I love you kid

Сидя в безликом отельном номере и глядя на экран телевизора, Роберт не верит своим глазам. Да, он до последнего не верил в то, что Том в своем сериале действительно сделает Это. Вопреки всем слухам, вопреки недомолвкам и бегающим глазам самого Тома при расспросах о съемках, вопреки его обещаниям сюрприза. Не верил. И не может поверить до сих пор. Да и как поверить в то, что вот это манерное, голодное, сексуальное чудовище на экране его скромный и застенчивый Том?! А ведь должен был заподозрить неладное, когда пацан отказался встречаться до выхода новой серии! Должен был, обязан! Сколько они не виделись? Черт его знает! Каждый день как вечность. Именно Том всегда первый мчался навстречу, скучал, звонил, находил любую возможность для свиданий. И вот наконец-то выпала такая шикарная возможность встретиться — премьера «Оппенгеймера» в Лондоне. От ощущения дежавю голова непрерывно шла кругом. Все вокруг просто криком кричало, напоминая о премьере «Дулиттла» и тех двух сумасшедших днях в 2019. Предвкушение встречи было таким неистовым, что хоть иди и дрочи перед появлением на публике, чтобы не оконфузиться ненароком. Роберт строил такие непристойные, такие дикие планы…! И тут вдруг, как ведро ледяной воды на голову, — «Роб, давай пока не будем… Встретимся позже, ладно? У тебя премьера, собьешь себе настрой. Отдохни, посмотри новую серию «Комнаты» и потом приезжай, адрес отеля скину…». Почему не заподозрил неладное, услышав эти незнакомые нотки в голосе? Настолько снесло голову ожиданием встречи, которая вот-вот состоится? Позволил себе пойти на поводу у пацана? Тогда сиди теперь, старина Роберт, и смотри выпученными глазами на то, что ни в одном эротическом сне не снилось… Том, прекрасный как сам грех, извивается в чувственном танце в объятиях крепкого мужлана в кожанке. Льнет, вжимается, томно прикрывает глаза, изнывает… Движения плавные, текучие, эротичные настолько, что еще чуть-чуть, и фильм можно будет зачислять в порно. О Господи. Он же не мог… Они же не сняли сцену того, как… Том не мог… Или мог?! Роберт стискивает руку на жесткой ручке кресла так, что становится больно, но эта боль далеко не сразу доходит до сознания. В горле сухо, в голове грохочет гром, член стоит так, как не стояло даже в молодости, а глаза словно приклеились к экрану. Не вздохнуть и не сморгнуть, чтобы не пропустить ни единого мгновения. Все-таки мог. Крепкий мужик, которого Роберту хочется убить голыми руками прямо сейчас, вжимает Тома, его Тома в стенку, жадно, нагло шарит руками по его телу. А тот, гаденыш, так явно показывает наслаждение, так умоляет трахнуть его, что Роберт чуть не стонет от невозможности отодрать от своего мальчика этого урода и напомнить, кому тот принадлежит. Движения становятся размашистыми, торопливыми, но при этом плавными и по-театральному красивыми. Роберт криво усмехается. Нет, в жизни все не так. В жизни Том не изгибается так нарочито. В жизни он дергается и трясется в его руках, как безвольная кукла, покорная желаниям хозяина. Именно так, как они оба любят. А вот гримаса боли, перемешанного с удовольствием, это уже почти не игра. Именно так Том и выглядит, когда Роберт его трахает, именно так болезненно стонет и кривит рот. Роберт чувствует, как кровь заливает все вокруг багровым занавесом. Жгучая ревность и ярость воспламеняют разум, словно охапку сухих дров. Как он посмел?! Как он мог показать всему миру то, что принадлежит только ему?! Только он, Роберт, имеет право видеть Тома вот таким! Этот сукин сын хватает Тома за руку и закидывает ее себе на голову. Рука Тома так нежно скользит по голове, так ласково ерошит волосы, что Роберт почти чувствует это. Чувствует, как вот так же засранец гладил его, шептал, как он его любит, как отдавался вот так же страстно, вот так же прижимался всем телом, умоляя трахнуть еще сильнее. Не в силах больше смотреть на экран, он опускает глаза. Все, что он сейчас чувствует, это совершенно животное, неутолимое желание выебать этого пацана, не понарошку, не как этот чертов актеришка (где только нашли такого урода?!), а вживую, посылая весь мир на хер! Но экран манит его, словно магнитом, и когда он вновь находит в себе силы поднять глаза, то Том утыкается лицом в стену, еле выдыхая и изображая отходняк от оргазма. А потом поворачивается и смотрит мимо камеры, мимо Роберта, мимо всего на свете своими густо накрашенными, но совершенно пустыми глазами. И именно это выглядит настолько откровенно и развратно, что Роберт со всей дури швыряет пульт в стену. Ну все, пацан доигрался.

