А зори здесь тихие.

Всю дорогу до речки Коля молчал, стараясь не обращать внимание на разговоры немца. Уж слишком бессмысленными они ему казались. То, что немец выразил своё сочувствие, неплохо так разозлило мальчишку, но он вовремя себя одёрнул, чтобы не выстрелить в этого мужчину. Река казалась спасением. Ещё никогда Клаус не был так рад сунуть руки в ледяную воду, от которой каждый миллиметр кожи покрылся инеем не буквально. Но потом поток окрасился в багряный, кровавый цвет, и немец невольно отпрянул. — Ich никогда не желать убивать. Ich хотеть играть на пианино. Тяжко на душе от осознания того факта, что пришлось убить своего соотечественника. Ягер тряпкой не был, но он полагал, что каждого воина нужно провожать с почестями. Что с убитыми сделают? Сожгут? Зароют? Позволят падальщикам сожрать? Выставят в качестве трофея на всеобщее обозрение, чтобы боялись их немцы? Трудно сказать. Кто их, дикарей этих, знает. — Поэт есть у вас, — заговорил он снова. – Есенин. Ich правильно происнести? У него чудные стихи. Мне мама всегда на ночь их читать. «Кровь» исчезла, хотя неприятный осадок остался. Но агенту нужно было умыться, поэтому над водой он опять склонился. Из слегка искажённого и мутного отражения на него смотрел какой-то ужасный монстр с чёрными дырами вместо глаз и кровоточащими шрамами на лице, но на этот раз он не испугался. Все эмоции и чувства просто обратились в пар и выветрились из тела. Словно Создатель стер все нервные окончания и натолкал внутрь мягкой серой пыли, ибо шпиону немецкому не пристало метаться и что-то вообще ощущать. Ничего, Клаус абсолютно ничего не чувствовал, смывая с рук и лица грязь, запёкшуюся кровь. Он умудрился руки о камни оцарапать и липкую жижу – то ли смолу, то ли сок древесный. Дождавшись, когда кожа очистится от всего, когда ломить мышцы начнёт, потому что вода всё же холодная, мужчина выпрямился и ещё раз взглянул на себя, отметив, что монстр в отражении сменился бледным, как полотно, приведением. Это пройдёт, нужно просто выспаться. А то мерещится всякое… Холодная вода, что так приятно с течением бежит между пальцем, освежает и освежает. Недолго думая, мальчишка снимает сперва всю маскировку, а затем и гимнастёрку, рубашку. Когда ещё будет шанс помыться нормально? — Эй, немец, — окликает Клауса Ивушкин и осматривает его фигуру изучающе, стараясь запомнить каждую деталь в его образе, поведении и манере. На нем советская форма сидела неплохо, конечно, но Коля молча отметил, что немецкий китель ему шел больше. — Ты искупаться не хочешь? Банный день у нас только на следующей неделе. Сам мальчишка был рад такой возможности, ведь помыться лишний раз было особенно приятно, даже при условии, что вода была не самой теплой к концу лета. Эта река всегда была холодной. Карельские леса с этими знаменитыми горными выступами и реками, берущими исток где-то высоко, всегда привлекали Ивушкина, и нередко он лазил сюда в мирное время, когда нужно было убежать от проблем, не дающим спокойно работать. Клаус наблюдает не столько пристально, сколько просто заинтересованно. Им рассказывали о варварских повадках русских, но сейчас происходящее вызывало лишь грустную улыбку и приносило воспоминания. Ягер вспоминал, как собирал цветы для матери в роще, больше похожей на ухоженный сад, а та улыбалась широко и стихи рассказывала в надежде на то, что сынишка вырастет не в отца, занимающегося военным делом, а станет пианистом. Вспомнил, как упал с дерева, когда хотел помочь девчонке достать застрявший в ветвях змей, и старался не плакать, хотя то был самый настоящий перелом. Его первый перелом. Тогда-то и возникло желание научиться хорошо по деревьям лазать и дальше по списку. Это и привело его сюда, это и сделало его тем, кем он сейчас является. — «Немец» из твоих уст звучит как «глупый», — он не обижался, не сердился. С улыбкой факт констатировал. — Забавно. Если