The Rigs — Runaway
Дино прибыл в резиденцию Вонголы задолго до начала встречи и первым делом выскользнул из своих комнат в противоположное крыло — туда, где, как он помнил, были апартаменты Тсунаеши и его Хранителей. Ему нужно было увидеть Кею. Нужно, живого или мертвого. Впрочем, о смерти-то ему должны были сообщить наверняка? Стыд и беспокойство подтачивали его вот уже два месяца, не давали спокойно жить и работать. Дино спрашивал себя: почему, даже стоя на пороге чужой комнаты, разделенный с Кеей одной дверью и тремя посторонними, он не спросил, нужна ли помощь? Он протоптал все ковры в гостевых покоях, выйдя в общие; сцепился языком со Скуало, получил нечитаемый, но смутно неодобрительный взгляд от Занзаса. Но не осмелился пойти и предложить свою помощь, словно дьявольский огонь уже не видевших мир глаз Кеи выжег из него всю смелость. Скуало, с которым он сцепился, был куда предпочтительнее — перед ним Дино не ощущал такой всепоглощающей вины. — И-ши-ши-ши, поберегите голос, капитан, — возникший Бельфегор заставил Скуало осечься, отпрянуть от Дино, на которого тот наседал, и встать ровно. — Каваллоне хотят быть единственной семьей, в которой у босса имеется доверенный хранитель Облака, — широкая улыбка и встрепанная челка не помешали Принцу-Потрошителю сверлить Дино взглядом. Мужчина чувствовал вес этого взгляда и ощущал, как отчаяние, на котором была взбита инстинктивная защитная злоба, переплавляется в чистейшую ненависть. — Врой, Бел, какого черта ты несешь? — тихо, но выразительно и однозначно зло, с проскальзывающими рычащими нотками спросил Супербиа. За подобные намеки можно было и пулю получить от ретивых членов семьи — хранители и дон Вонгола воспринимались как небожители. Бел, бесстрашный адреналиновый маньяк, разразился новой порцией абсолютно демонического хихиканья и выдал себе несколько хвалебных реплик, но потом немного успокоился и выдохнул абсолютно сахарным голоском: — Вария не завела себе Облака еще в дни управления ею первого Императора мечей. Томазо потеряли своего несколько лет назад и с тех пор не могут найти никого, кто ужился бы с их абсолютно двинутым хранителем Грозы. Вонгола… Лишится своего Облака с часу на час: его пламя горит звездой, лижет стены и набирает силы, чтобы уничтожить носителя. Мармон говорит, что ему недолго осталось, и, думаю, он прав. Никто не выдержит. На весь Альянс останется один Каваллоне с полным набором Хранителей, — закончил Бел, и разразился новой порцией абсолютно сумасшедшего, счастливого смеха. Злость Дино сменилась кислинкой страха на языке. Он не мог себе представить, что Кея умрет. Он не верил в это. Он вышел прочь из общей гостиной, провожаемый пристальными, клеймящими взглядами разошедшейся по углам Варии. Дино это напомнило конвой. До поздней ночи он прождал в своих апартаментах новостей от Тсуны, но брат-босс не спешил ни обрадовать, ни огорошить. Более того — он не пришел спать ни после полуночи, ни к утру. К одиннадцати часам следующего дня для Нео-Примо собрали чистую одежду и еду, но самого его никто так и не увидел, и никто не понял, куда унесли заказ. Уже во время растянутого на три часа обеда Дино заметил вяло упирающегося Тсуну, которого верные Гокудера и Ямамото вели под руки к столу, явно за что-то выговаривая и заставляя пассивно оправдываться. Увидеть босса Вонголы и названного брата лично после всего, что случилось вчера — Дино считал, что это большая удача. В огромном доме уходить от нежелательных встреч было раз плюнуть. — Тсуна! — окликнул Дино собрата и поспешил подойти, стараясь не думать о непривычной реакции на свой голос: Савада дрогнул и дернулся было уйти, но ребята крепко держали его под руки, а к моменту, когда взволнованный Дино приблизился, они уже усадили его за стол, навалили гору снеди в тарелку и наперебой уговаривали съесть что-нибудь. У мужчины от дурного предчувствия сжалось сердце, но и его он тоже отбросил. Савада сидел бледный, с желтоватым лицом, с темными пятнами синяков под глазами. Взгляда от содержимого своей тарелки он не поднимал, и, пока ел неспешно, аккуратно, но за двоих, Каваллоне весь издергался. Дино как мог старался сдержать свое нетерпение, но то проливалось через край бесконтрольно. Наконец, Гокудера сжалился и уступил ему свое место рядом с боссом. Дино плюхнулся, нервно вытирая влажные ладони о колени и собирая нервный разум в подобие рабочего механизма. — Как Кея? — тихо спросил он. Тсуна мученически вздохнул. — Мармон и Мукуро