А зори здесь тихие.

Медленно отпустив руку, но не разрывая зрительного контакта, мальчишка тянет немца на себя за рукав, призывая продолжить путь. Николай молчит, вот и Клаус не стремится больше бушевать и разглагольствовать, несмотря на желание разрядить напряжённую обстановку, ставшую такой же вязкой на ощупь, как смесь крови и грязи, что немец недавно с рук смыть пытался. Он сегодня два раза перешёл грань, за которой начинался полнейший хаос. Здесь, на этой стороне мировосприятия, всё упорядочено, понятно, объяснено, разделено на чёрное и белое. Так они и доходят до нужного камня, из-за которого уже видны палатки штаба. А до него Ивушкин предпочитает молчать, не в силах выдавить из себя и слово. Но, как только он замечает косые взгляды советских бойцов на «госте», сам косится на него, тихо спрашивая: — Не горишь желанием жить с ними в одной палатке? — надеется на то, что немец не соврёт, скажет правду, если уж обещался в поддержке и понимании. А строиться всё это должно, естественно, на доверии, которого сам Коля проявлять боится, но вот получать хочет. Так всегда было, так с детства приучен. Отец у него старой закалки был, жизнь всю свою жил по своим правилам, которые ещё не подводили. И сына так воспитал: доверяй, но проверяй. Правда, Коля воспринял это буквально и после нескольких неудачных проверок для себя решил, что довериться он точно не сможет людям. Слишком лживыми они были. В этом и была проблема народа. Немец может общаться с русским, пить с ним водку, жаловаться на высокий градус, травить анекдоты про евреев, что не несут в себе цели оскорбить – это просто, чёрт возьми, беззлобные шутки. Француз играет в карты с австрийцем, смеётся фыркающим смехом, философствует. Нет чёткого «истинный ариец» и «паршивый полукровка». Просто гражданство их делит, как было раньше. Ох, за чертой красок больше и шансов великое множество. Ягер предпочитает чёткую систему, порядок немецкий, но теперь его тянет в иную реальность, где он ещё способен стать другим. И он, вновь переходит грань, говорит: — Ich не нравиться остальным, но Ich не жаловаться, потому что знать, на что идти. Мальчишка скидывает вещи возле своей палатки и, подхватив Ягера под локоть, направляется к кухне, надеясь, что завтрак ещё не весь съели, ведь до обеда, как оказалось, было ещё несколько часов, а под ложечкой уже сосало. — Завтрак, отдых до обеда, обед, полигон, ужин, ночной вылаз. А утром наступление. Планы понятны? — белобрысый чуть изгибает бровь и останавливается возле полевой кухни, надеясь найти что-нибудь съедобное. Здесь ничего лишнего, ничего личного, ничего родного сердцу нет. И всё же здесь плохо. Невыносимо плохо, будто находишься с другой стороны. А с другой стороны всегда плохо, потому что темно, потому что страшно, потому что там гибнут люди каждую секунду. Ни одного блеска не разглядеть, ни одного пропащего лучика света тьма не пропустит туда. Там пусто, но здесь точно так же, как и на той стороне. Но что же это? Силуэт на изнаночной стороне, подёрнутый серой рябью, призрак. Еле видная, молочная дымка, похожая на обычный туман, какой часто можно увидеть по утрам после ливня. Кто ты, сумевший покачнуть гармонию двух сторон? Николай Ивушкин – так говорит сознание. Но что он делает на той стороне? Неужели ищет что-то? Или кого-то? – Ja, понять. Клаус не сдаётся, нет. Но он даёт Коле шанс, помогает отсрочить смерть. Так что же ты сможешь предложить запутавшемуся немцу, гордый русский снайпер? Белобрысый снял с подноса две миски и, пока солдаты не съели остатки гречки с тушенкой, положил в каждую из них приличную по размеру порцию, а затем воткнул в них по ложке, одну миску протягивая немцу. – Держи, я знаю, что тебя не кормили около суток, – тихо добавляет при этом, но кажется всё таким же уверенным. *** Русскому не то чтобы было интересно наблюдать за тем, как Клаус ест, он