***
Всю дорогу обратно Чонгука разрывает от злости и обиды на весь этот грёбаный мир. Дышать сложно то ли от слишком горячего воздуха, спёртого в грудной клетке, то ли от достаточного количества пропущенных ударов под ребро. Альфа ещё ни разу в жизни не сталкивался с подобными особями. Заочно — да, знал, что за пределами родных краёв его ожидает отнюдь не радужный и приветливый мир, что, заходя на территорию бледнолицых, ждать радушия не следует. Чонгук знал, что будет тяжело, мысленно себя несколько дней готовил, и сейчас, приближаясь на коне к месту временного, как он сам решил, обитания, про себя вновь проговаривает: «всё наладится, просто я не привык ещё». Слазить с жеребца оказалось намного труднее, чем взбираться. Возможно, всё дело в адреналине, которым было охвачено тело парня сразу после потасовки. Сейчас же все участки, на которые пришлись удары, ноют, а подсохшие на коленях раны вновь начинают лопаться, доставляя неприятное жгучее чувство. Альфа сбрасывает шкуры со спины животного прямо на землю и, превозмогая боль, спускается с ним к реке. Пока конь утоляет жажду, Чонгук смачивает лоскут, оторвавшийся от рубахи, и, смочив его, пытается стереть с себя грязь и остатки уже потемневшей крови. Парень уверен, что добрая её часть сейчас находится на роже тупого ковбоя и жалеет, что она не ядовита и впрямь не способна добить выскочку, раз уж он сам лично этого сделать не смог. Только после того, как жеребец отходит от речки, Гук позволяет себе полностью погрузиться в воду. Он откидывается на спину и расслабляется, разрешая стихии придерживать его уставшее тело. Альфа поднимает глаза к небу и даже на миг перестает чувствовать терзающую боль. Закат сегодня так же невероятен, как и восход. Небо буквально изменило свой образ для Чонгука, ибо последний отказывается верить, что девятнадцать лет своей жизни игнорировал столь прекрасное, не поддающееся никакому описанию. Да и парень слов таких не знает, которые бы смогли описать всё то, что он видит, всё то, что создала для них Природа Мать. Жалкие людишки этого не ценят; что-то вечно делят между собой, слепо игнорируя мир вокруг них, а он — невероятен. Альфа прикрывает глаза, прислушивается к звукам и слышит то, что всегда хотел — свой истинный дом. Не тот, где он вырос: постоянный гул, нравоучения и суета. Чонгук впервые действительно понимает, что хочет слышать не людей, а её и впервые жалеет, что на землю эту был рождён человеком, ведь человеку выживать здесь трудно, но труднее, наверное, с подобными себе.***
Хосок справляется со всеми поручениями только ближе к вечеру. Ноги гудят, спина ноет, настроения никакого. Весь день он старается не думать об утреннем инциденте, считая, что сделал всё правильно и другого развития событий и быть не могло. Любой бы на его месте поступил точно так же, и, если бы не ссадины да багровые синяки, оставленные краснокожим, при каждом последующем движении не давали о себе знать, мужчина бы уже наверняка обо всём забыл. Разминая затёкшие плечи, он проходит в пустующий бар и садится за первый же стул, блаженно откидывая голову и прикрывая будто налитые свинцом веки. Чимин, до этого со скучающим видом валявшийся на барной стойке, замечает альфу и с трудом подавляет в себе желание подойти да разузнать подробности утреннего происшествия. Он буквально весь день сгорает от любопытства, узнав у Джина, что их новый работник надрал задницу какому-то народнику. Не имея здесь друзей и родственников одного с ним пола, парень совершенно не приучен к вещам, обычно интересующим нормальных омег его возраста. Работа Чимина — это обслуживание постоянно охмелевших альф, которые играют в покер, много пьют, а потом бьют друг другу морды, не рассчитав с выпивкой. Последнее — чистая забава для омеги, поэтому, пропустив новую потасовку, которых, кстати говоря, что-то давненько не было, рыжеволосый парень очень расстроился. Омега