держат его душу и разум вдвоем, укрощают пламя. Реохей и Луссурия латают тело и пытаются помешать разрывам тканей. Юни и Бьякуран заинтересовались такой стойкостью и приехали утром — поддержать и помочь. Занзас решил пресечь болтовню своих офицеров и позволяет принцессе тянуть из него пламя, но мне кажется, там нужно что-то другое — едва Мукуро создает утраченные органы, а мы с Реохеем успеваем их закрепить, как приходится начинать все заново в другом месте. Это бесконечный цикл. Ямамото попытался утихомирить его пламя, как Дождь, но это бессмысленно — снаружи все тормозит, а внутри у него все прогорает только быстрее, как будто под колпаком, — Дино почувствовал ком в горле. — Почему вы не позвали меня? — севшим голосом спросил он, ощущая, как от непролитых слез горят глаза. Савада отставил чашку и утешающе похлопал его по руке. — Это проблемы Вонголы, — мягко сказал он. У Дино изнутри поднялся гнев. — Это из-за меня Кея пострадал! — почти крикнул он, и в столовой на мгновение стало тихо. Потом все заговорили, но значительно тише, явно пытаясь слушать чужой разговор. Ямамото глянул на Дино с очевидным предупреждением, а потом оглядел всех вокруг. В его глазах мужчина заметил несвойственные мечнику жесткие тени. Несколько человек поблизости предпочли отсесть подальше. — Это из-за меня, Тсуна, — куда тише повторил Дино, сорвавшись в хрипотцу. — Я могу понять, почему вы подпустили Варию — это подчиненный отряд Вонголы. Но Джинглио Неро и Маре? — Дино заглянул в застывшее лицо Тсуны, и в его измотанном разуме мелькнула догадка. — Меня настолько не хотели там видеть? Савада закрыл глаза и сделал несколько вздохов. Дино не сводил с него глаз. Ему нужны были ответы на свои вопросы. — Да, Дино-сан, — неожиданно жестко ответил младший братец, открывая глаза, и в нем вдруг ничего не осталось от Тсу-куна, которого Дино хорошо знал. — Я долго не вмешивался в ваши отношения с Хибари-саном — в конце концов, он бы не оценил. И я не давал вмешиваться другим. Все думал, когда вы начнете встречаться открыто. Но вы не начинали. Вы, Дино-сан, были довольны тем, что видитесь с Хибари-саном от случая к случаю, что вы любовники, и целый мир знает, что он ваш ученик, но никто не знает, что вы — пара. От такого напора Дино опешил, но Тсуну уже понесло. — Каждый раз, каждый чертов раз, приглашая вас на прием, я ждал: Дино-сан наконец-то объявит о том, что он занят, — горячий шепот начал переходить в рык. — Но вы ничего не делали. Хибари-сан бродил по залу и уходил в сад после официальной части, а вы оставались, и я смотрел, как все, кому не лень, недвусмысленно предлагают вам дочерей, представляют жен и сыновей. Я еле терпел, а каково было Хибари-сану — представить не могу. К счастью, ему быстро надоело на это смотреть, и на встречи он стал приходить, когда вы уже успевали вспомнить о его существовании, — жестко отрубил Тсуна. — К вашему сведению: ваша собственная семья понятия не имела и, видимо, не имеет, что вас связывает с Хибари-саном, Дино-сан. Сегодня вы спрашиваете, «какого дьявола, Джинглио Неро и Маре? Тсуна, ты серьезно?» Да, серьезно! Это было вашим с ним делом, но вчера, когда вы переступили границу разумного, это стало делом всей Вонголы, а не вашим личным. Это стало делом наших друзей. Где были вы, Дино-сан, я даже спрашивать не буду, потому что явно не там, где вам не хватило смелости появиться! — Савада тяжело поднялся, и в его глазах плескалось пламя — темное, сердитое, и словно вся гордость и мощь Вонголы отразилась на ожесточившемся лице. — В эскорте и сопутствующих услугах не нуждаюсь, хорошего дня, — издевательски, но с ноткой горечи в искривленных губах усмехнулся Тсуна, и твердым шагом направился прочь. Изумленный до онемения Дино осознал, что надо догонять его, только когда Гокудера хлопнул его по плечу на прощание. — Стой, Тсуна, стой, прошу тебя! — Дино едва заставил себя не кричать снова и не семенить за доном Вонголой, не уподобляться ручной собачке. Однако догнать пылающего гневом парня у него даже так получилось отнюдь не сразу. Гокудера и Ямамото синхронно заступили ему дорогу, когда он взбежал вслед за ними по лестнице, но Дино успел поймать краешек белой манжеты, легонько дернув Саваду за рукав. — Я не знал, Тсуна. Видит небо, я не знал! — одними губами прошептал Дино. Плечи Тсуны окаменели, прежде чем он повернулся к нему лицом — не по-человечески прекрасный в своем гневе и не по-человечески жестокий. — Вы не знали, что даже Хибари-сану требуется