Размытые границы

– Тск! – мяч снова прилетает по забинтованным пальцам, обжигая полоску кожи вдоль мизинца колючками боли. Цукишима недовольно морщится, потряхивая рукой в воздухе, чтобы скорее унять неприятные ощущения. – Ва-а-акато-о-оши-ку-у-ун, – скандирует Тендо, мельком показывая через сетку язык опоздавшему с блоком Танаке, который мигом звереет, с вызовом оскаливаясь в ответ. – Чёртов "Мистер Совершенство", – недовольно цедит сквозь зубы раздосадованный Сугавара, и Цукишима на все сто с ним согласен. Хината мечется из угла в угол, отвлекая, но Ширабу не умеет его толком использовать – большинство атак предсказуемо уходит Ушиджиме, изредка перемежаясь сбросами и пасами Асахи-сану. – Ничего-ничего! – ободряюще хлопает по спине Савамура, – следующий возьмём. Ушиджима по ту сторону сетки иронично выгибает бровь и снисходительно хмыкает. Сегодня он в превосходной форме (опять) – она у него в принципе хороша, Цукишима не может не признать (и это раздражает) – но сегодня, сегодня она прямо-таки великолепная (и это раздражает ещё сильнее), вызывая противоречивые желания то ли двинуть со всего маху кулаком в челюсть, то ли властно сгрести за ворот и жадно вылизать рот по самые гланды. Нишиноя с присущим ему мазохизмом и бараньим упрямством продолжает напрашиваться на приёмы подач, скоростью которых впору сечь головы, ну или, как минимум, выбивать глаз-другой таким извращенцам, как вон, Цукишима, который пристально записывает на сетчатку каждую дорожку пота, стекающую по смуглой коже, чтобы вечером выстанывать, кончая в душе на мокрый кафель. – Тск!! Совсем не то, о чём стоит думать во время тренировки. – Цукишима-кун порядком раздражён, – долетает от скамеек взволнованный голос Ячи. "Палишься", – прокатывается в ушах насмешливым шёпотом. Вдох-выдох. Хорошо, что можно списать досаду на игру. Конечно, он раздражён. Уже пятую неделю в каждом отборе они с Ушиджимой оказываются по разные стороны сетки. Скорее всего, Укай жульничает и ставит их порознь намеренно: понятное дело, для отработки блоков лучшего атакующего во всей префектуре не найти. Но интересы Цукишимы с недавних пор одним волейболом не ограничиваются. На Ушиджиму по ту сторону сетки он уже вдоволь насмотрелся. Хочется, наконец, сыграть в одной команде и сменить набившее оскомину "противник" на что-нибудь более дружественное, предпочтительно с возможностью прямого физического контакта. Тендо, вон, постоянно хлопает Ушиджиму по широкой спине, Ширабу даёт пять, Семи толкает плечом, Цукишима тоже хочет! – Тск... – мяч отлетает вверх за голову, где его успевает-таки подобрать Танака, возвращая через всю площадку в руки Сугаваре. – Отличное касание, Цукишима! Он не согласен. Что здесь отличного? Кожа на ладонях зудит и ноет. Ушиджима бьёт во всю мощь: трение при контакте всколзь такое сильное, что полосует хлёстко, как удары крапивой. Следующее очко они ожидаемо проигрывают. Как и всю игру в целом. Опять. Савамура нарочно отворачивается перехватить со скамейки бутылку воды, взгляд Сугавары полон сочувствия, но остальные выжидающе посматривают с нетерпением в его сторону, и Цукишима, тщетно оттягивавший неизбежное, сдаётся. На зубах скрипит, он и сам скрипит, гнётся как осина на ветру и трещит по швам, но все же выдавливает на выдохе богомерзкое: – Малыш. И беспомощно топит стыд, утыкаясь глазами в щербатые половицы спортзала. Назвал малышом косую сажень в плечах, вдвое больше его по весу. Ну ёб твою мать. Хината, Тендо и Нишиноя ржут в голосину, утирая слёзы рукавами формы, Семи и Ширабу замирают на мгновение, чтобы тут же взорваться громким хохотом, пока Сугавара борется с предательски расплывающейся улыбкой, а Цутому гневно хмурит брови, как нахохлившийся воробушек. Ещё одна тренерская идея (которая ничуть не лучше той, где постоянно смешивают составы) – фанты с заданиями для проигравшей команды. В основном спортивные и безобидные, но есть и дурацкие, как например, этот: дать детское прозвище соседу слева. Мол, юмор сближает, быстрее сдружитесь, крепче сработаетесь. Цукишима в корне не согласен. Ушиджима, судя по реакции, тоже: по обычно невозмутимому лицу стремительной волною проходит едва уловимая рябь. Губы, дрогнув, остаются плотно сжатыми, не проронив ни слова. Цукишима рад, что после тренировки красный