Darkness & Mistery & Magic

      Мисти очень скучает по голосу Мэтью.       Она не слышала его, наверное, лет пять. И ей страшно до жути. Страшно, что она скоро окончательно забудет его звучание.       Мэтью был настоящим болтуном, хотя и выглядел иногда враждебно настроенным к другим. Ему нравилось просто поговорить, порассуждать, устраивать целые дискуссии даже со взрослыми уже в свои двенадцать. А больше они с сестрой любили устраивать словесные баталии — кто кого переболтает, переспорит, приведет более убедительные аргументы. И Мисти, когда братец в очередной раз выходил победителем, поначалу обижалась — конечно же по-настоящему — но это обычно длилось недолго. Мэтью умел не только убеждать, но и успокаивать, веселить других. А сестру в особенности.       А кукла ничего из этого не могла. Она только по-дурацки скалилась вышитой дружелюбной улыбкой, смотрела на все вокруг своими глазами-пуговицами.       И молчала. И ничего-ничего, никто не мог заставить говорить ее брата в теле этой игрушки. Он просто стал немым. И только богу было известно, что было у него в голове и каково ему было не иметь возможности сказать и слова.              А Мисти…она со временем начала дико скучать по его голосу, по его болтовне. Да, она бесилась с его выходок, сердилась и негодовала с невзначай брошенных им фраз…но все равно любила просто слушать. Просто знать, что где-то этот дурачок мог вешать лапшу другим на уши или горячо рассуждать на взрослые темы. Другие просто смеялись, качали головой, соглашались, оспаривали, а Мисти просто хотелось подойти, обнять и сказать всем гордо: «Это мой брат!».       Вспоминать то, как они ссорились из-за игрушек, будучи детьми, как Мэтью в прямом смысле отобрал у нее ту самую куклу с пуговицами вместо глаз, объясняя это тем, что ему куклы, вообще-то, совсем-совсем не нравятся, ведь он мальчик в конце концов, ему бы с машинками и роботами играть, но эту он хочет забрать себе, было приятно, и разливалось какое-то тепло там, где должно было быть сердце. Вспоминалось также, как он ободрял и дарил ей стремление жить дальше после побоев (а она, дура, никогда не говорила ему того же).       Было и больно. Она понимала, что никогда больше не сможет услышать от него ничего. Ни громкого зова «Мисти!». Ни слова. Ни звука. Совершенно ни-че-го.       Лишь сможет ловить немую тишину, видеть вышитую улыбку на лице и голубые глаза-пуговицы. Мэтью, кстати, не очень любил этот цвет. Его собственные с Мисти глаза имели оттенок свежескошенной травы. И теперь было совсем не понятно, смотрит ли он на тебя или в сторону.       Брат никогда не любил показывать, когда ему было горько или плохо. Избивали — терпел. Что-то давило изнутри и заставляло разреветься — терпел. Ранили словами — отвечал тем же, мысленно проклиная все в душе. Всего лишь раз он не сдержался и в отчаянии сказал Мисти, что ему, по правде, всегда было до ужаса страшно.       Не за себя, за нее. И он просил, молил её держаться хотя бы ради него изо всех сил.       Мисти до сих пор дико скучает по его родному голосу. Раньше она страдала от того, что бывало сложно понять, что же он, черт возьми, чувствовал в данный момент? Какой у него был взгляд? Что бы он сказал? Как можно было ему помочь?       Однако, разве они не брат и сестра?       Она уже научилась определять его состояние — и никакая вечная улыбка из ниток, никакие глаза-пуговицы, никакое отсутствие слов теперь ей не мешало.       И когда его набитые ватой ладони крепко вцепляются в ее одежду, боясь отпустить, когда она кладет голову на его затылок и обвивает шею пластмассовыми руками — тоже страшновато, что он куда-то исчезнет — то она знает, что внутри он безрадостно рыдает из-за своей неспособности сказать сестре хоть что-то. И, хотя на милом лице Мисти лишь скорбящая гримаса, ее душа также плачет с Мэтью в унисон.       И также зная, что она никогда более не услышит от него ни слова, Мисти говорит: — Все будет в порядке, не беспокойся насчёт этого. Неужели ты думаешь, что я перестану любить тебя? Глупый, просто будь собой и живи для меня. Вместе мы справимся.       Она целует брата в лоб.       Мэтью молчит.       А Мисти кажется, что в ее голове пронеслось тихое призрачное: «Спасибо, сестра…»