«Главная цель искусства не в пустом копировании объектов и предметов. Оно должно дарить новое, чувственное, настоящее» ©Оноре де Бальзак
***
Я слишком часто думаю об этом парне. Я слишком взрослая и опытная, чтобы вот так… часто думать об этом мальчишке. Всё началось с банального приглашения на кофе, а, может, с той злосчастной фотосессии — не могу сказать точно. Важно лишь то, что сейчас, одержимая каким-то немыслимым желанием вновь увидеть эти медово-ореховые глаза, услышать этот хрипловатый голос и такой чистый звонкий смех, я, забыв про все свои планы, еду в то самое место, где мы встретились с ним впервые. То и дело взволнованно поглядываю на лежащий рядом красиво упакованный альбом, удивлённый таксист косится на меня в зеркало заднего вида, будто бы желая что-то спросить. Но я не настроена на диалог сейчас. Слишком возбуждена, слишком волнуюсь — всё в моей жизни как-то «слишком». Пятнадцатью минутами позже, когда я сломя голову вбегаю в уже известное мне заведение, чуть не поскользнувшись на скользких ступеньках и вручив тот самый альбом, он тут же становится достоянием нескольких ребят — друзей и коллег Германа. Неожиданно для самой себя оказываюсь в новом, до сей поры неизвестном мне мире, знакомясь с замечательными молодыми танцорами и даже помогая хореографам снимать какие-то видео для сайта. Потом спортсмены, отбирая у меня планшет, увлеченно смотрят на себя со стороны на экране. Вне зала эти ребята, вытворяющие неподвластные уму обычного человеку вещи (моему уж точно), становятся простыми юношами и девушками. Последние с забавной робостью в голосе сразу же любопытничают по поводу фотосессий, делая это настолько мило, что у меня не получается им отказать. В последнее время я стала слишком мягкой. Холодный прочный стержень, который, как мне кажется, был у меня с незапамятных времён, сейчас предательски треснул. Эта работа, этот город, эти люди безжалостно ломают меня и мою привычную вселенную. — Я тоже люблю иногда пофотографировать, так, компанию друзей или пейзаж на пляже, — замечает Герман. — Может быть, посмотришь, выскажешь своё профессиональное мнение? Я совсем не профи, но мне это интересно. Не вопрос. Договариваемся, что он пришлёт фотки мне на почту, а затем я незаметно для окружающих удаляюсь. К моему огромному удивлению, уже этим вечером вижу новое письмо во входящих. Ни секунды не думая, открывая его, начиная внимательно изучать содержимое. Просмотрев все фотографии, делаю вывод, что у парня действительно есть своего рода талант, видение кадра и композиции. «Талантливый человек талантлив во всём», — сразу же в голове всплывают всем известные слова, автора которых вряд ли кто помнит (я точно не помню). «Бросай в меня тапки. Я готов)», — второе сообщение заставляет меня усмехнуться. Обожаю самокритичных людей, с ними никогда не бывает скучно. Расписываю вкратце плюсы и минусы сделанных фотографий, нажимаю на кнопку «отправить» и покидаю номер, направляясь в круглосуточный кафетерий, дабы выпить чашечку горячего ароматного кофе. «Ого. Не думал, что ты так быстро мне ответишь. Спасибо за замечания. Я учту» — почему-то мне кажется, что мои слова его несколько задели. Всё-таки мальчики в таком возрасте очень остро воспринимают любую критику в свой адрес. Эта самая черта делает их очень похожими на маленьких капризных детей. Но я непреклонна. Порой чрезмерная прямолинейность всегда была моей отличительной особенностью. Именно она избавляла меня от большей части моих друзей и знакомых, не готовых слушать откровенную критику в свой адрес. Мои работы — это опыт, а опыт, как известно, приобретается с практикой. С такой же практикой, как и твоя, когда ты бесконечно штампуешь один элемент за другим. Только я нажимаю на кнопку спуска затвора. Плюс, конечно, определённое количество теоретических знаний об основах композиции и о настройках камеры, а также постоянное художественное саморазвитие, включающее в себя чтение специальной литературы и посещение различных выставок как современных, так и классических фоторабот и живописи. «Могу порекомендовать одну интересную экспозицию», — упоминаю о выставке одного из довольно известных фотографов начала восьмидесятых. — «На днях я собираюсь её посетить. Если хочешь, то могу захватить и тебя», — сама не знаю, что на меня находит, и откуда во мне берётся это неожиданное желание разделить с кем-то столь интимный процесс любования красотой произведений фотоискусства. «Я в деле», — моментально отвечает Герман.***
