30 штрихов

В темнице было темно и холодно. Азанес лежала лицом к стене, чтобы не видеть толстых решёток, покоцанных кирпичей, источающего смрад ведра для справления нужд и замытых следов крови в дальнем углу. Прижавшись лбом к шероховатой поверхности стены, она тихо плакала. «Мне не стоило обворовывать того богача. Укради я что-то менее ценное — просто чтобы прожить день, всё было бы иначе, и я была бы свободна! Но жадность затмила разум, и я позарилась на драгоценности, захотев лёгкой жизни. Я просчиталась. Но просчиталась задолго до своего разоблачения. Мне не стоило поступать в Коллегию Шепчущих Лейавина. Я ведь слышала, что глава лейавинского отделения симпатизирует Талмору и на дух не переносит зверолюдей». Азанес всхлипнула, громче, чем сама от себя ожидала, и в страхе быть замеченной за плачем, зажала рот ладонями. Мрачные мысли не покидали её голову, нагромождаясь друг на друга, давя разум и сердце нестерпимой тяжестью. «И вообще, если бы я не сбежала из дома, то всего этого бы не было. Я бы не встречала семнадцатилетие посреди поля, с больной спиной выкапывая из-под сугробов травы, чтобы выполнить задание местного алхимика. Мне бы не пришлось воровать, рискуя свободой, только для того, чтобы не умереть с голоду. Ведь у меня всё время была крыша над головой, были рядом любящие папа и мама. А теперь папа меня ненавидит, а мама так и вовсе не пишет...» Уже не думая о том, чтобы сохранить свои слёзы втайне от других заключённых, и не желая больше ничего вообще, Азанес громко плакала, закрыв ладонями глаза и обвив хвостом колени. «У меня ничего теперь нет. Нет ни дома, ни семьи, ни мечты. Весь мой мир отныне ограничен четырьмя тёмными стенами». Азанес вытерла рукой слёзы и затихла, вслушиваясь в приглушённый шёпот — кто-то из других узников проснулся и негромко о чём-то разговаривал с собратом по несчастью из соседней камеры. Показывать им свою слабость Азанес не хотела: в тюрьме это было недопустимо. Она по-прежнему лежала лицом к стене, боясь пошевелиться и чувствуя, как начинают неметь мышцы. Через неопределённое время голоса стихли, и Азанес с облегчением перевернулась на спину. «Отныне темница — мой дом. Дом, в котором у меня ничего не осталось, — Азанес опустила взгляд туда, где в темноте была вытянута её правая рука, — ну, или почти ничего. Кое-что они так и не смогли у меня отнять — то, что отнять никто никогда не сможет. Моё ценнейшее сокровище и моё величайшее проклятие». Пальцы вытянутой руки задрожали от напряжения. Азанес хмурилась, чувствуя, как, несмотря на прохладу темницы, спина покрывается потом. Где-то в голове её раздался едва различимый монотонный звон. А затем в ладони появилось кажущееся ослепительным в окружающей темноте пламя.