых съемок на природе тот предложил подвезти его, а у совершенно вымотанного Тома просто не было никаких сил, чтобы отказаться. Впрочем, оказавшись с ним в замкнутом пространстве он вдруг резко позабыл о своей усталости, ибо стало совсем не до нее. Роберт не включал свет. В сгустившихся сумерках украдкой бросая взгляд на его четко очерченный профиль, Том чувствовал, как все внутри немеет, а пальцы сводит от тревожного ожидания неизвестности. Они уже пару мгновений стояли на месте, но Том не мог заставить себя выйти, чувствуя, что такого момента в его жизни больше может и не повториться. Впрочем, не сказать, что это понимание хоть как-то отвечало на вопрос, что делать дальше. Роберт, вопреки ожиданиям, никак не реагировал на то, что Том на соседнем сиденье изображает из себя каменного болванчика, ничего не говорил, никак не высказывал своего нетерпения… Просто все сильнее и сильнее стискивал руки на руле — Том отчетливо видел, как напрягаются мышцы рук под закатанными рукавами белой рубашки и невольно подумал, что это, должно быть, уже больно. Он и сам не мог позднее себе объяснить, это или что-то другое побудило его сделать то, что он сделал. Медленно, как во сне, Том поднял руку и осторожно, самыми кончиками пальцев погладил твердое, как камень, предплечье. Он, конечно, не знал, что этот почти невинный жест выпустит в мир всех демонов Роберта. Ведь если бы знал, сделал бы это давным-давно. Роберт молниеносно перехватил его руку, вцепившись в запястье, и рывком дернул к себе, так что не ожидавший этого Том почти свалился ему на грудь. Вторая его рука каким-то образом тут же оказалась на затылке Тома, так вцепившись в волосы, что стало почти больно. Захваченный врасплох мальчишка мог только судорожно дрожать, глядя, как лицо Роберта вдруг оказалось близко. Слишком близко. Непозволительно близко. И все еще приближалось. С самыми очевидными намерениями. Половина сознания Тома четко понимала, что Роберт тянется к нему, чтобы поцеловать, и орала от натиска эмоций, которые даже не получалось идентифицировать. А другая сухо и холодно вещала, что ничего подобного не может быть, потому что не может быть никогда. И уже в следующую секунду Том убедился, что в этом мире пессимисты всегда срывают банк. Проезжавшая мимо машина облила их безумный мрак холодным светом, заставившим болезненно зажмуриться и, словно вдруг чего-то застыдившись, отпрянуть друг от друга. Момент был безнадежно утрачен, накатила душная неловкость, и Том, еле слышно пробормотав какую-то глупость, почти выскочил за дверь. Совершенно четко понимая, что только что самым тупым образом профукал, возможно, лучший момент своей жизни, и не факт, что ему будет дан шанс все исправить. О, на самом деле через несколько дней он даже попытался! Застав Роберта одного, он неуклюже попробовал начать жутко смущающий его разговор. Но тот, открыто и дружески улыбаясь, лишь попросил прощения за, как он выразился, несдержанность, пошутил про располагающую атмосферу и воспоминания буйной юности, ненароком ввернул пару вроде бы несерьезных фразочек, что он верный муж и семьянин. Том, стиснув зубы так, что губы, наверняка превратились в невидимую ниточку, слушал весь этот вроде бы развеселый треп, который тем не менее нес совершенно однозначный посыл: «Это было случайной ошибкой, которая никогда не должна повториться». Слушал и думал, что, возможно, мог бы поверить во всю эту белиберду, если бы не видел яснее ясного, что даже настолько хороший актер как Роберт Дауни-младший не может справиться с нервно подрагивающей нижней губой и изгнать из голоса неприятно режущую фальшивую нотку. Он бы мог многое сказать на это. Обиженно врезать наотмашь, что нечего тогда сверлить его