Воскресным днём мы встречаемся у галереи. На мне обтягивающие тёмные джинсы, белый свитер (и когда я сменила свой привычный стиль вот на это?) и солнцезащитные очки, на нём — какие-то спортивные штаны и чёрная куртка, натянутая поверх светло-серой футболки с каким-то принтом. Внезапно понимаю, что счастлива видеть парня и с трудом сдерживаю внутренний порыв кинуться ему на шею и расцеловать его красивое бледное лицо. Про себя радуюсь и благодарю непривычное для этих мест солнце за то, что за тёмными линзами могу спрятать горящий влюблённый взгляд. Рекомендую Герману просто молча смотреть, стараясь поймать внутри себя какие-то ощущения и эмоции, вызванные той или иной работой, дабы потом вложить их в своё искусства (не только фотографа). Однако не обсуждать всё равно не выходит. Я рассказываю об основах построения кадра, а он тут же задаёт вопрос, почему на некоторые фотографии считаются культовыми, если почти все эти основы на них порушены. Мы долго дискутируем на подобные темы, останавливаясь чуть ли не у каждой работы. — Я пытаюсь просто смотреть, но у меня слишком много вопросов, а чему я научусь, если не буду спрашивать? — поймав на себе мой упрекающий взгляд, Герман как бы извиняется, и я понимаю, что он прав. Из галереи наша беседа перемещается на близлежащие улочки, по которым мы с парнем идём в неизвестном для меня, да и для него, как мне кажется, направлении. — Смотри, ты можешь сделать отсюда очень хорошее фото, посмотри, попробуй посмотреть с этого угла, представь, что этот дом — центр твоей истории, — неосознанно тяну его за плечо чуть вправо, заставляя слегка отклониться, и очерчиваю пальцами рамку кадра. — Отсюда совсем другой вид, также, если ты фотографируешь цветок, или какую-то композицию на столе, например, смотреть на неё, как обычно, не интересно, не увлекает. Мы видим так каждый день. А если посмотреть с уровня цветка, ты получишь совсем другую, необычную картину, и можешь вытащить саму суть. — Так же, как ты сделала со мной? — его вопрос, больше походящий на утверждение, на минуту выбивает почву из-под моих ног. — Ну… да, — протягиваю я, судорожно перебирая в голове возможные варианты ответа. — Это же моя работа. — Тут за углом кофе хороший, подожди минутку, — Герман срывается с места и через пять минут возвращается с двумя стаканами, — Держи, твой с убойной дозой сахара и карамели. Удивлённо приподнимаю бровь, но молчу. Лучше продолжить разговор на профессиональные темы, по крайней мере, в них я чувствую себя более уверенно. Потягивая кофе, мы говорим о современной фототехнике, я делюсь мнением относительно новой моды на плёнку. Безусловно, в этом немного винтажном способе съёмки есть своё очарование, однако я всё же не поддерживаю повальное увлечение возвратом к корням и декларирование съёмки на плёнку как единственного истинного творчества, хотя не могу отрицать того особого, даже, в какой-то мере живого сияния, которое излучают плёночные фотографии. — Я не видел много фотографий с плёнки, — заключает парень, заставляя меня понять, что весь мой монолог, скорей всего, ушёл впустую. — Конечно, мальчик! Ты ещё не родился, когда она активно была в ходу, — язвительность как средство защиты помогает мне вновь приобрести некую уверенность. — Когда появился балет, меня тоже ещё не было. Но это не мешает мне интересоваться им, — словно в отместку мне отвечает задетый моими словами парень. «Какой же ты ещё ребёнок», — проносится в голове, но я не решаюсь озвучить этого, ибо боюсь обидеть его ещё сильнее. — Ты любишь театр? — интересуюсь я, будто бы не веря его словам. — Да, и очень. Я люблю драматические постановки и мюзиклы. Это необходимо мне ещё и с точки зрения понимания музыки и образов. — А опера? — Честно говоря, с оперой мои отношения не заладились. Это, конечно, очень интересно и красиво, но всё-таки, наверное, не для меня, — он наивно хлопает длинными ресницами, помешивая быстро остывающий кофе. — Мы на следующей неделе идём в театр на одну, как говорят, очень неоднозначную постановку. Если интересно, могу достать билетик.