В начале нового пути

      На следующее утро Фитц хмуро буркнул Алу перед занятиями:       — Я, конечно, всё понимаю, друг, но тебе не кажется, что этот немец уже надел на тебя поводок? Куда потянет, туда ты и идёшь. Лазать в окна по ночам, летать в одной пижаме и где-то шляться до утра… Совершенно на тебя не похоже. Ты будто становишься другим человеком.       — Ты же вчера сам хвалил его. Что-то успело случиться за ночь?       — Ну… тебе виднее, что успело случиться… — Фитц сделал подозрительную паузу. Ал округлил глаза и яростно покраснел.       — Это был намёк на моё лёгкое поведение?! Ты действительно считаешь, что я буду сбегать ночью через окно ради кувырканий в постели с человеком, с которым общаюсь около месяца с перерывом в два месяца?!       — Тихо, не кричи…       — …или думаешь, что встречаться с кем-то — обязательно означает спать с кем-то?! Отношений без сексуальной составляющей, по-твоему, не бывает?!       — Да всё бывает, только говори тише! Я не собирался читать тебе лекции на эту тему…       — О, спасибо и на этом!       — … просто очень удивился, что ты спокойно улетел среди ночи, словно сто раз так делал, даже не попытался отказаться или затащить Геллерта в комнату, чтоб никого не разбудить сквозняком и пообщаться у тебя за ширмой. Вдруг завтра ему захочется втянуть тебя в действительно опасную авантюру, где ты можешь покалечиться… а то и погибнуть, и ты запросто пойдёшь с ним?       — Не мели ерунды, он взрослый разумный человек.       — Ага, конечно. Я поговорил с Радованом и Христо о нём. Даже его лучшие друзья признают, что в последнее время Геллерт изменился. Он всегда любил опасные авантюры и, судя по рассказам ребят, не столько дружил с ними все эти годы, сколько эксплуатировал их. Они были его свитой, послушными соучастниками всех его приключений, за которые в Хогвартсе, я уверен, давно исключили бы твоего немца. Поманил он их пальчиком — и побежали, как собачонки, куда скажет, не спрашивая деталей и не требуя гарантий, что всё обойдётся. А с конца прошлого года он стал ещё и мрачным и задумчивым, будто постоянно замышляет что-то нехорошее и никем с этим не делится. Они сами за него боятся… и его самого боятся. Тут внезапно обнаружилось, что в магии он куда круче, чем они привыкли думать, при этом ещё и спортсмен отменный, просто гремучая смесь тебя с Мердоком. Ты только не вскипай, подумай трезво. Радован и Христо знают Геллерта шесть лет, а ты — только с середины этого сентября. Их мнение по-любому объективнее…       — Какое мнение? Что он плохой?       — Что с ним надо осторожней. Правда ли случились в нём какие-то перемены или нет, а людей использовать он умеет, любит, практикует. У него есть шарм, он создаёт себе прекрасную репутацию, будто специально: после вчерашней всеобщей тренировки на стадионе весь Хогвартс говорит о нём как о благородном справедливом рыцаре. Вы с Аурели в него как-то быстро влюбились… да, очевидно, что бедная французская девочка запала на Геллерта по самую макушку, и ты тоже, признай. А у немца-то, по большому счёту, ни кожи ни рожи. Я, конечно, не ценитель мужской красоты, но даже многие девицы-натуралки это признают. И всё равно облизываются на него, потому что парень умеет изобразить себя получше любого писаного красавца.       «Мне ужасно хочется возразить, даже есть, что возразить, но… это первый признак правоты Фитца. Мои чувства к Геллерту довольно внезапные и сразу неожиданно крепкие, а тут ещё эта история с перерождением… Такое мерзкое ощущение, что я знаю решение всех своих проблем, но мне отчаянно не хватает жизненного опыта, чтоб это решение использовать!»       После занятий ещё один удар в слабое место нанесла Сью, подошедшая к нему в коридоре, где он торчал у окна и задумчиво медитировал на низкие сизые облака, плывущие над крышами.       — Эй, Ал, мне тут птичка нащебетала, что ты интересуешься Дамблдором.       — Птичка была мужского пола и, скорее всего, в квиддичной форме Гриффиндора? — Альбус кисло скосился на неё и мысленно закатил глаза. — Странно, я думал, ты с такими не общаешься.       — В смысле?.. Ты на что намекаешь?! — Сью тут же обиженно взвилась. — Почему все думают обо мне как о лесбиянке?! Я борюсь за равенство женщин в обществе, но с сексуальной точки зрения вообще никем не интересуюсь, ни парнями, ни девушками! И эту долбанную колдографию Минервы я не крала!       — Не ори, пожалуйста. Ты хотела что-то о Дамблдоре спросить? Я ещё не собрал достаточно информации о нём, чтоб отвечать на вопросы, лучше преподавателей поспрашивай.       — Да ты сам поспрашивай, и лучше не только тех, кто им восхищается. Может быть, Дамблдора некоторые считают гей-иконой, поэтому ты так им заинтересовался…       — Что?..       — Ой, давай не будем, эту его историю «великой несчастной любви» с Гриндевальдом за прошедшие годы уже обсосали со всех сторон все, кому не лень, начиная с Риты Скитер ещё тридцать лет назад. Нравы начала двадцатого века придают особую пикантность этой истории…       — Сью, я пишу о нём научно-публицистическую работу, и меня ни капли не волнует его личная жизнь, только достижения в изучении магии и общественная деятельность.       — А о его преступлениях тоже напишешь?       — Каких преступлениях?..       — О, ты и правда ничего не знаешь. А ведь Аврорат уже начал рассекречивать многие раньше засекреченные сведения из документов и воспоминаний, которые всплыли в результате расследований старых громких преступлений. И там всё прямо указывает на участие в них Дамблдора, даже на прямую организацию этих преступлений. Это породило кучу страшных теорий, в том числе и теорию о том, что Волдеморта создал тоже Дамблдор и управлял его действиями…       — Мерлиновы трусы, Сьюзен…       — …и в этом есть рациональное зерно, если вспомнить совершенно доказанный Авроратом и лично его главой, Гарри Поттером, факт организации Дамблдором легендарного убийства его родителей. Я читала об этом в специальном издании Аврората «Вся правда о Поттерах», это тебе не скандальная статейка из «Пророка». Если хочешь, почитай сам, у нас в библиотеке можно найти.       — Ну, расскажи уж мне, о чём там. Стоит ли читать, — Альбус сам удивился, как резко сел его голос и стал каким-то деревянным.       — С чего бы начать? — Сью с деловитым видом и затаённым торжеством присела на подоконник лицом к Альбусу. — Наверно, с того, что в пророчестве, которое стало причиной всего этого замеса, если верить рассекреченным материалам, говорилось о парне, который победит Волдеморта, и назывались критерии, по которым можно было найти этого парня. Под критерии подпадали два человека: собственно, Гарри Поттер, и наш директор Лонгботтом. И Волдеморт как бы сам выбрал себе из них противника, предпочёл охотиться именно на Поттера. Почему? Из каких соображений он выбрал именно его среди двух совершенно одинаковых младенцев? А дело в том, что этот выбор за него сделал Дамблдор и подтолкнул его действовать определённым образом, чтоб в результате этих действий Волдеморт гарантированно проиграл. В издании говорится, что, вероятнее всего, Дамблдор просто знал, у родителей кого из младенцев хватит духу и магических умений принести себя в жертву за ребёнка. Лонгботтомы были отличными бойцами, но Лили Поттер знала очень многое о магии, в том числе о тайном, но глубоком и очень важном значении многих магических ритуалов, таких, как самопожертвование. У Гарри Поттера было больше шансов выжить после первого столкновения с Волдемортом, если его родители пожертвуют собой ради него. Поэтому Поттеров сразу начали тщательно, будто демонстративно прятать, они отстранялись от участия в делах Ордена Феникса под предлогом того, что у них только родился ребёнок, в то время как Лонгботтомы периодически участвовали в операциях Ордена, спихивая сына на бабушку. Волдеморту будто тыкали в рожу, мол, смотри, вот над этим мальчиком мы очень трясёмся, а вон того можешь приходить и убивать хоть сейчас, мы палец о палец не ударим. Потому что наш влиятельный командир Дамблдор знает о маленьком Поттере что-то такое чего ты, тупой Тёмный Лорд, не знаешь. И Волдеморт купился.       — Пока что похоже на заманивание Волдеморта в ловушку, чтоб уничтожить его. Да, ловля на живца, да ещё и на младенца, жестоко, но, если это прекратит террор всего магического мира…       — Ты не дослушал. Если бы это было ловлей на живца, Волдеморта в доме Поттеров поджидал бы весь Орден Фениса и ещё целая толпа авроров. Но они остались одни и совершенно беззащитны. Посуди сам. Было точно установлено, что Дамблдору предлагали стать Хранителем дома Поттеров, защищённого заклинанием Фиделиуса, но он отказался. Почему отказался друг семьи Сириус Блэк, вполне понятно, он был самым очевидным претендентом в Хранители, но Дамблдор! Самый могучий колдун столетия по признанию чуть ли не всей общественности! Отказался хранить дом, в котором жил его драгоценный Избранный! Испугался вступать с Волдемортом в открытый бой? Как позже выяснилось, не напрасно испугался: когда Поттеру было пятнадцать лет, Дамблдор и Волдеморт сцепились в Министерстве Магии, и никто из них не победил и не проиграл, они были равны по возможностям, так что шансы на победу Дамблдора в схватке с самым крутым тёмным колдуном, который явно пришёл бы его прессовать, чтоб войти в дом к Поттерам, были непредсказуемы. Хитрого старого хрыча такой расклад не устраивал, зачем рисковать своей дряблой задницей, если есть долгоиграющий, зато надёжный план. И в итоге Поттеры доверились тому, кто их предал. Мерлин, сейчас каждому идиоту очевидно, что этот выбор был самым неудачным! Кто в здравом уме вообще доверится человеку, чья анимагическая форма — крыса?! Но предателя Петтигрю одобрил Дамблдор. Человек, прекрасно знавший натуру своего студента, мягкотелого, склонного поддаваться запугиваниям и вечно ищущего, к какому бы авторитету прильнуть. Тут и легилиментом быть не нужно, чтоб сразу сказать: сдаст за милую душу, едва запахнет жареным. Такой человек и был нужен Дамблдору. Дальше — больше. Почему Поттеры не оказали никакого сопротивления Волдеморту, почему хотя бы один из них не сбежал с младенцем? Понимая, что на мальчика охотятся, они должны были предпринять все меры предосторожности, подготовить несколько путей отступления даже из защищённого дома. Понятно, что из дома под Фиделиусом нельзя аппарировать, но летучий порох? Камин в доме Поттеров был, а летучего пороха почему-то не оказалось. Мётлы? Джеймс Поттер мог схватить сына и улететь на метле. Будучи прекрасным ловцом, он оторвался бы от любого преследования, даже с учётом того, что Волдеморт летал без метлы. Пилотажу-то старина Риддл наверняка не обучался, и поддержание такого полёта однозначно отнимает много сил. Однако и с мётлами у них что-то не срослось. В ходе расследования этого дела спустя много лет вскрылось, что рядом с телом Джеймса Поттера не было найдено даже палочки, до такой степени эти люди были расслаблены и не ожидали ни малейшей опасности. Сейчас, в мирное время, маги предпочитают всегда держать палочку под рукой, а уж тогда, в военное время, да и зная личную заинтересованность главного врага в твоей семье, разгуливать по дому безоружным… ну, это надо быть с полностью промытыми мозгами, если вообще не под «Империо». А самое возмутительное: Поттеры не были Хранителями собственного дома и не могли даже позвать на помощь, потому что никто, кроме Хранителя, не приведёт в их дом посторонних! На что это похоже, Альбус? Уж не на целенаправленный ли загон всей семьи в ловушку, когда у Лили Поттер просто не останется другого выбора, кроме как пожертвовать собой ради ребёнка и начать исполнение плана Дамблдора?       — И… это всё написано в том издании?.. — Альбус сидел бледный, застывшим взглядом таращился в окно и нервно дёргал рукав мантии. — Гарри Поттер позволил обнародовать это?..       — От комментариев по этому поводу он воздерживается до сих пор, но разрешение на разглашение материалов напечатано на первой же странице и содержит его собственноручную подпись. Можно представить, как ему тяжело. Всю жизнь он верил своему директору, заявлял, что он целиком и полностью человек Дамблдора, даже назвал одного из сыновей в его честь, а потом оказалось, что он наступил на те же грабли, что и его родители когда-то. Безоговорочно поверил человеку, который лучше всего на свете умел плести интриги, крайне талантливо втираясь в доверие к людям и крайне изощрённо используя этих людей как своих кукол. Конечно, можно сказать, что он делал это ради общего блага, чтоб победить Волдеморта и положить конец войне. Но… — Сью с зашкаливающе загадочным видом наклонилась поближе к Альбусу и шепнула ему почти в лицо: — …вспомни, что «ради общего блага» — так звучал лозунг Гриндевальда когда-то!       Альбус ничего не ответил и вообще не шелохнулся. Девушка подождала реакции несколько секунд, потом с плохо скрываемым разочарованием пожала плечами и спрыгнула с подоконника.       — Подумай заодно ещё и о том, что Дамблдор всегда сильно жаждал славы. Может, сильнее, чем те же Тёмные Лорды. Он был безоговорочно лучшим студентом Хогвартса, со студенческих лет переписывался с разными учёными, собирал разные награды, и это всё не могло не сделать его тщеславным. В истории с победой над Гриндевальдом есть много белых пятен, и одна из теорий людей, интересующихся теми событиями, говорит, что никакой легендарной дуэли Дамблдора с ним не было вообще. Была ещё одна сложная долгоиграющая интрига. Тогда Дамблдор тоже долго отказывался выступать открыто против Гриндевальда, хотя никаких объяснений этому ни один историк толком дать не может. Очевидно, что это была первая «большая игра» перед «большой игрой» с Волдемортом. И в обоих случаях Дамблдор сорвал главные овации… Не тот он человек, Ал, о котором стоит писать работы, и которым стоит восхищаться.       Когда шаги Сью затихли в отдалении, Ал с яростным рычанием сквозь зубы ударил кулаком в окно. Стекло не разбилось, а руке стало больно, что хоть немного отрезвило. В голове словно сгустились тучи, и разбушевалась гроза.       Весь замок готовился к завтрашнему Святочному Балу, народ носился с коробками, обсуждал костюмы, аксессуары, кто приедет выступать на Балу в качестве «особого гостя», и эта радостная кутерьма в предвкушении большого веселья ужасно раздражала парня. Костюмы им с Мердокам мать давно прислала, строгие, чёрные, без излишков, «недостойных настоящих мужчин», а веселиться у него совершенно не было настроения. На Ала поглядывали с неодобрением, мол, Чемпион, один из главных действующих лиц грядущего Бала, а ходит с подавленным видом и рожей кирпичом. Вечером его попытался утащить Геллерт на обещанную прогулку по лесу или берегу озера, но Альбус отказался, нервно отводя взгляд.       — Что случилось? — от Геллерта было не так просто отделаться, он требовательно заглядывал в глаза и крепко держал за плечи. — Заниматься уже не нужно, послезавтра каникулы, тебе очевидно не нравится происходящая шумиха в замке, а я предлагаю тебе уединение… ну, почти уединение со мной на природе, так в чём дело?       — Дело в том, — Альбус вдруг заговорил злобно, почти сквозь зубы, упрямо глядя в сторону, — что тебе, кажется, даже в голову не приходит, что я могу хотеть побыть совсем один. Или у меня могут быть другие планы, в которые ты не вписываешься. Личная жизнь подразумевает под собой далеко не только встречи с друзьями, парнем, девушкой, но и нечто, куда ни одной живой душе не стоит совать нос без разрешения обладателя этой личной жизни!       — Хорошо… — Геллерт растерялся, отпустил его и даже отошёл на пару шагов. — Просто на всякий случай напомню своё предложение всегда говорить друг с другом о проблемах, так их намного проще решить…       — Есть проблемы, которые я не хотел бы обсуждать ни с кем. Речь идёт не о том, кому я доверяю, кому нет. Просто это нечто глубоко личное. Человек может доверять кому-то свою жизнь, но ковыряться в носу он будет только наедине с собой.       Лицо у Геллерта снова заострилось, как если бы он с силой сжал зубы. Ему очень не хотелось просто уходить, даже не поговорив, но он заставил себя отстать от взвинченного парня, коротко пообещав, что они поговорят завтра, когда Альбус «наковыряется в носу». Впрочем, «ковыряние» не приносило никакого облегчения, мысли упорно вертелись вокруг слов Сьюзен о Дамблдоре и о том, что милый мальчик Уэйден может оказаться… вот им. Тайным главным злодеем эпохи, которого долгие годы расписывали исключительно в светлых красках, которого сам парень считал великим человеком, заплатившим за свои достижения многими страданиями. Получается, в мотивах и действиях тех же Гриндевальда и Волдеморта было куда больше искренности и даже, пожалуй, логики, чем во всей жизни Дамблдора: Тёмные Лорды хотели добиться власти для возвышения многочисленной категории людей, пусть даже и были ужасными расистами, но Дамблдор, выходит, жаждал только личной славы, хитроумно заставляя других превозносить его на пьедестал героя. Причём эти другие чаще всего гибли, принося себя в жертву его личной славе, но думая, что погибают за великое общее дело. И ведь насколько хорошо работали эти интриги, если правда о них стала всплывать только спустя десятилетия после смерти главного интригана…       «Если я действительно окажусь переродившимся Дамблдором и вспомню это всё… я сойду с ума. Ник совершенно прав: таким людям нельзя вспоминать прошлую жизнь. Но ведь Дамблдор и не заслуживает второго шанса, разве что это его шанс хоть немного компенсировать содеянное… А как это, оказывается, больно, когда твоего кумира так жестоко развенчивают в твоих глазах! Будто внутри завёлся жадный голодный вампир, который хлещет твою кровь и рвёт на куски все органы!»       