***
— Тэхён, душенька, садись за стол, поешь и потом снова нам сыграешь, — дрогнувшим голосом бета обращается к помощнику шерифа и хлопает того слегка по плечу, пытаясь хоть на время отвлечь от содрогающей нервы игры на скрипке. Альфа что-то фыркает себе под нос и нехотя отвечает, что это любимый рождественский мотив его шефа и как только он закончит играть, присоединится к трапезе. Бета на это только закатывает глаза, обменивается с Чимином усталыми взглядами и возвращается обратно к столу, размещая на нём тарелки с мясным рулетом и остальными блюдами. Ким Тэхён не первый год «радует» жителей Вестерна своими творческими экспериментами, пробуя себя в различных жанрах музыкального искусства. В прошлом году он испытывал себя (и весь город) в горловом пении и йодле, за полгода до этого он рвал струны незатейливыми песенками на банджо, и теперь, уже в этом году, руки энтузиаста дорвались до скрипки. Абсолютно каждому новому увлечению Тэхён обучается самостоятельно, что, возможно, по скромным догадкам местных жителей и является причиной его вечных провалов, которые сам музыкант не признает. Гости, привыкшие к белому шуму (потому как музыкой назвать это весьма трудно), не обращают никакого внимания на помощника шерифа, ровно также, как и он на них, стараясь впечатлить лишь единственного человека в таверне. Чимин тоже изо всех сил пытается сконцентрироваться на мясе в тарелке и упорно разделывает его на кусочки, дергая рукой на особо виртуозно сыгранных высоких нотах, пока вовсе не проезжается ножом по своему пальцу. — Чёрт, — припав губами к небольшому порезу, ругается омега, мгновенно получая ладонью по затылку. — Без чертей сегодня, Чим, следи за языком, — строго отчитывает его бета, напоминая какой сегодня день. — В таком случае, пусть наш новый гость где-нибудь погуляет до рассвета, — злобно, с неким ехидством зыркнув в сторону Хосока, шипит Чимин и немного разочаровывается, увидев, что альфа такого качественного подкола в свою сторону всё же не услышал и как ни в чем не бывало продолжает общаться с их частым посетителем — старым башмачником Джорджем. Джордж добрый и просто одинокий альфа, любящий перекинуться словечком с омегой и бетой, тем самым коротая свои свободные от работы на ферме часы. Такая традиция — собираться всем вместе — имеет место быть уже не первый год. Все без исключения обитатели их небольшого городка, не имеющие своей семьи или компании на Рождество, приглашены на праздничный ужин, устраиваемый Джином, человеком с крайне чуткой душой. Несмотря на свой строгий характер, бета обладает необычайно добрым сердцем, что ценится абсолютно каждым жителем Вестерна, когда-либо имевшим с ним дело. — Прежде чем на других что-то говорить, ты бы свой хвост спрятал да рожки сильнее макушкой рыжей прикрыл, — не глядя в сторону Чимина, отвечает на колкость Хосок, лениво потягивая из бокала пиво. Омега снова поворачивается в сторону ковбоя, отмечая, что тот всё же не оглох и всё прекрасно расслышал, и, фыркнув злобное «козёл», возвращается к блюду. — Ну, что же ты такое говоришь? — встревает в короткую перепалку собеседник Чона. — Наш Чимини просто самый прекрасный цветочек. Когда час мой придёт, и я попаду в рай, мало чему удивлюсь, увидев ангелов, разве что только их крылышкам. Ведь красоты ангельской при жизни насмотрелся. — Вы гляньте-ка на него, в рай собрался! Ну, умора! — хлопает в ладоши Джин и пытается придать голосу более злобный тон, при этом всё равно не стирая с лица улыбки. — Вас, грешников старых, даже в преисподнюю никто не пустит. Не думаю, что твои нудные разговоры и в аду-то вытерпят, не то что в раю, — отмахивается бета, — ей Богу, Джордж, не мели. Комнату наполняет добрый смех гостей, и на этой приятной ноте Чимин зовет всех присутствующих к праздничному столу. Когда все занимают свои места, хозяин таверны торжественно поздравляет гостей с наступающим Рождеством и зажигает праздничные свечи, в который раз отмечая про себя «как же всё-таки приятно собираться такой тёплой компанией». Хосок последние дни плохо питается. Хоть бета и не ограничивал его в пище, но жевать разбитой челюстью ковбою удавалось с трудом, да и куда там, он ложку-то долго держать не в состоянии