всматривается в лицо мужчины: пусть издалека особо не разглядеть, но он видит небольшие ссадины и припухлости, уже приобретшие характерный цвет. Альфа постоянно ёрзает на стуле, видимо пытаясь сесть поудобнее, и от того создаётся впечатление, что удобнее в его случае — это, как можно менее больнее. Чимину даже становится как-то жаль ковбоя и, посомневавшись ещё пару минут, он всё же выходит из-за стойки. — Могу я? — Хосок дергается от голоса над своей головой и испуганно распахивает глаза. Чимин с небольшой мисочкой и тряпкой в руках стоит слева от него с крайне озадаченным видом. — Если не обработать, можно умереть от заражения крови, — глаза омеги тут же округляются, пытаясь выглядеть как можно более дружелюбно, и он продолжает. — Как-то раз, дядюшка Дюк, ну, ты его конечно же не знаешь, но может видел — он живет через три дома от нас, порезался жестяной банкой, которую хотел швырнуть в своего коня… — Чон прожигает его недоуменным взглядом, но в монолог парня не встревает, слушает. — Старику как раз за несколько дней до этого несчастного случая продали пару для развода. Да-к, оказалось, что это не жеребец был вовсе, а мерин* никуда не годный. Забавно как-то, что дядюшка попался на такой ерунде. Так вот… — О, господи, просто захлопнись и делай, что хотел, — перебивает его Хосок, всё же потеряв терпение. Он абсолютно не в силах сейчас выслушивать всю эту ахинею. Голова и так жутко раскалывается, разве что только не вздувается от давления. Снова откинув голову назад, мужчина подставляет разбитое лицо маленьким ручкам, тут же начинающим аккуратно смывать засохшую кровь с заострённых скул, и прикрывает веки. Чимину становится как-то неловко и он, то и дело, часто отводит глаза в сторону. Они проводят на одной территории слишком много времени, пусть это и условно. Альфа часами трудится на заднем дворе, а омега на кухне или у бара, но, что один, что второй, не упустят возможности друг другу нахамить при встрече. Пак понимает, что сам задал такой настрой их общению, но всё равно испытывает какое-то угрызение. Конечно, после злобного рыка омега уже не особо радуется такому странному от себя рвению поухаживать за побитым ковбоем, но меж тем отмечает, что ещё никогда так долго не рассматривал его лицо вблизи и, уж тем более, не касался руками. Особенно, когда оно такое красивое и мужественное: слегка отросшая за эти дни щетина; смуглая, немного суховатая кожа; потрескавшиеся губы, с запёкшейся ранкой на нижней. Этот альфа опасен, и ещё свежие царапины придают его виду большей суровости, заставляя кровь внутри омеги бурлить. Чимин отстраняется и шумно выдыхает. Он уже готов себе затрещину дать от такого внезапного помутнения, ибо какого чёрта? Омеге бы отойти подальше, вновь начать держать дистанцию, начать грубить, хамить, но он не может. Лишь глубже вдыхает запах альфы, коем сейчас здесь пропиталось всё вокруг, и в блаженстве прикрывает веки. Только рядом с этим мужчиной ему кажется, что он не в старом прокуренном баре, а где-то посреди степи. Там, где несколько ароматов различных растений и трав сплелись в один. Его лицо будто бы обдувает легкий ветерок, которого в помещении и в помине нет. Чимин его всё равно чувствует, поддается ласкающим щеки порывам, но открыв глаза видит всё тот же старый бар. Альфа кряхтит себе под нос «живее», и омега только тогда понимает, что слегка увлекся. Он снова окидывает взглядом щетину на чужом лице и давится беззвучной усмешкой: «разве что на кактус ты похож, а не на растения степные, при чём очень колючий и вредный». Сполоснув тряпочку в миске, Чимин подносит её к разбитой губе и слегка надавливает, чтобы стереть грязь с засохшей корочки. Хосок шипит, когда ранка вновь лопается и недовольно морщит лоб. Испугавшись, омега быстро одёргивает руку и, нагнувшись, дует на ранку, которой по его вине опять придётся заживать. Кажется ещё немного рыжик