глазами при каждом удобном и неудобном случае, что нечего пытаться лишний раз коснуться его руки или притянуть к себе куда-то в район подмышки, что случайная ошибка как-то подзатянулась во времени и еще много чего на самом деле. Но вместо этого он просто улыбнулся, сказал: «Конечно, Роб, все нормально!», бегло пожал плечами и ушел. Прекрасно понимая, что ничего нормально уже не будет. Потому что, даже исчезнув из поля зрения Роберта, почти физически ощущал, как вырезает на его спине между лопатками свои следы тяжелый, пасмурный взгляд. И да, нормально так ничего и не стало. Прежде всего это отразилось на работе, причем, как ни странно, в лучшую сторону. Не имея возможности выразить свои чувства, Том невольно вложил их все в своего персонажа, с которым почти сроднился. Глядя на блистательного Тони Старка, пытаясь добиться его похвалы и одобрения, чувствуя на своем плече его руку, было так просто забыть, что все это лишь игра, подделка, мишура, которую выкинут, как только отгремят праздники. Для него, для его эмоций, что клокотали в душе, словно колдовское зелье в огромном котле, это была — жизнь. Та единственная возможность вдохнуть полной грудью, что была ему доступна, и он, наплевав на все, хватал ее полными пригоршнями. Он смотрел на Тони-Роберта преданно и восхищенно. Он жаждал прикосновений Роберта-Тони как манны небесной и плавился, получая их. Он невольно скользил взбудораженным взглядом по его лицу и как всегда намертво залипал на губах, думая, а что было бы, если тогда… И будь он проклят, если во взгляде, на лице, в движениях Роберта он не видел совершенно отчетливо все то же самое… Вот только ничего это не меняло. Потому что есть чувства, а есть долг, и горе тому, для кого они находятся не в равновесии. И нет разницы, кто на сей раз угодил под жернова беспощадной мельницы: мальчик из приличной британской семьи или прославленный голливудский актер. Вот только когда сегодня он, слегка навеселе, вышел из ресторана, где шумной компанией отмечалось окончание съемок его первого сольника, он вдруг понял, что никогда себе не простит, если ничего не сделает. Долг, семья, обязанности — это все, разумеется, прекрасно и очень правильно. Вот только их тоскливые взгляды, которыми они, в преддверии разлуки на несколько месяцев, уже не таясь, то и дело искали друг друга в шумной толпе веселящегося народа, были правильными не меньше. И выйдя на улицу, всей грудью вдохнув прохладного осеннего воздуха, он вдруг резко понял, что хотя бы на одну ночь счастья он имеет право. *** Он загадал, что если Роберт не откроет на десятом ударе сердца, он уйдет и никогда больше не позволит себе совершить такую глупость. Роберт открыл на восьмом, увидев его, болезненно сморщился, не сумев сдержаться, и Том с обреченной ясностью понял, что обратного пути уже нет. Запретив себе думать, он оттолкнулся от двери, одним шагом свел расстояние между ними к минимуму и резко прижался к его губам. Несколько секунд Роберт, видимо, захваченный врасплох, никак не реагировал, позволив Тому захватить инициативу. Тот, пользуясь едва ли не впервые представившейся возможностью, просто отключил мозги и отдался на волю своих желаний. Губы у Роберта были мягкие и прохладные, наверно, в сотнях горячечных, бредовых снов Том всегда их именно так и ощущал. Том обхватил его лицо ладонями и прижался к ним еще крепче, облизывая, втягивая в себя, нерешительно прикасаясь языком к краешку зубов. И понимал, что больше никуда отсюда не уйдет. Пусть Роберт его хоть пинками выгоняет, не уйдет — и все! Брони Тони Старка у Роберта в чемоданах явно не завалялось, а ничто иное его с места не сдвинет. Но тут Роберт отмер, играючи оторвал его руки от себя, стиснул тонкие