Лафайет всегда находил улицу де Бурбон странной. Красивой, интересной, но странной. Как минимум потому, что в разное время по ней гуляли совершенно разные люди. Жить здесь было правда интересно, каждый час новая публика, но быстро надоедало. Правда, маркиз нашел прекрасное решение этой проблемы — он просто не находился дома. Уходил рано утром, а приходил, если вообще делал это, очень поздно.
Сегодняшний день не обещал быть исключением. Генерал быстро собрался и буквально через час, не уделив должного внимания еде, седлал лошадь и направлялся в Версаль. В такое раннее утро, как ехал Лафайет, даже голодные крестьяне не толпились у окон торговцев. Разве что бедные миролюбивые матери приходили к знакомым пекарям, отдавая последние вырученные деньги на хлеб для детей. Генералу было трудно на это смотреть, каждый раз он хотел подойти и пригласить к себе, но каждый раз вспоминал о том, что милая Адриенна против ранних гостей, потому что утром она с детьми отправляется в церковь и принимать визитеров будет просто некому. Поэтому и сегодня он проехал мимо, тяжело вздыхая и уговаривая себя тем, что когда-нибудь он подарит этим людям светлое будущее.
Подъезжая к воротам Версаля, генерал уже видел своих гвардейцев, бодро разговаривающих о чем-то у самой лестницы дворца.
— Доброе утро, — по привычке дружелюбно сказал Лафайет, с легкостью спрыгивая с лошади.
— Здравия желаем, генерал! — пускай гвардейцы не стояли строем, но отвечали дружно. Это заставляло умилиться Лафайета. Что-то было в их отношениях доброе, чуть ли не семейное. Наверное, поэтому генерал не был так строг к этим ребятам.
— Сегодня не должно быть ничего сверхъестественного, так что дежурим на своих постах, — Жильбер с напыщенно серьезным видел расхаживал перед гвардейцами. На самом деле со стороны это выглядело как какой-то неформальный разговор гвардейцев с их начальником, но это была вполне официальная планерка. Впрочем, никого это не смущало и все привыкли.
— А Вы у королевы в покоях, верно? — один из рядовых, видимо, сильно разошелся и перестал видеть рамки.
— Ребята, давайте знать границы дозволенного, — Лафайет не привык наказывать за первый же проступок своих гвардейцев, но сейчас ему правда стало неприятно и он был готов отправить шутника в ночной дозор в квартал красный фонарей ловить нелегальных проституток. Особенно после тех нескольких памфлетов об их с королевой «отношениях»… Впрочем, гвардейцы не дураки и быстро замолкли, отдав честь, отправились по своим местам.
А сам генерал действительно отправился к покоям Марии-Антуанетты. В его обязанности входило лично следить за ее благополучием, а Лафайет привык добросовестно выполнять свои обязанности. Однако, в отличие от фантазий гневных авторов той «писанины», как выразился тогда сам генерал, их отношения не были похожи на любовный роман. Даже на друзей они вряд-ли были похожи.
Аккуратно, чтобы, не дай боже! разбудить Ее Величество, Лафайет постучал в дверь, ожидая ответа. Которого не последовало. Он еще раз, уже более настойчиво, постучал в дверь. Опять без ответа. Генерал взволнованно и достаточно громко позвал королеву, в третий раз стуча в дверь, но она опять же не ответила. Решив все-таки убрать единственную преграду между ним и безопасностью Ее Величества, Лафайет тихо зашел внутрь.
Помещение встретило его чуть ли не могильным холодом от незакрытого окна и мягкой подушкой, прилетевшей прямо в лицо.
— Генерал, Вы совершенно потеряли стыд! Кто Вам разрешал заходить? — разгневанная королева стояла на своей кровати, держа в руках вторую подушку, готовую последовать за первой. Ее светло-русые волосы были растрепаны после сна, а рубашка была слегка помята.
— Я всего лишь хотел пожелать Вашему Величеству доброго утра и убедиться в его безопасности, — Лафайет ошарашенно разглядывал предмет, так больно ударивший его по лицу, все еще не понимая его природы.
— Хорошо, тогда знайте, что со мной все прекрасно, генерал, — королева отвернулась, манерно скрестив ручки на груди.
— Прекрасно. Тогда доброго утра Вам и, пожалуй, мне стоит удалиться, — Лафайет аккуратно подошел к постели Ее Величества, дабы еще больше не разгневать королевскую особу, положил подушку на самый край и, откланявшись, вышел. Королева еще что-то проворчала про «догадливого мальчика» и «послушную псину», явно адресуя это в пустоту (по крайней мере, Лафайет надеялся).