пройти чуть глубже, дальше по течению, найдешь небольшой водопадик с выступа, где и собирался помыться русский. Но оставлять здесь одного Ягера равно самоубийству. — Я не называл тебя глупым, Клаус. — начал младший лейтенант, переглянувшись с немцом и как-то хитро улыбнувшись, — Я не сомневаюсь в том, что ты умён. Может, даже поумнее многих в дивизии. Клаус головой мотает поспешно, пытаясь подыскать подходящие слова, чтобы составить из них более-менее логичные предложения и не сказать при этом ничего лишнего. Он ещё не решил, с какой стороны подходить к Николаю, как его к себе правильно приручить и раньше времени не спугнуть. Кто сказал, что подружиться у них не выйдет никогда только потому, что они родились в разных странах и какое-то время находились по разные стороны баррикад? Ну, подружиться — это уже слишком. Хотя бы друг другу довериться стоило бы. Немножко, чуть-чуть совсем. Может, если немец покажет свои настоящие чувства, то и Ивушкин ответит тем же? Ну что ж, попытка будет зачтена. Отчаянный шаг лучше бездействия. — Бери шмотки и пойдём чуть дальше, — приказывает Ивушкин и подхватывает свои вещи и винтовку. — Не обидно тебе, что я так сразу заставляю своих убивать? — Обидно немножко. Но теперь они «не мои». Ich не признавать их методы. Мне нравится русский народ и Есенин, — он выдавил из себя робкую улыбку. — А что такой «шмотки»? Я слышать это слово, но так и не понял, как его использовать. Мальчишка идёт по каменному берегу, неохотно переставляя ноги, и довольно щурится на солнце, подставляя нос под лучи. Солнце приятно грело и поднимало настроение, несмотря на недавно проделанную грязную работу. Сейчас Коля ощущал себя свободным и открытым для природы всего, что его окружает. — Вещи. Синоним, считай. Можно заменять одно другим, но не тебе, _ усмехается и сразу же отвечает на вопросительный взгляд своим самым весомым аргументом, не сдерживая улыбки. — Потому что я так сказал. Ягер старается поспевать за широким и уверенным шагом младшего лейтенанта, держась по правое плечо от него, чуть позади. Прямо как услужливый адъютант. Позор. Или не позор? Клаус запутался немного. Он то ли настолько вжился в роль, что начал мыслить как дезертир, которому не нравится идеология нацизма, то ли сам считал так, поняв только сейчас. Пока что трудно точно сказать, так что придётся разбираться самому. Или попросить помощи. Дойдя до места, откуда уже прекрасно слышался водопад, Коля складывает вещи на камень и садится рядом, снимая сперва ботинки, а затем и штаны. И всё-таки, соблазн искупаться был велик, так почему бы не воспользоваться этим там, где река начинается из озера. — Раздевайся, время водных процедур, — усмехается младший лейтенант и чуть наклоняется вперёд, отставляя ботинки за себя, чтобы те не упали случайно в воду. Он довольно потягивается, разминает затёкшие мышцы и возвращает свой взгляд к немцу, всё так же заинтересованно его осматривая. Мужик был, конечно, не той русской закалки, мог и замёрзнуть, но что он, не потерпит, что ли? Чуть прищурив глаза, Коля кивает тому, мол, в темпе вальса, дружок. А сам взобравшись на камень, ныряет в воду, стараясь не думать о том, что тот мог с лёгкостью его подстрелить. Даже звери на водопое друг друга не жрут, так что, немец хуже них будет? Холодная вода быстро приводит в состояние и выныривает Коля уже новым человеком, довольным и помолодевшим. С прищуром смотрит на мужчину, вытирая ладонью лицо, и улыбается, зовя к себе. Немец басисто хохотнул, в очередной раз убеждаясь: в Ивушкине действительно есть нечто такое, что отличает его от остальных русских, которых пришлось повидать на своём веку. Тут речь не о притяжении магическом или харизме необычной, скорее о чём-то таком, что кажется по-своему родным любому. Человек этот достаточно суров, устраняет врага без лишних вопросов, но при этом способен шутить, несмотря на горечь, осевшую