поддержка и уверенность? Вера в то, что следующий раз будет? Что вы не выберете себе симпатичную дурочку, чью-то дочку за то время, что он решает наши вопросы в Японии? Вы не знали, что это чертовски неприятно — видеть своего возлюбленного с кем-то чужим? Слушать, как матери сулят дочерям брак с доном, если те по-аппетитнее покажут тому свою грудь? — Тсуна неверяще всматривался в его лицо горящими глазами, и на лице у него играли желваки. А потом он неожиданно криво усмехнулся. — Ничего страшного, Дино-сан. Теперь о ваших эскорт-отношениях будет знать целый мир, и репутация Хибари-сана, без сомнений, будет получать незаслуженные удары после вашего спича. Едва ли это то, чего он хотел, — ледяным голосом с приторно-сладкими нотками обрисовал Тсуна положение вещей, напоминая Дино о главной его ошибке. — Но эскорту ведь выбирать не приходится? — Да что ты привязался к этому «эскорту», — закипев, вспылил горящий стыдом и гневом Дино. Но это было ошибкой, и небесная звезда, полыхнувшая во лбу Тсуны, показала это как никогда явно. — Потому что если я хотя бы намек услышу, хотя бы полу-слог слова «подстилка» или «шлюха» в адрес Хибари-сана — я сам брошу вам вызов. Я заставлю вас извиняться публично. Я заставлю вас кровью оттирать его имя от плевков, — сквозь зубы процедил он. — Вы не знали, что всем нужны гарантии — в том числе Хибари-сану. Гарантии, что его любовь к вам не только взаимна, но и не напрасна. Что это не пустая прихоть. Что это не игра. — Кея ничего… — непримиримо начал Дино. — … не говорил? — закончил Тсуна с чуточку мрачной улыбкой. — Да, это очень в его духе: заставить вас совершать поступки и надеяться судить о вашем отношении к нему только по ним. Но если вы не знали, что весь остальной мир не в курсе, что вы заняты, то и не вам обижаться, что в этом мире был кто-то, кто любил его так, как он любил вас. И теперь этот кто-то, дождавшись возможности попробовать, вынужден сутки бороться не за свое счастье, а просто за его жизнь, которую вы пустили под откос, — Тсуна вырвал рукав из чужих пальцев, оставив Дино хватать воздух ртом, и быстро поднялся на пару ступеней, прежде чем замер. И не спустился обратно так же быстро, как секундой ранее поднялся. — Я убеждал себя, что это не мое дело, — извиняющимся тоном начал он, но в его глазах сверкнула сталь. — А потом вспомнил, что дела моих друзей — это и мои дела тоже. И я все-таки скажу, что думаю, — ледяным голосом закончил Тсуна. Дино непроизвольно сжал руку в кулак. А Савада миг колебался, прежде чем набрать воздуха в грудь и сказать: — Вы не заслужили тех чувств, которые к вам испытывает Хибари-сан. Вы не заслужили того, чтобы он плакал от любви к вам и горел, пытаясь превратить в жирный пепел собственное сердце. Вы не заслужили его, дон Каваллоне, и вы сегодня изумили меня, признав, что, несмотря на шесть лет отношений, вы не знаете Хибари-сана, — абсолютно категорично сказал Тсуна, вскинув голову. — А теперь прошу меня простить, но у меня и моих спутников еще есть дела, требующие нашего безотлагательного внимания. Добрый день. И Тсуна ушел, оставив Дино задыхаться от бурлящих эмоций в одиночестве. Нет, мужчина не тешил себя надеждой, что хоть кто-то его поймет и примет его сторону — он и сам себя не понимал. Но сейчас он по-настоящему оценил невмешательство. И разрывался: он не любил публичности. Публичность налагала обязательства. Но публичность дала бы Кее ту уверенность, которою, как был уверен Тсуна, Кея ждал. Дино остался размышлять и строить планы, бояться новой встречи и надеяться на нее. В душе его царили сумбур, вина, стыд, робкая надежда сохранить все, как было. Надежда сохранить Кею таким, каким он был. Их обоих ведь все устраивало. Но время шло. А мысль, что где-то там Кея проводит время с Рокудо Мукуро, все больше изводила Дино. Он привык быть единственным. Он привык к привилегиям. Одна ошибка — разве может все закончиться так ужасно после одной ошибки? Разве Кея не простил бы свою «глупую лошадь» после того, как поправился? Он ведь сильный. И привык выживать, несмотря ни на что. Со дня того разговора прошло два месяца, и все это время Дино жил в нетерпеливом ожидании новой встречи. Хотя бы возможности переговорить с глазу на глаз. Отношения — то, что осталось — повисли в воздухе. Дино было неуютно не понимать, что между ними. Как теперь жить. Ждать ли Кею или следует двигаться дальше в одиночестве. Справился ли он? Выжил ли? Незаметно Хранитель Вонголы умереть не мог: положение