и запыхавшийся – так окружающие не заметят, как стремительно кровь приливает к скулам. Он закусывает щёку изнутри, улетая мыслями в кафельные стены, где без остановки запальчиво шепчет Ушиджиме "малыш", а тот его не жалея сил... – Моя очередь, – отсмеявшись тянет соломинку с наказанием Нишиноя, – помочь с растяжкой тому, кто справа. Ширабу весь подбирается, с подозрением зыркая из-под чёлки, пока обезоруживающе улыбающийся Нишиноя обходит со спины и опускает руки ему на поясницу, весело выдыхая в изгиб шеи: – Скрутка и наклоны. Цукишима завидует. Завидует и покрывается мурашками, стоит представить, как бока властно сжимают большие ладони Ушиджимы, прожигая теплом через тонкую ткань спортивной формы. – Малыш? Ушиджима смотрит насмешливо, и Цукишима не сразу понимает, что адресовано ему. Кому ещё, с другой стороны, в раздевалке они остались только вдвоём: остальные уже умчались на клич Укая обратно в сторону зала за халявными мясными булочками, а Ямагучи ждёт на улице, потому что в помещении жарко, душно, пахнет пóтом и голый по пояс Ушиджима. Дурак ты, Ямагучи, пропускаешь самый смак. – Первое, что приходит в голову при взгляде на меня – малыш? – уточняет Ушиджима, методично протирая шею и подмышки мокрым полотенцем. Душевые на ремонте и приходится уносить липкую испарину домой, но кое-кто любит покрасоваться (Цукишима уже понял) и посветить телом (благо оно ничего так). Не то чтобы кто-то тут был сильно против, скорее очень даже за, накладывайте с горкой, ну вы поняли, пожалуйста, спасибо, итадакимас. Капли воды наперегонки скользят вниз, очерчивают брюшной пресс, по бедренным жилам стекая к резинке спортивных шорт. Цукишима зачарованно следит за перемещением воды по чужому телу, гулко сглатывая набежавшую под язык слюну, но одёргивает себя и поспешно отворачивается, пожимая плечами: – Пирожок? Медвежонок? Бровастик? Крепыш? – Сплошные клише, – в голосе проскальзывают упрёк и заинтересованность. – Вам бы выпало, что сказали? – язвит в ответ Цукишима, осекаясь на полуслове, когда натыкается на пристальный взгляд, медленно и пытливо сканирующий его от макушки до пят. Глаза у Ушиджимы тёмные, почти чёрные, и блестят как-то загадочно. Цукишима замирает, ощущая нарастающую слабость в коленях. Его явно оценивают, взвешивают, измеряют, раскладывают на отдельные плюсы и минусы, и в горле предательски пересыхает, когда низким тембром, от которого в наушниках обычно зумит до мурашек, заключают: – Печенюшка. "Рифмуется с... " – мелькает шальная мысль, но Ушиджима, конечно же, ничего подобного не имел в виду, он в отличие от некоторых, не испорченный. – Тоже не огонь, – Цукишима врёт и не краснеет, потому что, во-первых, краснеть после тренировки дальше уже некуда, а во-вторых, не признаваться же, что ему ещё как нравится и что он совсем другое слово теперь голосом Ушиджимы крутит в голове на повторе. – Эти наказания нелепы. – По-моему забавно. Во всяком случае, со стороны. Сам я еще ни разу не тянул. Это их первый с Ушиджимой разговор, первый вообще и тем более наедине, потому на радостях шпилькой про то, что один из них – невзъебенный и ни разу не проигрывал, в отличие от некоторых – Цукишима давится, но проглатывает, с опасной темы сворачивая: – Мы всё время по разные стороны сетки, а жаль. Хотелось бы сыграть вместе, – как можно более равнодушно выдаёт он. – Нет, – Ушиджима хмурится и с серьёзным видом качает головой, – для нас обоих такая тренировка больше полезна: сильная атака против сильного блока. Однако, чуть поморщившись, добавляет: – Но не в том виде, как сейчас. Цукишима шпильки глотать умеет, но шпаги – нет. – Мои блоки недостаточно хороши? – Они вообще не хороши. Слабы. Плóхи, – Ушиджима говорит ровно, без тени эмоции, а звучит всё равно оскорбительно, – ты не сосредоточен. Отвлекаться во время игры – роскошь, которую с твоим уровнем позволять себе рано. И чья же, интересно знать, вина, что он не может сосредоточиться на волейболе? Цукишима обиженно надувает губы. Одно дело, когда ругаешь себя сам, но совсем другое, когда носом в косяки тыкают другие, да ещё таким будничным тоном, словно делают великое одолжение. – Даже когда хорошо читаешь атаки, блоки выходят слабые, вполсилы. Ты рассеян, – как ни в чём ни бывало продолжает Ушиджима, – это неуважение к команде, которая старается, пока ты мысленно где-то ещё. "Где-то! Сказать, где? И с кем? И чем мы с тобой занимаемся?" – Цукишима от возмущения опускает все кейго, перескакивая с формальных обращений на фамильярный стиль, но в своей голове можно (в своей голове ещё и не такое можно). Ты ж меня так и эдак того-этого, как играть-то нормально после такого, мудила ты, нет?! – Ушиджим-ма...