***
Собираясь на спектакль, я не могу избавиться от мысли, что постепенно, неторопливо, но неконтролируемо, погружаюсь в какую-то абсолютно новую, иную вселенную. А ещё от какого-то навязчивого убеждения о том, что этот поход очень сильно напоминает свидание. Возможно, мне просто хочется в это верить. Пристально смотрю в зеркало, думая, что вполне неплохо выгляжу, несмотря на то, что пользуюсь кремом с маркировкой «25+» уже добрую пару лет. И зачем-то я достаю из гардероба почти забытое лёгкое, романтичного фасона платье полночно-синего оттенка, которое красиво оттеняет выгоревшие волосы. И вместо обыденного рабочего рюкзака сегодня маленькая сумочка на цепочке. И, выпив бокал холодного Шардоне, салютую отражению в зеркале. Герман действительно разбирается в балете и танцах. Наши с ним места оказываются чуть поодаль от его компании. Мы смотрим современную постановку, и, наверное, для меня это предпочтительнее классического балета. По ходу спектакля он иногда делится своими впечатлениями, наклоняясь к моему уху. Парень мягко вдумчиво говорит, аргументируя свою позицию, уже в антракте объясняет мне различия классического танца и современной хореографии. Приходится признать, что в данной сфере я абсолютно ничего не смыслю, поэтому приходится с замиранием сердца слушать этого мальчика. — Почему ты танцуешь? — вдруг спрашиваю я. — Просто видела мельком твой график. Там всё так плотно расписано. Съёмки, фотосессии… А танцы — это же не прибыльно. На твоём месте я бы, наверное, отказалась бы от этого. — Но ты не на моём месте! — в его глазах на секунду вспыхивает адское пламя, заставляя почувствовать себя такой маленькой и беззащитной рядом с ним. — Прости. Просто ты, возможно, не понимаешь этого. Я не слишком одержим деньгами. Нет, конечно же, они очень нужны в наши дни. И актёрство даёт возможность мне хорошо зарабатывать, но танцы… это всегда было где-то здесь, — он прикладывает руку к груди в области сердца, а я ощущаю острый укол совести за столь бестактный глупый вопрос.***
Вернувшись домой, я зависаю в сети и смотрю на удивление не какие-нибудь фильмы, а записи старых танцевальных турниров, постигая магию этого вида искусства, и, впервые за долгое время, встречаю рассвет. Становится интересна не только общая картина выступлений; поддаваясь привычке до всего докопаться, изучаю основы, направления, элементы. От данного действа отрывает жужжание телефона. Кэт снова присылает мне какое-то сообщение.Snapchat от Конфетка-Кэтти: «Видела ваши фотки из кафе. Вы пили кофе, мило улыбались и так увлечённо о чём-то болтали, что не заметили, как вас снимают. У вас что-то есть? Скажи «да», иначе я умру от печали»
Закатываю глаза в притворном возмущении; я уже рассказывала про своё знакомство с миром спорта, и не вижу ничего такого необычного, что мы периодически по-приятельски общаемся.***