***

Том открывает дверь сразу, после первого стука. Ждал. Конечно же, ждал, знал, что Роб не выдержит, примчится тут же. Смотрит своими невинными глазками, еле заметно улыбаясь уголками губ, словно не понимает, что Роберт сейчас видит сквозь этот привычный образ совсем другой. Чужой, незнакомый, но такой развратный, зовущий, готовый. Сам напросился. Роберт не церемонится. Хватает его за руку, рывком поворачивает к себе спиной и вжимает в стенку прямо у двери. Закрылась ли она? Да черт знает… — Решил сняться в кино для взрослых мальчиков, да, Томми? — шепчет он ему на ухо, сдирая тонкие спортивные брюки. — Плохо старался. Надо преподать тебе еще пару уроков! — Разве? — полузадушенно выдыхает Том. — Именно поэтому ты сейчас меня готов порвать? Понравилось же? Совсем не к месту Роберт улыбается. Все равно ищет его похвалы, все равно спрашивает его мнения, ему действительно важно, чтобы именно Робу понравилось. Его мальчик… — Понравилось, — искренне шепчет он в горячее ухо. — Это было пиздецки круто, малыш! И это меня пиздецки злит! — шипит он уже негодующе, вновь заводясь от кадров, что так и стоят перед глазами Задница Тома наконец-то оказывается в его руках. Как же он ее обожает, матерь божья! Что может быть круче этой упругой, круглой, смачной, крепкой задницы?! Только то, что она скрывает. Обычно он очень внимателен и нетороплив, но сейчас к черту нежность, не девочка, потерпит. Впрочем, пальцы резко погружаются внутрь, почти не ощутив сопротивления. — Готовился, Томми? — рычит он яростно, задыхаясь от дикой смеси желания, ревности и злости. — Или давал трахать себя кому-то из тех негров?! - Идиот, — уже действительно обиженно выплевывает Том и пытается оттолкнуть его теперь по-настоящему. Наивный. Роберт даже в свои годы сильнее, чем он. Прижать барахтающееся тело к стене, навалившись всей массой, не составляет никакого труда. — Никому не позволено тебя трахать, слышишь, ты! Он и сам не знал, что можно так беситься, так ревновать, так умирать от ярости, что кто-то другой вот так же вжимался своим членом в его Тома. — У него так же стоял, когда он тебя тискал, отвечай?! — он трется пахом о задницу Тома, яростно сжимая его гордо стоящий член. — Отвали, Роб! — голос буквально звенит от обиды и еле сдерживаемых слез. — Не дождешься, Томми, никуда ты от меня не денешься! И трахать тебя буду только я! Он яростно трахает его пальцами, обмирая от ощущения такой нужной, такой знакомой плоти. Тело Тома создано для Роберта и только для него. Том может сам спорить с этим и пытаться сопротивляться, но тело честнее. Оно все говорит вместо своего хозяина. Поддается, раскрывается, жаждет принять в себя. И Роберт дает то, что ему так нужно. Член входит все равно туго, но Роберт не церемонится, вталкивает одним движением и тут же начинает двигаться, даже не давая Тому привыкнуть. Тот тихо скулит, скребет пальцами по стене. Перед глазами сразу вспыхивают кадры, где он делал именно так же, и Роберт сгребает его руку. Терпи. Терпи, малыш… Внутри Тома охуенно. Внутри Тома горячо и тесно. Внутри Тома лучше всего на свете. Роберт двигается длинными размашистыми движениями, чтобы Том прочувствовал всё полностью, чтобы от ощущений голову сносило так же, как ему самому час назад. Долго так не продержаться, но он сейчас этого и не хочет. — Тебе понравилось, как он лапал тебя? — выдыхает он, стискивая влажные пальцы. — Как же он реально мечтал тебя выебать! — Нет, — еле слышно стонет Том, безвольно поддаваясь всем его движениям, вздрагивая от ударов и уткнувшись лбом в стену. — Не… не понравилось… — А по тебе и не скажешь… Сыграл идеально, малыш… — Роберт делает особенно сильный толчок и зажимает рот Тому, который стонет особенно надрывно. — Это потому что кое-что представлял, верно? Он вдруг останавливается, хотя все внутри просто взрывается от желания кончить. Наваливается всем телом на Тома, кажущегося сейчас таким маленьким, и рычит ему на ухо: — Скажи, что ты представлял тогда, Том? И не лги мне. Том почти не задумывается. — Тебя. Каждую секунду я представлял тебя. Роберт кончает от следующего же толчка, а Том через секунду после этого.

***

Вымытый и укутанный в большой халат Том сейчас выглядит особенно юным, и от вида синяков на его запястьях Роберту нехорошо, как никогда. Так сорваться, причинить такую боль… Урод. Вот он — настоящий урод, а не ни в чем неповинный актер. — Эй, прекрати… Том, который вдруг оказывается совсем рядом, вдруг забирается к нему на колени и целомудренно чмокает в нос. — У тебя на лице написано, что ты сейчас винишь себя во всех смертных грехах. Прекрати. Это всё неправда. Роберт благоговейно подносит к губам узкую ладошку и бережно целует кончики пальцев. — Прости, маленький, я не должен был… От тихого, но вполне задорного смеха Тома что-то внутри отпускает, и снова можно дышать полной грудью. — Господи, Роб, можно подумать, я не понимал, что ты так заведешься! С чего бы я тогда отказался встречаться до этого? Понимал и хотел именно этого. И очень рад, что все вышло, как задумано. Мне понравилось. Голос становится тягучим и томным, словно пение сирены. Роберту кажется, что на лице, словно наяву, проявляются тени, тушь и карандаш. Черты Тома смазываются, причудливо накладываясь на черты Дэнни-Арианы. — Волшебная сила искусства, — маняще шепчет это диковинное существо, — влияет на всех, даже на ее давних адептов. Советую покориться и отдаться ее зову. Он скидывает с себя халат и с дьявольской улыбкой дергает ремень на брюках Роберта. «Прямо как там», — мелькает такая ненужная сейчас мысль, но Роберт вышвыривает ее нахрен. Пусть его мальчик служит искусству так, как считает нужным. Если оно приводит к вот такому Тому, стоящему сейчас перед ним на коленях, то, черт с ним, Роб согласен.