ма... – зловеще цедит Цукишима по пути домой. – ...ма..? - Ямагучи подвисает, в недоумении заламывая брови у переносицы. Мать-его-так-и-эдак, но вслух же не скажешь. – Ммм? – прикинуться дураком верняк: Ямагучи решит, что показалось, а если даже и нет, подумаешь, повторил дважды последний слог, может, у него обсессивное расстройство. О, нет, только не это. Больше всего на свете Цукишима терпеть не может бестолковую суету, неаккуратно торчащие нитки и когда Ямагучи смотрит с укором вот как сейчас. Как смотрят лучшие друзья, по космическим каналам сообщая, что ты последний идиот. Цукишима игнорирует, с достоинством потомственного английского аристократа поправляя очки на переносице. Тем небрежным движением, которым лучших друзей молча шлют на ля минор. Ямагучи пасмурно вздыхает, но тему не развивает. И на том спасибо. ××× – Пора с этим заканчивать, – рычит в мокрый загривок Ушиджима, наваливаясь со спины. – Согласен, – лихорадочно шепчет Цукишима, отрывая руки от стоящего колом члена, чтобы добавить жидкого мыла в ладонь, – П-пошёл вон... Он трясет головой, ныряя под плотный поток душевых струй, каскадом разбивающихся о плечи. Больше никакого Ушиджимы Вакатоши, с его заносчивостью и бесячим превосходством, пристальными взглядами, блестящим от пота телом, таким...таким... – Аргх! Цукишима в отчаянии кусает губу. Кто-нибудь... Ну хоть кто-нибудь... Он перебирает в голове образы, размазывая мыло по стояку. На выручку спешит пожарный из вечернего выпуска новостей, весь перепачканный сажей, с влажными прядями светлой чёлки, прилипшими ко взмокшему под шлемом лбу. Вот он снимает шлем, расстёгивая защитный костюм. Вот улыбается белозубой улыбкой чеширского кота, ярко сияющей на контрасте с сажей, размазанной по щекам. Тянет через голову футболку, обнажая раскаченные грудные мышцы и плоский живот. Дело движется, и Цукишима нетерпеливо скользит пальцами глубже: оглаживает и торопливо разминает расслабленные стенки, потираясь подушечками о чувствительные точки. – Ну, ну, – хмыкает измазанный сажей Ушиджима. Трётся о позвонки на шее переносицей, давит грудью промеж лопаток и чертовски горячо дышит в затылок. Шарит нагло по телу, мажет с пальцев густые чёрные полосы, ладонями уверенно и с нажимом растирает влажную кожу от лобка вверх по рёбрам, попутно прихватывая за соски. Низ живота предательски тяжелеет; руки то и дело сбиваются с темпа, превращая погоню за удовольствием в гонку на выживание. – Я слишком зациклился, – чертыхается Цукишима, с усилием стряхивая наваждение. – Так у тебя уже кто-то есть? – с издёвкой шепчет пожарный в самое ухо, прихватывая губами за край, – развратная шлюшка... – Да... – одобрительно отзывается на фантазию Цукишима, не подтверждая факт наличия кого бы то ни было, но умоляя продолжать вербальную пахабщину. – Нравится быть шлюшкой? – Да! – на волне острого наслаждения его выгибает и потряхивает так, словно не обругали последней блядью, а смачно всыпали ладонью по ягодице. Бёдра дрожат от напряжения; колени уже устали упираться в прохладный кафель, но разрядка близко... – Только не останавливайся... – Шлюшкой - печенюшкой, – смеётся в висок Ушиджима, метко проезжаясь членом по простате. Пальцы сковывает спазмом, высекая из глаз искры. – Мать твою...! – захлёбываясь, в голос воет Цукишима, феерично кончая в хлюпающий кулак, напоследок больно ударившись локтем о держатель для мочалок. – Всегда пожалуйста, – победно ухмыляется Ушиджима, слизывая с ладони вязкую сперму. Цукишима загнано хватает ртом воздух и по молекулам собирается обратно в подобие человека. – Я говорил тебе исчезнуть, – злобно цедит он, натягивая на бёдра полотенце и пинком открывая дверь ванной на выход. Больше месяца изнуряющих тренировок лицом к лицу и нескончаемые дрочки в душевых – это уже не смешно. – Мы оба знаем, тебе лучше не найти, – летит в спину уверенный голос, – – В конце концов. Я – Совершенство.