Страхи, ленты, ученики

Саше снится голос. Тихие мелодично-протяжные слова почти завораживают, зовут в никуда, в серое, где мир вдруг становится похожим на старое кино, на фоторежим «сепия», а тени поднимаются, обретая плотность и объем. Её зовут. Она подчиняется. Тянет руку к тени, неправильной тени, слишком черной, слишком живой, делает шаг. И просыпается. Холодно. Влажная трава липнет к ладоням, под ногти забивается земля и мелкий гравий. Саша трясущимися руками нашаривает чудом целые очки и рюкзак, а в нём — фонарик. Свет слабый, едва позволяет видеть на расстояние собственной руки, но большего и не надо: метрах в пятидесяти дорога, щедро усыпанная огнями фонарей. Она добирается до нее в считанные минуты, а после, не удержавшись, оборачивается к парку. Цельная масса черноты: редкие деревья, между которыми клубится что-то почти осязаемо плотное, живое, как в глупых детских страхах про монстров под кроватью. Саша не кричит. Наоборот, ей кажется, будто язык прилип к нёбу, и всё на что она способна, это хриплое, обращенное неизвестно к кому «не надо». Саша бежит. По пустынным ночным улицам, на подгибающихся ногах, спотыкаясь и обдирая об асфальт колени. Ей кажется, остановишься — и оно (Серое из сна или Черное из парка — не так важно) догонит, окажется прямо за спиной. Она успокаивается только, когда запирает дверь изнутри. Кровь стекает за воротник. На шее два пореза (прокола?). От гвоздей, штыря или ветки — успокаивает себя Саша. Напоролась, когда бежала, с кем не бывает. Бежала от Черного — услужливо напоминает мозг. Нормальные люди от такого не бегут. Саша смотрит на свою тень. Та плотная, будто кто-то вырезал её из черного картона и положил на пол. Она достает фонарик и снова светит прямо себе под ноги, в неестественную черноту. Та не рассеивается, только поглощает слабый луч, и Саше кажется, будто тьма от этого становится еще контрастнее. Она до последнего оттягивает момент выхода из ванной. Льет воду на шею, а после забирается в душ целиком, смывая с себя кровь, грязь и холодный пот. Нашаривает спирт и пытается обработать рану. Кожу словно ошпаривает кипятком. На шее и плечах вздуваются волдыри, от боли Саша сгибается пополам и роняет злосчастную бутылочку. Саша смотрит в темноту коридора, потом на черный силуэт собственной тени и ясно понимает, что не сможет двинуться с места. Даже с фонариком, даже всего всего пару шагов до выключателя. Не сможет. Она сгребает осколки, насухо вытирает лужу спирта полотенцем и швыряет в черноту. Саше кажется, что сейчас щелкнут зубы и полотенце исчезнет в чужой пасти. Ничего не происходит. Потому что там ничего нет. Никаких чудовищ с манящими, прекрасными голосами. Нет, неправда. Потому что им нужна она. Саша замирает в узком пространстве между ванной и стеной и бесцельно светит фонариком в черноту, поглощающую свет. Она просыпается с ощущением затёкших мышц, поднимается и разжимает ладонь. На кафель падает севший фонарик. Уже рассвело. Саша ведет рукой по шее: кожа гладкая, без каких-либо признаков вчерашнего. За дверью, на полу в коридоре — яркие солнечные блики из кухонного окна. И главное — никакой черноты. Приснилось. Всё-таки приснилось. В холодильнике лежит кусок фарша. На самом деле в холодильнике есть еще что-то. Точно есть, пусть и немного, но сейчас Саша может смотреть только на фарш в целлофановом пакете. Она интуитивно сжимает часть в кулаке, по руке течет бледно-красная жидкость, Саша слизывает её, кладет в рот измельченное мясо и не пережевывая глотает. Саша ест, вылизывает пальцы, пакет, а после, не удержавшись, порвав зубами целлофан, глотает и его. Выходя из кухни, она задевает ногой полотенце, бездумно поднимает его, задерживает взгляд на своем отражении в зеркале и едва не отшатывается. Влажные прилипшие ко лбу волосы, запавшие глаза, трясущиеся руки, рот и футболка, измазанные в красном. А приснилось ли? Саша умывается долго, больше пытаясь успокоиться, чем отмыться. Она швыряет в мусорный пакет полотенце с осколками и тащится на улицу. На лестничной клетке Саша видит соседку. Та, поморщившись, тянет в рот порезанный о бумагу палец. Саша почти чувствует солоноватый вкус крови. Челюсти сводит, рот наполняется слюной, стены подъезда сереют, ладонь проваливается сквозь перила. Она почти слышит стук ее сердца. А потом Саша замечает тень, густую черноту, клубящуюся под ногами, и срывается с места. Она бежит, пытаясь оставить позади Серое и Черное. За мусорными баками её тошнит сгустками фарша и ошметками пакета. Она выплевывает последний кусок целлофана и оборачивается. Вокруг человека чернота. Такая же, как и под ногами у Саши. Но человек не нападает, у него нет ни когтей, ни зубастой пасти, только тлеющая сигарета во рту и протянутая к Саше рука. — Всё будет нормально, — говорит человек. И Серое уходит.