пеплом в лёгких и забившую дыхательные пути. Он домашний как будто, уютный. Этакий кот, способный и мурчать, и когтями острыми размахивать. Не будь Коля красноармейцем, шрамолицый не отказался бы выпить с ним яблочного вина и обсудить политику, сидя у горящего камина, пока за окном сгущались бы сумерки. Что же до самого нациста, то уютным он себя не считал никогда, да и не был он таковым, сравнивая себя со змеёй, которых любят единицы. Иногда, конечно, пытается что-то изменить, но выходит плохо. Он может говорить спокойно, улыбаться, шутить и каламбурить, да только вот никто ему почему-то не доверяет. Дело не в форме эсэсовца, не в шрамах, не в глазах. Просто кто-то рождается с ярким оперением, кто-то с красивой шерстью, а кто-то с холодной чешуёй. Волк не сможет стать лисицей, даже если покрасит шкуру, а мышь никогда не полетит, сколько бы перьев в шерсть не воткнула. Клаус, сжимая в руках винтовку, смотрит на своего «командира» с толикой непонимания и неправильного интереса, любопытства банального. Николай глупый совсем, что ли? Сейчас пристрелить его проще простого, даже ребёнок бы справился с этой задачей. Куда исчезло недоверие, которое всего пару часов назад обволакивало их обоих? Где осторожность и самосохранения инстинкт? Хотя, другого ожидать от русского не стоило. Они ведь все такие, поголовно! Вроде смышлёные, раз умудрялись долгое время удерживать статус империи, а вроде не умнее винной пробки. Странно весьма. Противоречиво. — Это слишком по-русски для меня, — улыбается щербато. — Я не любить река. Озёра besser. (лучше.) Ягер и сам не понимает, как оказывается рядом с Ивушкиным, примерно на расстоянии вытянутой руки. Ледяная вода вонзала иглы в обнажённую кожу, покрытую мурашками и старыми шрамами. Было чертовски холодно, хотелось выскочить отсюда как можно скорее, но в то же время неприятные, в какой-то степени болезненные ощущения позволяли почувствовать себя живым, будто течение уносило прочь все переживания. Коля усмехается. И всё-таки, несмотря на свои ворчания, немец полез к нему, правда, мурашками весь покрылся, словно никогда раньше не был в холодной воде. Слабак. Но это всего лишь реакция организма. У него самого кожа вся пупырчатая. Зато не дрожит, даже не сжался. А в таких водных процедурах есть плюсы, помимо освежающей влаги и лишнего приема душа. Сейчас Коля мог достаточно хорошо рассмотреть оголённое тело фрица. И дело было не в том, что ему были интересны его рельефные части тела, а в том, что поверх них находились мелкие шрамы, которые заставили Ивушкина вздохнуть. Живучий. Лишний раз подметив, что Клаус был много сильнее его, мальчишка ныряет под воду и открывает глаза, стараясь опуститься ниже, глубже. Руками бередя воду, белобрысый с двадцать секунд просто находится под водой, наслаждаясь холодом горных источников и позволяя себе отдохнуть от проблем, ожидающих его по ту сторону водной глади. Но всё же долго находиться под холодной водой ему не удалось, несмотря на то, что светлоглазый с самого детства тренировал свою дыхательную систему и мог находиться под водой без воздуха до двух минут, вынырнул. — Du любить стихи? Ивушкин запустил свои длинные пальцы в непослушные волосы, зачёсывая их назад и положил обе руки на камень, держась, чтобы снова не сползти вниз, в воду. Он чуть склоняет голову набок и внимательно смотрит на лицо Ягера, пытаясь понять, серьёзно ли он решил спросить у него о стихах. Ягер не может думать о чём-то позитивном, в голову постоянно лезут возможные исходы событий, которые отличаются однообразной палитрой — только алый и чёрный. Пессимистично как-то, липко и вязко. Из-за тоски по родной стране, неуверенности в будущем. Из-за Николая, под водой подозрительно долго задержавшегося. Ничего позитивного в округе не сыскать! Природа тоже в тоску впала, вмиг краски растеряв. Что будет, если его всё-таки убьют до того, как он выполнит