Выйдя из комнаты, генерал облегченно выдохнул и приложил ухо к двери, чтобы удостовериться, что с королевой все хорошо. Судя по звукам, она даже легка в постель и Жильбер рассчитывал, что спать. Генерал тяжело вздохнул и, постояв еще пару минут так, прислушиваясь к звукам за дверью, все же решил оставить королеву в покое. Почему-то выходить на улицу не сильно хотелось, а в том, чтобы полчаса потратить на рассматривание стен дворца Лафайет не видел ничего плохого.
Генерал с интересом, как в первый раз, рассматривал расписные потолки, прекрасные хрустальные люстры, свисающие с этих самых потолков. Он останавливался у каждой картины, уделяя внимание всем деталям, изучая мазки кисти и аккуратно касаясь рамки, пока никто не видел. Генерал заходил в разные комнаты, каждый раз удивляясь богатому убранству. Он провел так где-то час, пока не пришел к главным дверям. Выйдя из дворца, генерал решил, что лучшим решением будет проверить патрульных на их постах. Это не заняло слишком много времени, поэтому еще где-то через два часа, генерал решил еще раз навестить свою королеву.
Жильбер, как и утром, очень аккуратно подошел к двери в королевские покои и также тихо постучал.
— Да-да, заходите, — неожиданно приветливо отозвалась Мария-Антуанетта. Генерал удивленно вскинул брови, но, стряхнув с плеч резко появившуюся неуверенность, твердо зашел в комнату.
— А, — королева посмотрела на визитера через отражение в зеркале, перед которым она крутилась в своем новом, еще недошитом, платье, — это Вы, генерал, — она обернулась с недовольным выражением лица, прожигая почти гневным взглядом Лафайета, — я ждала своего портного, а не Вас.
— Прошу прощения за то, что я военный, а не портной, — парировал Жильбер, уже не сильно стараясь соблюдать субординацию.
— Я-то Вас прощу, генерал, но никогда не забуду, — Мария-Антуанетта с надменным видом отвернулась обратно к зеркалу, — раз Вы здесь, завяжите мой бант, будьте так добры, — Лафайет покорно склонил голову и, подойдя к королеве, аккуратно завязал ленту в бант. Королева сегодня явно не была рада видеть генерала, раз заставила его делать работу придворных дам. Кстати, где они все? Лафайет был бы не против встретить с Аглаей. Они давно не виделись и генерал правда соскучился по этой невероятно красивой и умной женщине, на завоевание сердца которой он потратил так много времени.
— Мой дорогой генерал, — издевательски пропела королева, когда Лафайет вернулся на «свое» место у дверей покоев, — на днях мой любимый Король захотел совершить мессу, — она улыбнулась своей притворно доброжелательной улыбкой, быстрым шагом направляясь к Жильберу.
— Вы желаете, чтобы я как можно тщательней организовал охрану этого мероприятия? — Лафайет вопросительно приподнял брови, всматриваясь в голубые глаза Королевы.
— Нет-нет, что Вы, генерал, — Мария-Антуанетта усмехнулась, мягко кладя свои руки на широкие плечи Жильбера, нежно поглаживая погоны, — я желаю не видеть Вас до конца дня, генерал. Организуйте это, пожалуйста, — она оскалилась, крепко сжимая плечи генерала. Тот нервно сглотнул и попытался выдавить из себя улыбку. Королева сегодня явно не в духе.
— Что ж, чудесно. Я очень надеюсь, что мы друг друга поняли, генерал, а теперь, Вы свободны, — Королева оттолкнула Лафайета так, что тот чуть не впечатался в двери, но этого не произошло. Он покорно откланялся и, не теряя чести, вышел.
Генерал прошел, в который уже раз, по красивым коридорам, полностью погрузившись в свои раздумья. Он терял поддержку Королевы. Это было плохо, учитывая то, что народ был готов повесить его за любую оплошность. Лафайет не имел права отдаляться от короны, но сама корона очень настойчиво желала отдаляться от Лафайета. Что-то Королю и Королеве не нравилось в этом молодом генерале. Слишком республиканский нрав у него был. Генерал признавался сам себе, что уже был готов на эмиграцию в Америку, там его знали и любили. Останавливало генерала лишь жгучее желание помочь родине в это трудное время. А еще невозможность пересечь океан. А еще необходимость делать фальшивые паспорта. Его юрист сказал, что лучшим из вариантов фамилий будет Мотье. Мотье, мать твою. Самая ненавистная фамилия из всех. Так его называли враги, а все посвященные ему памфлеты были буквально напичканы этим ставшим просто отвратительнейшим именем. В общем, не мог он уехать.