был. Альфа бегло осматривает накрытый стол и понимает, что прежде за таким никогда и не сидел; аж слюнки текут, как хочется всё попробовать. К тому же, челюсть прошла, синяки приобрели желтизну и почти не дают о себе знать. Поэтому Чон, долго не раздумывая, хватает вилку и, наколов хорошенький кусок невероятно пахнущей говядины, подносит его ко рту. — А теперь, помолимся Господу за такой щедрый ужин на нашем столе, — умиротворённо начинает Джин, — за данную им же возможность всем нам собраться в добром здравии и в этом году тоже… Хосок так и остаётся единственным, кто уж было начал трапезничать, но мясо, не достигнув цели, застывает прямо у раскрытого рта. Ковбой, являясь человеком далеким от веры (с его-то родом деятельности вера ему только одна — в удачу), каждый раз забывает обо всех этих староверческих традициях. Абсолютно все присутствующие, сложив руки в молитвенном жесте и прикрыв веки, склоняют свои головы к тарелкам и внимательно слушают бету. Чон спокойно выдыхает, убедившись, что его лажи никто не заметил. Он просто бесшумно возвращает прибор обратно на место и выжидает, пока Джин произнесет для всех молитву с особой выразительностью, и можно будет наконец-то накинутся на содержимое стола. Еда, приготовленная бетой, как всегда не поддаётся никакому конкретному описанию, что даже простое «великолепно» — будет звучать довольно скупо. Поэтому, не ограничиваясь одним тостом, все гости осыпают Джина комплиментами и с удовольствием уплетают угощения. Лишь единственный, кто продолжает угрюмо ковыряться вилкой в тарелке и даже не пытается выдавить из себя хоть что-то похожее на улыбку, так это сам Ким Тэхён. Бесспорно, еда хозяина очень вкусная, но альфа нарочно ограничивается сухим «спасибо» и больше не подаёт виду, что ему тоже нравится. Да и вообще считает, что излишняя лесть никому на пользу не идет. А ещё парня напрягает, что бета сидит справа от шерифа и будто бы специально перетягивает всё внимание на себя: только Тэхён хочет подлить бурбона в стакан шефа, как Джин уже подлил, только Тэхён тянется за тарелкой с гарниром, чтобы подсыпать Намджуну добавки, как бета и тут подоспел. Всё да у него лучше, везде-то он быстрее. Бесит. Альфа прекрасно помнит их с шерифом последний разговор и пресловутое подытоживание одним емким словом — «неправильно», но сердце принимать чужую правду отказывается. И пусть Тэхён упорствует напрасно, и пусть многие его действия отчасти кажутся нелепыми, он сдаваться просто так не станет. Хотел бы — не смог. С трудом дождавшись пока все покончат с угощениями, альфа решает привлечь внимание Намджуна очередной своей игрой, исполнив всем хорошо известную рождественскую песенку. Он резче, чем хотелось бы, встаёт из-за стола, скомкано поблагодарив за праздничный ужин — приличия ради — и направляется к скрипке. Хосок замечает краем глаза, что грядет очередной концерт, который его психика вряд ли спокойно перенесет и выдержит. Гости, несмотря на скверную игру музыканта-самоучки, быстро подхватывают мотив и начинают петь слова: — Любимый наш Иисус, ты придаешь нам сил. Ты придаёшь нам сил на нашу нелёгкую жизнь… — Ебаный рот… — Хосок решает, что на сегодня ему традиций староверов хватило достаточно. — Я пошел. Голова и так всё еще болезненно реагирует на громкие звуки, и поэтому, дабы пережить ближайший вечер без инцидентов, альфа решает ретироваться на улицу (конечно же, не забыв перед уходом ляснуть несущего тяжелую посуду Чимина по попке). Омега провожает ковбоя отборным матом и грозится надрать ему шею, как только разберется с уборкой. Уличный воздух резко контрастирует со спертым, полным запахов еды и алкоголя воздухом таверны. Хосок вдыхает его полной грудью и, подняв глаза к небу, застывает. Любимая картина альфы выглядит сейчас довольно отчужденно, и он прекрасно понимает почему. Боковым зрением он улавливает крыши стареньких домиков Вестерна, загораживающие обзор на чистое небо, и в душе с тоской осознаёт — он здесь задержался. Этот городок хоть и всеми силами пытается оставить ковбоя на месте открытыми душами, теплом и заботой, но привыкшее к одиночеству сердце альфы не воспринимает всё это всерьез. Работа в таверне, которую он теперь зовёт своим