королевской семьи мира мафии обязывало делать такие события достоянием общественности. Новая встреча Альянса не заставила себя ждать. Дино все это время осознавал, чего лишился; осознавал, как все переменилось, получая мелкие и крупные тычки-напоминания, как сильно он сглупил. Охлаждение отношения к нему дона Вонголы сказалось на отношениях с другими. За его спиной над ним смеялись, и яд пропитывал неприличные шутки. Слово «эскорт» набило оскомину. Адюльтера не было — они оба были не женаты. Но вот то, как он поступил с Кеей, многие постфактум восприняли именно как его. Ты не позоришь человека, которого любишь. Тем более — не подставляешь другого мужчину, который по своему положению ниже тебя всего на четверть — полступени на лестнице власти. Почти скандал в королевской семье — вот, что случилось, по мнению других. Их размолвка с Тсуной имела много свидетелей. Слухи о том, что Кея слег, просочились в массы. Многие Хранители и уж тем более кто попроще видели теперь в Дино потреблядь. Типичная история о лицемерии вышестоящих. Кея, который держался особняком, но был силен и уважаем, как боец, приобрел статус жертвы. Мученик, отвергнутый обществом хищник, оскверненный гнилью прикидывавшегося агнцем дона Каваллоне. Все помнили стальной взгляд и нетерпимость к слабым. Теперь это стало символом — Кея воспринимался как волк-одиночка, чистый в своей искренности. Дино — как сладкоречивый обманщик. Это злило. Но исправить все не было возможности — не в одиночку. Ему нужен был Кея. Сливочные и фисташковые стены сменились имитацией серо-коричневой кладки. Монолитные темные двери с искрами пламени на поверхности выстроились одна за другой, раскиданные на две стороны коридора. Дино с облегчением выдохнул — хранители Тсуны уже прибыли — и двинулся по коридору, осматривая их одну за одной. Вот только двери Рокудо Мукуро он теперь не мог найти. А дверь комнаты Хибари Кеи была открыта настежь, словно раковина распахнула створки, демонстрируя тьму анфилады комнат и абсолютную неприкосновенность содержимого. Отсутствие слепка чьей-либо личности в меблировке интерьера. Хибари Кея не жил здесь.×××
Кея пришел в себя спустя только шесть недель. За это время вокруг него успела прижиться вся банда Кокуе во главе с Мукуро, а на фоне маячил серьезный и непривычно молчаливый Реохей. Солнце Вонголы, он единственный мог по праву зваться Кее приятелем и даже драться с ним бок о бок — для Кеи, монополиста на поле боя, это был аттракцион невиданной щедрости. Однако в тот момент, когда Кея пришел в себя, на часах была середина ночи новолуния. Все его няньки спали, расположившись вокруг него, и никто даже не вспомнил о том, что было бы хорошо включить ночник. Звук включенного кардиомонитора за два месяца из дискотечного бита превратился в играющую на нервах колыбельную, но выключать его никто не смел. Они буквально привыкли спать спокойно, пока сердце Кеи билось. Затихни этот звук — и сон бы как рукой сняло у всех без исключения. Самое худшее заключалась в том, что у них были прецеденты. Кея тоже слушал свое сердце, чувствовал его, как какой-то мешок с кровью в груди, но писком был порядком утомлен. Ему хотелось, чтобы стало тихо. Потом пришел страх, что тихо действительно станет. Уж лучше пусть светится монитор, а вокруг все сонно дышат, чем все пропадет. За последняя время, сколько бы его ни прошло, он видел столько кошмаров, что был уверен: его рассудок успело разобрать и собрать несколько раз, как какие-то очень психоделические пазлы. Наркозные кошмары были реалистичны, Кея боялся, что ловит галлюцинации, но потом вспомнил главный принцип работы пламени Тумана и прекратил барахтаться, когда случалось взять себя в руки и получить контроль над своими реакциями. Иллюзия обретает силу, если в нее верить. Хибари больше не верил в иллюзии миров вокруг. Он падал сквозь них в черную дыру, но и на это ему было плевать. Он прожил несколько жизней в кошмарах, в своей голове, прежде чем понял, что все вокруг — нереально. Поэтому впервые открыв глаза в темной комнате и ощутив себя слабым до отвращения, он сначала даже немного обрадовался, но радость эта быстро схлынула. Все-таки уголком своей души он боялся, что опять угодил куда-то. И все вокруг — лишь мир в его голове. Его некому было разубеждать. Это был первый раз за два месяца, когда все спонтанно отрубились прямо возле своего пациента, но открывая глаза, видя ночь и слыша с десяток тонов сонного дыхания вокруг себя, Кея об этом совсем не