Почему-то эти стены теперь казались такими мрачными. Как будто в следующий раз, когда генерал будет вот так гулять по этим коридорам, они станут его могилой. Отвратительное чувство. Лафайет поежился от неприятных мыслей, умирать никому не хочется, и направился на улицу. Он больше не думал о том, куда и зачем идти, он просто шёл. И ноги принесли его к верной белой лошади, которая гордо несла с ним службу уже не долгие пять лет, как Жильбер во Франции. Потрепав красавицу по шелковистой гриве, генерал оседлал лошадь и уже машинально направился в город.
А там, как обычно, было шумно. Хотя, нет, что-то здесь насторожило генерала. Крики людей. Они никогда не были наполнены таким счастьем, как сейчас, такой радостью. Лафайет, недолго думая, свернул на широкую улицу, где все и происходило, судя по звукам. Полный уверенности в себе, молодой генерал въехал в небольшой сквер и остолбенел. Среди восхищенных криков он услышал отчаянные мольбы о пощаде.
Молодой человек, может, немного старше самого Лафайета, безуспешно отбивался от разъяренной толпы, буквально рвавшей на нем хорошо пошитый темно-коричневый камзол. В его глазах читался страх и легкий отблеск какого-то смирения. Вдруг, молодой человек поймал взгляд генерала. Он буквально молил его о помощи, Жильберу даже показалось, что он кричал ему что-то, но что Лафайет мог сделать? Эти люди не услышат его ни при каком раскладе, и дело даже не в том, что большинство из них банально не уловит голос генерала. Лафайет прошептал короткое «простите» ровно за секунду до того, как фонарь был наклонен для этого молодого человека. Над площадью раздался ужасающий крик, сравнимый только с криком забитого зверя, загнанного и не желающего мириться с близкой смертью. Но Лафайет не мог больше на это смотреть. Сглотнув, он направил свою лошадь на улицу де Бурбон.
***
— Жильбер, что случилось? — к Лафайету сразу же подбежала жена как только тот на ватных ногах зашел в дом. Она обняла его, понимая, что произошло что-то страшное. Оставалось узнать, насколько сильно это «страшное» может отразиться на их семье.
— Они… повесили его… на фонаре, — лихорадочный взгляд генерала никак не мог остановиться на определенном предмете, хотя он старался, но получалось смотреть только поверх.
— Кого? Скажи! — госпожа де Лафайет уже почти билась в истерике, трясла своего обожаемого мужа за плечи, но тот будто и не замечал.
— Я… я не знаю, Адриенна. Я не видел его никогда прежде, но уверен, что это кто-то из аристократов, — генерал наконец четко и ясно посмотрел на свою красавицу жену. У той глаза уже намокли от накативших слез и он обнял ее, мягко, нежно, как делал это после каждого своего возвращения домой.
— Тогда… нам тоже грозит опасность?
— Не думаю, — отрезал генерал. Он постарался как можно мягче уйти от ласковых рук жены и направился по лестнице вверх, в свой кабинет. Он планировал провести там остаток вечера, но надеялся, что кто-нибудь вспомнит о нем ближе к ночи и навестит.
***
Жильбер в очередной раз перечитывал почти готовый текст Декларации прав человека, когда дверь в его кабинет мягко открылась и внутрь проскользнул худой силуэт.
— Добрый вечер, генерал, — промурлыкал Томас с полуулыбкой на губах. Он сегодня явно был к хорошем настроении и его игривый взгляд тому свидетельствовал.
— Добрый вечер, мистер Джефферсон, — ответил Лафайет, отложив документ.
— Как прошел Ваш день? — Томас своим тихим шагом прошелся до диванчика, стоящего так, что можно было беспрепятственно любоваться красивым профилем генерала, если бы тот работал, и мягко сел на него, по обыкновению закинув ногу на ногу.
— Ну, как Вам сказать, — генерал задумчиво посмотрел в потолок, — я видел, как повесили какого-то аристократа…
— Прости, что ты сказал? — брови Джефферсона возмущенно взметнулись вверх. Он был, мягко говоря, поражен.
— Видимо, он чем-то не угодил горожанам и они повесили его на фонаре в каком-то сквере, — генерал говорил это уже так безразлично, и могло показаться, что он крайне хладнокровный человек, но это не так. Просто генерал много, очень много раз прокручивал эту сцену в своем воображении за те пару часов уединения.
— Почему ты их не остановил?
— А как я мог это сделать? — усмехнулся Лафайет, — Они меня не слушают сейчас так, как было раньше. Люди не глупые, они понимают, что я в первую очередь служу короне. Даже если это идет в разрез с моими принципами, я произнес клятву и я защищаю короля. Это очень прискорбно, но я ничего не мог сделать сегодня.
