В начале нового пути

      Утром Ал подхватился от острой боли в ноге, вскрикнул, рывком сел и в пятне света из окна увидел, как ему в ногу впивается всей зубастой пастью вчерашняя подкроватная чупакабра. Издалека раздался голос Геллерта, старающийся звучать властно на немецком, но парень слишком очевидно боролся со смехом. Чупакабра отпустила чужую ногу, разочарованно рыкнула и превратилась в чемодан.       — Ишь ты, стоило мне отойти, сам к тебе подполз! Ты чертовски вкусный! — Геллерт, уже откровенно смеясь, подошёл со стороны телескопообразных приборов.       — Какой ужас… Сколько времени?.. — Альбус снова бесконтрольно краснел и не знал, куда себя девать. Помятый, лохматый, заспанный, нервно сжимающий в лапах чужую шубу и ещё плохо состыковавший себя с реальностью…       — Девятый час утра, — Геллерт, уже спрятавший своё парадное одеяние, присел рядом, сияющий улыбкой, румяный, счастливый, похоже, отлично выспавшийся. — Знаешь, я могу ошибаться, но, по-моему, эти приборы нужны Шармбатону, чтоб влиять на погоду. Причём довольно глобально, с привлечением сил небесных светил. Зуб даю под золотую коронку, что это незаконно, но я тебе ничего такого не говорил, не наше с тобой это дело.       — Ты уже и по приборам полазил. Мог бы меня разбудить.       — Ну нет! Я уже говорил, что ты очень милый, когда спишь? Будить тебя выглядит таким же преступлением, как и отобрать у ребёнка вкусняшку. Впрочем, мой чемодан так не считает, тебя вообще вся моя живность любит. Согласен, удовольствие от этой любви весьма сомнительное, — Геллерт весело потянулся, и его футболка задралась, обнажая кусок крепкого пресса на животе и пупок. Альбус неловко отвернулся. — Зато я так чудно выспался сегодня! Прямо испытываю желание ещё кого-нибудь порвать на тряпки, желательно размером с этого Жаклинового дракона! Опытным путём установлено, что ты обладаешь противокошмарной магией, сон с тобой убирает весь негатив и даёт заряд бодрости сродни перцовому баллончику в задницу. Колись, в чём твой секрет?       — Я сокрушительная машина любви.       — Ах да, точно. Никогда нельзя об этом забывать. Полагаю, внизу уже начался завтрак, в наших интересах пойти и набить желудок перед долгой дорогой.       — Какой дорогой?..       — Мы же сегодня разъезжаемся по родным пенатам. Ты что, забыл?       Альбусу показалось, что свет мгновенно померк у него в глазах. Он когда-то помнил дату отбытия, но в последнее время она совершенно вылетела у него из головы, а ведь сегодня как раз эта дата. Сегодня они расстанутся…       — Эй, не кисни. Существует международная почта, такие кареты с пегасами, знаешь? Я буду тебе писать, ты тоже можешь пару раз что-нибудь мне черкануть, а в декабре мы снова встретимся, я припрусь к вам на Святочный бал и нагло засуну нос во все ваши хогвартские тайны.       — Да… конечно… — внутри сразу стало холодно и мерзко. Такое чувство у него было на первом курсе, когда Гриффиндор разгромно продул Рейвенкло в финале — Мердок пошёл в Хогвартс только в следующем году, — и на четвёртом курсе, когда его перед всем потоком разнесли по трансфигурации за контрольную, «написанную задней левой лапой соплохвоста», как выразился профессор Реджени. Только сейчас это чувство усилилось раза в три.       — Вставай, пошли хавать! — Геллерт весело пихнул его в бок. — Разглаживающее заклинание знаешь? У тебя рубашка выглядит так, будто её всю ночь фестралы жевали. И причешись, могу дать зеркало. Честное слово, если кто-то подумает, что мы с тобой всю ночь тискались по углам — а это однозначно подумают все, кто на тебя посмотрит, — я подтвержу из чистой вредности!       — Я превращу твой язык в слизняка, — всё же вернувшееся смущение заставило решительно выковыряться из-под шубы и начать приводить себя в порядок.       — А я превращу твои волосы в ромашки, — хихикал Геллерт, сворачивая свои пожитки в чемодан. — Это будет самая милая дуэль на глазах у всего зала торжеств, так сказать, на завтрак сегодня французские булки и долбанутая ромашечка.       Пока ребята добрались до зала торжеств, погода успела испортиться. Начался сильный ветер, в окна забарабанили длинные струи дождя. Многие хогвартские, уже одетые для перелёта, нервно косились наружу и забывали есть, хоть стол им на завтрак накрыли шикарный, прямо как на званый ужин. Даже появление Геллерта не произвело такого фурора, как предполагалось, за столом Дурмстранга его окружили и начали задавать вопросы, но все остальные предпочли отвернуться и сделать вид, что всё нормально. В конце концов, Жаклин видят гораздо реже.       — Я не полечу в такую погоду! — Фитц рядом буквально дрожал, нервно ёрзал и едва не опрокидывал чашку себе на колени. — Больше никогда в жизни не полезу в этот чёртов раздолбанный дилижанс, можете меня хоть рвать на части, как этот придурочный немец рвёт всех подряд!       — Лонгботтом договорился с Баверелем, нам одолжат местные кареты с пегасами, — Минни сердито зыркнула на него и, кажется, пихнула ногой под столом. — Кареты регулярно используют и постоянно следят за их состоянием, тут нечего бояться.       — Ага, в том-то и дело, что регулярно используют, в них там могло уже расшататься всё, что угодно! Ты слышишь, как воет за окном? Будто стая голодных вервольфов ломится в школу! При таком ветре я бы даже в бронированном склепе не полетел! А дождь? И на сей раз нас никто не поймает, если у кареты что-нибудь отвалится над Ла-Маншем!       — Какой же ты трус и параноик!       — Я здравомыслящий человек, который не хочет погибать так глупо в свои лучшие годы жизни!       Альбус сидел придавленный и ковырял что-то в тарелке, даже не разбираясь, что это там у него лежит. Он вообще накладывал себе еду? Кажется, Минни подсунула ему уже полную тарелку. С ним не пытались заговаривать, видя его убитое состояние. Парень усиленно убеждал себя мысленно, что действительно ничего страшного не происходит, они все встретятся в декабре, будут танцевать на Святочном балу, и после бала на рождественские каникулы иностранцы, вроде как, не разъедутся по школам, останутся знакомиться с магическим миром Британии… то бишь, можно будет пригласить Хайлеров погостить к себе домой… или хотя бы одного Геллерта. А Фрида, скорее всего, поедет с Минервой и её родителями в очередное каникулярное путешествие, изучать редкую флору и фауну. Целые каникулы вместе. Мердок, конечно, будет яростно отвоёвывать у брата такого крутого ловца, но даже посмотреть на него издали… Мда, а ведь говорил себе, что вырос из этого подросткового буйства гормонов. Оказывается, ничего подобного, просто некому было заставлять эти гормоны буянить. В общем-то, подождать остаётся каких-то несчастных два месяца. И международная почта действительно существует, можно даже слать друг другу вопиллеры, будет некоторое ощущение диалога, хотя бы можно будет услышать голос друг друга…       — Урааа! — Фитц почти подскочил на стуле. Альбус вздрогнул и уронил вилку. Похоже, уйдя в себя, он что-то пропустил. — Живём, ребята! Ну, хотя бы сегодня.       — Что случилось?       — Ты там спишь с открытыми глазами? — Фитц воссиял на друга ясным солнышком. — Только что Лонгботтом выступал, сказал, что из-за плохой погоды наше отбытие откладывается на завтра. Реку в судоходной её части штормит, так что дурмстрангцы тоже будут ждать конца шторма.       — Хммм… Это здорово… Ребята, мне пора. Увидимся вечером. Наверно, — Минни тут же заторопилась, тщательно утёрлась салфеткой и выскользнула из зала, вся такая воодушевлённая. Спустя пару секунд за ней выскользнула Фрида. Альбус, чувствуя, как сердце опять начало норовить катапультироваться из груди, поискал глазами Геллерта. Тот усиленно старался не улыбаться и, совсем как вчера в саду, показал ему глазами на выход.       — Думаю, мне тоже надо отлучиться, — рассеянно буркнул Ал и поспешил за девочками.       — Что это с ними? — удивился Мердок, который только собрался было начать доставать Ала по поводу отсутствия на вчерашней вечеринке. Фитц загадочно ухмыльнулся. Несмотря на кажущуюся поверхностность, своих друзей он отлично понимал.       — Сядь и жуй, не твоего детского ума дело.       — Чего?! Это кто ещё тут у нас ребёнок, мистер Сру-В-Штаны-На-Высоте?!       — Зато я выиграл кучу бабла у дурмстрангцев, и сразу пять девчонок уже дали мне свои адреса, две из них даже с колдографиями. А та твоя брюнеточка, кажется, предпочла семикурсника, м?       Цель была достигнута мгновенно, закипающий от злости Мердок забыл про братца и всё на свете. Правда, едва Геллерт догнал Ала в коридоре, его остановил властный окрик на немецком. За ним громко стучала каблуками леди Андреассен и что-то сердито выговаривала на ходу.       — Подожди меня у выхода, ладно? — грустно вздохнул Геллерт. — Надень куртку, снаружи и правда мерзкая погодка. Надеюсь, я быстро.       Альбус послушно сгонял за курткой, оценив тяжёлый пивной дух, царивший в комнате, — судя по ужасному бардаку возле кроватей северян, Христо и Радован провалили попытки собрать вещи с похмелья. Геллерта не было довольно долго, Ал, прячась под козырьком на крыльце школы, нервно переминался с ноги на ногу, созерцал бурлящие от дождя лужи во дворе и пытался согреть дыханием быстро замёрзшие руки. Перчаток в куртке не оказалось, и не напяливать же те из драконьей кожи, как-то слишком пафосно.       — Уф, это было ужасно! — наконец сзади обнаружился Геллерт, на ходу застёгивающий нечто среднее между курткой и толстой байкой. — Наша директриса обожает выволочки, устраивает их долго, громко и с очень изобретательным словообразованием. Теперь у неё на тебя в некотором роде зуб: она считает, что ты втираешься мне в доверие, вызнаёшь мои сильные и слабые стороны, чтоб в решающий момент подкинуть мне подлянку и обойти меня в Турнире. Пришлось ей пообещать, что на самом деле это я вотрусь тебе в доверие, потому что ты наивная долбанутая ромашечка.       — Какой ужас. Может, мне заранее переломать себе все кости и самоустраниться от Турнира по физическим причинам? Это всяко лучше, чем та подлянка, которую ты мне, долбанутой ромашечке, подкинешь, — Альбус улыбался от уха до уха, вытирая капающие с бровей капли дождя.       — Только попробуй. Я лично сращу тебе все кости и превращу их в титановые. Сейчас в школе будет толком не уединиться, предлагаю пойти в загон к копытным, там мы ещё не были. Покормим фестралов — мне любопытно, кормил ли их тут кто вообще всё это время, — посмотрим на пегасов, не оборвётся ли у них завтра в решающий момент упряжь и не грозит ли вашему Фитцу скоропостижный инфаркт ещё на взлёте. Заодно я, может, вдохновлюсь флюидами от этих коняшек и напишу тебе оду. И сразу же спою. Или это называется серенада? Чёрт, я далёк от искусства.       — Наверно, это хорошо. Что-то мне подсказывает, что, если ты начнёшь петь серенады, скоропостижный инфаркт хватит как раз пегасов, — Ал, пофыркивая, снова подышал на ладони. — Хм. Так значит, говоришь, приборы на крыше могут влиять на погоду, да?       — Ты ничего не докажешь, — коварный взгляд из-под бровей. — Перчатки не взял? Эх, ты, горе луковое. Держи, — Геллерт протянул ему свои, коричневые, со следами копоти и остро пахнущие чем-то, вроде жжённой мяты. — Я в них работаю в теплицах на гербологии, ну, и ещё на них пару раз чихнул огнём Долбик. Прости, ничего лучше не захватил.       — А тебе не холодно?       — Я большую часть жизни провожу на самом севере Европы, мне местные ветра нипочём.       Прячась под наколдованными зонтами, ребята добежали до конюшен. Фестралов держали отдельно, у них пахло сырой землёй и таким же сырым мясом. Альбус по-прежнему не видел мистических лошадок, только слышал изредка их фырканье и тихий перестук копыт. Оказалось, наблюдать смерть духов и животных не считается, чтоб увидеть фестралов. «Оно и логично, иначе их бы видели, даже прихлопнув комара. Но всё равно противоречивые чувства… Минни бы сейчас сказала: «Ну, пойди убей кого-нибудь, чтоб полюбоваться на фестралов, людей убивают и по куда более странным причинам». Геллерт беззаботно строил планы на визит в Хогвартс, расспрашивал, правда ли возле замка есть лес, в который категорически запрещено ходить студентам, но при этом он ничем не огорожен, и студенты при желании могут туда толпами сбегать, рассказывал что-то о своих научных проектах, о том, что в Дурмстранге запретная территория — подвалы, и любой, кто ступает на эти территории без специального разрешения, застывает на месте, а у охраны школы срабатывают сигнальные чары, так что нелегально туда попасть физически невозможно, не то, что во всякие там английские леса. Альбус кивал, рассеянно улыбался, невнимательно отвечая на вопросы и поддакивая, он просто наслаждался весёлой болтовнёй Геллерта, его голосом, покрикиванием на фестралов, которые, похоже, лезли выхватывать куски мяса у него из рук и толкали его мордами в плечо, и вообще всей этой обстановкой, совсем не романтичной, но почему-то безумно нравящейся Альбусу.       «Наверно, это и называется «своя атмосфера». Когда тебе приятно проводить время с человеком не так, как общественно принято понимать приятное времяпровождение, а совсем иначе, странно с точки зрения других людей. И, если с кем-то создалась эта самая «своя атмосфера», это твой человек».       — Но тебя я всё равно проведу в наши подвалы, — болтал Геллерт, переходя в загоны для пегасов. Многие пегасы спали, кто стоя, кто вальяжно развалившись на свежих подстилках из душистого сена. Дождливая погода их усыпляла. — Я ещё пару лет назад сообразил, как обойти эту защиту, только никому не сказал, даже своим идиотам. Люблю бродить по жутким местам один, я уже говорил, что сопровождение в таких делах начинает вопить и убегать.       — Вкусно здесь пахнет, — Альбус с удовольствием вдыхал запах сена, кажущийся ему очень знакомым. Вроде бы, так пахло у соседей, разводивших пони. Иногда переобщавшийся с пони Мердок приносил на одежде похожий запах.       — Ну да, навоз регулярно убирают, и подстилки вовремя меняют, — Геллерт проверял поилки и подливал заклинанием воды в те, которые уже пустели. — А вообще, если ты не забыл, здесь ароматам уделяют особое внимание. Пегасы призваны не только таскать кареты по воздуху, но и пробуждать в людях вдохновение, тягу к творчеству, так что и запахи в их окружении должны быть соответствующие. Правда ведь, хочется сейчас развалиться где-нибудь в живописной сельской местности на нагретой солнышком травке, развернуть перед собой чистый лист, взять перо — обычное, не самопищущее, потому что в собственноручном написании чего-то личного есть какая-то особая тонкая магия, — и начать излагать самые смелые свои фантазии на материальный носитель…       — Да ты, оказывается, романтик, — Ал искренне удивился такому излиянию.       — Брось, в присутствии пегасов все романтики и испытывают немотивированную тягу к прекрасному. Вот скажи, чего тебе сейчас хочется?       У Альбуса в голове точно некий рычаг сорвало. Ах, немотивированная тяга к прекрасному? Тогда и задумываться не нужно! Он просто подошёл к Геллерту вплотную, решительно потянулся вперёд и вверх и приложился к его губам в неумелом, но довольно пылком поцелуе. Губы твёрдые, холодные, со следами нервных покусываний. Кажется, последнее, что он ел, был яблочно-коричный штрудель, и этот вкус всё ещё слегка чувствуется. Немец застыл, словно зашёл на запретную территорию Дурмстранга, и Альбус, даже глаза не закрывший, как делают, кажется, все нормальные люди, увидел медленно расширяющиеся чужие зрачки, льдисто-голубая радужка превращалась в два чёрных провала. Но Геллерт не отвечал на поцелуй, и уже спустя пару секунд порыв Альбуса сменился сплошным сгустком отчаянной неловкости, практически паники.       