запястья так, что Том вздрогнул, и безжалостно разорвал поцелуй. Хватая воздух ртом, словно загнанный зверь, Том уставился упрямым взглядом в лицо Дауни и почувствовал, как внутри все разгорается: с того махом слетела его маска. По щекам поползли красные пятна, грудь ходила ходуном, губы дрожали, а глаза… Том невольно сглотнул. Он и не представлял, что у Роберта могут быть такие глаза. Они горели огнем, в сравнении с которым то, что творилось в его собственной душе, было скромной спичкой. Кажется, протяни руку — и обожжешься. — Что ты творишь, Холланд? — прохрипел он чужим голосом. — Ты, что, не понимаешь, что ничего не выйдет? — Нет, — чуть не заорал Том, безуспешно пытаясь выдернуть руки из железных пальцев, — я ни черта не понимаю! И я хочу этого, черт возьми, сколько можно, Роберт?! Всю душу мне вынул, всё… Дыхание перехватило, и он замолчал резко, пытаясь справиться со слезами, которые так невовремя защипали глаза. — Один раз, — еле слышно прошептал он, чувствуя себя бесконечно жалким и ничтожным. — Неужели я не имею право… Я же знаю, что ты тоже, знаю же! Просто один раз, пожалуйста… И я никогда больше… Роберт молчал, наверно, вечность, а потом как-то болезненно скривился, разжал пальцы и тихо-тихо прошептал: — Том… Мой Томми… Их второй поцелуй, который начал уже Роберт, тут же перерос в третий и четвертый, и пятый… Кажется, Том что-то пытался спросить, кажется, судорожно обнимал его за шею, чтобы не упасть, ведь ноги вновь начали подгибаться, кажется, пытался отвечать на поцелуй, и кажется, у него ничего не выходило. Потому что Роберт, не фантом из снов, не недосягаемая мечта, а Роберт Дауни-младший, живой, теплый, осязаемый, был рядом и целовал его так, словно это последний поцелуй в его, Роберта, жизни. Он, наконец-то, был рядом, и это было больше, чем Том когда-то мог желать. Краешком разума мелькнула мысль «Ну и чего было так долго тянуть, когда оно — вот так?!», но он ее послал на хрен. Потом. Он все спросит потом, а сейчас есть только Роберт, стискивающий его так, что кажется, он чувствует биение другого сердца через одежду, вновь и вновь повторяющий его имя, целующий так, что кожа покрывается ожогами, которые никогда не заживут. Том никогда не мог похвастаться большим донжуанским списком, но по крайней мере с прелестями секса, и не только с девушками, познакомился давно и считал себя вполне опытным в этом. Но сейчас, задыхаясь и извиваясь в его объятиях, плавясь в огне его губ, он чувствовал себя так, словно он только что родился на свет. Никогда ничего подобного он не испытывал. Его буквально трясло от желания. Хотелось принадлежать этому человеку прямо сейчас, хотелось вздрагивать под ним, хотелось быть в его власти, прикасаться к его голой коже, хотелось ощущать его в себе и чувствовать, как этот полубог хочет его! — Том… — прорычал Роберт прямо в ухо, до боли закусив краешек ушной раковины, — если ты сейчас же не свалишь отсюда… я тебя… завалю прямо тут. Я и так уже не понимаю, каким чудом еще сдерживаюсь… Том оттолкнул его, тяжело дыша и непроизвольно облизывая зудящие губы, лихорадочно усмехнулся и рывком содрал с себя футболку. — Так давай, — почти простонал он, — хватит болтать уже! Он не капли не удивился, что даже не смог уловить движение Роберта, которым тот сгреб его в объятия и прижал к стене. Только губы вновь опалило жаром других губ, да по обнаженным груди и бокам мигом пробежались шершавые пальцы. Меж его ног вдруг втиснулось колено и надавило, проехавшись прямо по члену, стоявшему так, что впору было выть от боли. Том застонал почти в голос, не в силах больше терпеть это мучительное возбуждение, которое, не находя выхода, готовилось сжечь его изнутри. Кажется, если Роберт