помедлит и вся выдержка ковбоя полетит к чертям. Хосок тоже близок к фиаско. Близок к тому, чтобы растрогаться, и это пугает не на шутку. За ним никогда никто не ухаживал: так чутко, будто бы боясь лишний раз коснуться, вкладывая в каждое движение немного нежности. Во всяком случае, Чон хочет так думать. Конечно, Чимин его подрагивающих пальцев, нервно мнущих ткань потертых штанов, не заметит, так же, как и неровного дыхания. Альфа сколько себя помнит, никогда не давал перед омегами такую явную слабину и относился к ним не более, чем к средству, отлично снимающему стресс и похоть. Омеги в свою очередь тоже расценивали Хосока, как мешок с монетами, как хорошего мужчину, с которым можно было не только весело провести день, но и приятно ночь. Грубо говоря, — взаимное нихуя. Альфа не знал любви и каких-то подобных тёплых чувств. Да и вообще, в подобные сказки он не верит. Чон был точно убежден только в том, что видел, что знает не понаслышке, а это частая глупость и узость диапазона взглядов у противоположного пола. Никогда он не наблюдал в омегах ни интересного собеседника, ни вероятного друга. Заведомо зная предел их разговоров, Хосок даже не пытался выжать что-то из несмышлёных, думающих только о шмотках и членах особей. Чимин пусть и не кажется на первый взгляд таким, но ведёт себя чересчур заносчиво. Альфа обычно едва себя сдерживает, чтобы не свернуть выскочке шею, но именно этот Чимин, который сейчас своей заботой заставляет мурашки по затылку табуном пробегать, выбивает все уже сложившиеся образы из головы. Он слышал много разных запахов, от самых простых до самых необычных, но никогда еще они не вызывали в нём подобных ощущений: когда каждая мышца расслабляется и принимает живительную дозу целебного лугового цветка; когда хочется потянуться лицом вперёд и уткнуться в тёплую, наверняка обтянутую нежной кожей, шею; глубоко вдохнуть и так и уснуть, завершая этот тяжелый день, будучи окруженным этим ароматом. Альфе нравится запах ромашки, такой успокаивающий и расслабляющий, пробирающийся в горло, будто тёплый ромашковый чай. Он обволакивает пространство вокруг и просачивается сквозь разодранные участки кожи внутрь, смешивается с кровью Чона и растекается по всему телу, заполняя каждый участок блаженной негой. Ему невероятно хочется открыть глаза. Чимин уже заканчивает с последней ссадиной, но видит ещё одну на подбородке, которую тоже следует промыть. Секунду мешкая, он ставит миску с уже непрозрачной водой на стол, освободившейся рукой берет альфу за подбородок и поворачивает в нужную для него сторону. Только он снова подносит тряпочку к поврежденный коже, как мужчина резко распахивает глаза. Их взгляды встречаются и обоим от чего-то становится невероятно неловко, но увести взгляд первым не может никто. С закрытыми глазами было не просто, а открыв их, стало ещё хуже. Чон смотрит сначала на аккуратный маленький носик, затем переводит внимание на сочные розовые губы, которые словно застыли в немой фразе, но альфа ничего не хочет слышать, он хочет любоваться. Хочет узнать каковы они на вкус, но впервые из-за страха собственного желания, предпочитает сбежать. Прочистив горло и промямлив что-то очень отдалённо напоминающее «спасибо», он поднимается и быстрыми шагами покидает бар. Только оставшись наедине с самим собой, омега резко выдыхает скопившийся в лёгких спертый воздух и падает на выдвинутый стул. Он мысленно благодарит Чона за то, что тот вышел. Обхватив свои щеки двумя ладошками, Чимин замечает, что они просто полыхают, и прикрывает глаза, давя в себе дурацкую улыбку. Он совершенно точно запутался. Пак надеется, что это мимолётное влечение сойдет на нет после следующего же утра, когда они, как обычно, обмолвятся очередными оскорблениям и подколами. «Это всё ерунда», — успокаивает себя парень и, наконец остыв, берёт миску с грязной водой и скрывается за рото-дверьми кухни.