— Ох, mon general, — Джефферсон быстро подошел к Жильберу и обнял его, прижав его голову к груди. Лафайет усмехнулся и поудобней уложил голову на такой удобный и близкий сгиб руки Томаса, аккуратно, только бы не сделать больно, настолько хрупким иногда казался Джефферсон. А тот гладил его по голове, старался успокоить, сделать лучше. Вдруг, Лафайет резко подхватил Томаса под бедра и опустил только на диванчик, нависнув сверху. Джефферсон напрягся от такой быстрой смены обстановки и с опаской посмотрел на генерала. Тот отрешенно наматывал на палец чужие кудрявые пряди, оттягивал и отпускал, наблюдая за тем, как они снова собираются в аккуратную кудряшку.
— Как думаешь, они бы хотели повесить меня? — Лафайет как-то мягко и незаметно раздвинул ноги Томаса и устроился между них. Джефферсон нахмурился и несильно ударил Жильбера по спине.
— Не смей говорить такие вещи, — генерал поморщился от неприятного ощущения и посмотрел на «обиженного» Томаса. Эти ужасно хмурые брови, а этот взгляд, принуждающий содрогаться от ужаса заставили Лафайета залиться громким смехом. Он наклонился к Томасу так близко, что их носы почти соприкасались. Жильбер коротко поцеловал Томаса между бровей и улыбнулся.
— Хорошо, я больше никогда об этом не заговорю, — Джефферсон удовлетворенно ухмыльнулся и, обняв Лафайета за шею и притянув, поцеловал. Не теряя времени, генерал уже расстегивал белую рубашку Томаса. Откинув ее в сторону, он разорвал поцелуй и, облизнувшись, спустился ниже. Томас обеспокоенно поднялся на локтях, чтобы видеть генерала, но тот мягким жестом уложил его обратно.
— Тш-ш, тише, — прошептал генерал, потираясь щекой о жесткую ткань брюк в области паха, — Ты же мне доверяешь? — Жильбер перевел взгляд на встревоженного Томаса и, дождавшись утвердительного кивка, довольно улыбнулся, грубо хватаясь за ремень брюк Томаса. Тот тихо вскрикнул, но быстро зажал себе рот ладонью. Рвано стянув ткань с бедер Джефферсона, генерал слегка приспустил тонкую ткань нижнего белья, из-под которой показался полувставший член. Томас зажмурился, будто ожидал чего-то плохого, а потом блаженно застонал. У генерала превосходный язык, которым он умеет пользоваться, а еще глубокая глотка и минимальный рвотный рефлекс. Лафайет то брал член Томаса до основания, то до половины, но играл с головкой, заставляя Джефферсона извиваться на мягком диванчике. Жильбер удовлетворенно облизнулся, когда белесая жидкость рваными полосами покрыла живот Томаса, а сбившееся дыхание заставляло глотать воздух все чаще и больше.
Дав Томасу немного отдохнуть, генерал один движением подхватил его под талию и перевернул на живот. Тот практически машинально выгнулся, подставляя задницу. Лафайет расплылся в совсем уж неприлично широкой улыбке, проходясь взглядом по изящным изгибам этого прекрасного тела. Хорошо, что Джефферсон этого не видел. Лафайет встал и отошел к небольшому шкафчику и достал оттуда взятый у Адриенны крем. Боже, сколько таких кремов надо было перепробовать, чтобы прийти к выводу, что этот идеален. Вернувшись к своему любовнику, который слегка подрагивал от желания или, может, страха, генерал взял из баночки достаточно крема и плавным движением размазал его между округлых ягодиц. Джефферсон тихо заскулил и еще больше сжался, крем все-таки был холодным.
— Тише, — успокаивающе прошептал Лафайет, одной рукой гладя Томаса по прогнувшейся спине, а другой медленно обводя плотно сжатые мышцы ануса. Джефферсон понемногу, но успокаивался, расслаблялся. Да, на это уходило намного больше времени, чем обычно требовалось Жильберу у его редким партнерам мужчинам, но генерал считал, что это того стоило. Слишком красиво. Он буквально получал эстетические оргазмы каждую секунду, просто находясь в одном помещении с Томасом, а особенно, когда американец был в такой позе. Закусив губу, Жильбер плавно ввел один палец и тут же наклонился над застонавшим Томасом, целуя шею и проходясь легкими укусами по плечам.
— Будь хорошим мальчиком и расслабься, — сказал генерал на ушко Джефферсону, убрав прядь волос. Тот застонал громче и даже постарался расслабиться, но вместе со вторым пальцем в себе, Томас почувствовал ужасную боль, которая будто будто накрыла его волной — Лафайет грубо потянул Джефферсона за волосы, заставляя выгнуться сильнее.
— Хватит! — Томас схватился за волосы, заставляя Жильбера отпустить их, и, вскочив с кровати, быстро оделся и быстро выбежал из комнаты, оставляя генерала в полном непонимании и со стоящими перед ним проблемами, которые теперь он должен решать в одиночку.