Он только хотел отскочить назад, как понял, что не может, его крепко удерживают обе руки немца, обнимают за пояс и прижимают поближе. Вот теперь он ответил, причём мгновенно перехватил инициативу, его поцелуй был похож на ураган, начисто сметавший всю глупую неловкость и любые попытки сопротивления. Не какие-то там подростковые прижимания и шевеления губ: губы Альбуса настойчиво раскрыли, жадно обсосали, а потом и вовсе скользнули языком в рот, и уж на это бедный парень совершенно не знал, как реагировать. Глаза пришлось закрыть, или они сами собой закрылись, лицо ужасно горело, нечем было дышать и ничего нельзя было сделать с происходящим. Больше всего удивляло и даже настораживало то, что Геллерт целовался, словно в последний раз в жизни… нет, словно это последнее, что ему суждено в жизни сделать, и он пытается продлить оставшиеся мгновения своего земного существования. Не то, чтоб какая-то внезапная страсть под влиянием гормонов и возбуждающих веществ в воздухе, а самое настоящее отчаяние, добавляющее в поцелуй слишком ощутимой горечи. Руки, сжимающие куртку Альбуса на спине, судорожно дрожали и так впивались в неё, будто Альбус висел над пропастью. А вокруг тихо пофыркивали пегасы, и одуряюще пахло душистым сеном, голова кружилась, пол уплывал из-под ног, совсем как от магии посоха Христо. И даже никто не спешил врываться в конюшню, как это часто бывает, чтоб дать повод прервать поцелуй и испытать счастливо-паническую неловкость. Весь мир вокруг замер, и Альбус растерянно повис в самом его центре, изумлённый, беспомощный, не способный ни действовать, ни думать.       Геллерт сам прекратил поцелуй через какой-то промежуток времени, просто мягко отстранился и быстро отошёл на пару шагов, жадно впитывая взглядом расфокусированного, раскрасневшегося, помятого, совершенно ошалевшего англичанина.       — Прости… — его голос сел до хрипа и, кажется, вдруг приобрёл неуклюжий акцент. — Чёртовы пегасы… и вообще, всё это место… Но было здорово, правда? Ты неплохо целуешься. Честно говоря, это мой первый поцелуй с парнем, и я, кажется, би, потому что мне понравилось.       И легкомысленный смешок. Альбус почувствовал, будто ему внезапно влепили пощёчину и заодно ударили кулаком под дых, аж дыхание перехватило. Это всё, перемоловшее его эмоции в муку, заканчивается… вот так? Оказывается, всему виной пегасы, неведомые фимиамы в воздухе Шармбатона и простое любопытство Геллерта получить поцелуйный опыт с парнем?.. По конюшне будто прокатилась упругая волна, мгновенно загасившая все фиалы, пегасы испуганно подхватились, заржали, забили копытами. Альбус резко сорвался с места и побежал под дождь.       Таким обиженным и подавленным он ещё никогда себя не чувствовал, казалось, если бы этому были свидетели, он не побоялся бы шарахнуть в них Авадой, и это даже получилось бы, потому что желания убивать хватало с лихвой. И сам Геллерт получил бы Аваду первый. Не надо было так сразу ему верить, покупаться на всю эту ауру загадочности, силы и вместе с тем простодушия и весёлости, которой немец запудривал ему мозг. Наверно, они у себя на севере все такие, растут в среде, где людей могут вывернуть наизнанку, а менее значимые темномагические заклинания для них вообще ничего не значат… как ничего не значат и всякие там чувства. Наверняка ведь было заметно, что Альбус запал на чёртового немца, мог бы хоть не отвечать на поцелуй, отстраниться, отшутиться, если ему это не нужно, а тут!..       «А чего ты хотел? — немедленно в голове снова заговорил голос Минервы. — Ты слишком умный для своего возраста, признай, что ты грёбанный зубрила, которого ценят в основном только за интеллект, лишь некоторые способны оценить тебя целиком, и к этим некоторым у тебя исключительно дружеские чувства. Но нельзя требовать этого от малознакомого иностранца. Неужели не было видно сразу, что у него на первом месте эмоции и пресловутые гормоны? Он агрессивный беззаботный подросток! Раз к нему полезли целоваться, он поцеловал, причём попытался получить от этого максимальное удовольствие, набросившись на тебя, как голодный кот на рыбу, ну, и удовольствие получил. И наверняка решил, что ты тоже кинулся его целовать из тех же соображений, мол, если хочется, почему нет, сегодня поцелую его, завтра пойду какого-нибудь француза засосу, гуляй пока молодой, блин! Если ты думаешь, как взрослый, не забывай, что твои сверстники думают как твои сверстники!»       «Почему тогда у меня чувства не как у взрослого? Почему внутри так больно, словно меня бросили после долгих лет счастливой семейной жизни, хотя по факту произошла обычная неловкая подростковая ситуация, и я, чёрт возьми, умом это понимаю?! Да и повёл я себя в этой ситуации как чересчур правильная девчонка, по глупости влюбившаяся в «плохого парня» и получившая разгромное разочарование своих первых дурацких надежд!»       «Спокойно, Альбус, негативный опыт — тоже опыт, тем более, что ты умом понимаешь: никто таких ситуаций не избегает, все через это проходят, и это не мешает людям становиться в будущем счастливыми. Просто первая любовь — она такая, ты об этом много слышал и читал».       «Как первая? Я уже встречался с девчонкой…»       «Ой, не смеши меня! Даже не вспоминай эти глупости!»       