делал это как-то непроизвольно, каждый раз поднимая взгляд на мужчину. Что-то переклинило в голове, что-то словно лопнуло перед глазами мыльным пузырём, раскрывая образ лишь на малую часть, но достаточно, чтобы Коля смог понять, как с ним работать. Он словно словил радиоволну. Ягер был сыт и здоров, чего вполне хватило для того, чтобы на неопределённый срок позабыть о своей оплошности и заняться делом – то бишь для верности во второй раз хорошенько изучить обстановку и понять, где и что именно расположено. Держаться он старался возле Николая, ловя его взгляды и отвечая пожиманием плечами, не имея сил на то, чтобы хоть что-то сказать. Некоторые продолжали на немца коситься, глазами пожирать, словно искренне не понимая, что нацистская свинья здесь делает и почему до сих пор жива, да ещё и от командира не отходит. Неужели душу немецкую можно к рукам русским приручить? Можно. И заставить палку приносить да лапу подавать – тоже. Но трудно, для этого требуется намного больше времени, чем один только день. Красноармейцы пребыванию странного немца в своём лагере априори не могут быть рады, но другого ожидать не стоило – они ведь врагами являлись. Только вот как выжить среди них и сохранить шкуру собственную, никого при этом не лишив жизни? Как с ними спать рядом, зная, что его легко можно прикончить и выдать сие за самозащиту, мол, поганый фриц первым напал, потому что по-другому крысы эти не поступают? И на этот вопрос ответа нет. Судьба не любит отвечать на вопросы, а у жизни и смерти попросту времени не находится. Что касается справедливости, то она так и осталась слепой. И, кажется, глухой к чужим молитвам и крикам боли, раз допускает смерти невинных. Мальчишка молча подхватывает свою винтовку и кивает немцу, чтобы брал свою и следовал за ним. В планы солдата входило небольшое путешествие далеко от немецких и советских частей, туда, где он был лишь пару раз. Ивушкин вновь спасает. В спину подталкивает, идти куда-то велит. Уводит от остальных солдат подальше, за что ему спасибо огромное. Спасибо, которое вслух никто не произнесёт. – Сейчас мы придём на луг, – предупреждает Коля и чуть подталкивает Ягера вперед себя, по тропинке, положив ладонь тому между лопаток. – Я дам тебе ровно час на твоё воображение. Мы поиграем в снайперские прятки, – усмехается Ивушкин, решив добавить небольшую изюминку в свою игру. – Если я тебя найду – выстрелю. Если не найду, стреляешь ты. – Куда? – переспрашивает Клаус, не показывая своего облегчения. Всё-таки там, где подальше от русских, легче на главном сосредоточиться. А что Коля? К нему привыкнуть вполне реально. – Ich не хотеть стрелять в русский! Ich не хотеть стрелять… в тебя. Но он идёт. Трава колышется на ветру, солнце ползёт на небосклону медленно, а он, Клаус Ягер, смотрит только себе под ноги, чтобы не упасть. И почему Николай не пошёл впереди? Немец бы чувствовал себя увереннее, не беспокоясь о том, что его могут пристрелить. Хотя, быть может, русский снайпер этого и боялся? Тоже боялся того, что «бывший фашист» поступит подло и нападёт со спины? Логично. Но Ивушкин не думал о нападении, не думал о том, что сам Клаус Ягер будет бояться нападения красного сзади. В голове было подозрительно пусто, однако и это не особо волновало мальчишку. Он улыбается уголком губ, думая, что немец высокого о себе мнения, раз думал, что ему придётся стрелять. – Значит, стрелять буду я, – улыбается, а сам знает, что не выстрелит, знает, что вернуться к своим солдатам без немца будет позорно. Убить того, кто помог на вылазе, да ещё и так подло – это не просто позорно, это оставит след на душе. Однако только так он сможет научить Клауса быть действительно незаметным в дикой природе. – Ты боишься умереть? – тихо спрашивает Ивушкин и осматривается в знакомой местности, дотрагиваясь рукой до плеча мужчины слишком неожиданно, чтобы направить