свою задачу? Свои, допустим, расстреляют. Немцам он теперь враг, для них он лишь жалкий и трусливый предатель, крыса, последствий испугавшаяся. С русскими похожая ситуация. Они могут убить его за акцент, за «рожу фашистскую». Да хоть за неправильно брошенный взгляд или якобы слишком громкое дыхание. И ещё этот тезка в огонь керосин подливает, глядя своими глазами-стекляшками и глупо хмурясь. Думает о чём-то, в лице меняется. Если был бы зверем, то шерсть бы его наверняка топорщилась. — Маяковского и Есенина любил, — тихо кидает мальчишка и чуть щурится, стараясь уследить за мимикой, за эмоциями Клауса. И всё же, было в нём что-то, что не давало покоя Ивушкину. Что-то, что он скрывал. Однако солдат предпочёл списать это на недосып и свою паранойю. Коля чуть морщит нос, когда капелька воды попадает на кончик носа, потирает его и посматривает на немца. Не доверяет, цепи с себя срывает, дичится. Не хочет к рукам пока что привыкать. — Ты был раньше в России до войны? — Спрашивает Коля и брызгает водой себе на лицо, умываясь, смывая с себя всю грязь. — Я тут подумал... Надо бы тебя сводить на полигон. Погонять по маскировке и точному выстрелу. К вечеру пойдем, а сейчас на завтрак. — Ja, Ich быть в Москва. Красифое место, — улыбается, будто воспоминания о России заставляют его хоть что-то чувствовать. Но думать о стране вражеской долго не дали. Его хотят проверить, посмотреть, на что он способен. И тут новый вопрос назревает: ему глупеньким прикинуться или показать себя с лучшей стороны? Надо будет обдумать и посмотреть, как ситуация сложится. — «Погонять»? — старается произнести как можно чётче, каждую букву чеканя. — Это как? Русский язык очень странный, логику его немцу никогда не понять. Клаус знает, что означает слово «гнать». А «по» — это приставка, которая как бы заканчивает действие. Тогда почему «погонять» обходит это правило стороной? Уму непостижимо. Что за язык непослушный и дикий? Зато отлично подходящий народу, который на нём говорит. И всё же вода речная реально способна помочь освежиться, хоть мышцы и противятся, ноют. Вылезать не хочется, потому что «там» холоднее, ветер под кожу забирается, внутренности превращая в ледышки обыкновенные. Неприятно. Впрочем, казаться слабаком немощным тоже нет желания, так что приходится язык прикусить и промолчать. Ивушкин цепляется за камень на выступе и карабкается обратно на твердую почву. Вздрагивает, словив на коже легкий порыв ветра, и обнимает свои плечи руками, потирая их, чтобы согреться. Немец этот совсем не подготовленным к русской природе оказался: когда Ивушкин помог тому выбраться из воды, тот мурашками весь покрылся и, Коля готов поклясться, что слышал стук его зубов. А после, усмехнувшись с его непонимания русский слов, молча наклоняется, отжимая волосы навису, чтобы холодными струйками вода не бежала по спине, вызывая ещё больший холод. — Тренировки, понимаешь? Чтобы ты навыков не растерял, разве у вас такого нет? — С интересом спрашивает Коля и трясёт головой, как собака, отряхиваясь. — Мне казалось, что в Германии намного чётче и строже с военной подготовкой бойцов. В его голосе звучит даже какое-то облегчение и насмешка над чужой страной. Ивушкин быстро одевается, желая поскорее окружить себя хотя бы материальным теплом. Он усаживается на камни, растягивается на одном, как довольный кот, греясь на солнышке, и с прищуром смотрит на немца, ожидая, когда тот оденется. Сначала хочется возразить, сказать, что эсэсовцы проходили особую подготовку, отличную от обычной, общей для всех солдатов и схожей с той, которая есть в других странах, но гордость приходится усмирить, на цепь её, негодяйку такую, посадить и велеть не тявкать. Клаус подготовлен лучше Николая, он военный от самых кончиков пальцев, его никто не вынуждал вступать в ряды войск новой Германии — Тысячелетнего Рейха. Он по собственной воле взял в руки оружие