домом, закончилась ещё вчера. Чону пора отправляться в путь. Будет ли он скучать? Определенно. Будет ли жалеть? Нет. Это был прекрасный опыт, который он перенял, находясь в новом обществе, таком необходимом Хосоку. Быть может, был бы ковбой менее амбициозным в своих целях, остался тут ещё на недельку-другую, но Вестерн давит своей ограниченностью; в нём тесно. Мужчина неспешно бродит по полупустым улицам, пока не замечает двух драчунов у свиной поилки, что-то пытающихся друг другу доказать. Чон ещё с минуту стоит, потупив взгляд на двух нетрезвых альф, и с тоской хмыкает, отмечая, что картина эта ему до боли знакома. Буквально до боли. Хосок прямо сейчас дал бы себе оплеуху, что продолжает думать о нём. Альфа отмахивается, старается переключить внимание на что-то ещё, но Чонгук мало того, что не выходит из головы, его образ навязывает ковбою мысли, о том, что, по сути, молодой, крепкий, полный амбиций и стремлений альфа, который мечтает о самореализации и приключениях, идеально вписывается в реализацию его личных планов. Но, кажется, малец на крючок так ловко закиданной неделю назад удочки всё же не клюнул. Хосок пусть и гордый, но пользуясь возможность, попытался бы заговорить зубы индейцу снова. Только вот, его после последнего происшествия в таверне, которую они разгромили, а после драили под чутким руководством беты всю ночь, Чон больше так не видел. Уже дойдя до окраины городка, ковбой собирается возвращаться обратно к гостям, рассчитывая на жалость помощника шерифа и то, что тот уже закончил пытать присутствующих своей музыкой, как вдруг, на освещенной лунным светом поляне альфа замечает приближающуюся на коне фигуру индейца. «Вспомни говно, вот и оно», — гаденько ухмыляется ковбой и ждет, пока Чонгук окажется ближе. — Ты в курсе, что после заката рынок закрывается? — шутит альфа, пока индеец спускается с лошади и, привязав её, подходит ближе, подтверждая догадку Чона, что пришел тот именно к нему. Неужели, у Хосока появился ещё один шанс?***
Празднование Рождества в самом разгаре. Тарелки с едой сменились бокалами с крепким алкоголем, а разговоры захмелевших гостей все больше продолжают набирать обороты, превращаясь в радостный гул. Слегка перебравший с выпивкой Намджун, решает перекурить и привести мысли в порядок. Он хлопает по карманам, нащупывая свёрток, и направляется на выход, прекрасно зная, что за курение в баре в этот день можно выхватить таких люлей, каких в полицейском участке не выдают. Свежий воздух немного отрезвляет, но сигарета, набитая качественным табаком сегодня с утра, возвращает часть головокружения. Шериф опирается о перила крыльца и только делает третью затяжку, как за его спиной раздаётся тихий скрип входной двери. Альфа было думает, что это снова Тэхён, но не почувствовав привычного резкого запаха хвои, понимает, кто нарушил его одиночество. Теплые руки окольцовывают талию мужчины, а следом на широкую спину опускается голова беты. — Сегодня совсем нет ветра, — трется щекой о ткань шерстяной клетчатой рубашки Джин. Сегодня никто не надел рабочую одежду. Особый праздник нужно встречать в особой одежде. — И луна яркая такая, я бы прогулялся. — Ты хочешь что-то мне сказать, а не прогуляться, Джин, — причмокивая, выдыхает горький дым Намджун, — точнее, я на это очень надеюсь. Альфа не двигается, даже дышать боится, лишь бы не спугнуть, не развеять случайно брошенным словом то, что происходит столь редко. А он откровенно устал выхватывать тепло моментами. — Ты избегаешь меня уже несколько дней к ряду и заставляешь думать о нехороших вещах. — Намджун, я не готов сейчас об этом говорить, потому что мой ответ всё тот же, и насколько я помню, тебя он не устраивает. Намджун чувствует, как отстраняется бета и, откинув в сторону бычок, разворачивается, при этом не разрывая кольцо из нежных чужих рук. Притянув к себе Джина сильнее, он проводит жесткой, немного щетинистой щекой по абсолютно противоположной ему — мягкой, словно прося прощение. — Джин, я знаю, что тебя тревожит, и я не раз говорил о своих намерениях. Я вовсе не склонен передумывать или врать, это качество чуждо моей профессии, — не увидев желаемого облегчения в лице напротив, альфа аккуратно очерчивает