Мой господин

- Петра. – Твердо произнес он, выискивая на лице признаки возвращения разума. – Ты меня расстраиваешь. Немедленно приди в себя.       Наверное, полностью осознать что-же она такое, Тони смог только сейчас. Все произнесенные Мэй Паркер слова на фоне того, что он сейчас видел, просто меркли, не отражая реальности.       Животное, перед ним стоял зверь в человеческом обличье, и не было в его жизни еще ни одной персоны, что смогла бы выразить это слово в таком полном объеме. Даже пресловутый Халк на пике своего бешенства, и то не вселял такой жути.       И тем ужаснее было наблюдать, как, повинуясь его приказу, чудовище уходит на задний план, выпуская человеческий разум. Жутко и неправильно, своими глазами наблюдать весь результат многолетней работы ублюдка Паркера, превратившего живое существо, человека, в ЭТО.       Слова. Все что было раньше – просто слова. Их можно услышать, попытаться принять, вообразить, но каков шанс, что фантазия в твоей голове будет соответствовать реальности? Что встретившись глазами со своей девочкой, ты готов будешь встретить Ничто, поселившееся в ее глазах?       Пару минут назад Тони был уверен, что он смог осознать и принять чем же на самом деле является Петра. Наблюдая за тем, как зверь уходит на глубину сознания, а в глазах все равно находится Пустота, он начал в этом сомневаться. - Слушаю Вас, Господин.       Право слово, лучше бы она молчала. Сухой, надтреснутый голос, явно сорванный, как после долгих криков, или, что вероятнее, долгого звериного рычания, наждаком прошелся по его ушам и сердцу. Видеть и слышать это не было никакого желания, а из глубины души поднималась волна непонятного отвращения. К кому или чему, непонятно, но сейчас, вот прямо сейчас, он резко захотел оказаться где-нибудь в другом месте.       Наверное, он не удержал лица или еще как-то выразил свое недовольство, но ребенок разительно и текуче изменился. Звериная поза сменилась милой застенчивостью; равнодушие в глазах сменилось коктейлем страха и вины, а еще смущения; щечки окрасил румянец… И вот перед ним уже не неведомый голем, а привычный ребенок, из голоса которого уже исчезла хрипотца: - Простите, мистер Старк.       Это не выглядело, словно щелкнула картинка, и кадр сменился - она плавно перетекла в новый образ, который уже был знаком и которые его устраивал, и осознавать это на реальном примере было чертовски страшно. Вот перед ним его девочка, его Петра, которой невозможно не верить, но он уже знает, что это не правда. Что он уже видел истину, осознал, но принять…не смог. - По… - Ему пришлось прокашляться, чтобы убрать скованность в горле. – Поехали на Базу, ребенок.       И даже для собственного уха его голос прозвучал излишне сухо.       В карих глазах плеснула тревога, мордашка, что раньше вызывала только умиление, теперь вызывала только желание поморщиться и отвернуться, чтобы не видеть этой лжи.       По ее лицу будто волна прошла. Интересно, насколько же она его чувствует, что улавливает так тонко его чувства. Подросток с ее лица и тела исчез, оставив неполноценную версию объединенной бесстрастности Наташи и нечеловечности Вижена. Так его устраивало больше.       Он направился прочь из ангара, на улицу, на свободу, прочь из этого душного и больного здания. В мгновение ока он решил, что выкупит эту развалюху и снесет к чертям, чтобы ни один кирпичик не напоминал о тем бешенстве, что выплеснулось на эти стены. Чтобы не осталось ни одного материального упоминания.       Где-то в глубине его души ревел ребенок, и требовал вернуть все назад, вернуть к тому моменту, когда он еще не знал правды. Этот ребенок обвинял всех в разрушении своей реальности. Мэй – не научившуюся следить за своими словами, Петру – позволившую своей ярости и чувству собственности нарушить хрупкое равновесие, а еще – эгоистично побуждал высказать свое недовольство девчонке. Высказать, что она не имела права срываться и доводить до того, что он узнал.       И только понимание того, что все же он здесь взрослый человек, и не вместно ему срываться на больном ребенке останавливало от этого. И страх. Очень много страха, ведь он просто не представлял, как может поступить этот поломанный человечек, когда поймет, что ей недовольны.       