и стал частью творящегося вокруг хаоса, облачённого в строгую и чёткую систему, по собственной воле надел форму с орлом. И сделал бы это в любом случае, даже если бы Фюрер Адольф Гитлер не пришёл к власти. Но стал бы он жестоким? Это совсем другой вопрос. Он никогда не был кровожадным, его время и обстоятельства таким сделали. Иначе бы попросту не выжил. — Я тут подумал, ты же для своих теперь предатель, — усмехается мальчишка и прикрывает глаза, нащупывая рукой винтовку. — Ты теперь, как я, — Коля осекается и чуть приподжимает губы. — Как советский человек, враг фашиста. Размяв шею и плечи, мальчишка всё же встает с импровизированной кровати, дав себе слово позже задуматься о переселении Клауса в свою палатку, где раньше жили его напарники и некоторые бойцы из подкрепления. Но стоило ли доверять немцу раньше, чем требовалось? Нет, определенно нет, Коля не доверял даже тем, кто жил с ним раньше, однако достаточно, чтобы позволить жить рядом с ним. И всё-таки, рано немца у себя поселять, рано. — С двухсот метров попадёшь? — интересуется белобрысый, лохматя ещё мокрые волосы, падающие на лоб, и склоняет голову набок, изучая фигуру Ягера. — Был на ночных вылазах? — Ja, — ответил коротко, не желая хвастаться или отвечать неопределённо. Солдаты подают голос только тогда, когда нужно отдать честь или отчитаться. Разве не так говорил отец? Его образ в памяти заметно помутнел. Впрочем, всё со временем забывается, а мёртвых надо уметь отпустить. — Мне комфортно. Ночью. У Ягера был хороший слух, который за проведённое в военной форме время только обострился. Его учили, что нужно уметь стрелять вслепую, ориентируясь только на звуки. Он много времени провёл с завязанными глазами, пытаясь не позволить своему «противнику» подобраться к нему со спины или сделать резкий выпад, повалив на землю. Также они оба (Клаус и его отец) тренировались в абсолютно пустой комнате, где не было ни лучика света. Сначала Ягер забивался в угол, так как считал, что там безопасней, ведь на него могут напасть только с одной стороны, но на деле лишь загонял себя в ловушку, лишая возможности отступить. Все начинают инстинктивно жаться к стене, и потому стоит держаться от них, стен то бишь, подальше. Стоять надо примерно посреди комнаты и просто слушать. Рано или поздно шорох одежды, дыхание или шаги выдадут соперника. Мало кто захочет сразу же атаковать, не имея представления о том, как далеко он от стены и где другой человек. Тогда-то и можно шмыгнуть в сторону. Так что немец уверен, что ему будет легче в ночном лесу, где любой хруст что-то да значит. В темноте, когда затаишься, враг тебя не видит, не знает, что рядом его смерть, а ты его слышишь прекрасно и можешь определить местонахождение. — Ich любить ночной лес. Всё становиться иным… Ich родиться в полночь. Это мой стихия. Он специально припомнил выражение, которое любили русские. Красивое слово, необычно звучащее для непривыкшего уха. — Ночью обычно все ваши вылезают. Кто покурить, кто часовой, — Ивушкин сперва прикрывает глаза, прислушиваясь к природе, а затем вновь возвращает свой взгляд к Ягеру, с улыбкой отмечая, что в этом они были похожи — ночь была и его стихией. Ночь была самым подходящим и удачным для белобрысого временем. Стрекотание кузнечиков и сверчков никогда не отвлекали его, даже наоборот, добавляли уверенности, придавали сил и бодрости, когда Коле предоставлялась возможность вылезать с парнями из разведки ночью. Частенько ему перепадало по два, а то и по три фашиста, он даже тренироваться на них начал, придумывая, под каким углом ему лучше выстрелить, как лечь и как стоит обматывать оптику, чтобы та не сверкала во тьме ночной. — Правда в полночь родился? — Неверяще смеется Коля и улыбается немцу, впервые искренне и действительно радостно. Клаус с готовностью кивнул и ответил такой же искренней улыбкой, после чего вернул себе серьёзный вид