его за деревья, скрывающими цветочный луг. Немец не может сдержать истеричного смешка. Его берут на слабо? Как по-детски глупо и наивно! Как раз в стиле русских. – Два раза умереть нельзя. Всё здесь было хорошо: красивые соцветия разных оттенков, высокие и не очень деревья, листья и ветки которых были даже у подножья, раскидывая их, словно были в любой момент скрыть человека. Снайпер внимательно осматривается и кивает немцу, мол, час пошёл. Сам опускает взгляд на наручные часы и, засекая время, садится под дерево. Расслабленно откинувшись на ствол, мальчишка прикрывает глаза и прикусывает нижнюю губу. Пару секунд и глаза его вновь приоткрываются, а дневное солнце приятно греет лицо. – Давай, фрыц, 58 минут осталось на подготовку, – насмехается, знает, что его снайперский глаз не подведет и сегодня немец будет «подстрелен». Под кожей завелись кусачие красные муравьи, и Клаус сначала подумал, что злость вновь охватила всё его тело и разум, но с удивлением отметил: всего лишь азарт. Он чувствовал предвкушение, в крови его бурлил адреналин. Николай дразнил, определённо зная, как заставить немца работать хорошо и продуктивно! Нужно лишь наступить на хвост гордости, чтобы царапалась и мяукала, хозяину покоя не давая. Это свойственно многим людям, особенно немцам и русским. Ягер вслух ничего не говорит и лишь рыщет взглядом, пытаясь найти укромное местечко, где можно скрыться и слиться с природой. На дереве легко спрятаться, тем более тот, кто ищет, проверять там вряд ли станет, но на него трудно залезть, да и упасть можно и сломать себе что-нибудь. Спрятаться в осоке? Трава высокая, а затея… глупая затея. Тогда среди пахнущих медом цветов? Зелёная форма выделяться будет и сразу привлечёт внимание опытного снайпера, если плохо замаскироваться. Нужно что-то простое и надёжное, такое банальное, что проверять там никто не будет. Думал фриц долго, начиная нервничать. А что, если не успеет и попадётся? Тогда все усилия пойдут псу под хвост. Нет, проиграть нельзя ни в коем случае. Зря его, что ли, готовили для Внедрения к русским, чтобы сдался практически сразу? Вот ещё! Николай вскоре поймёт, что нашёл достойного игрока для своей сомнительной игры. Он идёт в сторону, нарочно громко топая, ругается на немецком, когда спотыкается случайно, а потом возвращается другим путём, ступая на камни или чистую землю, дабы никакая веточка под ногой не хрустнула предательски. Смотрит на соперника, убеждаясь, что тот ни о чём не подозревает, и шмыгает за дерево, оказываясь прямо за белобрысым, если не брать в счёт толстый ствол. Кусты можжевельника и ежевики, сгрудившиеся здесь, казались непроходимыми с этой стороны, но если обойти, то можно найти лаз. Идеально. Клаус проклинал всё на свете, пока проползал под ветвями. Он старался быть тихим, и этому способствовала мягкая земля и листья, не шуршащие при каждом движении. Ладони и лицо перепачкались в земле, царапин стало только больше, винтовка цеплялась за всё, но упрямство не позволяло отступить. И вот он уже находится в надёжном укрытии. Полог зелёный не даёт солнечным лучам проникнуть сюда, свет кажется мягким и тусклым. Отсюда трудно заметить Ивушкина, только если он не выйдет на середину поляны. Тогда-то можно выстрелить. Не в младшего лейтенанта, разумеется, а мимо, чтобы просто припугнуть и дать о себе знать. Проходит достаточно большое количество времени, прежде чем Коля, довольно потянувшись, поднимается со своего места слишком бесшумно для тихого и спокойного времени. Винтовка сползает с плеча и медленно упирается прикладом в плечо, а её хозяин, привычно прищурясь, тихими, уверенными и мягкими шагами идёт на самую высокую точку на этой поляне. Не предупреждая, не издавая лишних звуков, скрывается в траве. Ползанья по-пластунски позволяют мальчишки мгновенно слиться с окружающей средой, подбирая по дороге траву и цветы, которые