Любое мероприятие: концерт, соревнования, спектакль, — которое ты посещаешь вживую, носит богатую эмоциональную окраску, а если ты заинтересован в действии, то по прошествии его испытываешь странную комбинацию удовлетворения и внутренней опустошённости. Что же делать, если ты ещё и переживаешь за участников события? Герман — один из фаворитов каких-то там мега крутых танцевальных соревнований, название которых я благополучно забыла. Три с половиной часа на самолёте и меня вновь окутывает промозглый ночной воздух и, пока такси мчит в отель, отчаянно мечтаю только о сладком кофе с карамелью и горячем душе. Остаётся шесть с половиной часов, чтобы немного вздремнуть и не опоздать на утреннюю тренировку. Несмотря на ранний час, на площадке появляются поклонники, а группы танцоров то и дело исполняют какие-то элементы. После окончания первой тренировочной сессии бегу в отель, выбираю фото и высылаю коллегам в редакцию, возвращаюсь на место, снова приступая к работе, а вечером без сил падаю на белые отельные простыни, и, проваливаясь в сон, вижу бесконечные комбинации, прыжки, вращения… Второй тренировочный день напоминает первый, только людей вокруг становится больше, и между сессиями мы бежим на пресс-конференции организаторов, и заглядываем в зал разминки. Компанию мне составляет пара с местного телевидения и ещё один фотограф, работающий на финское издание. После нескольких часов работы, чувствую, что резь в глазах становится невыносимой, и, в перерыве между тренировочными группами, выскакиваю на улицу, где, прислонившись к стене, стою и бесцельно смотрю на большие тёмные лужи, механически жуя протеиновый батончик, припрятанный в рюкзаке. Я не говорила Герману, что нахожусь здесь, и уверена, что он не заметил меня, хотя, спрятавшись за объективом, я смотрю на него и, страшно признаться, только на него, даже когда автоматически делаю серии фотографий других участников. Он кажется таким невозмутимым, сосредоточенным, о чём-то говорит с другими ребятами и советуется с хореографами, периодически подбегая к стенке и отпивая глоток воды из пластиковой бутылки с логотипом спонсора соревнований. Мои мысли прерывает тот финский фотограф, он приносит кофе и сэндвич и приглашает в буфет для прессы, по-приятельски пеняя: «Нельзя же питаться только шоколадками». Мужчина явно пытается флиртовать, но я могу предложить в ответ только дружескую улыбку. Пятница знаменует начало соревнований, и, постепенно, трибуны зала заполняются болельщиками, люди толпятся в буфете, передают друг другу сувениры: майки, кружки, наклейки с изображениями танцоров, среди которых довольно-таки много известных личностей. В перерывах между номерами, жадно глотая кофе в буфете, притулившись на уголке стола, за которым строчат репортажи ещё два корреспондента, я отправляю очередную порцию фотографий в большой мир, и, возвращаясь к началу соревнований, чувствую лёгкую, но противную дрожь в коленях. Герман выходит на площадку предпоследним, и, сейчас я, наконец-то, осмеливаюсь принять ту мысль, что в этом образе, в этой мятущейся музыке, он дерзок и, чёрт возьми, до безумия сексуален. За свой номер он допускает пару несерьёзных ошибок, как мне удалось понять из разговора двух девушек, сидящих прямо позади меня. Я же не замечаю ничего: ни мелких помарок и неточностей, ни чего-либо ещё. Он шикарен. Он просто идеален. На сегодня соревнования завершаются, участники отправляются раздавать интервью и фотографироваться с фанатами. Их уже ожидают, ощетинившись вспышками и микрофонами, представители медийного сообщества. Через час экран телефона загорается, оповещая меня о входящем сообщении: «Саша, мне кажется, я видел тебя на турнире сегодня. Ты в Осло, или у меня видения от усталости?» Дрожащими пальцами набираю утвердительный ответ, приписывая довольно жесткое: «Но поговорим завтра, после окончания. Уже довольно поздно, и тебе пора отдохнуть и сосредоточиться на выступлении». «Господи, снова нотации! Мне что, пять лет?!» — буквы, высвечивающиеся на экране, кажется, пылают от возмущения. Не ребёнок. Этого-то я и боюсь. Субботнее утро приносит лёгкий снег и проклятый лёд. На утренних тренировках танцоры допускаю много ошибок, заметных даже моему неопытному глазу. Кого-то накрывает усталость, а кто-то просто не может справиться с нервами. Начало второго тура соревнований приносит зрителям много разочарования. Лидер турнира, по-видимому, не выдерживает давления, и на одном из элементов просто падает на пол. Судьи ставят Германа