и, смирившись с неизбежным, последовал за красноармейцем. Будто послушная собачонка, ей-богу! Из тех, что лают без причины, вечно прыгают, своими грязными лапами марают людям одежду, хвостикам виляют и скулят у двери. Такую пнёшь — она на спину доверчиво перевернётся и глазеть будет своими глазками-пуговками. Глупая щенячья преданность! Подобной проблемы у Клауса не наблюдалось. По крайней мере, он искренне на это надеялся. — В полночь, Ja. Мы вернуться так же, как и прийти? Снайпер подбирает рюкзак и закидывает его на плечо, шагая в сторону леса. На этот раз он решает идти несколько другим маршрутом, огибая болото с правой стороны и шагая по более протоптанной тропинки прямо от речки, куда летом ходили местные жители ближайших деревень. — Мы пойдём немного иначе, — Ивушкин чуть щурится по давней привычке и, подхватив немца под локоть, приближается к нему, сокращая расстояние между ними до минимума. Он указывает пальцем между деревьев, откуда виднелась тропка. — Нам туда, а дальше пойдём прямо, там, между сосен, должен быть большой камень, ну а от него метров сто до штаба. Ферштейн? Коля всегда использовал свой русский рычащий акцент, который, мальчишка не сомневался, мог понравится немцу. Но вот цель, с которой он использовал его, была не ясна даже ему самому. Лес сегодня был невероятно прекрасен, даже зелён после недавнего дождя, и Ивушкин не мог это не отметить, не обрадоваться такому. Он любил природу, а особенно леса, так как большую часть своего детства провел именно в них, ловя бабочек, собирая грибы и ягоды, каждый раз измазываясь то в смоле, то в ягодах. В общем, Коля отличался безобразным поведением, по мнению его родителей, однако сам чувствовал себя прекрасно в этой среде. Николай стал вести себя более расслабленно, что от взгляда льдистых глаз не скрылось. Такое немного фамильярное поведение обычно располагало к себе, но у немцев так вести себя не принято, можно пулю в голову получить, если ты рядовой солдат. Хотя, наверное, младшему лейтенанту позволяется, когда рядом только пленный (или кем является дезертир? Дезертир, не имеющий при себе никаких документов, а это значит, что права свободно по территории перемещаться у него тоже нет). Это же русские, в конце-то концов! У них другой менталитет, правила другие. Всё другое. Но вовсе не плохое, как принято считать. Просто непривычное. — Ja. Ich понимать отлично. Я несколько раз быть в Париж. Там тоже красиво, но не так, как в Россия. Иная атмосфера, понимать? Там таких лесов нет… Und всё равно хотеть домой. Когда Вы выиграть, Ich мочь отправиться домой? Обратно в Берлин? Голубые глаза словно потускнели, выцвели. Клаус не мог смириться с тем, что ему приходится торчать здесь, пока душа отчаянно рвалась на родину. Плевать, что там сейчас не тот Берлин, который глубоко в его сердце сидел. Главное, что там его дом, там он родился, когда полная луна сияла в чёрных небесах. Конечно, его семья была вынуждена переехать, потому что экономика рушилась и средств немцам не хватало, но это ничего не меняет. Он ведь вернулся потом и понял: роднее столицы Германии для него ничего нет. Вообще. Вот идёт Коля по лесу, над головой поют птицы, повышая настроение, а рядом балакает немец, которого интересно было слушать иногда, когда он не молол ерунду. И поэтому мальчишке было интересно просто слушать его, просто смотреть, наблюдать за ним, подмечая малейшие изменения в мимике мужчины и настроении. Этот немец явно отличался от других, или же просто Коля не общался с другими, но он оказался каким-то душевненьким, человечным, тем, кто может чувствовать, а не одним из тех машин для убийств, которых красные старались прогнать с родной земли. — А я не был во Франции, но уверен, что там красиво. Мне нравится ваша архитектура, французская тоже. И девушки красивые, — улыбается лохматый, идя плечом к плечу с Клаусом. — Но здесь всё равно лучше, здесь