Я слишком долго терпел

      Ранее я думал, что невозможность иметь детей — это какое-то проклятие… Но теперь я понимаю, что это меня сверху оберегали…       Начнём с того, что Николас и до этого не был божьим одуванчиком, и постоянный приём гормонов только усугублял ситуацию. Но беременность сделала из него настоящего монстра.       А ещё лучше сказать — Годзиллу.       Мало того, что он ест всё подряд, не задумываясь о порядке и вкусе блюд, так он ещё и разрушает всё на своём пути. Его редко можно увидеть спокойным. Обычно он куда-то бегает, ему что-то надо сделать или наорать на кого. Никогда не видел Николаса таким злым, да ещё и так долго… Практически вся его беременность сопровождалась злыми взглядами, жестокими словами и недовольством на чём свет стоит. Он ненавидел всё и всех. Даже меня.       Хотя нет. Меня он ненавидел особенно. Я даже подумывал создать список того, что именно его бесит во мне: — как я разговариваю — шумно дышу — громко хожу — пережёвываю пищу — отвечаю на его звонки — не отвечаю на его звонки — приношу слишком много еды — не приношу именно то, что он хочет (Внимание! Хотеть он может копчённую скумбрию и сырую свеклу! А один раз он даже захотел поесть пасту «Дракоша Дино» со вкусом клубники, как в детстве…)       Нет, мне не сложно что-то изменить в себе, чтобы сделать жизнь моего омеги комфортнее, но не каждые же пять минут! Короче, я хочу забыть эти семь месяцев, что мой Годзилла… омега вынашивал наших детей.       Так я думал…       Как же я ошибался…       За неделю до родов произошёл пик вселенского раздражения. Сверкали молнии. Крик раздавался по любому поводу. Здания крушились и машины прессовались. Вернее, ломалось и билось просто всё, до чего Николас мог дотянуться. А до чего не мог, он брал швабру и доставлял в радиус своего доступа. Разгулялся он как мог. Благо детские комнаты не трогал. А даже если бы и начал, то я не смог бы его остановить. Каждый раз, когда я пытался заговорить с ним или успокоить, я чувствовал себя побитой собакой, что спешит сбежать куда подальше. Нет, я, конечно, знал, что Ник красноречив, особенно, когда обзывался. Но весь его потенциал раскрылся именно во время беременности. Было ощущение, что я жил с сапожником во времена бубонной чумы.       Я ждал роды с нетерпением… Ага… Первые десять минут я не мог даже попу опустить на место. После чего я неожиданно для себя начал курить. Хотелось даже бахнуть чего покрепче, для храбрости. Правда, в больнице мне предложили только нюхнуть нашатырь или пожевать лёд… Очень смешно.       И вот, когда я более-менее успокоился и признал, что ничем не могу помочь, кроме как подождать, тогда настал настоящий пиздец. Пришли братья Ника. И даже его папа. И всё началось по-новой. Паника передавалась цепной реакцией, даже люди, проходившие мимо, заражались этим и подбадривали нас…       Казалось, что этот неугомонный гогот невозможно перекрыть даже сигнализацией. Но и тут я опять ошибся. Раздался уже такой привычный для ушей рёв, бьющий не только стёкла, но и нервную систему… Орал мой Годзилла… А дальше, как в тумане.       Отдалённые голоса и переменные толчки. Какие-то вспышки. А потом резкий запах, то пронзил мои лёгкие и отрезвил мой мозг. Всё-таки впихнули свой нашатырь. — Наконец-то очухались. Тут только Вас и ждут, — сказал медбрат, проверяя моё состояние. — Что? Что происходит? — Вы свалились от переутомления. Разумеется, у Вас же такой стресс. Это было ожидаемо. Правда, мы не сразу даже заметили это, потому что Вы были в окружении многих людей. — А Николас? Что с Николасом? — Вы не пропустили ничего важного. Вернее, ничего ещё не закончилось. — …сколько времени прошло? — Уже три часа. Не волнуйтесь, это нормально даже для одинарных родов. А у вас тройня, так что, разумеется, роды немного задержатся. — …как Николас? — Он держится. Отказывается от кесарева. Говорит, что всё выдержит и сам справится. — А кесарево нужно? — В принципе, нет. Сейчас ситуация стабильна, роды протекают медленно, но верно. Хотя, мне кажется, что врачи предлагают ему кесарево, чтобы быстрее покинуть палату. Они более не могут оставаться там и выслушивать критику в свой адрес. От таких ругательств уши вянут. Когда доктор узнал, что Вы упали в обморок, он даже вам позавидовал. Но после лишь посочувствовал… Всё-таки вы вместе живёте и каждый