знал. И его пламя, покорное, родное, ласковое, зашарило вокруг рефлекторно. Кея даже почти не заметил заминку в самом начале. Словно его атрибут… Удивился. Убедившись, что он не один в окружении врагов и рядом сопят вполне знакомые Рокудо и Докуро, а поодаль горит пенящимся золотом Сасагава, Хибари удовлетворенно прикрыл бесполезные в темноте глаза. Писк. Писк. Писк. Сердце проталкивало густую кровь по налитому тяжестью телу. Кея сделал вдох поглубже, чуть не закашлялся, сморщился от боли в ребрах и постарался обходиться минимальным запасом воздуха. Одеяло давило на грудь многотонной плитой. Невыносимо хотелось в душ. А еще лучше — в ванну. Согреться. Отмыться — он чувствовал себя грязным, и ему не нравилось это чувство. Кто-то держал его за руку. Что-то давило ему на одеяло возле ноги с одной стороны. Где-то в стороне слышалась сонная трель Хиберда. Звук родной и знакомый, утешительный. Пик. Пик. Пик. Лицо обдал шальной сквозняк. Кея рефлекторно сделал торопливый вдох, наплевав на все неудобства и странные ощущения. Втянул носом, пока межреберные мышцы не заныли. Пахло домом в Намимори. Пахло летом. Маленьким садом с журчащим фонтаном, в крошечном ручье от которого звонко постукивала о камень бамбуковая трубка сиси-одоси. Пахло нарциссами, тянуло тонким ароматом камелии. Это был запах, который Кея привык ощущать, приходя домой, запах покоя и уюта, запах убежища, безопасности. Запах того, что было не жаль защищать. Что нельзя было не защитить. Кея с наслаждением дышал, купался в собственных мыслях, ленивых, лишенных острых углов и пропитанных безразличием, похожих на отъевшихся пушных зверей. Сквозняк утих и забрал с собой аромат родины. Настало время новой ступени самоанализа. Кея снова открыл глаза. Сначала была темнота, писк над головой, чуть сбоку, и противная щекотка в носу. Хибари чувствовал слабость, а еще — неподвластность ему конечностей. Левая рука характерно затекла: кто-то цепко держал ее, выдернуть не хватало сил. Правая была в тепле одеяла и им же придавлена. Рот был сухой. Кея отлично знал эту послеоперационную сухость и раздутость языка и раздраженно мог констатировать характерную боль в глотке. Щекотка в носу, скорее всего, должна была быть назогастральным зондом — значит, кормили не только через вену. А распухший язык и боль в глотке — от трубки и языкодержателя. Значит, не так давно он жил на аппарате искусственного дыхания. Открытия не порадовали, но и удивляться он не стал. Не все Сасагава мог вылечить щелчком пальцев. Хуже было другое: последнее, что Кея помнил — какой-то совет, инициированный Савадой, куда должны были прибыть все союзные семьи. Их главы и Хранители. Он еще припоминал, как они устроились с Гокудерой за плечами Савады, потом вышел докладчик… А вот что случилось потом и почему он теперь в таком состоянии валяется в койке, не имея сил даже руку поднять, явно заботливо выдернутый с того света — все было скрыто от него туманной дымкой. Дымка была нейтральной, невраждебной и за неимением других вариантов в ней угадывалась завеса, поставленная шаловливой ручкой Рокудо Мукуро, его извечного… Кстати, кого? Помнится, с Рокудо они обычно дрались. Но ненависти или азарта, или желания сцепиться, какое он обычно испытывал, не было. Было — да все вышло, видимо. Даже просто думая о мужчине сейчас, назвать его врагом с полной самоотдачей по чувствам у него не выходило. Если бы все враги вызывали у него такую индифферентную реакцию, Кея уже прославился бы пацифизмом. Кея не понимал, из-за чего его чувства к туманнику так переменились, но зная самого себя много лучше прочих, мог сказать почти уверенно: за период времени, которого не доставало в его голове, Рокудо сделал что-то такое, что изменило весь расклад. Что Кея зачел ему в плюс. Незначительную часть своего спокойствия Кея еще мог списать на препараты, которые наверняка получал, но его вбитого на уровне подкорки отношения они переменить не могли. В то, что Мукуро мог нахимичить что-то в его голове, пока он валялся, Кея тоже не верил: воспоминания об унижении первой встречи и сейчас жгли каленым железом, но былого желания кинуться и разорвать Туману глотку не было. Это было… интересно. А запах Намимори — это они дома, или Рокудо снова бессознательно проецирует на всех иллюзию Тумана, подгоняя и искушая покинуть гостеприимную Италию? Кея втянул родной запах поглубже, ощущая нежную ностальгию в сердце. Хорошо бы все-таки быть дома. — Хибари-сан? — тихий голосок Докуро заставил