сейчас ничего не сделает, он превратится в маленькую и жалкую кучку пепла. И это навеки будет на совести проклятого Дауни! Но такая судьба его все-таки не сильно прельщала, и с немалым усилием оттолкнувшись от стены — что было крайне сложно сделать из-за Роберта, всем телом навалившегося на него и вгрызшегося в шею — он потянул того на пол. — Эй, ты куда? — глядящий на него совершенно сумасшедшими глазами Роберт не без труда его удержал и фыркнул: — Ты хочешь, чтобы наш… первый раз был на полу? Что за… плебейские привычки, Том Холланд, приличный… британский мальчик? — тяжело выдохнул он прямо в ухо, ввинчиваясь горячим языком прямо внутрь уха, отчего Тому захотелось завыть. — Так до кровати мы… похоже не доберемся, — не то простонал, не то огрызнулся Том, краем сознания удивляясь тому, как много он сегодня ругается. И это на Роберта, с которым раньше и здороваться лишний раз боялся! — Хочу!.. И мне без разницы где! Последние слова он выдавил кое-как, потому что в это самое время Роберт умудрился пробраться в его брюки и накрыл своей широкой ладонью его член, яростно дрогнувший в ответ. — Боже… — почти простонал Том, уткнувшись лбом в его плечо и вздрагивая от настойчивых ласк жесткой ладони и губ, что намертво присосались к шее. — Сделай уже что-нибудь, а то я ж сейчас… — Какой ты у меня страстный, ребенок, — хохотнул Роберт, но таким искаженным голосом, что было ясно, насколько нелегко ему это давалось. — Я теперь боюсь, мой хороший, смогу ли удовлетворить все твои аппетиты. — Так, может, мы это уже проверим наконец? — прошипел Том, и в свою очередь, плюнув на стеснение, прижал ладонь к топорщащейся ширинке того и почувствовал, как все внутри переполняется брызжущим восторгом от такого явного доказательства ответных желаний. Роберта словно током ударило, узкие зрачки расширились до того, что глаза стали почти черными, придавая ему какой-то совершенно нечеловеческий вид, ноздри носа хищно раздулись, а из горла вырвались звуки, до пугающего похожие на рычание зверя. Он резко подхватил Тома под ягодицы и жадно огладил их, запуская по телу того еще одну лавину кипящего возбуждения. От этого Том выгнулся и задышал так тяжело, словно на съемках без дублеров забрался на вершину Эвереста, а потом Роберт легко подхватил его на руки и почти бегом понес в комнату. Путь в пару метров показался Тому полетом на другую планету. Не в малой степени этому способствовало то, что, прижимаясь всем телом, он обхватил лицо Роберта ладонями, находясь в каком-то ирреальном восторге, что теперь ему позволено это делать. Что всемирно известный Роберт Дауни-младший сейчас находится в его полной власти, и он может гладить его скулы, прикасаться к смуглым щекам, ерошить идеально выстриженную бородку и целовать, целовать, целовать… Оторвали от таких притягательных губ его самым жестоким образом — неласково швырнув спиной на прохладный шелк, покрывающий кровать Роберта. — Тут лучше для первого раза? — выдохнул он жарко, сам не понимая, откуда из него перла эта дерзость. Не иначе поцелуи Роберта обладали побочным свойством даровать храбрость. Роберт, рывками сдергивавший с себя рубашку и не отводивший от него полыхающего взгляда, лишь ухмыльнулся сухо и тут же бросился к нему на кровать. — Однозначно лучше, — прошептал он и вновь утянул Тома в очередной, наверно, уже сотый поцелуй. Том, невольно прикрывший глаза, кажется, уже окончательно потерялся в происходящем. Он полностью сдался на милость Роберта и теперь упивался чистым наслаждением от всего, что колдовские руки и губы вытворяли с ним. Словно в тумане он почувствовал, как на его груди сомкнулись острые зубы, прикусывая соски и исторгая из измученного горла громкий крик. Господи, прожив