О том, что Паучок все же идет за ним говорил только маркер на его экране. В первые мгновения, когда он только отвернулся, еще слышался шорох расползающегося по телу костюма, а потом от нее не донеслось больше ни звука. Держалась строго за ним, интуитивно угадывая его желание не видеть и не слышать ее. И все же, немного абсурдно, не было никаких сомнений, что он может доверить ей свою спину.       Он взлетел, держась чуть выше крыш. Она двигалась немного позади, не попадая в поле прямой видимости. Достигнув конца промышленной зоны, Тони приостановился, дождавшись девчонку и подхватив ее на руки, потому что напрямик отсюда до Базы будет ближе, чем двигаясь через город.       Она сидела у него на руках молча, немного сжавшись и прижав подбородок к груди. В другой момент Старк ее даже пожалел бы, если бы не видел ее состояние на своих мониторах. Стыд, боль, грусть, раскаяние – все это вызывает изменение ритма пульса, уровня гормонов и еще чертовой тучи показателей, он же словно нес пустое тело, чей разум находится вне – будто в коме. Никаких реакций.       Так не бывает, черт побери!       Поддаваясь вспышке злости, он сжал руки и пальцы сильнее, вжимая тело на своих руках в металл брони и впиваясь железными пальцами в ребра. Чтобы пискнула, чтобы ойкнула, чтобы хоть как-то показала, что она живой человек и может чувствовать! По экрану побежало: Микротрещина ребра, ушиб левой части грудины, прогнозируемое заживление через два часа. И ни одного звука, только тихое: - Простите, мистер Старк.       Тони в ужасе разжал пальцы, осознавая, что натворил. Судорожно ослабил хватку, опасаясь сильно шевелиться, чтобы не потревожить и не причинить еще большую боль. Кинулся извиняться, но эмоции сдавили горло, и получилось лишь жалкое: - Петра, я… - Все в порядке, мистер Старк. - Тони. - Что? – Хоть какая-то польза это этого ее полного подчинения. Теперь можно добиться прекращения этого раздражающего мистер-старканья. А потому он твердо повторил, вкладывая в интонацию приказ. - Тони. - Хорошо, Тони.       В груди разлилось злое удовлетворение. Сердце споткнулось, купаясь в наслаждении – слышать свое имя из ее уст. Сколько раз перед сном, кончая от ее голоса, он хотел слышать имя. Чертово имя, которого так недоставало. И какой ценой все же получил.       Эмоции скакали по противоположностям, то заходясь довольством, то окунаясь в злобу. Это выматывало, напрягало, думать рационально не получалось, и с того еще больше начинал беситься. Это не та область, где он мог свободно и не бахвалясь называть себя гением и унижать ничтожеств, что пыжатся, стараясь чего-то достичь. Ему как никогда требовалась помощь, а обратиться с тем и не к кому. Посвящать в жизнь его Петры кого-то постороннего? Нет уж, увольте.       База перед глазами появилась как-то внезапно. Приземлившись на крышу, аккуратно поставил девчонку на ноги, и не оборачиваясь направился ко входу, не сомневаясь, что она следует за ним. Шлем убрался, костюм свернулся, оставляя на нам только спортивные штаны. Ему уже давным-давно все равно, во что он одет под костюмом.       Спальня? Гостиная? Кухня? Где им расположиться, чтобы наконец поговорить и не встретить любопытные лишние личности? В конце концов время уже четвёртый час ночи, можно и в гостиной.       Было чувство, что он шел словно на казнь. Свою или чужую он не знал, но гнетущая атмосфера давила на плечи. Мелькнула и осталась мысль, что все-таки он здесь господин, а значит решить – ему. Жутко. Всю жизнь он нес ответственность только за себя, даже хомячка не было, а теперь от его решений зависит чужая жизнь. Так полно зависит, как не должна ни одна. Не правильно, аморально, и даже отвратительно, но после того, что он слышал и видел своими глазами – никуда не деться.       Его как будто в угол загнали, навесили, навязали чужую душу и разум, и огромным усилием воли он сдерживался, опасаясь вот так сразу рвать эти связи. Он уже увидел, оценил как она зависима, как нуждается в нем, и он боялся. Боялся реакций.       Сейчас казалось, что раз за разом спасать мир и решать проблемы с сопутствующим ущербом несравнимо легче, чем быть господином изломанной Петры Паркер. Все эти смерти, боли и разрушения где-то там, за порогом, на безликих листах отчетов, а она здесь – перед глазами и в его непосредственной жизни.       Он не хотел. Честно. Он не настолько сильный, чтобы тянуть эту ношу. Это ведь будет просто? Приказать жить как все, обычной жизнью, без него.       