пальцами чужой подбородок и поднимает выше, пытаясь наладить зрительный контакт. — Джин, ты здесь затухаешь. Это место губит твое здоровье и нервы. Я знаю, что это решение нелегкое, но ты должен это сделать. Ты должен его изменить. Альфа замечает, как в уголках его самых любимых глаз начинает скапливаться влага. Чёрствое и не способное на большую любовь, как многие считают, сердце шерифа, начинает биться с удвоенной силой. Угрюмый и спокойный с виду мужчина, внутри впервые так сильно чего-то боится. — Первое время будет непривычно и сложно, но Джин, — шепчет, — ничто не даётся нам даром, кроме милости Божьей, и вот, благодаря ей, я получил приглашение на должность маршала в соседнем округе. Город правда чудесный, в разы больше и живее Вестерна. Там столько возможностей для тебя и для Чимина. Если хочешь, можем отправить его в школу для омег в Мидленд. Он только рад будет с нормальными сверстниками пообщаться, — бета снова пытается отстраниться. — Куда мне деть развалюху эту? — Джин кивает назад, намекая на салун. — Как бы тяжело в это не верилось, но я знаю уже как минимум трёх человек, готовых выкупить этот бар, — несклоняемость беты шерифа просто пожирает, он морально слабеет после таких разговоров. — Намджун, я… Бета не успевает закончить предложение, перебитый настойчивым, но таким нежным поцелуем. Намджун то ли устал слышать одни и те же отговорки, то ли слишком долго не чувствовал любимых губ, что не смог более держаться. Скорее всего и то и другое, поэтому при очередной попытке беты промычать что-нибудь в поцелуй, он только сильнее прижимает к себе хрупкое тело, пресекая любые попытки надоедливого нытья. Луна освещает двоих целующихся на крыльце и, наверное, искренне умиляется такой картине, любой бы умилился. Только вот видит она побольше людских глаз. Видит Тэхёна, стоящего в дверном проёме, застывшего, будто парализованного. Видит, как её же свет бликом отражается в помокревших уголках глаз альфы, наблюдающего свой самый страшный сон наяву. Видит, как он, срываясь с места, убегает от кошмара, сворачивает на первом же повороте и скрывается в тени редких домов, оставляя напуганную парочку наедине с покрасневшими от неловкости и нелепости ситуации лицами. Луна любит подглядывать за людьми в самые интересные моменты. Закончив с одним, довольно грустным представлением, она быстро находит следующее и вновь затаивается, высматривает, запоминает. Вот, например, два одаренных представителя рода человеческого, ставших за три затяжки друзьями, играют в кулачки посреди небольшой лужайки за коровьим пастбищем. Да так орут, что слышно их за несколько миль отсюда. Хохот до хрюканья, завывания, а в особые моменты до напряжения в мочевом пузыре, звучит на все окрестности, заставляя даже собак прятаться от надоедливого шума в будках — уж им такое не перевыть. — Я так скажу, — плюхается спиной на траву Чонгук, — объешь ты, конечно, как омежка четырнадцатилетняя, но мне было весело. — Я почти ничего не соображаю, так-то я нормально могу задать, тебе ли не знать этого, — хмыкает Хосок и валится следом. — Что за хуйню ты мне дал? — А не поздно ли спрашивать уже после того, как попробовал? И вообще, ещё раз назовешь это хуйнёй, и… — задумывается индеец, но что должно идти следом за «и»? — И? — передразнивает его интонацию ковбой. — И не дам больше! — Ой, и не надо, — поворачивается на бок альфа. — Мне будто в глаза нассали. Ещё сутки кажется отходить буду. — Слабак, — начинает хохотать парень и дергается, когда Чон резко поворачивается к нему лицом. — Твоя красная задница сейчас нарвется, — совсем серьезно заявляет альфа. Оба с минуту делают вид, что вот-вот произойдет потасовка, но не сдержавшись, снова начинают дико ржать, периодически пиная друг друга, то по рукам, то по ногам, сгибаясь вдвое от истерического припадка. — Знаешь, я тут недавно думал о нашем последнем разговоре, — пытается отдышаться Чонгук. — В общем-то, у меня не так много вариантов, чем заниматься дальше… Да и в лесу, признаться честно, мне надоело сидеть… — Так, значит, ты уже сейчас готов дать мне ответ? — альфа понимает к чему клонит индеец и терпеливо ждёт, что тот скажет дальше. Чонгук отвечает не сразу. Долго смотрит