тут же были привязаны к голове резиновым шнурком. Ивушкин про себя усмехнулся. Похож на индейца, не хватает только… Коля вновь пачкает руки, чтобы на щеках снова появились грязные полоски, как у настоящего шпиона. – Я иду искать, майн либе дружочек, – шепотом усмехается, стараясь быть максимально тихим, прислушивается к природе. Тихое стрекотание кузнечиков, жужжание пчёл и шмелей. Казалось, сама природа подсказывала Ивушкину, куда нужно посмотреть, чтобы заметить изменения. Насекомые, желая взглянуть на гостя в природе, летали возле дерева, где совсем недавно валялся белокурый мальчишка, что сейчас преобразился до настоящего профессионала своего дела. Он долго смотрел через оптику за движениями в небе, разглядывал каждый кустик, каждое дерево, в конце придя к тому, что эта точка загораживает обзор. Светлоглазый чуть откатился вбок, вновь присмотрелся, навел винтовку и прикрыл один глаз. – Что ж это ты, пчелка, решил кустики поопылять? – ухмыльнулся мальчишка, кладя палец на курок. Куда стрелять, в голову или рядом? Заманчиво, интересно, азартно. Ивушкин пригибается и чуть ёрзает на месте, раздумывая, вглядываясь в винтовку, что не слишком удачно торчит из кустов, выдавая немца. Он выбрал действительно хорошее место, то, куда Коля и не посмотрел бы, если бы не знал, что немец Ягер может полезть в колючие заросли. Гордый, бесстрашный. Такой, какой и нужен был мальчишке. Выстрел. Земля перед кустами разлетается в стороны кусочками, давая понять мужчине, что он найден. Напугался ли он? Коля не знал, но знал, что тот проиграл и в следующий раз ему придется заниматься с немцем, объясняя тому, как лучше использовать маскировку. Ягер, привыкший к свисту пуль, не пугается, лишь инстинктивно дёргается в попытке откатиться в сторону, но сильнее сдирает кожу на щеке об колючие ветви. Чёртова ежевика! Надо было не строить из себя самого умного и прятаться в траве, авось успел бы замаскироваться. Но ничего, это послужит ему хорошим уроком и научит не медлить, когда на тебя ведётся охота. Хотя непривычно. Это же не типичный сценарий с хищником и жертвой. Тут два охотника: гордый русский волк из лесов сибирских и изворотливая кобра с черепом на «капюшоне». Оба способны победить, а размер в данном случае значения не имеет. Главную роль играет хитрость и сообразительность. Ивушкин знал, что после выстрела не встают, а ползут. И причем быстро, чтобы враг, поняв твое расположение, не успел зацепить. – Поднимайся! – кричит мальчишка и внимательно смотрит на кусты, не помер ли там Клаус от испугу. – Поднимайся, я сказал! Вылезает Клаус поспешно, на землю оседает и кровь с лица утирает. В голове шумно до сих пор, сердце бьётся от скачка адреналина. Приятно, сразу начинаешь чувствовать себя живым. И улыбка так и просится на лицо. Проиграл – так это не проблема, потому что всегда можно взять реванш. – Я слышать! Незачем так кричать. Животный warum пугать? Поздно вспоминает о том, что имеет дело со своим новым командиром, слишком привыкнуть успел, к тому же старше и выше по званию он этого младшего лейтенанта. Надо бы извиниться? Возможно. Но забирать слова назад – это признание своей ошибки. Признавать ошибки – это не по-немецки. – Ты выиграть этот бой, но ты не выиграть эту войну! Он шутит и сам смеётся. Это его кредо такое по жизни: сам пошутил – сам посмеялся. Так легче расслабиться. Но мальчишка усмехается, знает, что немцу понравилась игра, вошел в азарт. Сам мальчишка не меньший кайф словил, довольно скалился и, подходя к сидящему на коленях Клаусу, закинул винтовку на траву. А затем и сам рядом присел, голову его за подбородок приподнял, рассматривая оставленные ветками царапины. – Войну мы вместе выиграем, ты только глупости не твори, – смеясь, предупреждает и, достав из кармана платок чистый, протирает сперва расцарапанные щеки фрица, а потом и свои грязные щёки.