И сломать все. И сломаться.       По прошествии этих месяцев он уже не сможет без нее. Она в его душе, она в его сердце, легких, разуме. Его спокойствие - ее голос. Его сосредоточенность – ее смех. Лживый, фальшивый.       Подобранный специально для него.       Он позволил себе то, что не позволял уже много лет. Усесться в кресло и поджать ноги, прижимая колени к груди и обхватывая их руками. Перед кем скрывать свою слабость? Перед той, что видит его насквозь?       Петра грациозно опустилась напротив. В ее глазах светилась легкая настороженность. Грудь распер горький ироничный смех. - Вот это, в твоих глазах, оно настоящее? – Не совсем тот вопрос, с которого хотелось бы начать, а в-принципе, какая разница? – Только правду!       На мгновение уголок ее губ дернулся, словно в улыбке. Она еще и улыбаться способна? Или это то, что ему сейчас хотелось увидеть? Кажется, он уже начал путаться, что из этого ложь. Ее поступки, или то, что он хочет в ней видеть. - Я знаю, как должна выглядеть неуверенность, это то, что в такой ситуации должна чувствовать. Но я не знаю, как это должно чувствоваться. И если то, что сейчас чувствую, это оно и есть, то да. Оно настоящее.       Как, твою мать, этому можно не верить? И он верил, а в следующее мгновение уже нет. Скакал с мнения на мнение, ведь выглядит как правда, но он же знает, что ложь. А потом вспоминается: «она выполнит любой приказ», и ведь он приказал говорить правду. Значит это правда. Но он уже настолько сроднился с мыслью, что все это было ложью, что верить – больно.       Больно понимать, как он ошибся. Как все ошиблись. Нет, она не не умеет чувствовать. Умеет. Просто не знает – что. Если что-то плавает как утка, крякает как утка, так может это и есть утка? Если она показывает что-то, живет этим чем-то, так может она и чувствует это? - Тони, мне жаль, что так получилось… - Правду!!! – Заорал он, потому что вот это «мне жаль» звучало как самая громкая ложь в его жизни. - Планировалось донести информацию в щадящем режиме, при котором переход в подчинение прошел бы по наиболее мягкому сценарию для обоих.       Ее голос будто потерял все краски, но все же немного подрагивал, выдавая подспудное волнение. Она выпрямилась, села ровно, словно палку проглотила, после его окрика, высоко задрав подбородок, но пальцы вцепились в подлокотники, которые смялись, как восковые. Она выдавала правду: голосом, позой, микрореакциями, которые он отслеживал широко раскрытыми глазами. - Контроль над естественными реакциями за время проживания с миссис Мэй Паркер был ослаблен, принятая модель поведения под нового Господина смешались с ними, что привело к конфликту желаний и критической ошибке, в результате которых императивы и естественные влюбленность и ревность смешались и привели к потере разумом ведущей роли. По данным медицинских справочников состояние можно было охарактеризовать как истерику и нервный срыв. Количество малопривычных гормонов превысило уровень контролируемых и разум не справился.       Простите, что? Так странно наблюдать за ней сейчас. На Тони снизошло какое-то божественное и непробиваемое спокойствие. И из-под этой пелены он видел, как мелко ее потряхивает, как подергиваются мышцы на лице, улавливал переливы голоса, и верил. Верил, что вот это – правда вся, как она есть.       Человек, который чувствует, но не знает, что. Не научили, не поняла, не умеет и не знает – как это. И все что остается – пользоваться и цепляться хотя бы за то, что есть. Имитацию. - То есть, ты психанула?       Она моргнула, вываливаясь из своего своеобразного транса и пару секунд осмысливала его реплику. Нахмурила брови, примеривая слово к своему поведению и реакциям, и находя его правильным и удивительным. Медленно кивнула, подтверждая: - Похоже, что да.        «Вот оно что…» - хотелось задумчиво протянуть, но он не стал. Понимание пришло одномоментно, а вместе с ним и решение, которое он должен был принять.       Невозможно вытравить из человека чувства. Нельзя сделать из него андроида. Это всё ложь, маска…или даже нора, в которую человек прячется, спасая себя от ужаса и боли. Вся разница лишь в том, что взрослый человек это осознает. А вот ребенок… Ребенок забился в скорлупу, которая могла бы его спасти, но не понял этого. Сжался, свернулся до размеров горошины, запер себя…и потерялся. А потом стал принимать оставшееся пустое место за себя.       