дернуться, и приборы сдали его с потрохами — сердце пропустило удар. Но Хром ничего не сказала, только спросила: — Пить? — и зажгла в чаше ладоней свое пламя. Кея зажмурился, но все равно, как наяву видел сизо-синий огонь с размытой дымкой границ. Освещенный этим огнем, Кея постарался доходчиво зажмуриться. Докуро понятливо зажгла своим огнем фонарь в стороне, и приглушенный свет осветил просторную комнату его дома. Бесшумные благодаря татами шаги Хром Кея чувствовал кожей, и за время, пока она журчала водой в графине, наполняя поилку, звуки сонного дыхания пропали. На Кею смотрели шесть пар глаз, и ощущалось одно скрытое присутствие. Не враждебное, но полное любопытства. Хибари постарался игнорировать всех и только стиснул зубы, когда Мукуро без вопросов приподнял изголовье. Затекший копчик наполнился жаром прилившей крови. Кея надеялся, что его задница не превратилась в гематому размером с материк. Но ничего не ныло — скорее всего, ворочали его достаточно регулярно, чтобы обошлось без осложнений в виде пролежней. Хром влажными тонкими пальцами смазала ему губы чем-то густым и маслянистым — наверное, вазелином. Трещинки на сухих губах сигнализировали о том, что они есть и теперь будут болеть. Кея стерпел, тем более, что после этого Докуро помогла ему поймать губами соломинку. Вода была свежая, холодная и словно бы не могла пропитать пересохший рот. Кея держал воду во рту, пока рецепторы не начали подавать признаки жизни. Рокудо сбоку смотрел, как он снова тянется к соломинке, с цепким прищуром. Не было сомнений, что он видит и подмечает каждую гримасу Кеи, проступающую на его лице хотя бы на миг. — Еще, — попросил Кея, когда вода смочила глотку, и он почувствовал, как льдинка воды катится до самого заурчавшего желудка. Речь была смазанной, припухший язык заставлял растягивать слова, чтобы они не превращались в абсолютную кашу. — Пока не стоит, — мягко отсоветовала Хром. — В прошлый раз вам стало плохо и от меньшего. Подождем немного. Кея не помнил никакого прошлого раза, но Докуро не посмела бы ему врать. Пить все еще хотелось даже больше, чем загрызть кого-нибудь до смерти. — Чувствую себя растением, — вслух подумал Кея. — Фотосинтез для питания предусмотрен или я питаюсь как-то более… Плотно? Материально? Рокудо не сдержал низкий куфуфукающий смешок. — Не думал, что, очнувшись, ты первым делом будешь шутить, — он улыбнулся, но куда мягче, проще, чем обычно. Устало. Открыто. Кея вслушался в его низкий охриплый голос. Бархатный, богатый по обертоновой структуре. Он никогда раньше не замечал, какой именно голос у другого мужчины. Насколько приятно тот касается ушей и ублажает что-то внутри — возможно, звуковой голод. — Странно себя чувствую, — словно бы для себя поделился Кея. Он не знал, почему, но знал, что надо. Незаданные вопросы давили. — Последнее, что помню — первый докладчик на встрече глав Альянса. Дальше все. Как отрезало. Что я здесь делаю и как так получилось — хорошо бы знать. Но любопытство не гложет. Как будто большая часть моих чувств перегорела, — Кея расслабился каждой мышцей и прикрыл глаза. Когда Рокудо снова взял его за руку, которую было отпустил, чтобы не мешать придерживать стакан, Кея не стал ее выдергивать. Эти прикосновения его не тревожили, хотя от них веяло беспокойством за него. Рокудо, который за кого-то беспокоится — это не было чем-то привычным. Кея бросил на него долгий взгляд, но туманник смотрел на их сплетенные пальцы, и в его глазах горело вполне узнаваемое чувство. Влюбленность. Эти глаза говорили: «наконец-то я имею право держать тебя за руку». Кея не знал, как на это реагировать. Он помнил, что у него кто-то был. И помнил боль предательства, пронзившую его в одно мгновение. Он был свободен — не по своей воле, но все же. Он смотрел на Мукуро, и наконец, Мукуро тоже поднял на него глаза и застыл. Кея понял, что его собственное лицо отражает неуверенность. Выражение лица Мукуро стало мягче, чем Кея у него когда-либо видел. — Я буду ждать столько, сколько тебе потребуется, — просто ответил туманник на незаданный вопрос. — Если ты сможешь — я буду счастлив. Если нет — я просто хочу сделать счастливым тебя. Ты мне ничего не должен. — Кроме своей жизни, может быть, — откликнулся Кея. — Я чувствую в себе пламя Тумана. Прохладное, нейтральное и ровное, и очень защищающее. Хотя я и не знаю, от чего именно оно меня защищает. — Оно ваше, Хибари-доно, — Хром села с другой стороны, держа в руках бутылку с питанием. Кея краем