природа и воздух свежее, и небо голубее. Мальчишка снимает с плеча рюкзак и, буквально впихивая его в руки немца, сам достаёт флягу с подвязки и, отвинтив крышечку, делает несколько глотков воды и облизывает губы, растянув губы в довольной улыбке. А затем протягивает флягу немцу, забирая рюкзак обратно. — Почему ты думаешь, что мы выиграем эту войну? — тихо спрашивает мальчишка и чуть опускает глаза вниз, словно сочувствует немцу, словно его самого задевают его переживания. Но это совсем не так. Сейчас ему плевать, что чувствует враг, ему льстит то, что мужчина признает поражение своей страны в самом начале. Поэтому его сейчас и волнует в большей степени то, почему этот Ягер перешёл на их сторону. Сейчас, когда у Фашистской Германии только-только начали воплощаться планы и затеи. Клаус хоть и остаётся внешне подавлённым и отрешённым, глубоко в душе чертовски злится. И чего этот мальчишка метается между двух сторон, ходит вокруг да около, путает речами своими? Не может решить, на какой позиции стоять удобней, что ли? Или он просто ничего толком не понимает? Из-за этого к нему подступиться трудно! Даже шпиону. — Wie verstehst du das nicht;(Как ты этого не понимаешь)? Он прилагает все усилия для того, чтобы успокоиться, перестать злиться на обычного юношу, который ничего дальше своего носа не видит вовсе не по своей вине. Хотя, они все ничего не видят, чего тут греха таить. Темно вокруг, разглядеть что-либо трудно, проблематично. Вот и ходят люди поодаль друг от друга, позабыв о своём единстве. Это их наказание за все преступления перед Богом и природой, которые они совершили за последние годы. — Ich любить Германия! А то, что с ней происходить сейчас, не вина немецкий нация, du понимать? Многих из нас принудить к этому. Они угрожать, что убить наша семья. Детей, девушка, родителей. Всех. Никого не жалеть. Es ist unfair (Это несправедливо)! Warum Германия платить? Она не начинать война. Всё быть бы gut… Ягер замолкает только тогда, когда осознаёт: он говорит правду, от которой пытался всё это время убежать. Большое количество солдат воюют не за нацистские идеалы, а просто ради того, чтобы их семьи оставались в безопасности. Дезертиров и всех их родных публично казнили, многих избивали за дружбу с евреями. Разве тут можно не стать жестоким, не захотеть кровавых зрелищ? Но немцы не знают, что на самом деле происходит. В них разожгли ненависть, вот они и взялись за оружие. Людям нужно только врага дать, чтобы заставить воевать и спокойно убивать. Так всегда было и будет, пока существует жизнь. — Тебя со всеми немцами в позорном марше пешком до Германии пустят, — тихо говорит Ивушкин и смотрит на мужчину, именно сейчас понимая его ситуацию и желание вернуться на родину. — Если ты мне поможешь, я помогу тебе, — заключает он и заглядывает в голубые глаза, тут же неловко их отводя. — В этом и смысл. Взаимоподдержка, без неё на войне не выжить. — Ich помочь. Обещать. Но Ягер никогда не был солдатом Вермахта! Он всё ещё предан своему Фюреру, всё ещё готов ради Третьего Рейха глотки людям рвать. Или он только так думает, не желая признавать свою ошибку? Немец слишком уж разбушевался, Коля хотел бы его утихомирить, да вот не знал, как лучше действовать, чтобы мужчина в порыве злости его не пристрелили ненароком. Ивушкин вздыхает, понимает, что пришлось пережить немецкому народу и, возможно, даже становится более снисходительнее к ним, но.. Это ничего не изменит. Они всё так же будут убивать. Они всё так же будут горе-завоевателями, что решили советскую землю на свой лад перекроить. А Коля так и будет защищать свою страну. Пусть даже таким жестоким путём. Мальчишка глубоко вздыхает и только сейчас предпринимает попытку успокоить немца. Секунда метаний и русский хватает того за ладонь, сжимая её своей рукой. Коля медленно поднимает глаза в холодные глаза напротив и едва заметно кивает. — Я верю.