на белом свете столько лет, он и понятия не имел, что у него настолько чувствительные соски! И живот, по которому Роберт скользнул языком… И бока, которые тот оглаживал и сжимал так, словно хотел раздавить… И бедра, которые тот осыпал неистовыми поцелуями… Кстати, куда делись брюки и трусы?! Том не ответил бы и под страхом никогда больше не сняться даже в массовке. Роберт заколдовал его, вырвал из времени и пространства и сделал своим рабом. И Том был самым счастливым рабом на свете. Ведь теперь он знал, каково это, когда к твоему члену, просто уже умоляющему о ласке, прикасаются горячие и распухшие от поцелуев губы, а безумные, темные как ночь, глаза при этом впиваются в твои и требуют отдать ему душу на растерзание. И Том отдавал ее, ни секунды не задумываясь, — душу, тело, сердце, все, что угодно — бери, пользуйся, уничтожь, все, что хочешь, только будь рядом! И Роберт, полыхая глазами, принимал этот дар. А потом опускал взгляд и сжимал губы, плавно скользя по всей длине члена Тома. Он надрывно стонал и выгибался так, что, казалось, позвоночник вот-вот хрустнет. Все сознание, весь мир, все пространство в этот миг съежилось до той точки, где Роберт все быстрее и глубже вбирал в рот его член, насаживаясь на далеко не самое маленькое достоинство так, что почти утыкается носом в пах. «Блять, блять, блять», — единственное, что крутилось в голове у уже ничего не соображающего Тома, судорожно тискающего скрюченными пальцами то гладкую простыню, то плечи Роберта. Острые вспышки вот — вот готового накатить удовольствия уже покалывали иголочками на кончиках пальцев, вспыхивали искрами в сжатых веках, колотили кувалдами в ушах. — Я сейчас… — кое-как все же умудрился он вымолвить. — Не хочу так, вместе хочу, Роберт! Тот вновь обжег его уже совершенно безумным взглядом, хищно оскалился, а потом выпустил член изо рта и вдруг оказался рядом. Он навис над распростертым на постели Томом так низко, что маленькая подвеска с его шеи упала почти на лицо того, а потом протянул незнакомым голосом: — Как же давно… Господи, Томми… Как же давно я этого хотел! Том думал, что он, кажется, вот — вот умрет, и что это будет пиздец как обидно тогда, когда мечты почти готовы стать явью. Но инстинкт самосохранения, пока еще не окончательно деградировавший, подсказывал, что нужно делать для спасения несчастного организма. Он машинально поймал губами подвеску, прозрачную капельку, прихватил ее краешком зубов и мягко, но неуклонно потянул за нее вниз. Роберт невольно подался следом, и Том, чьи губы вмиг прикоснулись к пылающему уху, прошептал, стараясь вложить в каждое слово всю свою тоску и желание: — Так давай закончим это ожидание. Роберт смотрел на него, кажется, долю мгновения, но в эту долю Том увидел в сумасшедшем взгляде все, что он так хотел и боялся узнать. — Том, ребенок… — простонал Роберт так, что Тому на миг стало страшно от обрушившегося на него в этом стоне шквала эмоций. — Что ты творишь со мной? — Жду, когда ты меня трахнешь наконец, — с веселой злостью прошипел он, пытаясь побороть дрожь, которая все сильнее морозила тело, — ну же, Дауни! А то я, по-моему, скоро передумаю! Роберт усмехнулся хищной улыбкой, от которой дрожь превратилась в лихорадку, сполз вниз, и Том вдруг ощутил, как в него аккуратно, но настойчиво пытается протиснуться что-то постороннее. Он не мог не вздрогнуть: сколько бы раз он это ни представлял, но на практике все оказалось не совсем так. Неловкие обжимания и обтирания с другими мальчишками, такими же неумехами, как он, ни в какое сравнение вот с этим не шли. Но тут Роберт неведомо как вновь моментально оказался рядом. Его губы вновь захватили рот в плен, вылизывая его изнутри совершенно