на первое место, однако на церемонии награждения и последующем интервью я вижу его грустное лицо и сжатые губы. Немного времени звёзды посвящают своим поклонникам, а после этого мы буквально врезаемся друг в друга, на секунду замирая, не зная, как вести себя дальше. Парень неловко приобнимает меня за плечи и, спрятав лицо в синем трикотаже его куртки, я окончательно смиряюсь с тем, что он стал мне дороже, чем просто друг. Наконец, этот день подходит к концу. В пресс-буфете коллеги по цеху обмениваются впечатлениями, и я ловлю обрывки разговоров. В те короткие пять минут после интервью мы договариваемся связаться друг с другом по завершению соревновательного дня. Я знала, что Герман где-то здесь, и почти кожей чувствовала его присутствие. — Насыщенный был день. Хорошо, что у меня есть несколько часов сна впереди, — тот финский фотограф, Макс, устало улыбается, пока я достаю из рюкзака очередной батончик. — Я вчера посмотрел твои работы, у тебя здорово получается снимать эти танцы. — Спасибо! Рада признанию конкурентов. Ещё пара интервью, прощальная вечеринка, а потом я буду рада отдохнуть месяцок от всего, что связано со спортом и танцами, — интересно, я сама верю в то, что говорю? Коллега смеётся, а потом неожиданно предлагает поужинать и отметить окончание боевого задания. На минуту я поддаюсь желанию согласиться, чтобы сбросить с себя наваждение последних пары дней и пронзительных медовых глаз. Повторяющиеся сигналы входящего сообщения прожигают карман. — Извини, — лезу за мобильником и нажимаю кнопку обратного вызова, пока Максим вежливо и выжидающе смотрит в сторону. — Саша, вы уже закончили? Мы можем увидеться? — что-то в голосе Германа меня настораживает. — Да, я освободилась… — спрашиваю про его местоположения, получая вполне удовлетворительный ответ — на улице у входа. — Где ты? Я могу прийти? — или мне кажется, или что-то явно не в порядке. — Стоп. Оставайся там, где есть, малыш, а я буду у тебя через пятнадцать минут, — виновато пожимаю плечами. Максим вопросительно смотрит на меня, конечно, он слышал весь наш разговор. — Извини. Работа. Спешно упаковываю вещи в рюкзак и почти бегом направляюсь к выходу. Несколько раз обхожу здание, но парня так и не нахожу. И вот когда я уже собираюсь вызвать такси, чувствую на своём плече его руку. Почему-то я была уверена, что это именно он. — Давай отсюда уйдём, пожалуйста, — он тянет меня за собой, а я лишь молча следую за этим мальчишкой. Сворачиваем на пустынную улочку слева от спортивного комплекса, и он вдруг начинает извиняться за выступление, за то, что неловко получать высшую награду, хотя, конечно, он настраивался на неё, а сейчас любители танцев, да и творчества проигравших начнут обсуждать, что он не достоин быть первым. Кажется, парень сейчас просто сорвется. — Герман, боже мой, успокойся, — хватаю его за плечи и сильно встряхиваю. — Никто же не умер. У всех бывают плохие дни, завтра все будет иначе, и это не последний турнир, — у него дрожат губы. — И какая тебе, чёрт возьми, разница, что выливают писаки в интернете? — вздрагиваю от пронзительного порыва ветра, поглубже зарываясь в воротник пальто. — Капюшон надень, холодно же, — неосознанно тянусь к нему, дабы застегнуть молнию на куртке, но он перехватывает мои руки. -Да сколько можно повторять, я не ребёнок уже! Я сам могу решать, что и как мне делать! — раз не ребёнок, значит пора заканчивать истерику, брать себя в руки и шагать дальше. — Я бы предложила тебе выпить, да, боюсь, меня могут арестовать за спаивание детей, — на этом слове Герман замирает посреди тротуара, как вкопанный и просто шипит: — Ещё одно слово, я тебя… Но я продолжаю: — Извини, но так как алкоголя нет, могу предложить только обнимашки и горячий чай, — не знаю, кто первый потянулся, шагнул навстречу, но мгновение, и я крепко-крепко прижимаю его к себе, чувствуя горячее неровное дыхание на щеке, а влажные от изморози светлые слегка вьющиеся волосы щекочут мой лоб. — Пойдём пить чай.