Альбус, нервно топчущийся возле окна в одной из галерей школы и обтекающий дождевой водой на ковёр, закатил глаза, вспомнив «эти глупости». На четвёртом курсе ему нравилась милая девочка Клэр с Хаффлпаффа. Русоволосая, кудрявая, смешливая, вся такая солнечная, заботливо обрызгивающая цветочки в теплице и переносящая пауков с листьев жгучей антенницы на подоконник, чтоб они не обжигали себе брюшко. Немного поработав вместе в теплицах и пообщавшись, они вдруг поцеловались как-то вечером, после полива своих проектов по гербологии, потом смущённо хихикали и, не сговариваясь, решили, что теперь они встречаются. Правда, от тех поцелуев с Клэр Альбус ожидал чего-то большего, хоть и догадывался, что в жизни оно всё не так, как пишут в книгах, никакой такой феерии от этого не наступает, особенно если целуешься впервые. Но у него, по крайней мере, была девчонка, он мог гордиться собой, его зауважали чуть больше и не только за то, что даёт списывать. Они переписывались все каникулы, и Альбус не замечал, что письма Клэр становятся всё суше и суше, как будто она заставляет себя писать и даже выдерживает определённый объём письма, мол, надо написать ему целый лист, поэтому буду нести чушь ровно на лист. В начале пятого курса их свидания стали постными, и Альбус то и дело ловил себя на мысли, что они его скорее тяготят. Нет, Клэр не стала хуже, она была всё той же солнечной девочкой, любящей живую природу, но, видимо, в том возрасте оказалось трудно сохранять романтические отношения, да и понятия этих отношений у них оказались разными. Клэр хотела бегать на прогулки по берегу Озера и учить язык русалок, а не сидеть за маггловскими учебниками и понимать, как важно учить маггловские науки. В итоге Альбус застукал её целующейся с семикурсником с её факультета. Скандалов закатывать не стал, просто грустно улыбнулся и ушёл, и больше они не общались. Где-то через неделю парень перестал думать обо всей этой ситуации, первый опыт отношений прошёл безболезненно.       Сейчас было всё иначе. И поцелуи взрывали вселенную, и буря эмоций взрывала душу.       «Поверить не могу, что я гей… Похоже, именно гей, потому что с девушкой ничего подобного не было…»       «Ну, или ты повзрослел. А если и гей, что в этом плохого? Для этого, значит, и нужна была вся история с Геллертом, чтоб ты понял свою ориентацию и в дальнейшем ориентировался на парней. Нормальных, а не грозящих в любой момент разорвать тебя в куски!»       «Чёрт, надо будет сказать Минни, что она — мой глас разума… А, может, вернуться, извиниться, сделать вид, что всё нормально, у меня просто какой-то заскок случился от всех этих фимиамов в воздухе? И мы хотя бы попрощаемся друзьями?.. Нет, не могу. Это был бы, вроде как, взрослый разумный поступок, но мне теперь будет невыносимо даже смотреть на него. Глупость-то какая…»       На Альбуса начали подозрительно поглядывать мимо проходящие люди. Остальные иностранцы пакуют вещички, напоследок тусят друг с другом, везде царит весёлый гомон, а этот торчит в галерее, весь мокрый, и в окно пялится. Парень вздохнул и осторожно покрался к своей комнате, сильно надеясь, что Геллерт ещё не вернулся туда. И его действительно не было. Кровать аккуратно застелена, чемодан собран и чинно стоит рядом с посохом, судя по отсутствию форменной шубы, он всё ещё где-то гуляет. А на кровати Альбуса лежит учебник по физике, ловца снов больше нет. Христо и Радован напоследок затеяли карточный турнир, так что Фитц в комнате тоже присутствовал. К нему Ал и подошёл.       — Фитц, можно с тобой поменяться местами на одну ночь? Ну, ты поспишь здесь, а я в комнате с твоими жеманными благоухающими французами.       — Вы что, поссорились? — удивился парень, и Ал почувствовал, как краска снова шустро заливает лицо. Охренеть вопросик, не «что случилось» или «кто тебя обидел», а вот так сразу, словно некие их особые отношения с Геллертом уже в порядке вещей, и лишние уточнения не нужны.       — Даже подрались, — парень нервно куснул губы. Да, врать друзьям нехорошо, но в данном случае говорить правду ещё хуже. — Не подумай, будто я его боюсь, но не хочу давать повод к сплетням в прессе, мы же два Чемпиона, и любая наша бытовая ссора сразу превратится в Турнирную интригу.       — Это да… А чего вы?.. Ладно, не спрашиваю. Окей, переселяйся. Парни, я отойду ненадолго, без меня новую игру не начинайте.       Фитц даже обрадовался возможности резаться в картишки всю ночь, скучные французики очень блюли распорядок дня, в крайнем случае, бегали на свидания после отбоя. Зато, увидев у Чемпиона Хогвартса, который внезапно свалился к ним на ночёвку, маггловские учебники, живо заинтересовались этим, пришлось объяснять им несколько законов физики и учить решать уравнения, что здорово отвлекло от мрачных размышлений и тяжёлого мерзкого чувства в груди. Обед и ужин сами материализовались у них в комнатах в положенный срок, так что Альбус и не заметил, как пролетело время до вечера. Французы сразу стали зевать и укладываться, Альбус тоже улёгся носом в подушку, пахнущую зельем для бритья Фитца, но очень долго не мог уснуть, сверля взглядом окно, мягко переливающееся отдалённой подсветкой садов. В груди скребло с яростной силой, будто кошки рыли подкоп в душе, и его просто разрывало от нежелания уезжать, расставаясь с Геллертом на такой паршивой ноте, и одновременно от желания оказаться как можно подальше отсюда, в привычном родном Хогвартсе, погрузиться в учёбу и типичную бытовуху, забыть обо всём, вылечить скрежет души до декабря, чтоб в декабре он мог уже спокойно смотреть на Геллерта и видеть в нём только соперника в Турнире. Лишь среди ночи сон сморил его и не принёс никакого облечения: во сне Геллерт разрывал в куски толпы духов, которые окружали Альбуса, метался раненым зверем, глядя заляпанными кровью глазами и явно ничего ими не видя, а Альбус не мог даже пошевелиться и боялся только, что спятивший немец ищет его, чтоб так же разорвать.       