сквозь застлавшую его глаза пелену дурмана куда-то в небо и молчит. Хосок его и не торопит. Он тоже смотрит. — Полярная звезда, — поднимает руку вверх парень и указательным пальцем очерчивает ночное полотно над собой. — Красиво… — Мой отец всегда говорил «следуй за полярной звездой, она укажет путь», — Чонгук снова умолкает, поворачивает голову к своему новому приятелю и уже более уверенно заключает. — И свой путь я уже выбрал. Хосок смотрит на индейца с некой гордостью и теплотой, он и не сомневался, что такой парень, как он, будет довольствоваться тем, что имеет. Этот хмурый, слегка заносчивый альфа напоминает ковбою себя, в его лучшие годы. А такими весьма просто манипулировать, особенно когда знаешь, что ими движет. Чон часто ошибался, пока не понял, в чём заключалась суть тех самых ошибок. Но сейчас всё по другому, сейчас всё будет иначе. Мужчина не ведом, теперь он поведет за собой. Решив оставить серьезные темы на день грядущий, альфы снова затягиваются и их совсем накрывает. С трудом перетаскивая ватные ноги, Чонгук отлучается по нужде, оставляя даже не слушающего его Хосока, о чем-то уже минут десять болтающего с самим собой. Пройдя добрую часть поляны, индеец три раза спотыкается по пути к первому слабо, но всё же виднеющемуся объекту. Чонгуку он похож на большого волосатого хорька, сидящего к нему спиной. Будь у стога сена чувства, они определенно были бы задеты таким сравнением, но предмет этот бесчувственный, от того и никак не реагирует на осквернение своего подола писающим парнем. Хорошенько стряхнув остатки роскоши, Чонгук натягивает штаны и осекается, услышав странное шуршание с обратной стороны «хорька». Прищуривает взгляд, подозрительно прислушиваясь, и упав на четвереньки, начинает ползти в сторону вражеского шума. Когда Тэхён, прихватив по пути из дома бутылку бурбона, шел к стогам, надеясь спрятаться от чужих предательских глаз, совершенно не рассчитывал на неожиданную компанию, помешавшую ему страдать в одиночку от неразделенной любви. Хотя, конечно же, надеялся, что шериф тут же отправится на его поиски, чего не происходит уже, как час, а то и два. Подавившись большим глотком алкоголя, альфа хватается за раздираемое, ни столько от жара спиртного, сколько от размера глотка, горло и аккуратно ставит бутылку в сторону. Пьяный в дрезину мозг подаёт в виски пульсирующие сигналы о побеге, возможно, впервые в жизни Тэхён решает его послушаться и на карачках планирует бесшумно отползти и остаться незамеченным. Только индеец быстрее и нагоняет Тэхёна уже успевшего развернуться. Не разбирая природы объекта перед ним, Чонгук протягивает руки и хватается за первое, что попадется в них. Помощник шерифа, пойманный за задницу, ещё пару раз пытается дёрнуться, но руки, схватившие чресла альфы слишком цепко, не позволяют двинуться ни на дюйм. — Опа, — индеец тянет на себя интересующее его, как оказалось, тело и, неосознанно почувствовав под руками кое-что знакомое, но весьма позабытое в дремучем одиноком лесу, понимает, что в руках его довольно-таки мягкая и в меру упругая попка. Неясный разум альфы радуется такой приятной добыче и, придвинувшись ближе на коленях, он продолжает уже ощутимее сжимать чужую плоть. Наклоняется и нашептывает нечленораздельные комплименты, очень стараясь придать голосу похотливый тон. Лицо Тэхёна замирает от шока, а конечности коченеют. Сперва альфа пытается негромко, но достаточно грозно покричать на оскверняющего его задницу незнакомца, но, как и следовало ожидать, реакции сверху, кроме странных и достаточно откровенных поглаживавший, не следует. Пьяный мозг пытается придумать новый план, пока его же собственное тело начинает предательски сдавать позиции, предпочитая слушаться не разум, а инстинкты. И вроде как Тэхён осознаёт, что парень позади не в самом вменяемом состоянии, к тому же, сквозь древесный запах альфы отчетливо слышится примесь дурманящей травы, но не удерживается и поддаётся попкой немного вверх, задевая уже возбуждённую плоть под натянутой тканью. Чонгуку нравится активность снизу, он всегда поощряет инициативных омег, хотя и редко даёт им право на эту инициативу. Удобнее ухватившись за талию парня, индеец сильнее вжимается пахом и