глаза смотрел, как она набирает его в немыслимых размеров шприц и, присоединив к зонду, снимает зажим. Худая ручка плавно давит на поршень, дрожа от усердия, и вот, Кея понимает, что процесс пошел. Ощущение было странное, нос согрелся и зачесался сильнее, но желудок наполнялся странной тяжестью. — Кошмарные ощущения, — он сморщился, когда все закончилось, и Хром вернула зажим на место. — Что там с пламенем, которое не мое, но мое? — Ты — Облако. Но Облако не единственный твой атрибут, — Реохей подал голос со своего кресла в дальнем углу комнаты. Заспанный и мятый, он все равно производил впечатление едва сдерживаемой воплощенной активности. — Я не знаю, что случилось, но у ребят есть догадки. Когда ты, ммм, активировал режим самосожжения, твое пламя Облака отреагировало и взялось его исполнять — ты же знаешь, как много решает решимость, — Кея кивнул. — Рокудо экстремально повезло — они с Мармоном, это который из Варии, вместе смогли достаточно быстро создать тебе утраченные органы, потому что пламя пыталось достать до твоего сердца, но почему-то принципиально не могло это сделать, пока существуют остальные органы. Когда экстремально быстро прибыл Тсуна, он начал поддерживать реализацию этих органов. Чтобы иллюзии стали реальными. — Я в курсе, что такое реализация, дальше, — подтолкнул Кея. — Да и я говорю: они не могли понять, почему пламя так избирательно продвигается и не может добраться до сердца напрямую, — взялся снова объяснять Реохей, несмущенный, что его перебили. — Пламени становилось все больше, ты горел заживо, но не сгорал. Кея передернулся. Он не помнил процесс, но звучало отвратно. Мукуро заметил его жест и крепче сжал его руку, сердито уставившись на смущенно прикусившего язык Реохея. — Если объяснять коротко и по-человечески, — раздался тонкий голосок Мармона, материализовавшегося прямо в изножье кровати Кеи, — то твоё пламя Тумана, заблокированное твоим же разумом после битвы с Рокудо Мукуро, было произвольно активировано угрозой твоей жизни и вступило в борьбу с пламенем Облака, вознамерившимся убить тебя. Оно задало направление движения распространяющемуся пламени Облака, мешая действовать напрямую. — Уровень того и другого пламени рос, мы направляли твое пламя, и, в конце концов, они стабилизировали друг друга, превратившись в пламя Дождя в точке соприкосновения. Тут нам помог Ямамото Такеши — Дождь создан для медленного убийства, и он погасил его своим, — подхватил Мукуро, поглаживая его костяшки. Кея постарался не отвлекаться. На периферии мелькнула вспышка воспоминаний — он ненавидел чужие прикосновения. Беречь себя его научил… Кто-то. Кто-то, кто единственный имел достаточно силы, чтобы причинять боль и приучить его только к своим рукам. Кея ощутил тонкую грань между провалом в инстинктивное подчинение только одному — чужаку теперь — и отбросил его подальше. Тошнота, взявшая его за горло, отступила. — На твое счастье, глупый мальчишка, вспышка привлекла внимание и заставила материализоваться Первое поколение. Алауди ди Вонгола подчинил твою волю, и, используя твой Туман, блокировал то, что вызывало намерение умереть — твои воспоминания. Лишенное приказа и подкрепленное твоими многократными смертями пламя Облака успокоилось, оставив слепок твоей личности в кольце Облака Вонголы, — Кея, ошарашенный странной, запутанной историей, чувствовал изучающий взгляд вновь взявшего повествование в свои руки туманника Варии. — Мы воссоздавали твое сердце больше 18 раз, потому что пока не появился Алауди и не сделал то, что мы не догадались, твое пламя всегда разгоралось и возвращалось к задаче убить тебя. Не помогало ничего: ни Прорыв точки нуля Десятого Вонголы, ни подчинение Мукуро, ничего. Мы не знаем, как тебе удалось выжить и сколько в этом нашей заслуги. Знаем только, что когда у Первого получилось, ты впал в кому из-за истощения ресурсов, но это было терпимо. Мы боролись за тебя на пределе сил неделю, и если бы мне не было так интересно — Вонгола уже разорилась бы платить мне за мои услуги, — категорично скрестив руки на груди, Аркобалено задрал нос. Кея едва сдержал восхищенный хмык — умел же паршивец вернуть разговор к оплате своих услуг. — Ничего не понял, — сознался Кея. — Чувствую только, что пропали вбитые кем-то психологические установки — вроде нетерпимости к прикосновениям. Прикосновения — это всегда боль, — Рокудо сжал его руку, нервно, потом постарался отдернуть, но Кея не пустил — более того, положил чужую ладонь лежать