день такое слышите… — …мда. Не хочется признавать, но это правда. — Не волнуйтесь. Я подозреваю, что Вы настрадались, но скоро всё изменится. Агрессия — частое явление при беременности. А тут ещё тройня. — Ага. Я знаю. Мне уже не раз это объясняли. — …хотите пройти к господину Николасу? — …А так можно? — Да. Правда, об этом надо договариваться заранее. Но роды могут продлиться ещё минимум часов девять, так что, возможно, Ваше присутствие лишь поможет омеге. — Да? Мне кажется, что он только ещё больше разозлится. — Господин де Лавере, Николас будет очень рад, даже если он будет кричать и крыть Вас матом. На самом деле он будет счастлив, что самый дорогой человек в его жизни находится вместе с ним в такой тяжёлый момент. — …наверное. Да. Если бы Николас был прежним, он был бы счастлив. — Николас прежний. Просто ситуация не совсем обычная. Уверен, Вы пожалеете позже, если не будете с ним сейчас. Николас бы тоже пожалел, если бы не поехал к Вам в Америку в тот день. — …откуда Вы знаете об этом? — Я помогал ему купить билеты сразу после того, как сообщил ему о результате УЗИ. — Вы… Вы тот доктор. — Мир тесен. А теперь поднимайтесь. Вам надо привести себя в порядок. — Хорошо.       Уже через полчаса я стоял возле двери, из-за которой доносятся тихие стоны и пиканье аппаратуры. — Заходите? — …да, — тихо ответил я, облачённый в белый халат, перчатки, бахилы и шапочку для душа, — ладно, она просто похожа на душевую, и я понимаю, что она важный атрибут, — и толкнул дверь.       За дверью было так светло, что меня ослепило с непривычки. После, когда глаза привыкли, они хаотично забегали по лицам присутствующих, пока не наткнулись на красное, изнеможённое и усталое лицо моего омеги. Его глаза были закрыты, а губы плотно сжаты, но при этом всём его выражение передавало боль, которую он сейчас испытывает. — Ник. Николас. — Что? Что ты тут делаешь? — спросил он, когда его взгляд более-менее сфокусировался на мне. — Я пришёл к тебе, — я взял его за руку и поцеловал костяшки. — Ну ты и дурак. У тебя в голове сплошная кукуруза, раз ты пришёл сюда. — А при чём здесь кукуруза? — При том, что здесь очень жарко. А мне как раз захотелось попкорна. — Ха-ха. Значит ты рад, что я пришёл? — Я-то рад, а вот твоё задорное настроение скоро угаснет, — с кривой улыбкой ответил он. — Это ещё почему? — Потому что я наконец чувствую, что сейчас рожу!       Его пальцы обхватили мою кисть и сжали в мёртвой хватке. Раздался ещё один крик, после чего началась суета. Все заходили туда-сюда: что-то проверяли, приносили полотенца и меняли воду. Казалось, что всё вокруг происходило в замедленной съёмке. Прямо как тогда, в аэропорту. Спешка других людей казалось бессмысленной. И я чувствовал, что наоборот хочу продлить этот момент, пока мой омега крепко держит меня за руку и смотрит только на меня.       Раздался детский плач. Мы одновременно повернули головы, после чего увидели маленького младенца на руках доктора. Кто-то начал приподнимать меня за подмышки, после дали ножницы в руки и примерно объяснили, как отрезать пуповину. Я делал это, словно в прострации, не понимая ничего. *ЩЁЛК*       Я чувствовал, что теряю сознание, но меня упорно продолжали удерживать со спины. Раздался ещё один крик. Я рефлекторно посмотрел на Николаса, но его рот был закрыт, тогда я уже перевёл взгляд на доктора, что держал в руках ещё одного ребёнка.       «Ну точно сынок Годзиллы»       Вот, о чём я думал, пока перерезал вторую пуповину. Ведь их голоса были так похожи.       Затем я ощутил, что у меня забрали ножницы и снова подвели к голове Николаса. — Ну, как они? — …я, конечно, не доктор, но, кажется, они прелестны. — Тебе кажется? — Нет. Я имею в виду, что они чудесны. Просто я пока ещё ничего не осознал. Я даже не понял ещё толком ничего. Видел глазком одного, потом второго. А затем их унесли. — Господи, как хорошо, что они тебя не видели, а то бы сразу убежали. Ты же бледный, как смерть! А-ха-ха-ха-ха. — Ну уж прости. Не каждый день пуповины перерезаю. — А я не каждый день тройню рожаю, но выгляжу и то получше тебя. — С чего это ты взял, что выглядишь лучше меня? — Потому что… Ха-ха-ха… Потому что у тебя на голове бардак и глаза красные, будто ты с бодуна проснулся! Председатель во всей красе. — А если бы твои клиенты увидели тебя, они бы разбежались в разные