издаёт довольно громкий стон. Тэхён пребывает где-то в других прострациях, других измерениях. Пьяная голова неосознанно представляет образ начальника, так властно удерживающего альфу на месте. Ещё никогда он не испытывал в живую того, о чём мечтал так давно: крепко сжимающие его сильные руки, тихий низкий голос у уха и жар чужого тела, опаляющий дрожащую спину. Со следующим толчком Чонгук опускает руку с талии Тэхёна к его ширинке и проводит по всей длине уже поднявшегося бугорка. Альфа в ответ, более не контролируя ни одну эмоцию, выстанывает то, что лучше бы проглотил вместе с языком: — Да, шеф, — закусывает губу и подается максимально близко к выпирающему члену сзади. Ему хочется сорвать одежду между ними, так мешающую прочувствовать реальную температуру кожи обоих. Ощутить в себе чужую плоть, ощутить на себе чужую власть. — Каво? — индеец резко замирает, и весь дурман будто одним этим «шеф» выбивается из головы. Проморгавшись, он присматривается к заднице в руках и, следуя взглядом по спине к голове, резко осознаёт ситуацию. — Вот же чёрт, — Чонгук отталкивается от ещё секундой ранее полюбившейся попы, выпучивает глаза и, не с первого, конечно же, раза подскакивает и бежит куда глаза глядят, позабыв и о Хосоке, и о коне, и, надеясь, забыть об этом инциденте.***
Омега тяжело дышит после быстрого бега, но еще больше дыхание спирает от вероятности быть пойманным. Опустившись на траву прямо у склона скалы, он прислушивается к ухающему в груди сердцу, отдающемуся глухими ударами в каждом кончике пальцев, заложенных ушах и напряженном животе. Горло дерет от прохладного ночного воздуха, но прочистить его парню страшно ― слишком громко и может привлечь внимание. Он немного переводит дыхание и еще раз оглядывается, убеждаясь в отсутствии хвоста. В молочном свете луны сегодня видно абсолютно каждую веточку и куст, чему в данный момент юноша несказанно рад, потому как слегка боится темноты. Глубокий вдох помогает окончательно успокоить рвущееся наружу сердце, и омега присаживается на колени, направляя взор к небу. Где-то там внизу, не сбавляя скорости, несется река. Звук воды, рассекающей камни и размывающей почву, успокаивает и помогает собраться с мыслями подрагивающему от прохлады парню. Минута требуется омеге, чтобы найти среди миллиона маленьких точек, ту самую, к которой он пришел. Полярная звезда. Яркая и хранящая в себе священные тайны, и Юнги здесь вновь, чтобы поделиться с ней своей. Он долго готовился к этой ночи, думал над наиболее правильной и понятной формулировкой, чтобы самая заветная мечта мальчика была наконец-то услышана и исполнена. Каждый год Юнги загадывает желание на Рождество, и каждый год оно не сбывается. Юноша думает, что он просто неправильно загадывает, не так говорит, не теми словами. Не может же такого быть, что просто никому нет до него дела, и никто и не собирался слушать его там, наверху? Вот же она, висит себе в небе и смотрит на него, так чего же молчит в ответ? На этот раз мальчик решил сократить своё желание всего лишь до трех слов. Ни одного лишнего, чтобы никого не обременять. Он убрал все «пусть кто-нибудь заберет» и «пусть кто-нибудь заступится», никаких — «пожалуйста, можно мне другую семью» или «хочу, чтобы они перестали так делать»… Юнги понимает, что, возможно, просил слишком многого и, давясь слезами, раздирающими и так саднящее после бега горло, повторяет всего три слова — «хочу быть счастливым». Сложив руки в таком чужом для индейцев молитвенном жесте, он закусывает внутреннюю сторону щеки, чтобы не плакать, но это не помогает. Копившиеся годами слезы, ставшие из соленых горькими, капают с подбородка мальчика и разбиваются о прохладную ночью почву, делясь с ней всей его болью. Луна, увидевшая за сегодняшнюю ночь разное, достигает своего предела и, кажется, тоже не в силах сдержать чувств жалости к совсем юному омеге, постепенно скрывается за набежавшими тучами. Теперь Юнги может спокойно возвращаться домой. Тучи сделали силуэт мальчишки не таким броским, а мелкий дождик, закапавший следом, заботливо смыл со щек застывшие слезы, чего никто не сделает в его племени, только его такой же бедный и заботливый папа. Кроме папы у Юнги больше никого нет.