Утром погода была великолепная, небо чистое, воздух сравнительно тёплый, тихий ветерок едва колыхал траву. Столкнувшись с Фитцем в коридоре, Ал узнал, что дурмстрангцы отбыли с рассветом, поднялись все ещё затемно, собрались во дворе и ровным строем пошли к кораблю, а хогвартским разрешили ещё позавтракать, всё же Баверель относится к ним получше, чем к северянам с их психованной директрисой. Опять внутри будто образовалась тёмная засасывающая пустота, имеющая, однако, вес и немалый, булыжником навалившаяся на бедные потроха. Вот и всё, мерзкое расставание состоялось, он сам виноват, надо было попытаться объясниться и разойтись по-приятельски. На сей раз лететь на метле не пришлось, одолженных карет хватало на всех, ребята загрузились по шесть человек в каждую, им весело помахали с крыльца немногочисленные провожающие, среди которых была и радостная Аурели, и кареты взмыли в воздух. Альбус прижался к стеклу плечом и мрачно щурился на проносящиеся внизу горы. В какой-то момент ему показалось, что возле реки мелькнули два ярких пятна, белое и рыжее. Он встрепенулся, вцепился ладонями в дверцу, но видение быстро исчезло. Были ли это ледяной песец и трансфигурированный рыжий лис? Уже не узнаешь…       — А она ничего, симпатичная, — Фитц, чтоб отвлечься от жутких воспоминаний о падении дилижанса, нагло разглядывал колдографию Фриды в руках Минервы. Та сердито зыркнула на него.       — Своих баб рассматривай, я знаю, тебе тоже колдографиями снабдили.       — Я что, единственный гетеро в нашей компании? Очаровательно!.. Эй! — Минни сердито пихнула его ногой в голень. Парень скосился на Ала, замершего, как зомби, у окна, смутился и отвернулся. — Ну, что ж… Французские кареты куда лучше нашего дилижанса, признаю. Дилижанс даже до поломки не летел так аккуратно. Я прям чувствую себя на ковре-самолёте, только сильно утеплённом и закрытом со всех сторон.       — Вот, восхищайся лучше комфортным перелётом, — Минни сама грустно вздохнула на Ала и снова уставилась на колдографию. К счастью, Мердока удалось отговорить лезть в одну карету с братцем, его перехватили бывшие игроки команды, иначе братьев Уэйденов, возможно, пришлось бы разнимать в воздухе. Мердок никогда не владел чувством такта, а доведённый до бешенства Альбус мог вполне неплохо драться и врукопашную.       Чемпиона встречали в Хогвартсе шумно, несмотря на поздний час прибытия, во дворе навесили целые растяжки, студенты щеголяли красочными значками с его лицом и фамилией, громко аплодировали, оглушали кричалками, и, несмотря на возмущение Лонгботтома, что дисциплину совсем расхулиганили, в Большом зале устроили праздничный ужин. Альбус от души набил брюхо, выслушивая отовсюду много хвалебных речей о себе, улыбаясь и то и дело поглядывая в звёздный потолок, и вдруг почувствовал, что оттаял. Мрачная тяжесть перестала давить на потроха, словно привычные и любимые картины, звуки и запахи вокруг стряхнули с него сияющую пыльцу Шармбатона, очистили его сознание от воздействия чужеродных фимиамов.       «Это всё было не по-настоящему, — думал Альбус, весело несясь по движущимся лестницам в свою башню под радостный стрёкот Мердока о грядущих тренировках. — Просто атмосфера этой дурацкой школы была такой. Я немного влюбился, а теперь очнулся, и всё прошло».       Полная Дама, как и все портреты, попадавшиеся на пути, тоже разразилась бурными восторгами и попыталась спеть оду в честь Альбуса, кошмарно фальшивя, пока коллективными усилиями её наконец не заставили пустить скопившуюся у входа толпу по паролю. В их спальне пахло, как всегда, сушащейся на печке одеждой, хвойным мылом, остатками еды, едким зельем, чуть не разъевшим половицу у одной из кроватей, — за полтора месяца даже и не подумало выветриться, вот это нехило сварили ребята! — и немного потом, несмотря на все попытки парней проветривать помещение и озонировать воздух магией. Раньше Альбуса несколько раздражали эти запахи, но теперь он с огромным удовольствием рухнул на свою кровать с разбегу и радостно вдохнул атмосферу спальни всей грудью. Такое кругом всё родное, он так по всему этому соскучился, просто готов саму спальню расцеловать прямо в разъеденную зельем половицу! Да что там, даже ненавистные шторы был готов расцеловать, хоть и поджёг их на четвёртом курсе, чисто потому, что сами по себе выбесили.       Ночью снова явился Геллерт. В парадной алой форме с шубой на одном плече, красивый, как дьявол, улыбающийся, подмигивающий невозможными льдисто-голубыми глазами, а у его ног весело юлили песец и рыжий лис. Почему-то Альбус был уверен, что это именно лис, а не лиса. И песец тоже мужского пола. Потом песец вдруг резко увеличился в размерах, раскрыл хищную алую пасть с неправдоподобно большим количеством острых зубов, похожих на зубья пилы, и принялся грозно наступать на Альбуса. Тот пытался позвать на помощь, но Геллерт беззвучно хохотал в стороне и кричал что-то, вроде: «Моё зверьё тебя любит!» Пасть песца сомкнулась на ноге Альбуса, рванула… и вот нога осталась у него в пасти. Парень заорал и проснулся. Одеяло сбилось и запуталось в ногах, заглядывающая в окно луна освещала встревоженное лицо Фитца.       — Чувак, ты чего?.. — шепнул он. За шторами ворочались разбуженные и ничего не понимающие соседи по спальне. Альбус тяжело вздохнул и упал головой на подушку.       — Кошмар приснился. Иди спать.       — И что с тобой эти северяне сделали?..       — То есть, ты исключаешь вариант, что мне мог присниться мюлинг, например?       — Исключаю. Народ из твоей комнаты в Шармбатоне сказал, что после испытания ты дрых, как сурок, они ещё поохали на твои железные нервы.       «Ага, потому что был ловец снов… он действительно здорово работал…»       В первый же учебный день выяснилось, что ребята, ездившие в шарбатонскую «командировку», не только не отстали от школьной программы, но ещё и немного обогнали её, во всяком случае, Альбуса и его компашку запросто отпустили с зельеварения на ближайшую неделю, освободив им время для занятий маггловскими науками. Зато препод по трансфигурации сердито поджимал губы и не позволял им шляться неведомо где на занятиях, хотя ребята сдали ему тесты по двум ещё не пройденным темам. Альбус демонстративно притащил на трансфигурацию сборник сочинений Тургенева и читал на уроках под тихое одобрительное хихиканье одноклассников.       — А что, похоже, — ухмыльнулась Минни, как-то заглянув к нему в книжку, где на полях красовался нарисованный Альбусом человеческий профиль. Ал вздрогнул и покраснел.       — Похоже?..       — На Геллерта. Что это тут… «Отцы и дети?» Это таким ты представляешь себе Базарова?       — С чего ты взяла, что Базарова?       — Аааальбус… — выразительное закатывание глаз. — Если я закачу глаза дальше, я увижу свой мозг. Хотя, такой образ скорее пошёл бы другому Геллерту, тому, который Гриндевальд. Помнишь, мы проходили его в прошлом году на истории магии и даже писали эссе о характеристике его личности?       — Не согласен. Гриндевальд был революционером, он не отрицал авторитеты, а навязывал свой авторитет.       — Хах, в сущности, о Базарове можно сказать то же самое. Он не проводил агитаций в пользу своего мировоззрения, однако все, кто попадали под его влияние, признавали авторитетом именно его и стремились быть на него похожими. Какая разница, о чём в таком случае речь, о революции или нигилизме. Тем более, в учебниках теперь пишут, мол, Гриндевальд и не агитировал-то никого, он просто высказывал то, что думает по поводу «жалкого» существования мира магов и возможности нашего возвышения над магглами, а люди вокруг него, особенно чистокровные, развешивали уши до земли и сами превознесли его на престол революции. В то время, как тот же Волдеморт использовал именно культ своей личности, который держался на магической мощи, запугивании, насилии…       — Мисс МакКензи, мистер Уэйден, я позволил вам не изучать пройденные темы повторно на занятиях, но это не значит, что вы можете весь урок шипеть, как две гадюки на галёрке! — разозлился вконец препод.       — Профессор, а можно попрактиковаться в трансфигурации оксида углерода в воду и углекислый газ через метанол, хлорметан и этан? — немедленно подняла руку Минерва. Препод озадачился.       — И каким заклинанием вы это сделаете?       — Химической реакцией под воздействием температуры в двести пятьдесят градусов, давления около семи атмосфер, катализаторов меди или оксида цинка, затем добавить концентрированную серную кислоту, использовать реакцию Вюрца и поджечь.       — Нет, умоляю вас, не надо ничего поджигать! Сидите и… эээ… читайте…       Ал тихо хрюкнул от смеха, прикрывшись книгой, а Минни гордо задрала нос.       — Если бы я преподавала трансфигурацию, у меня все студенты уже курсе на пятом делали бы философские камни поточным производством!       Ребята нарочно старались не заглядывать в прессу, догадываясь, какой чепухи, порой обидной, они там начитаются на тему Турнира, но всё же, вернувшийся с занятий немного раньше остальных Альбус заметил на столе в гостиной кем-то брошенный свежий номер «Пророка», не удержался и заглянул туда. На передовице было крупными буквами написано «Французы провоцируют скандал на Турнире Трёх Волшебников», и ниже красовалась возмущённо вопящая что-то мадам Эмонье на фоне, похоже, французского Министерства. Ретивая дамочка действительно трубила во всеуслышание, что собирается судиться с организаторами Турнира, несмотря даже на то, что Чемпион Шармбатона показал в первом туре лучший результат. Якобы, Жаклин Бескон серьёзно больна, в том числе и психически, и, поскольку она почти не появлялась на публике, в том числе и на занятиях, в ходе подготовке к первому туру, не исключено, что её напичкали допингом или сотворили с ней что-то ещё незаконное, из-за чего она скакала по туше дракона, как психованная блоха, и запросто размозжила ему череп. Мадам Эмонье беспристрастно относится к любому жульничеству, от кого бы оно ни исходило, ибо — как читалось между строк в статье, — если в Турнире не участвует её дочь, ей плевать, кого сделать в этом виноватым, пусть хоть всех сразу. Альбус уже хотел было отложить газету, как вдруг заметил внизу статьи фамилию Геллерта. Мадам Эмонье задали вопрос, подтверждает ли она «сведения, полученные нами от наших французских коллег, о близком общении вашей дочери с Чемпионом Дурмстранга».       «Да, Аурели подружилась со многими ребятами из иностранных делегаций, и я весьма довольна этим фактом. Если у неё и мистера Хайлера имеются некие романтические отношения, я не против, она уже взрослая девочка. Тем более, мистер Хайлер, как я уже упоминала ранее, проявил себя исключительным джентльменом и очень честным игроком, поделившись с моей дочерью своими догадками… или каким-то иным способом полученными сведениями о первом испытании Турнира. В конце концов, организаторы Турнира всегда знают, что сталкиваются с крайне любопытными и пронырливыми подростками, им нужно лучше заботиться о сохранности информации».       «Нам стало известно, что между вашей дочерью и герром Хайлером уже налажена переписка, вы подтверждаете эту информацию?»       «Разумеется, за то недолгое время, что прошло со дня разъезда делегаций школ, моя дочь получила уже три письма из Дурмстранга, которые, судя по моим наблюдениям, каждый раз приводили ей в чрезвычайно благодушное настроение. Не смотрите на меня так, господа, разумеется, я не читала эти письма и не собираюсь этого делать, я глубоко уважаю личную жизнь моей дочери. Сейчас она, как и я, в нетерпении перед грядущим вторым туром в Хогвартсе, нам любопытно узнать, чем эта многострадальная школа нас удивит, и, конечно, хочется снова встретиться с новыми хорошими знакомыми».       «Позвольте последний вопрос. В прошлый раз вы отказались дать комментарии выступлению Чемпионов Дурмстранга и Хогвартса в первом туре, возможно, прокомментируете это сейчас?»       «Не вызывает никакого сомнения тот факт, что оба молодых человека страдают серьёзными психическими расстройствами. Я нисколько не умаляю их умений и не сомневаюсь в их способности участвовать в Турнире, однако низшие духи, с которыми они имели дело, подняли со дна их душ настоящий сгусток мрака, о коем они наверняка предпочли бы забыть или не знали вовсе. Предположительно, мистер Хайлер был соблазнён неким человеком, чей облик принял скоге, возможно, в детстве подвергся сексуальному насилию со стороны этого человека, поэтому и расправился со скоге с такой ужасающей жестокостью. Что же до мистера Уэйдена… он повёл себя с мюлингом как с родной сестрой, это бросилось в глаза всему стадиону. Нам точно известно, что у мистера Уэйдена есть брат, никаких сестёр нет, но ведь точно так же всем известно, каким образом в мире появляются мюлинги. Это озлобленные духи детей, брошенных на смерть родной матерью. Я ничего не утверждаю, но не исключено, что семья Уэйденов хранит какую-то мрачную тайну. Это всё, что я могу вам сказать, от дальнейших комментарий на эту тему воздержусь».       Газета выпала из ослабевших рук Альбуса, в висках панически застучал пульс. А ведь действительно, Эмонье может быть чертовски права. Геллерт мог стать таким агрессивным, потому что ему в детстве погнул психику какой-то отморозок, влюбив его в себя, а потом изнасиловав и бросив. А эта девочка… Мама всегда очень расстраивалась, жалея об упущенных годах карьеры, которые пришлось потратить на воспитание двух детей-погодков. Видимо, она рассчитывала, что детьми будет заниматься их папаша, пока она будет пропадать на работе, однако папаша оказался не способен на это, а потом вообще сделал ноги, пришлось выкручиваться одной. Кто знает, вдруг миссис Уэйден влюбилась, когда её сыновья были совсем маленькими, забеременела, но категорически не захотела снова терять с трудом воссозданную карьеру, втихаря родила и… бросила ребёнка умирать? И этот мюлинг действительно знал, что стоит перед родным братом? А слова про руки, про похожесть на маму — это фантазии мёртвой девочки о том, как могло бы быть, если бы мать её не убила?..       «Чушь, это не девятнадцатый век, в мире магов, как и у магглов, запросто практикуются аборты, в магических больницах они ещё и куда безопаснее, чем в маггловских, даже шрамов не остаётся, и больницы свято блюдут инкогнито, если пациентка желает его сохранить, иначе это будет стоить им карьеры! Но… откуда мне знать, какие могли быть обстоятельства?.. Мы с Мердоком вообще плохо знаем свою мать, она никогда не лезла нам в душу, и мы оба благополучно забили на неё, этакое взаимное невмешательство…»       Альбус глухо зарычал и швырнул в газету поджигающим заклинанием. Переборщил: вместе с газетой вспыхнули ковёр и обивка кресла, пришлось шустро всё тушить под панические вопли портретов. Парня мелко трясло, руки были холодные, как лёд, палочка ходила ходуном. Страдания после неудачного поцелуя с Геллертом показались теперь такой мелочью по сравнению с обрушившимся на него потоком тяжёлой засасывающей боли, словно в него раз за разом били «Круциатусом». Он буквально не мог вздохнуть, рванул галстук так, что чуть не придушил себя, но как-то всё же сумел его сорвать и, спотыкаясь о мебель — в глазах потемнело, несмотря на очки, — побежал в спальню. Там забросил палочку в тумбочку стола, от греха подальше, рухнул на кровать, сжал голову обеими руками и тихо заскулил. Он ещё не умел справляться с такой внезапной и яростной болью, никогда ещё не приходилось с таким сталкиваться. Мрачная тайна семьи, детская трагедия Геллерта… это всё сейчас казалось беспрекословной правдой, разум категорически не мог достучаться до бьющегося в агонии сердца и привести ему доводы, что нет никаких доказательств, просто очередная нечистая на язык журналистка пытается прославиться, фонтанируя мерзкими фантазиями, способными сыграть на чувствах читателей.