бесстыдно. Языки бестолково терлись друг об друга, зубы сталкивались, и Том совершенно перестал обращать внимание на то, что творится внизу. — Мой хороший, мой сладкий, мой самый лучший… — суматошно шептал Роберт, вдавливая его в кровать всем раскаленным телом, стискивая одной рукой взмокшие волосы и нетерпеливо потираясь пахом о его бедро. Пальцы другой руки все более и более свободно проникали в его тело, и Том вдруг поймал себя на отголоске мысли, что это начинает ему нравиться. Да черт же! С Робертом ему все нравится! — Хороший мой, как же долго… Господи, Том… — горячий шепот становился все более обрывистым и бессвязным, — я же так не выдержу долго, блять. Том, не могу больше… — выдохнул он ему куда-то в шею, еще сильнее вцепившись в его волосы и запрокинув голову далеко назад. И Том понял, что время пришло: — Давай, — решительно бросил он и еще шире развел ноги. Роберт, чьи безумные в этот миг глаза, кажется, отныне будут преследовать Тома везде и всюду, входил очень медленно. Было видно, как его практически трясет от желания ворваться уже к чертям в новоиспеченного любовника до конца, но он сдерживался воистину нечеловеческим усилием. Наверно, именно от этого боль, о которой Том так много слышал, была вполне терпимой. Том попытался ободряюще улыбнуться, и, кажется, у него это даже относительно неплохо вышло, потому что Роберт резко сделал еще один толчок и заполнил его так, что тот захлебнулся заполошным всхлипом. Роберт тут же пригнулся к нему и, еле заметно вздрагивая, начал осыпать влажными поцелуями и судорожно шептать: — Малыш… Ты как?.. Не молчи… Я перестану, если скажешь… Как ты?! Взгляд Тома невольно зацепился за жилку, пульсирующую на виске с такой силой, что ему на миг стало жутко. Человеческое сердце не должно так колотиться. По виску медленно сползала капелька пота, и Том, уже больше не колеблясь, обеими руками торопливо притянул голову Роберта к себе, жадно слизнул ее и обжег ухо горячим полушепотом-полустоном: — Я лучше, чем когда бы то ни было. А потом оттолкнул от себя и, искривив измученные губы в откровенной улыбке, неумело, неловко, неуклюже попытался двигаться ему навстречу. С хриплым рыком Роберт начал толкаться все быстрее и интенсивнее, нависая над ним и вжимая его плечи в постель так, что следов не избежать. И Том был счастлив от осознания того, что завтра, глядя в зеркало, он увидит подтверждение, что отныне он принадлежит Роберту и все это ему не приснилось. А в следующую секунду что-то произошло внутри, так что Том вскрикнул и понял, что быть охуенно счастливым можно еще и от этого. — Понравилось? — прохрипел чужим голосом Роберт, криво усмехаясь и с нажимом проводя рукой по его груди, цепляя набухшие соски. — Очень, — еле выдавил он, — еще… Еще так сделай! Рычание Роберта все более напоминало о бешеном звере во время дикой погони, но Тому было все равно. Он закрыл глаза и с незнакомым раньше восторгом принялся ловить все отголоски чувств, что сейчас заливали его словно летний ливень. Упивался вкусом его губ, которые то и дело впивались в приоткрытый рот, впитывал ощущения рук, больно сжимающих бока, бедра и ягодицы, вздрагивал от невыносимо сладкой боли, что приносит член, все быстрее движущийся в нем, чуть не плакал от удовольствия, которое дарует ощущение заполненности и полыхающего жара внутри, то и дело освещаемого вспышками острого наслаждения. А потом Роберт вдруг нашел его бессильно откинутую руку и переплел их пальцы. Том стиснул их в ответ и понял, что вот это — лучшее, что могло сегодня произойти. Эта мысль — последнее, что он запомнил перед тем, как на внутренней стороне плотно стиснутых век расцветились ярким фейерверком звезды, планеты и вновь нарождающиеся галактики.