стороны. — Ой, какое счастье-то было бы. Тишина и покой. И ты бы убежал? — Вообще-то, я прямо сейчас на тебя гляжу и, как ты мог заметить, я всё ещё здесь. — Эх, как хорошо, когда муж слепой. Можно не краситься. — Эй. Мне всего тридцать пять. И я всё прекрасно вижу. И тебя, кстати, тоже. — Нашёл, чем гордиться. В тридцать пять зрение хорошее… Бла-бла-бла. Лучше бы гордился, что у тебя три сына к тридцати пяти годам. — Так я и горжусь. И собой, и тобой. И если будет возможность, я бы и десять завёл к сорока годам. — Ага. А рожать их ты будешь? Детолюб недоделанный. Я на тебя посмотрю, как ты будешь подгузники всем десятерым менять и спать их укладывать. — Опять двадцать пять. Снова ты эту тему с подгузниками поднял. Да не так это и страшно! Я же на манекене пробовал и справился! Всё нормально будет. Подгузники — это не такая большая проблема. — Ага. Это ты сейчас так говоришь. А потом начнётся… — Я, конечно, извиняюсь, — прервал нас доктор, — но мы прямо в середине процесса деторождения, не могли бы вы не отвлекаться и продолжить тужиться? — …да, конечно, извините.       Мы немного похихикали с этой ситуации и продолжили. Ну, как, «мы»… Николас снова начал тужиться и дышать, как его учили, а я так и остался стоять рядом, как бесполезный придурок. Но зато я остался… Хоть в обморок не грохнулся, хотя чувствовал его скорейшее приближение уже несколько раз.       Довольно долгое время ничего не происходило. Но от этого легче не стало. Было какое-то странное предчувствие чего-то надвигающегося. Необратимого. Ужасного.       И это «что-то» не заставило себя ждать.       Словесный понос начал литься изо рта Ника, который ещё недавно шутил и улыбался, а теперь проклинал всё и вся, на чём свет стоит. Медбрат, который стоял рядом с ним, получил жестокую трёпку, так как достал его больше всего. Он постоянно напоминал, что нужно тужиться и дышать, тужиться и дышать… Даже мне это уже надоело, а Николасу и подавно, вот он и не сдержался.       Если коротко, очень коротко, то медбратом у нас был ачешуелая болотная кикимора, что сбежала из лесу и примчалась в город для покорения мира. Вот только миром для него оказался унитаз, куда Николас обещал его спустить, если он откроет свой рот хоть ещё раз…       И это я ещё мягко описал, опуская нецензурную лексику и необычайные словосочетания, от которых уши вянут. Разумеется, другим тоже досталось, даже я свою порцию негатива получил. Но тут всё обошлось, скорее, воспоминаниями того, что я не принёс ему мороженое со вкусом грейпфрута, не дал пожевать салфетку, которая, по его мнению, должна была быть очень вкусной, и не давал ему сидеть на холодном полу. Да, каюсь, я поднимал его на руки, после чего нёс на диван, если замечал, что он сидит на полу. Его это сильно раздражало, потому и ссорились частенько. Но теперь, когда я слушаю все эти жалобы и закидоны, я понимаю, насколько он мне дорог. И что ему тоже было тяжело всё это время… А ещё я понял, что в нашей семье пополнение наступит ещё не скоро… Жизнь дороже… — …кашалот необразованный. Красножопые макаки в докторских халатах! Обосравшийся моллюск и то лучше работу сделает! Да вы… — Николас, — ласково позвал я его, после чего поцеловал в висок. — …что? — Ты лучше думай о том, что ты в середине родов, а не вспоминай особенности каждого животного, приставляя их к своему неординарному сарказму. — …когда я встану, тебе будет *опа. — Это я и без тебя знаю. А теперь давай закончим то, ради чего мы сюда пришли. — …хорошо.       Шёпот со стороны: «Я отдам всю свою премию тому доктору, кто предложил позвать сюда этого альфу… Если бы я ещё хоть раз услышал о том, как рожает утконос, я бы бросил эту работу…»       И снова моменты ожидания. В этот раз я решил говорить с Николасом о разном, стараясь отвлечь его, чтобы он не взорвался, как в прошлый раз. Палата значительно оживилась, и атмосфера стала легче. Лишь резкие вскрики Николаса прерывали секунды спокойствия.       