Она есть. Она жива. Она почти нашла себя и скоро должна уже начать разворачиваться, выбираясь из своего убежища. Воспитанные реакции уже не основа, уже всего лишь маски, за которые цепляются агонизирующие привычки. Перепутье, с которого уже сделан шаг к исцелению, просто не поняла еще этого. Но поймет.       А ему нужно лишь только подтолкнуть. Отпустить. Направить вперед, не давая больше оглядываться назад.       И для этого – уйти. Убрать себя из ее жизни, напоминание, участие, вмешательство. Оставить ее любящим родным, которые смогли, не смотря на все их сомнения, сделать для нее самое важное – спасти. И сделать для нее все, что только может. - Я запрещаю тебе ходить на занятия к твоему мастеру. - Поняла. - Ты должна жить. Ты должны быть, расти, исцеляться и стать в конце концов здоровым нормальным человеком.       Первые признаки паники отразились не ее лице. Она уже поняла, что он собирается сделать, но отрицание слишком сильно. Оно внутри нее не хочет. Не хочет уходить. Не хочет погибать. Истошно орет, заглушая истинные чувства, не хочет отдавать ее свободу в ее руки. - Ты вернешься к своей тете. И больше я не твой господин. Лишь ты! - Нет…       Ее трясло. Ее так трусило, что было слышно чечетку, что отбивали ножки кресла по полу. Подлокотники хрустнули под ее пальцами, раскалываясь на щепки. По лицу текли слезы безостановочным ручьем, а глаза выдавали всю боль и страх, что испытывала ее душа. Страх одиночества. Боязнь не справиться со своей жизнью самостоятельно. Ведь это так просто – переложить ответственность за себя на другого. Неуверенность. Опаска. Столько эмоций, что смотреть в ее глаза было физически больно. - Нет… Пожалуйста, Тони… Мистер Старк, не надо…       Тони сглотнул. Как-будто ему здесь сейчас легко. Но это будет правильно. Ни одно живое разумное существо не должно так жить. Он не хотел для нее, для своей девочки, такой жизни. А потому это решение правильно. - Прекрати, Петра. Я все сказал.       Рубленые слова, с трудом продиравшиеся через горло, были наконец сказаны. Тони отвернулся, наблюдая краем глаза, как его Паучок встает с кресла, и сгорбившись уходит.       Ей сейчас это нужно. И ему нужно. Отпустить. Костюм на ней, Пятница уже внесла изменения в Карен, сделав жучок доступным для ее программ, и в эту ночь они уже не смогут ее потерять. Пусть идет.       Звякнул лифт, раскрывая свои двери, и Петра зашла внутрь, разворачиваясь к нему лицом и кидая на него последний тоскливый взгляд. Он поймал его, не став трусливо отворачивать лицо во время ее прощания, но сердце сжалось.       Двери закрылись, скрывая девушку из его вида, а сжавшееся сердце прострелило болью. Ее больше нет.       Он идиот, сам выкинул единственного нужного человека из своей жизни. Гребанное самопожертвование, привычка укладывать себя на алтарь чужого счастья. Она сможет жить и жить счастливо, а он сам?       Как он сможет пережить хотя бы эту ночь, когда уже хочется вырвать сердце из груди, чтобы не чувствовать этой боли, этого всепоглощающего одиночества; вцепиться в волосы, пытаясь болью физической заглушить душевную. Она – его мир.       Он сам себе недавно признался, что милый Паучок стала единственной опорой в его мире. Больше не будет звонков, не будет улыбок, не будет тихонько оставленных тарелок с перекусом и чашкой крепкого кофе на краю стола в мастерской. Больше не будет молчаливой поддержки, не будет сил подниматься и что-то делать, когда ее нет рядом. Когда она больше не принадлежит ему.       Не будет ее в Мстителях, не будет подвигов, не будет счастливого «У меня получилось!». Он не сможет сказать: «Ты молодец» и гордо приобнять ее за плечи, хвастаясь своей девочкой перед народом. Не будет ее тепла, не сможет отогреться и вздохнуть спокойно. Не сможет уснуть без кошмаров.       Не сможет жить, смеяться, любить. Её.       Её ему хочется любить. Её ему хочется целовать. Её хочет видеть каждый день и каждое мгновение рядом с собой. В её шелковистые волосы хочет запускать свою большую ладонь. Её хочет уложить на свою кровать и слушать, вкушать её довольные стоны. Он хочет иметь её. В своем распоряжении, в своем доступе, в прямом смысле слова и во всех остальных, какие только можно придумать.       Хоть раз побыть эгоистом. - Пятница. - Да, босс? - Верни ее!