сверху, и свободной от капельниц рукой принялся обводить белеющие костяшки. — Прикосновения позволены только одному, который имел право сам решать, будет ли мне сегодня больно или же наоборот хорошо. Если я плохо берегся — он лечил меня, но так, что я был готов целый мир пообещать. Умолял не трогать, клялся, что больше не позволю ранить себя. Но отказать ему не мог. У нас была близость — много, много раз. Иногда я не хотел, но не мог отказать. Тело ломало без него. Но я не помню ни его лица, ни его имени, — Кея опустил глаза на свою ладонь, держащую чужую, а потом уловил, что все затаили дыхание и быстро вскинул взгляд. — Знаете, — констатировал он. — Вы знаете, о ком я говорю и кого не помню. — Вот сука, — не выдержал Реохей. — Психологические установки — это же… Это же наверняка базировалось на команде всегда быть верным! — Сасагава одним движением поднялся и нервно заходил на свободном пятачке, засунув одну руку в карман брюк, а на другой кусая ноготь большого пальца. — Я передам Тсуне, что дело экстремально щекотливое, и вернусь, — виноватым тоном пообещал он Кее, и тот милостиво кивнул: — Зверек должен знать. Сасагава выскочил вон, а со своего места к кровати Кеи подошел паренек, имя которого Облако не помнил, но помнил, что Мукуро всегда звал его Лягушонок. — Если старший братец прав, — растягивая слоги заговорил тот. — То когда Учитель поцеловал вас, базовое кодирование на верность сработало, как капкан. Если не верны тому, кто разрешен — дальше смерть. Это объясняет зацикленность пламени. Его направляло подсознание, а не сознание, в котором мы не нашли ничего, кроме боли. Примо — крутой мужик, — уважительно протянул парень, не спеша вытаскивать руки из карманов или особо рассматривать Кею. Сам Кея пялился на огромную шапку в виде лягушачьей головы — она поднимала скудные воспоминания. — Он, скорее всего, разрушил кодировку начисто и дал вам защиту. — Скорее всего, потом мы сможем разрушить заблокированное. Будет долго, нудно. Но твои воспоминания будут с тобой, — торопливо предложил Мукуро, но Кея слегка помотал головой. — Не нужно, — Мукуро хлопает глазами, Лягушонок с интересом наклоняет голову. — Сейчас мне живется легче, чисто морально, чем все последние годы, — Кея откинул голову на подушку и закрыл глаза. — И так понятно, что после всего, что со мной сделали, моя жизнь явно пошла куда-то не туда. Как меня убедили работать с кем-то в команде — вообще загадка больше прочих, я терпеть не могу людей, и сейчас многие мои поступки выглядят странными вдвойне, но… — Кея сделал глубокий вдох. — Я умею быть благодарным. Спасибо, что боролись за мою жизнь. И сломали что-то чуждое для моего разума. Какую-то… Зацикленность? Я ощущаю себя… Цельным. Разум ясный, — Кея прислушался к себе и неожиданно для себя едва заметно улыбнулся. — Я наконец-то не одержим своей яростью. И не одержим сохранением порядка в месте, которое не нуждается в такой ненормальной опеке с моей стороны. И больше не реагирую странно. Мне… Так хорошо, — едва слышно шепчет он, и чувствует, как по щекам сбегают слезы. — Не плакал с младшей школы, — сознался он, криво улыбаясь и приоткрывая глаза. Все вокруг плыло, и он торопливо сморгнул защипавшую глаза влагу. — Я любил того, кто трахал меня в психику годами, — добивает он сам себя, и рвано дышащий Мукуро запрыгивает в нему на койку, вовремя утыкая лицом в свою грудь. Он как никто другой знал, что значит психологическая ломка, тренинги и кодировки, и изнасилования для закрепления результатов. В его руках Кея рассыпается на куски, содрогается от слез и воет от боли, которая рвет на части. Его предавали годами, а он жрал и подставлял губы под поцелуи и ластился к рукам, прыгал на член как мазохист и ощущал восторг неофита, когда его драли. Но несмотря на то, как больно было сейчас, когда он ревел, как никогда в жизни, как не мог годами реветь — хотелось жить. Жить хотелось отчаянно. — Мы соберем тебя заново, — утешающе шепчет Рокудо, а Кея гадает, за что он так ненавидел этого человека. За проигрыш? Или потому что тот попал по больному — по невозможности контролировать себя, на которую позже оперся чужак, перекалечивший ему психику? Кея не помнит, не знает, не может даже предположить — но и неважно больше. Прямо сейчас — нет никого роднее и ближе. Нет никого, кто понимал бы его лучше. Кен, Чикуса, Хром и Мармон, отловив возле дверей Реохея, торопились прочь. Кризис пережит. А с жизнью вошедший в разум после долгого кошмара Кея разберется.