И вот в какой-то момент Ник снова начал кричать, не сдерживая себя. Выгибая спину и сжимая мою руку до хруста костей, он продолжал реветь, как разбушевавшийся монстр в агонии. Я лишь вытирал капли пота с его лба, желая хоть как-то облегчить его страдания. Рёв прекратился, а за ним последовал детский плач. — Ещё не всё. Продолжайте тужиться, — скомандовал врач. — Сам бы попробовал тужиться на протяжении семи часов, я бы на тебя посмотрел тогда! Осёл непроходимый! Да чтоб у тебя очко… — Николас! — снова прервал его я. — Не надо. Просто сделай, как он говорит. А когда всё закончится, скажешь всё, что ты о них думаешь, хорошо? — …идите вы все к чёрту…       Через пару минут всё закончилось. Я на негнущихся ногах подошёл к нашему последнему ребёнку и перерезал его пуповину, доказывая себе и всем, что всё закончилось. После чего по стеночке сполз на пол, осознавая всё то, что я только что пережил. Акушер сел напротив меня, а другой персонал лениво заходил вокруг, убирая последствия. — Можно я теперь скажу? — послышался голос Николаса.       «Да будто тебя кто-то сможет остановить» — раздалось в головах у многих. Но все лишь пробубнили что-то невнятное, типа «ага». — Спасибо вам большое. Спасибо. И простите за всё, что я наговорил. Я не со зла. Я и половины сказанного не помню. Но спасибо, что остались со мной и продолжали работать вне зависимости от грубости моих слов. Спасибо вам всем!       Я сердцем чувствовал, что из глаз моего омеги текли слёзы. И хотя я считал, что более не имею и толики сил, я приподнялся и на коленях пополз к нему, после чего опустил свою голову рядом с его. — А мне ты ничего сказать не хочешь? — Прямо сейчас я готов сказать тебе всё, что угодно. Но, пожалуй скажу, что варианты твоих имён для детей не были такими плохими. Они мне нравятся. Особенно Дориан. Хотя тогда оно меня бесило… Но тогда меня всё бесило… — Это уж точно. — Мне, конечно, очень стыдно, но я, пожалуй, скажу это сейчас. Твой питательный смузи был самой отвратной вещью в моей жизни. — Что? Тебе же он нравился! — Нет. Ни разу. Но ты чертовски загорелся идеей, что это будет полезно для детей и меня, потому я его пил. Но это та ещё отрава, — он рассмеялся. — Я признателен, что ты честен со мной, но я не это хотел услышать. — Райан. Я могу тысячу раз говорить тебе слова любви, но именно такие моменты запоминаются сильнее, чем всякие признания и подарки. — Просто скажи, что ты стесняешься, потому что здесь много народу. — Нет. — Да, стесняешься. — Нет, ни капельки. — А я говорю, что да. Тебе стыдно говорить это при других. — Мать твою! Райан! — он привстал на локти, после чего притянул меня за горловину халата и поцеловал в губы так, как только делал до своей беременности. — Я не стесняюсь сказать, что я люблю этого альфу, всем ясно?! — Николас, тебя уже давно никто не слышит. Они ушли ещё минуты две назад, — рассказал ему правду. — …Ты!.. Ты! — Ага. Я тоже тебя люблю. И эту твою скромность тоже.       Я аккуратно положил свою руку на его щёку, после чего заправил волосы за ушко и нежно поцеловал в лоб. — Люблю тебя такого, какой ты есть: с закидонами и волнами агрессии, невозмутимостью и упорством, неприсущей другим силой и необычайной для омег нежностью.       Слёзы снова хлынули из глаз Ника. Он положил свою руку на мою, переплетая наши пальцы, после чего поцеловал мою ладонь. — Ну вот, теперь ты не сможешь сказать, что так просто забудешь мои слова любви, — я всё-таки решил подколоть его. — …Райан. Катись к чёрту. Ты, между прочим, тоже редко говорил, что любишь меня, так что нечего все бочки на меня гнать, мол, я тебе не признавался! — Зато я каждое утро пью твой капучино, который остаётся всё таким же отвратным, сколько бы сахара я в него не добавлял. — Какой ещё капучино? Я тебе чёрный кофе каждое утро варю! — …мда… Всё у нас ещё впереди. Но я надеюсь, что теперь я буду с утра пить капучино. — Первым делом с утра ты будешь пить детское молоко и менять подгузники! Капучино он захотел. Лично я свой попкорн так и не увидел. — А ты хотел, чтобы я его в родильную палату принёс? — А мог бы, между прочим! Я же сказал, что хочу его. *Продолжающийся разговор и тихо закрывающаяся дверь* — Ну, думаю, что пока их можно оставить наедине, — сказал один врач, держа малютку в руках. Это был альфа. — Да. Потом у них уже не будет времени, чтобы поговорить, — подтвердил второй, со вторым альфой на руках, точной копией первого. — Это точно. Веселье им обеспечено на долгие годы вперед, — согласился третий, что в своих руках легонько покачивал крохотного омегу, который не был похож на двух старших братьев, но его хмурый лоб уже давал понять, что из него вырастет волевой мужчина, за которого будут сражаться многие альфы.