Теперь настала очередь Альбуса видеть кошмары, он несколько раз просыпался среди ночи в ужасе: то ему грезились ожившие трупы смутно знакомых людей, которые пытались его убить, то он сам пытался убить кого-то, не управляя своими руками. Неудивительно, что утром он выглядел ужасно, весь бледный, заспанный, с синими кругами под глазами и нежеланием ни разговаривать, ни видеть людей вообще. Он даже на завтрак не пошёл, перекусив парой осевших у него с Хогсмида шоколадок, спрятался за ширмой и усиленно настраивал себя пережить сегодняшний Бал. Придётся улыбаться, танцевать перед многочисленной публикой и ничем не показывать, насколько у него муторно на душе. А ещё нужно будет провести почти всю ночь с Геллертом, который вполне мог обидеться после вчерашнего разговора, и притворяться перед ним, что плохое настроение прошло, особенно сложно. Чтоб скоротать время и отрешиться от шума и беготни в башне — парни в спальне просто бесили праздными разговорами о танцах, девчонках и неожиданных парах, о которых им было известно, — Альбус принялся ковыряться в чемодане в поисках какой-нибудь достаточно увлекательной книги и вдруг обнаружил, что книга «Жизнь и обманы Альбуса Дамблдора» пропала. С оборвавшимся сердцем он принялся перетряхивать чемодан вдоль и поперёк, а заодно кровать, тумбочку, сунулся на территорию соседей. На него уставились с недоумением.       — Что-то потерял? — нахмурился на него Фитц.       — У меня вчера или позавчера кто-нибудь посторонний рылся в вещах?       — Нет…       — Ты же вчера привёл этих болгар, или кто они там, — буркнул один из соседей, примеряя серебристый галстук-«бабочку». — Вы тут в карты резались, хихикали, они тебя, кажется, угощали чем-то горячительным.       — Радован и Христо. Так ведь Ал их видел. Кстати, как раз, когда сам рылся в своих вещах.       — Чего?.. — Альбус насторожился. — Я рылся при них в своих вещах? Фитц, я их вчера в нашей комнате не видел…       — Как не видел? Мы играли в карты на моей кровати, ты пришёл и начал ковыряться в чемодане, выкладывать книги. Радован ещё заметил какую-то старую, с выцветшей обложкой, заинтересовался и попросил почитать, и ты отдал ему. Что, уже забыл?       Альбус шокированно уставился на него и, казалось, побледнел ещё сильнее.       — Так… Что ещё я делал?       — Да ничего… Забрал что-то, сложил книги назад и ушёл… Ты серьёзно не помнишь?       — А во что я был одет?       — Прикалываешься, что ли?..       — Просто ответь на вопрос!       — В мантию! Объясни, что происходит!       Ал снова бросился к чемодану и долго молча там возился, пока не понял: кроме книги, пропал флакончик с Амортенцией. Именно он был целью неизвестного типа, использовавшего Оборотное зелье. Пулей вылетев из комнаты, парень побежал к гостевым спальням дурмстрангцев, но ни Радована, ни Христо там не оказалось, очень удивлённая Фрида, выглянувшая с взлохмаченной головой — видимо, её застали в процессе сотворения причёски, — сообщила, что парни, о чём-то шушукаясь с встревоженными физиономиями, недавно ушли в неизвестном направлении. Нет, она не заметила у них в руках ничего, похожего на книгу, вообще к ним не приглядывалась. Где Геллерт? Тоже где-то бродит, мрачный какой-то. Они с Альбусом опять поссорились, что ли? Альбус не стал объяснять, мрачно покачал головой и вернулся назад. Ничего, на Балу он всё прояснит.       К Святочному Балу в Хогвартс набежало немало прессы, в том числе, к большому неудовольствию многих, мадам Эмонье и целая шайка французских журналистов. С высокой пышной причёской, напоминающей карикатуру на парики восемнадцатого века, благоухающая приторно сладкими духами на много метров вокруг себя, наряженная в безвкусное, вырвиглазно-блестящее платье, она напрочь игнорировала мрачные взгляды в свою сторону, оживлённо болтала на страшной смеси английского и французского со своими разнонациональными коллегами — представители болгарской, немецкой и даже, кажется, американской прессы здесь тоже присутствовали — и чувствовала себя слишком уверенно для человека, которого минимум две школы из участвующих в Турнире имеют все основания ненавидеть. Как ни странно, остальные журналисты, в том числе и из «Пророка», с ней заискивали, делали вид, что понимают её кошмарный акцент, угодливо хихикали над её неудачными попытками сострить, а студенты Шармбатона и некоторые студенты Хогвартса соглашались с ней поболтать и сфотографироваться. Как и ожидалось, директора Шармбатона и Думрстранга не стали бросать родные школы ради участия в Святочном Бале, но какие-то никому здесь незнакомые нарядные личности, плохо говорящие по-английски, но с радостными лицами шушукающиеся с иностранными студентами, всё же явились. Фитц, спустившийся к залу со своей парой одним из первых, узнал от Радована и Христо, что вон тот плечистый мужик, на котором рубашка вот-вот порвётся из-за рельефов мускул, — их преподаватель боевой магии, один из любимых всеми студентами профессоров Дурмстранга, явился потанцевать со своими ребятами, заодно притащил им целую кучу писем от родичей и школьных друзей, которых в Хогвартс не взяли.       Альбус задержался в гостиной, поджидая Минерву, нервно покусывая губы и пиная новыми туфлями каминную решётку. Она спустилась неожиданно тихо, никакого стука каблуков, и парень невольно вздрогнул, обернувшись и обнаружив её за спиной. Девушка выглядела потрясающе в длинном ярко-синем платье с открытыми плечами и серебристой вышивкой на талии.       — Ух!.. Подкрадываешься по кошачьи? Я чуть в камин не рухнул, — нервно хихикнул Ал.       — Прости, что задержалась. Сама не понимаю, как на платье оказалась эта чёртова шерсть, она просто повсюду!.. Ты какой-то дёрганный. Что-то случилось?       — Нет… просто… Блин, я нервничаю перед Балом. А ты… хм… я раньше и не замечал, какая ты на самом деле красивая…       — Зато ты всегда знал, что я умная, для меня это важней. Ну что, пошли?       К тому времени, как они спустились вниз, всех студентов и приглашённых взрослых уже запустили в Большой зал, перед которым остались только Чемпионы с их парами: по традиции они должны были открывать Бал своим появлением. Геллерт пришёл с Аурели, и этот факт резкой неприятной болью кольнул Альбуса в сердце. Вроде бы, он ничуть не ревновал к француженке… а, вроде бы, и ревновал, это, кажется, зависело от настроения. Аурели сияла ясным солнышком и в своём нежном персиковом платье с летящей юбкой напоминала распустившийся садовый цветок. В её волосах блестели серебристые — или серебряные — заколки, похожие на крупные капли росы и дополняющие её цветочный образ, а взгляд, брошенный на Альбуса, выражал чуть ли не вызов, мол, тебе придётся ещё побороться со мной, «неправильный» мальчик. Геллерт не стал наряжаться на Бал и пришёл в парадной алой форме Дурмстранга, хотя это было уже давно не обязательно. Он рассеянно улыбнулся Альбусу и Минни и рядом со своей цветущей партнёршей выглядел каким-то бледным, потухшим, словно она выпивала из него все жизненные силы. Но больше всех привлекала к себе внимание Жаклин. На её светло-сером платье распустились алые розы с чёрными листьями, издали сильно напоминающие кровавые пятна и производящие пугающее впечатление, будто девушка вся истекает кровью. Привычная бледность её лица была подчёркнута почти готическим макияжем, на лице слишком чётко выделялись яркие губы под цвет роз на платье и глаза в обилии теней, а красивые локоны по обе стороны лица зрительно вытягивали его и заостряли. Казалось, Жаклин нарочно явилась в образе девушки-вамп, который ей удивительно подходил, и оставалось гадать, то ли она отважно намекает на свою природу, то ли знает о подозрениях других Чемпионов о ней и насмехается над парнями. Рядом с ней стоял какой-то незнакомый, но довольно привлекательный парень из Шармбатона с очень зализанными волосами и пахнущий резким парфюмом, от которого у Минервы даже начало щипать в глазах.       — Чёрт, какой ужас, у меня всё ещё сохраняется кошачий нюх! Ал, прошу тебя, будем держаться от него подальше!       — Подозрительно как-то. Он такой вонючка, что пришлось вылить на себя весь флакон духов? — тихо пробормотал Ал, стараясь не смотреть на Геллерта. Как же этому грёбанному немцу шла парадная форма! Мозг просто не управлял глазами, они сами поворачивались к Геллерту.       — Не знаю, но этого парня, говорят, поставили с Жаклин в пару чуть ли не насильно. Директор сам определил, с кем их Чемпионка придёт на Бал. Не наше, в общем-то, дело… Помнишь, когда мы были на первом курсе, тоже был Турнир, и наши старшекурсники летали на Святочный Бал в Шармбатон? Тогда все события происходили там, и мы мечтали, как однажды, когда мы тоже будем старшекурсниками, обязательно поучаствуем, если не в самом Турнире, то хотя бы в Святочном Балу, может быть, посмотрим другие школы… ты особенно мечтал попасть в Дурмстранг…       — Это должно было научить меня бояться своих мечтаний, а то некоторые как сбудутся…       — Не будь занудой! — Минни весело пихнула его локтем в бок. — Что плохого в исполнении конкретно этой мечты? Вот мы стоим, такие красивые, перед Большим залом, сейчас на нас будет обращено всё внимание публики, нас общёлкают колдокамерами, и впереди прекрасная сказочная ночь, в которой мы — короли и королевы! Благодаря тебе, я тоже прилично засвечусь на публике… Кстати, я слышала, что петь после торжественной части пригласили Скорпиуса Малфоя и его рок-банду «Веритасерум». Было бы круто, если бы это оказалось правдой, у них, на мой вкус, и музыка отличная, и тексты со смыслом, а такое сочетание теперь мало у кого встретишь.       — «Веритасерум» такие популярные у молодёжи только потому, что их создатель и солист принадлежит к чопорному чистокровному магическому роду, довольно оскандалившемуся в прошлом, и народ интересует не столько их творчество, сколько этот «не-такой-как-все-Малфой».       — Альбус!       — Ну… ладно, признаю, мне тоже нравятся их песни. Эти ребята не боятся стебать публичных людей и прямо говорить о пороках общества. Согласен, они оправдывают своё название.       Наконец зазвучала торжественная музыка, и двери зала медленно и величаво открылись. Внутри зал был очень похож на сказочный рождественский лес. С потолка падал снег, не долетая до земли, на самом потолке сияли мириады ярких звёзд с неправдоподобно для зимы частым звездопадом. Вместо одной рождественской ели вокруг стояло — или даже росло — множество елей разной высоты, пушистости и степени украшенности, причём эти украшения, загадочно мерцающие сквозь припорошивший их нетающий снег, периодически оживали и переползали или перелетали с места на место, порой собираясь в целые хороводы или спирали вдоль деревьев. В воздухе одуряюще пахло хвоей и сладостями. Едва Альбус с Минни, начинающие шествие Чемпионов, шагнули в зал, как у них из-под ног вылетели стайки белых и алых птиц — толком разглядеть их не удалось, но Минерва весело прокричала, что это, похоже, лебеди и фениксы, — совершили круг почёта под потолком и взорвались настоящими фейерверками. Обеденные столы исчезли, вместо них вдоль стен были поставлены небольшие столики на двоих или четверых, утопающие в зелени и всё в том же снегу, не холодном, но скрипучем, магическом, но ужасно похожем на настоящий. Со всех сторон раздались аплодисменты всех собравшихся под постоянные вспышки колдокамер, Альбус старался улыбаться и выглядеть просто нервничающим от массового внимания подростком, не привычным быть на публике, а не тем подавленным, встревоженно-напуганным несчастным типом, которым он был в тот момент. Краем глаза он видел, как Аурели радостно махала рукой во все стороны, словно нарочно привлекая к ним с Геллертом всё внимание, и где-то совсем близко прыгали люди мадам Эмонье, стараясь поймать самый удачный кадр этой пары. Слева раздались удивлённые голоса шестикурсников:       — Это что, МакКензи?! Серьёзно, она ТАК выглядит?!       — Расслабься, бро, наши мячи бьют мимо её ворот! — и пошлое хихиканье.       Когда зазвучали звуки вальса — говорили, что на каждый Святочный Бал музыку для открывающего танца пишут новую, — Альбус тщательно взял себя в руки, повернулся лицом к партнёрше и попытался целиком сосредоточиться на танце. С первых же секунд понял, что тогда, в гостиной, у них получалось куда лучше. Минни едва успевала убрать ноги, чтоб нервничающий парень не наступал на них, ободряюще улыбалась, незаметно делала подсказки, в какую сторону двигаться, стараясь сильно не кривить лицо, поскольку на них всё время были нацелены колдокамеры. Это оказалось чертовски сложно, правильно двигать ногами под музыку, не сбиваясь с ритма, не натыкаться на партнёршу и одновременно изображать на лице радость, как будто он счастлив находиться здесь и гордится своим особым статусом на Балу. Тот короткий промежуток времени, пока танцевали только Чемпионы, показался Альбусу целой вечностью, он успел вспотеть, ужасно раскраснеться и, как ему думалось, полностью потерять лицо перед публикой.       Потом к танцу начали подключаться другие пары, вокруг замелькали пёстрые девичьи наряды, по всему залу волнами поплыли смешавшиеся запахи духов. Рискнув оглядеться, он сразу увидел Геллерта и Аурели, алая форма Дурмстранга резко выделяла их на фоне остальных. Геллерт танцевал так же, как и целовался: резко, порывисто, отчаянно, словно в последний раз в жизни, вертя свою партнёршу, как вздумается… и просто потрясающе. На него трудно было не залипнуть, несмотря на то, что Аурели за ним явно не поспевала, и торжествующе-радостная улыбка маской прилипла к её лицу, чтоб скрыть растерянность, смущение и, возможно, испуг. Что это нашло на галантного северного кавалера, почему он двигается так, словно идёт в атаку, прикрываясь девушкой, как щитом, и при этом собирает восторженные взгляды со всего зала? А может, он нарочно старается, чтоб Аурели споткнулась и опозорилась перед такой толпой? Было очевидно, что девушка хорошо умела танцевать, возможно, специально ради Бала занималась хореографией, но Геллерту было наплевать на её умения, на её мнение, на музыку, людей и весь Бал в целом. Жаклин, наоборот, провисала на партнёре и едва переступала ногами, что можно было заметить, только если специально присматриваться. Парень ей был подобран удачно, хороший танцор, способный скомпенсировать неуклюжесть бедненькой болезненной Чемпионки, даже буквально тащить её на руках, если она не поспевала, так что со стороны это выглядело хотя бы удовлетворительно.       Вот неподалёку промелькнул Мердок с одной из своих многочисленных поклонниц, и Альбус невольно подумал, что у них с Мердоком почти одинаковая комплекция, только младший брат пониже ростом. Если тот, кто принял Оборотное зелье, прикинувшись Алом, был в мантии, а мантия самого Ала была в это время на нём, значит, «подменышем» вполне мог быть Мердок, и парни в комнате, конечно, не приглядывались к нему, могли не заметить, что мантия ему коротка. Но зачем Мердоку Амортенция? Он и так довольно популярен у девчонок, но не придаёт отношениям с ними особого значения. Или… всё же подозрения насчёт его скрытой гомосексуальности небеспочвенны, и он выбрал себе того же парня, что и брат?..       Рядом с Алом и Минни скользнули Фрида и Христо, весело подмигнув им и едва не пихнув в плечи. Фрида была потрясающе красивая, в белом платье чуть ниже колена, таких же бесшумных туфлях, как и на Минерве, вся пронзительно-яркая, улыбающаяся до ушей, с ореолом нимбообразных волос вокруг пышущего естественным румянцем лица — от неё тоже сложно было отвести взгляд, но, надо было отдать Минни должное, она ни разу не споткнулась и не сбилась с шага, умудряясь пялиться на свою девушку. Дурмстрангская парочка совершенно не умела танцевать, хорошо, если они через раз в ритм попадали, хотя обоих это слишком очевидно не беспокоило, они двигались, как взбредёт в голову, лишь бы немного напоминало вальс, хихикали, наступая друг другу на ноги, и выглядели так мило и забавно, что никто бы не стал критиковать их танец. Подумаешь, они ведь не аристократы на светском рауте, обычные подростки, веселящиеся по мере возможности. В толпе танцующих мелькала и мадам Эмонье, которую лихо раскручивал кто-то из представителей французского Министерства. Дамочка выглядела абсолютно довольной жизнью, звонко хохотала, не стесняясь широко открывать рот, и постоянно стреляла взглядом на Геллерта и Аурели. Почти все хогвартские с умилением наблюдали за профессорской четой Лонгботтомов, танцевавших немного медленно, но плавно и красиво. Они словно скользили по залу на коньках, при этом отрешившись от всего остального мира, глядя только друг другу в глаза, и профессору Луне Лонгботтом потрясающе шёл её голубой наряд в викторианском стиле, включая причёску с перьями в волосах.       Наконец первый танец закончился, все танцевавшие поаплодировали друг другу и начали сбиваться в стайки. К Минерве сразу подскочила Фрида, в буквальном смысле подскочила, её от переполнявших радостных эмоций немного подбрасывало над полом в по-детски легкомысленных прыжках. Христо от неё куда-то таинственно слинял, скорее всего, они обо всём договорились заранее. Возможно, у хитролицого болгарина были планы на целую кучу девчонок.       — Вы были великолепны! — сияла Фрида. — Я видела, как ваши шушукались, пока танцевали только Чемпионы, никто, похоже, не ожидал, что вы окажетесь такой симпатичной парой.       — Только половина из нас, — грустно улыбнулся Ал. — И за танец, и за симпатичность у нас отвечала Минни, а у меня хорошо получилось только сочетать косолапость и боязнь публики.       — Он в последнее время кошмарно скромный, — отмахнулась Минерва, раскрасневшаяся после танца и действительно очаровательная. — Ладно, мы пойдём, развлекайтесь, ребята… Что?..       Видимо, Минни ожидала, что вместе с Фридой к ним подошёл Геллерт, и это «развлекайтесь, ребята» было обращением к нему и Алу. У девушек не было ни малейшего сомнения, что весь Бал парни проведут вместе. Однако, обернувшись, все трое увидели, как Аурели оттаскивает Геллерта подальше, словно нарочно, и о чём-то оживлённо ему рассказывает, а Геллерт рассеянно кивает, натянуто улыбается, но не сопротивляется. В сторону Альбуса он даже не взглянул. Фрида застыла с натурально приоткрывшимся ртом, потом на её лице появилось злое выражение, и она двинулась к брату, но Минни перехватила её за руку и принялась что-то тихо выговаривать. Альбус воспользовался этим и отошёл к столикам. К счастью, его не стали преследовать, с девчонок сталось бы утащить его в свою компанию, где он чувствовал бы себя балластом.       «Всё правильно, я сам виноват. Геллерт повёл себя со мной как взрослый, ответственный, понимающий человек, а я повёл себя с ним как глупый импульсивный подросток. Просто сорвал на нём своё отвратительное настроение. Да, я ещё не готов говорить с ним о том, что сводит меня с ума, но поговорить с ним о чём угодно другом, отвлечься, было нужно. Этот странный парень почему-то слишком сильно в меня влюблён. Он плохо меня знает… а порой кажется, что знает целую вечность. Ловит каждый момент, старается выглядеть для меня идеальным, и кто знает, что за кошмары он видит каждую ночь, и почему в моём присутствии их нет. Но я думаю только о себе и о том, что мучает меня. Мелкий эгоистичный засранец, не умеющий любить…»       Альбус уселся за столик на двоих, и вокруг него словно установилась мёртвая зона. На столике было много сладостей, которые он рассеянно жевал, уйдя в свои мысли и едва замечая происходящее вокруг. Разок к нему подсел Фитц, разгорячённый, со съехавшей на бок бабочкой. Альбус не видел, как его друг танцевал, но по его встрёпанному виду можно было понять, что отплясывал Фитц во все ноги. Разговора не получилось, Ал не мог понять, что у него спрашивают, хмурился, не желая отвечать, нервно разрывал какой-то пирожок на куски, пока Фитц не ушёл. Спустя ещё какое-то время подсел профессор Люпин, весь красный, включая волосы, довольный, сияющий. Искренне пытаясь подавить своё довольство, поинтересовался, всё ли у Ала в порядке, почему он сидит один за столиком, как сыч. Парень, криво улыбаясь углом рта, заверил, что всё нормально, «небольшие шалости пубертата», сейчас он посидит, перебесится и пойдёт танцевать. Люпин не был настроен сегодня ковыряться в душе у студентов, схватил со стола конфету и яркой вспышкой порхнул дальше по залу. Геллерта и Аурели нигде не было видно, зато, поймав взглядом Минни и Фриду, Альбус здорово удивился: возле них активно тёрлась Сьюзен, внезапно такая женственная, в легкомысленном зелёном платье с большой брошью-бабочкой на груди, которая шевелилась и постепенно меняла цвета. Минерву Сью явно бесила, девушки стреляли раздражёнными взглядами друг в друга и изредка перебрасывались парой слов, хотя Сью куда больше интересовала Фрида, именно к ней она обращалась почти постоянно, и немка на удивление радушно относилась к истеричной англичанке, улыбалась ей до ушей, пригласила к ним с Минни за столик, начала подсовывать ей сладости. Альбуса это несколько насторожило. Затем в поле зрения попал Мердок, который тоже втихую пялился на него, усиленно делая вид, что слушает приветственную речь представителя французского Министерства и периодически пересмеивается со своей партнёршей. Ал вспомнил, что собирался поговорить с ним о возможном проникновении в его спальню под Оборотным зельем, только встал со стула, как тут французская делегация начала своё праздничное представление, настоящий магический цирк иллюзий. Зал мгновенно превратился в загадочно сияющий подводный грот, под ногами — иллюзия подсвеченной снизу воды, под которой плывут ослепительно прекрасные, едва прикрытые волосами нереиды и загадочно-жуткие химеры. Зал разразился восторженными вскриками и аплодисментами, и Альбус предпочёл посидеть, посмотреть. Рыскать среди толпы, выискивать братца и ругаться с ним во время представления — не лучшая идея.       Грот сменился жерлом вулкана, жерло вулкана — огромным театром, в котором под жутковатую музыку танцевали призраки в костюмах раннего средневековья. Люди охотно к ним присоединились под плавно сменяющееся окружение, и Альбус снова увидел Фриду и Сью, которые внезапно танцевали вместе. Минервы вообще не было видно. Вдруг парню на плечи легли чьи-то руки, в лучших традициях маггловских ужастиков. Он вздрогнул всем телом и резко развернулся. Сзади стоял Геллерт и неуверенно, но с надеждой улыбался.       — Еле вырвался от неё, — сообщил немец, наклонившись к самому уху, чтоб не перекрикивать музыку. Вокруг как раз снова сменилась иллюзия, теперь зал оказался как будто на снежном плато на самой вершине горы, прямо в центре потолка ослепительно воссияло солнце на кристально-чистом небе, а внизу простиралась бесконечная скалисто-лесистая пропасть. В этом сиянии волосы Геллерта снова вспыхнули настоящим нимбом, и лицо показалось неожиданно красивым. Альбус почувствовал, что сейчас начнут слезиться глаза.       — Еле вырвался?..       — От Аурели. Не понимаю, почему она так в меня вцепилась. Просто отойти не давала, болтала ни о чём, держала за руку и всё время заглядывала мне в глаза, преданно так, как собачонка. Интересно, что она собиралась у меня в глазах найти, упавшую ресничку, что ли?       — Ты говорил, что вообще не хочешь её приглашать…       — Она сама меня пригласила. А я, если честно, ещё и немного психанул после вчерашнего… Ну, подумал, хуже точно не будет, и не надо лихорадочно подыскивать кого-нибудь для прикрытия. Конечно, я не стал говорить Аурели, что она будет только прикрытием.       Альбус встал, сильно краснея, и оказался к Геллерту вплотную, буквально чуть-чуть податься вперёд — и они соприкоснутся носами.       — Прости за вчерашнее. Оказывается, так непросто быть подростком, хочется мыслить логически, а иногда получается чёрт-те что…       — Ох, кому ты это рассказываешь? — перебил Геллерт, смеясь. — Мне иногда сложно сдержаться, чтоб не начать убивать, если меня просто будят утром на занятия, не говоря уж о ссорах в отношениях. По сравнению со мной ты настоящий ангел, без преувеличений. Тем более, что мы и не ссорились ни капли. Мы договорились честно говорить друг другу о проблемах, ты честно дал понять, что тебе надо побыть одному, и я честно ушёл в закат. Но не обещал гулять в закате долго.       — А я уже… эмм…       — Приревновал? Ты так мило и красноречиво смущаешься, что никакой легилименции не нужно. И мне чертовски приятно это видеть, никогда не упущу случая потешить своё самолюбие. Пошли потанцуем? Наверно, здорово танцевать под такие часто сменяющиеся иллюзии.       — У меня это плохо получается, ты, наверно, видел.       — Вполне нормально, у нас тут не бальные соревнования.       И Альбус пошёл танцевать. За спиной будто сразу выросли крылья, от плохого настроения не осталось и следа. Историю с кражей Амортенции можно будет выяснить и потом, главное, что лично его это не коснулось. И книгу он заберёт у Радована позже. И совершенно не волнует, что напишут о них с Геллертом в прессе. Да, они встречаются, теперь это нормально, и духу их справедливого соперничества в Турнире это не помешает. Лично ему, Альбусу, победа не нужна, он вполне готов уступить её кому угодно, если этот «кто угодно» будет её заслуживать, ибо поддаваться он не намерен, а побеждать всегда должен только сильнейший. Волшебные иллюзии французской делегации смешались перед глазами в причудливый празднично-торжественный калейдоскоп, голова сладко закружилась, всё тело налилось силой, как дерево соками по весне, казалось, Альбус вот-вот натуральным образом расцветёт.       Представители северного Магического Совета устроили шоу с посохами. Большинство присутствующих на Балу впервые увидело, как вообще колдуют с помощью посохов, все замерли и жадно наблюдали за действием. Бравые юноши и девушки, одетые наподобие викингов, танцевали в центре зала, управляясь с посохами, как с боевыми шестами.       — Их действительно можно использовать как шесты в обычном маггловском бою, — сообщил Геллерт, наворачивая мороженое из вазочки. Альбус и сам не заметил, как у него в руках оказалась такая же вазочка и уже опустела наполовину, ещё более незаметно. Недаром мама всегда говорила ему, что настоящий магический дар Альбуса — поглощать сладости в невероятных количествах и не толстеть.       — И ты тоже так умеешь?       — Конечно, — немец коварно скосился на парня. — Покажу, покажу. Потом.       По залу разбегались лисы, волки, горностаи, росомахи, тигры, белые медведи, разлетались вороны, соколы, альбатросы, забавно семенили пингвины, тыкаясь головами из магической плоти в колени присутствующих и пуская мурашки холода по всему их телу, поднимались до самого потолка грозные волны, заставляя людей испуганно вскрикивать, сбиваясь в кучки, накрывали их с головой, но проходили сквозь них, не причиняя вреда. Из-под пола били горячие гейзеры, никого не обжигая, ибо тоже были в основном иллюзией, зато так смешно было наблюдать, как подпрыгивают, шарахаются и визжат люди, из-под ног которых вдруг вырывается гейзер, и с приятным возбуждением ожидать такой же внезапности под своими ногами. Подул холодный ветер, пригнав в зал настоящую метель, из которой сформировались огромные танцующие, сражающиеся, скачущие верхом, плывущие на лодках фигуры.       В разгар всего этого буйного движения Альбус снова увидел Фриду и Сью. Они стояли рядом, смеялись, как-то подозрительно нежно поглядывая друг на друга.       «Это что-то ненормальное. До сегодняшнего вечера не было совсем никаких предпосылок!»       — Что это с твоей сестрой?.. Эй, Геллерт!       — А?.. — немец вздрогнул, оборачиваясь к Альбусу. Похоже, его занимала какая-то картина на противоположном конце зала. Глянув туда, Альбус смутно уловил сквозь мельтешение фигур из магической вьюги Мердока и Радована, о чём-то взволнованно беседующих. Мердок ещё озадаченно хмурился, пытаясь разобрать чудовищный акцент серба.       — Посмотри туда. Фрида и наша Сьюзен ведут себя как парочка, хотя раньше едва парой слов друг с другом перекидывались. Не подозрительно ли?       — У меня вообще впечатление, что вокруг нас сегодня происходит какой-то заговор. Вон, и Радо окучивает твоего брата, понятия не имею, что ему нужно от вашего лихого ловца… Пошли поедим, что ли, я сегодня ничего не ел. За столиком говорить удобней.       — Не боишься, что пресса о нас лишнего напишет?       — Прессу уже выгнали, их на весь Бал не приглашали. Нельзя исключать, конечно, что мадам Эмонье или её агенты просочились без приглашения, но меня как-то не волнует.       Блюда на столиках регулярно обновлялись, и Геллерт принялся от души набивать брюхо, предварительно обведя вокруг столика палочкой. Альбус почувствовал упругий толчок воздуха, и звуки вокруг заметно поутихли. Односторонний магический щит: теперь их разговор не будет слышим для окружающих, и звуки снаружи щита не будут мешать.       — Сегодня я уже слышал от Фриды про эту вашу Сьюзен, — заговорил немец, наконец утолив первый голод. — Что-то в духе: «У неё так вкусно пахнут духи, а ещё я видела её платье, в котором она будет на Балу, ей так идёт зелёный цвет». И это всё прям с восторгом, с горящими глазами. Признаюсь, я был немного расстроен и не обратил на её слова особого внимания. Сейчас создаётся впечатление, что Фриду приворожили.       — А у меня как раз пропал флакон с любовным зельем… — мрачно буркнул Альбус. Геллерт вскинул брови.       — А что у тебя вообще делал флакон с любовным зельем?       — Мы его варили на занятиях. И… ну… — парень смиренно опустил глаза, даже не стараясь не краснеть, всё равно бесполезно. — Оно пахло тобой. То есть, запахами, которые у меня ассоциировались с тобой. И я немножко стащил из своего котла. Использовать, разумеется, не собирался, чисто нюхать, оно всё равно через какое-то время потеряло бы свойства. Но сегодня обнаружилось, что вчера у меня в вещах порылись под Оборотным зельем и спёрли флакон.       — Это Амортенция, судя по описанию? Нет, не похоже, чтоб Фрида была под Амортенцией. У нас некоторые глупые курицы умудрялись травануться ею, и это выглядело совсем иначе, как будто человек употребил психотропный наркотик. Собственно, все любовные зелья таковыми наркотиками и являются, отличаются только одержимостью каким-то определённым человеком. Но Фрида вполне адекватная, вменяемая… я бы сказал, что она не одержима Сьюзен, а ведёт себя с ней как со своей девушкой.       — Но её девушка — Минерва, они переглядывались сегодня во время танца, и я ручаюсь, что у них ещё в начале Бала и речи не было о расставании. Зачем-то же у меня украли это чёртово зелье.       — Кто это мог сделать? Кто вообще знал о зелье?       — Собственно, Минни знала, и я надеялся, что она единственная. Но после того, как Сьюзен украла колдографию Фриды, возможно, Сью тоже…       — Стоп! Сьюзен украла колдографию Фриды?       — Ну, Минни так считает, на самом деле не установлено, куда эта колдография делась. Теперь я начинаю понимать, что, похоже, Минни не без оснований думала на Сью…       — Какое интересное совпадение, Аурели мне как раз хвасталась во время нашей переписки, что её в японской школе учили многим интересным штукам, которые в Шармбатоне и вообще в европейских школах практиковать не принято. В том числе влияние на людей по колдографиям и простым маггловским фотографиям.       Альбус задумчиво оглядел зал, где большинство народа тоже расселось по столикам, подкрепиться. Мердок сидел за столиком с дурмстрангцами, среди которых был Радован, и парни снова загадочно о чём-то шептались. Лицо у Радована было мрачнее тучи.       — Кое-что начинает складываться, правда? — Геллерт с примерно таким же лицом смотрел на Сьюзен, радостно вьющуюся вокруг его сестры. Минервы всё ещё нигде не было видно. — Эта ваша Сью по приезду в Хогвартс активно общалась с Аурели. У Минервы были основания ревновать Фриду к ней, ну, или хотя бы возмущаться откровенной симпатии к чужой девушке…       — Они сговорились? Аурели сотворила какую-то японскую магию над украденной колдографией для Сью, а Сью… чем она могла ей заплатить?       — Твоим зельем.       — То есть?..       — Я уже упоминал, что Аурели сегодня клещом в меня вцепилась и заглядывала мне в глаза, как собачонка? Похоже, она ожидала, что, если уж я согласился пойти с ней на Бал, то теперь я шагу в сторону от неё не сделаю, буду — хах! — одержим ею. И шанс подлить мне зелье у неё был. Вчера она заглянула к нам в комнату — ну, мы ни от кого не шифруемся, в гостях это неприлично, — а мы с ребятами как раз… эмм… немножко…       — Выпивали, — Альбус понимающе кивнул.       — Ну да, — Геллерт смущённо почесал нос. — У меня на столе стояла кружка с пивом, пока я болтал с Аурели по поводу Бала, а потом она попросила показать чупакабру, в которую, как она слышала, превращается мой чемодан. Она этих жутких зверьков никогда не видела. Ну, я полез под кровать. Парни тактично спрятались за ширмами, чтоб нам не мешать. Отличная возможность.       — Но ты из этой кружки не пил?       — Пил. Всё до капли выхлебал.       — И почему тогда не ведёшь себя как одержимый?..       — Вообще-то, веду. Прямо сейчас, — Геллерт коварно прищурился и улыбнулся. — Другое дело, что ты этого не замечаешь, потому что я всегда одержим тобой, с зельем и без.       — Не понял… — лицо Альбуса рдело, как тропический закат, и выглядело невыносимо трогательно и мило. Зрачки у Геллерта затопили всю радужку глаз целиком.       — Большинство любовных зелий требуют добавления в них частички того, к кому требуется приворожить человека, но Амортенция так не работает. Она считается самым сильным любовным зельем, но самым труднодоступным для любителей искусственных чувств, потому что привораживает только к тому, кто его сварил. А варить его весьма сложно. Похоже, эти две курицы плохо разбираются в самой женской части магии, хехе.       — Ох, точно… Я ведь читал много литературы о зельях, ещё и Минни поучал на эту тему…       — А ещё ты, наверно, читал, что на человека, испытывающего настоящую и довольно глубокую любовь к другому человеку ни одно любовное зелье не действует. Ну, строго говоря, с Амортенцией провести такой опыт не удалось… до вчерашнего дня, хах. Оказывается, что, если привораживать с её помощью того, кто и без неё влюблён в привораживающего, то эффекта ноль.       — Или Аурели просто кинула во флакон какой-нибудь свой волос или остриженный ноготь и испортила зелье, — смущаться дальше было невозможно, но Альбус явно творил невозможное.       — Очень сомневаюсь, я не был настолько пьян, чтоб не заметить в своей кружке чужой волос или ноготь, ведь Амортенция, в отличие от других зелий, всю эту мерзкую органику не растворяет.       — Откуда ты сам столько знаешь о «самой женской части магии»?       — Я стараюсь узнавать о магии как можно больше. И о маггловском мире. Для чего иначе человек приходит в этот мир, как не для того, чтоб узнать побольше его тайн и рассказать последующим поколениям? Ну, и ещё умудриться в процессе этого пожить счастливо.       — Ты меня поражаешь. Иногда ты весь такой импульсивный подросток, а иногда говоришь совсем как взрослый опытный человек… а то и вообще как старик, многого повидавший в жизни…       — Я готов на любые безумства, чтоб тебя поразить, — и снова чертовски смущающий, совершенно чёрный взгляд прямо в глаза. Альбус замер, как кролик перед удавом, опять падая в холодные бездонные колодцы глаз этого проклятого немца, даже чувствуя головокружение от падения и фантастическую лёгкость в теле. Ладони коснулась тёплая мягкая рука, слегка сжала, поглаживая большим пальцем.       Внезапно на парней обрушилась лавина громких звуков, они дружно вздрогнули и обнаружили, что магическая звукоизоляция спала. Слишком много разнообразной магии творилось вокруг, щит долго не выдержал.       — Ох… Что-то я… — Альбус отчаянно заёрзал на стуле, расстёгивая пуговицу рубахи у воротника.       — Поплыл, — теперь настала очередь Геллерта понимающе кивать. — Я, в общем-то, тоже.       — Кхм… Эмм… Надо теперь как-то расколдовать Фриду…       — Для этого надо найти колдографию и использовать на ней общее отменяющее заклинание.       — Значит, придётся обыскивать Сью. Минни с этим справится, она эту дуру наизнанку вывернет. Но что ж это получается… настоящее чувство не от всех приворотов может застраховать?       — Я, конечно, не эксперт, но предполагаю, что чувство к Минни у Фриды никуда не делось, только она теперь ошибочно применяет его к другой. Ну… как бы это объяснить… Будто бы всё, что она полюбила в Минерве, для неё теперь засунуто в оболочку Сью. И рано или поздно она обнаружит, что что-то не так, будет недоумевать, переживать, мучиться. В общем, чем раньше это закончится, тем лучше. Но сегодня мы вряд ли сможем что-то сделать.       — Завтра мы разъедемся, и Минни явно планировала, что Фрида поедет к ним в семью…       — А я, разумеется, к вам. Ты не против? Если твоя мать или Мердок будут возражать, чтоб я жил у вас дома, я найду, где поселиться в Годриковой Впадине.       — Разве я говорил, что живу в Годриковой Впадине?       — Упоминал как-то, — Геллерт нервно ёрзнул, но взгляда не отвёл.       — Странно, не помню… Кстати, насчёт Мердока. У меня есть подозрение, что «Оборотку» выпил именно он, девчонки его подбили на это дело, возможно, и задаром. Он теперь на меня такой зуб наточил, что рад воспользоваться любой возможностью мне навредить. Я, конечно, не против, чтоб ты жил у нас, и, разумеется, я очень хочу провести каникулы с тобой, но очень тебя прошу, не вступай с Мердоком в ссоры, не поддавайся на его провокации, иначе это плохо кончится. Вы оба плохо контролируете эмоции, а у Мердока ещё и недержание речи, что на уме, то и на языке, он может наговорить таких гадостей, что сильно захочется его убить.       — Не волнуйся, уж до убийства дело не дойдёт, обещаю, — Геллерт сказал это как-то странно серьёзно и сразу отвернулся. — Меня сейчас больше напрягают шушуканья твоего брата с Радованом. Наш сербский медведь тоже на меня зуб точит, хоть и делает вид, что мы помирились и забыли тот инцидент с дуэлью. Мозги у Радо не слишком хорошо варят, но его силушку богатырскую, что физическую, что магическую, нельзя недооценивать. Что-то мне за тебя страшновато…       Вскоре директор Лонгботтом, весёлый, румяный, слегка взлохмаченный, объявил со сцены, установленной вместо преподавательского стола, о том, что пришло время выступления их специально приглашённого гостя — драматическая пауза, — популярной молодёжной рок-группы «Веритасерум». Зал взорвался бурей оваций, всеобщие надежды оправдались. На сцене как-то слишком быстро, точно сбросив маскирующие чары, образовались крепкие ребята весьма необычного для Хогвартса вида: у кого-то бритая голова со скалящейся и рычащей татуировкой, у кого-то огромные кожистые крылья за спиной, у кого-то на поясе жутко-алый череп с горящими глазницами, подвывающий в такт музыке, у единственной девушки в группе вместо волос — клубок настоящих шипящих змей и огромный, блестящий ярким перламутром хвост ящерицы. Группа постоянно использовала сложную частичную трансфигурацию, что создавало им репутацию не только хулиганов-правдорубов, но и весьма одарённых магов. К ним прямо откуда-то из зала выпорхнул лёгкой рысцой, почти не касаясь ногами земли, красивый молодой парень в коричневом кожаном костюме, казалось, немного чешуйчатом, что породило шепотки по залу:       «Вау, он оделся в драконью кожу!»       «Чёртовы богатенькие Малфои, никак не навыпендриваются!»       Парень отличался от своих коллег вполне обычной, хоть и очень симпатичной внешностью, разве что его платиново-белые волосы, зажатые в лохматый пучок, спускались пониже задницы. В распущенном виде они наверняка сходили за целый плащ. Альбус с Геллертом присоединились к радостно орущей толпе и протолкались поближе к сцене.       — Он тебе нравится? — крикнул Геллерт сквозь овации.       — У них есть очень хорошие песни. Или что ты имел в виду?       — Да ничего. Этот Скорпиус Малфой тот ещё красавчик, — хитрый взгляд. — А песни группы я тоже слышал, очень заедают в голове, и музыка отличная. Вполне в духе нашей публики.       После небольшой приветственно-поздравительной речи Малфой весело огляделся и заявил:       — Когда я в последний раз был в Хогвартсе, я стал свидетелем одной сцены в коридоре: кто-то из родительского комитета заявил нашей несравненной профессорке* Луне Лонгботтом, что она уже слишком стара, чтоб играть со студентами в плюй-камни. Это абсолютная и наглая ложь! Во-первых, у женщин вообще нет возраста, особенно у истинных ведьм, а во-вторых, прекрасная профессорка Лонгботтом именно потому так любима студентами, что близка к ним по духу, со всеми умеет найти общий язык и стать другом тому, кому нужен преподаватель-друг. Именно ей, вспомнив этот случай, я хочу посвятить нашу первую песню на сегодняшний вечер — «Вечная молодость!»       Грянула громкая тяжёлая музыка, зал окрасился в ярко-красные тона, публика заорала, запрыгала, подняв руки вверх, и Скорпиус Малфой запел:

Ты прекрасна, как вечно не-мёртвый портрет, Холодны твои сердце и плоть — озёрная рыбка. Двадцать лет тебе вот уже тысячу лет, Но тебя никогда не увидит рассвет, И с твоих окровавленных губ стекает улыбка… Вечная молодость! Завлечён, одурманит, погубит! Вечная молодость! Как остры её взгляды и зубы! Вечная молодость! Не страшные ей веков перемены! Вечная молодость! Бродит рядом и дышит нам в вены!

      «Все ведь понимают, что это песня о вампирах, — думал Альбус, то глядя на сияющую польщённую Луну Лонгботтом, то пытаясь найти в толпе Жаклин. — Но об этом как будто бы не принято говорить вслух, словно «Веритасерум», собрав в песне множество вампирских стереотипов, открывают людям огромную тайну существования древних кровопийц».       Парень старался помнить, что надо найти Минни и срочно рассказать ей о колдографии, но танцующая, орущая, вовсю веселящаяся толпа выбивала из головы нужные мысли. Он и сам не заметил, как ко второй песне уже активно танцевал в гуще толпы рядом с Геллертом, улыбаясь во всю ширь рта, подпевая Малфою и не слыша своего голоса за грохотом музыки и нестройным пением людей вокруг. Бал, начавшийся для него довольно уныло, вдруг заиграл всеми красками и оказался очень хорошей штукой, настоящим праздником с настоящим праздничным настроением. Тело налилось свежими силами, хотелось смеяться во всё горло, размахивать руками, прыгать и взлетать под потолок на одной только тяге своего хорошего настроения. Все тяжёлые мысли о колдографии, зелье, Мердоке, Радоване и самом страшном — Дамблдоре он успеет передумать завтра и на каникулах, сегодня у него заслуженная разрядка. Тем более, что Геллерт, раскрасневшийся, разлохматившийся, счастливый, был пронзительно красивым, краше любого ангела, какими их изображают магглы на праздничных рождественских открытках. Когда Малфой запел медленно-тоскливую балладу о старом маге-отшельнике, вспоминающем жестокую любовь всей его жизни к женщине, которая испугалась его магии и едва не подвела его под виселицу — из-за этой баллады, по слухам, группу едва насильно не распустили за откровенный намёк на зверства инквизиции магглов, запретной теме в магическом сообществе, — Геллерт нежно обнял Альбуса за пояс, прижал к себе и закружил в парном танце, преданно и влюблённо глядя прямо в глаза. Зал замерцал бело-голубым свечением, над головами танцующих сама собой распускалась омела, осыпая их белыми ягодами, и целиком захватывало потрясающее ощущение, что сейчас во всём мире остались только они двое.       «Куда до него Гриндевальду! Мой Геллерт намного красивее всяких там старых злодеев, только он не будет ходить ни по каким телам падающих к его ногам девушек. Он только мой!»       «Веритасерум» сделали перерыв в выступлении, чтоб отдохнуть, подкрепиться и пообщаться с народом, и только тогда Альбус заметил наконец Минерву — её синее платье мелькнуло в дверях зала по направлению к выходу. Геллерт сразу согласился выйти на улицу и освежиться, даже заботливо наложил на Альбуса согревающие чары, а на улице понятливо отошёл в сторонку и закурил, пока Ал пошёл искать подругу. Она обнаружилась в дальнем тёмном углу двора, зябко кутающаяся в наспех трансфигурированную из чего-то вязаную шаль и очень подавленная.       — У меня совсем нет настроения с тобой разговаривать! — огрызнулась она, даже не поворачиваясь.       — Минни, я знаю, как сменить вектор твоего гнева, — Ал с нервным смешком рассказал их с Геллертом домыслы. Лицо у девушки заострилось, губы сжались в злобную узкую полоску.       — Ну, держись, крыса вонючая…       — Эй, ты только без фанатизма, ладно? Не надо никого на самом деле в крысу превращать и во что-то другое тоже, а то трансфигурация может окончиться даже смертью, особенно сгоряча. Лучше поищи колдографию в вещах Сью, пока она радуется жизни на Балу.       — Не волнуйся, обещаю никого ни во что не превращать. Только изобью Сьюзен до полусмерти и всё, — и разъярённая Минерва убежала в замок, больше ничего не слушая. Альбус тяжело вздохнул и задрал голову, почувствовав холодное прикосновение к лицу. Небо было пасмурным и казалось светлым от огней Хогвартса. Из тягучих низких туч пошёл мокрый снег.       — Мерзкая погода у вас в Англии, — рядом повеяло любимым запахом шоколадно-вишнёвых сигарет, и парня тепло обняли за плечи. — Вокруг Дурмстранга в такую пору сплошные сугробы. Перед Рождеством у нас всегда праздничные катания на санях и традиционная массовая забава: битва двух крепостей. Все желающие участвовать делятся на две команды — две армии, которые сооружают себе крепость из снега и льда и по очереди штурмуют друг друга. Даже если одна крепость пала при первом же штурме, её армия всё равно штурмует соперника, и победа сопернику засчитывается, только если он продержит оборону оговоренное время. А если нет — ничья. Но такого исхода стараются не допустить, потому что призы за победу может получить только одна команда, так что бывали случаи, когда крепости в случае ничьей строились заново, и битва длилась больше суток, пока не определялся однозначный победитель.       — Сурово, — Альбус повернулся в объятиях и спрятал лицо от холодной измороси в воротнике тёплого кителя дурмстрангской формы. — Наверное, в этих битвах очень ценятся люди, которые умеют колдовать посохами холодную германскую магию.       — И огненную тоже. А вообще, люди, которые хорошо управляются со своим посохом, могучи в любом деле, какую бы магию они с его помощью ни творили. Это могущество немного другого рода, нежели то, которое даёт колдовство с палочкой. Вот Радован у нас с палочкой очень крут, зато посох его не жалует, а у Христо наоборот, он с посохом на короткой ноге, зато палочка у него всё время, как истеричная ревнивая девушка.       — А ты, как я понимаю, прекрасен с любым инструментом, — Альбус не удержался и коснулся губами чужой шеи возле уха. Услышал короткий судорожный вздох и довольно улыбнулся.       — Ну… наверно… Но моя мечта — научиться колдовать вообще без инструментов…       — Этому нигде не учат. Оно или приходит как-то само или не приходит никогда.       — Учат. В русской школе Колдовстворец.       — Правда? Эта школа ещё больше законспирирована, чем Дурмстранг. О ней упоминают так мало и неохотно, что возникают сомнения, существует ли она вообще.       — Существует. И когда-нибудь я обязательно поучусь там годик-другой. Некоторых наших ребят туда принимали, так сказать, в аспирантуру, и на них потом смотрели в духе: «Вау, этот тип учился в Сибири, он явно знает что-то такое, чего не знает больше никто, не балуйте с ним!» Так же смотрят и на шармбатонцев, поучившихся в Японии, мы знаем это на примере Аурели.       — Хм… Когда соберёшься в Сибирь, возьмёшь меня с собой? — Альбус поднял голову и взглянул на Геллерта взглядом обласканного котёнка. Геллерт едва заметно куснул губу, мило улыбаясь и ласково поглаживая парня по щеке.       — Обязательно возьму. Если тебя не будет рядом, моя магия без инструментов не пробудится.       Они долго целовались, не обращая внимание на противный мокрый снег, холодные порывы ветра и любопытствующие взгляды всех, кто замечал их даже в тёмном углу. Не заметили они и Аурели, которая смотрела на них огромными влажными глазами с очень бледным лицом, пока её не спугнула группка развесёлых, уже таинственным образом захмелевших дурмстрангцев. Когда они вернулись в замок, Геллерт отлучился в уборную, а Альбус остался ждать его у двери в зал, мечтательно улыбаясь в пустоту перед собой. Тут-то Аурели и налетела на него раненой птицей, с дорожками слёз на щеках, немного размазанным макияжем и истеричным надрывом в голосе:       — Ты гнусный мошенник, Альбус Уэйден! Я не ожидала от тебя такой низости! Неужели ты думаешь, что любовь действительно можно получить, всего лишь сварив зелье?!       — Неужели ТЫ думаешь, что её можно получить, украв чужое зелье и подлив его парню в пиво? — заметив, как дёрнулась Аурели с растерянно-испуганным выражением лица, Ал усмехнулся. — Да, мне всё известно. Затевать заговоры — определённо не твоё.       — Насмехаешься?.. Торжествуешь?! Ах, французская дурочка так плохо разбирается в любовных зельях, и её стараниями ты только сильней привязал к себе наивного немецкого мальчика! Да?! — парню сильно захотелось фыркнуть на словах о «наивном немецком мальчике», но он усилием воли сдержался. — Учти, я не стану молчать о твоём гнусном поступке! Я всему миру об этом расскажу и в первую очередь — моей матери! Пусть она часто лжёт в своей газете, но на сей раз я подброшу ей эксклюзивный, скандальный и абсолютно правдивый материал!       — Минутку, какой такой МОЙ гнусный поступок? Сварить Амортенцию было моим школьным заданием, и тот флакон я не собирался использовать.       — Геллерт твоими стараниями нахлебался этой дури ещё до того, как приехал в Хогвартс! Он никогда не интересовался парнями, встречался только с девушками, пока не встретил тебя, я это точно знаю! С какого перепугу он так внезапно влюбился в парня и ведёт себя как одержимый?! Он буквально молиться на тебя готов и выглядит счастливым идиотом каждый раз, когда видит тебя — это и есть симптомы отравления любовным зельем!       — Прекрати на меня орать! — Альбус помрачнел и так грозно шагнул к Аурели, что она невольно попятилась и едва не упала с каблуков. — Во-первых, я никому ничего не подливал. Что бы ты обо мне ни думала, у меня есть чувство собственного достоинства и вполне адекватная самооценка, а с любовными зельями личную жизнь налаживают только те, у кого нет ни того, ни другого. Во-вторых, раздуть скандал в прессе — это, конечно, твоё дело, ты дочь своей матери, гены никуда не денешь, но помни о том, что именно ты натворила. Приворот по колдографии, организация хищения чужого имущества и наконец эта окаянная Амортенция в кружке Чемпиона Дурмстранга. Если два последних пункта грозят тебе только позором при их обнародовании, то первый пункт — серьёзный проступок, который у нас, в Англии, может быть квалифицирован как использование тёмных искусств. От зелий человек может выпить противоядие, а в случае приворота нужно найти заколдованный предмет, что значительно утяжеляет ликвидацию последствий, соответственно, утяжеляет и проступок. Думаешь, я буду об этом молчать, если ты начнёшь голосить во всё горло очередную ложь очередной Эмонье?!       Аурели беспомощно хватанула воздух пару раз, словно пыталась что-то сказать, но напрочь забыла английскую, да и французскую речь, потом развернулась и испуганно убежала, спотыкаясь на каблуках.       «А ведь Геллерт оказался прав, приворот по колдографии действительно был… Впрочем, и в словах Аурели есть доля правды. Геллерт до меня встречался только с девушками, а потом… как-то быстро всё случилось. Несколько прогулок, разговоров, всего один поцелуй, долгое расставание — и всё резко завертелось. Причём у Геллерта не возникло никаких сомнений, психологических сложностей от того, что он начал встречаться с парнем, впервые в жизни. Если трезво подумать, это выглядит так, будто его опоили приворотным зельем или ещё как-то приворожили в промежутке между нашим расставанием в Шармбатоне и его прибытием в Хогвартс. Зельем, нацеленным на меня. Он так на меня смотрит, так улыбается, так говорит со мной… так целует… Больше похоже на одержимость, чем на подростковую влюблённость. Геллерт очень умный трезвомыслящий парень, несмотря на горячность, а со мной он будто голову потерял… Ну почему я не могу хотя бы день прожить без этих чёртовых сомнений?! Каждый раз, как только я начинаю радоваться жизни, находится новый повод для мучительных размышлений и моральных страданий! Очень неудачный год выдался…»       «Веритасерум» продолжили выступление, Геллерт вернулся, и Альбус, присоединившись с ним к танцующей толпе, постарался выглядеть так, словно ничего не случилось, но сам чувствовал фальшивость своей радости. Наверняка его выдавали и напряжённый взгляд, и преувеличенно широкая улыбка, и слишком нервные дёргания в такт музыке. Пытаясь подпевать солисту, он несколько раз переврал и забыл слова, подозрительно краснея, будто не должен был этого делать. Если Геллерт это и замечал, то ни о чём не спрашивал, лишь иногда отворачивался, оглядывая публику, как если бы хотел спрятать взгляд. Разок он отлучился к столу хлебнуть холодного сока, и тогда к нему подошёл Радован, которого со времени перешёптываний с Мердоком не было видно. Парни о чём-то поговорили, причём с каждой их фразой напряжение в их фигурах и взглядах нарастало. Почуяв, что разговор может внезапно перейти в мордобой, Альбус рискнул подойти ближе. Радо и Геллерт общались на ужасной смеси сербского и немецкого, даже отдельных слов было не разобрать, но одно слово Ал разобрал совершенно чётко, когда разговор перешёл в гневные крики — Гриндевальд. Именно его Радо повторил несколько раз на протяжении целого яростного монолога в сопровождении бурной жестикуляции и с таким выражением лица, будто изобличает страшный международный заговор. Геллерт молча слушал это всё, бледный, застывший, весь словно состоящий из одних острых линий, и под конец Радован, наверно, раздосадованный отсутствием реакции на его вопли, швырнул ему в лицо смятый лист пожелтевшей бумаги. Поймав и развернув лист, Геллерт уставился на него всё с тем же злобно-острым, ничуть не изменившимся лицом, а у Альбуса душа ушла в пятки: он увидел страницу из книги «Жизнь и обманы Альбуса Дамблдора» с той самой старинной колдографией юных Дамблдора и Гриндевальда. Музыка в ушах стихла, её заглушил панический стук сердца где-то в висках. Медленно тянулись секунды, Геллерт стоял неподвижно и смотрел на изображение, не моргая. В воздухе критически натянулась невидимая тетива напряжения между парнями, которую Радо разорвал, резко подавшись вперёд и попытавшись ударить Геллерта кулаком в лицо. Немец явно угадал его действие, успел уклониться, нырнул вниз и ударил серба в живот. Не ожидавший этого Радован согнулся пополам. Альбус тут же бросился к ним и повис на руках обоих, пытаясь их расцепить.       — Перестаньте! Не надо портить людям праздник своими сварами! — закричал он, чувствуя, как на них уже, кажется, даже выступающие смотрят всем составом. Геллерт сразу убрал руки и отошёл на пару шагов, криво и жутко улыбаясь.       — Всё, всё, мы закончили. Радо выпил лишнего или покурил чего-то не нужного, и ему начала мерещиться всякая дичь.       Серб яростно зыркнул на Альбуса, рявкнул что-то в его сторону и почти бегом удрал из зала. Геллерт сделал движение ему вслед, сильно сжав зубы, будто представлял, что сжимает их на горле парня, но догонять не стал. Альбус подобрал валяющийся на полу лист из книги.       — Что он тебе сказал?..       — Что прочитал — или, скорее, ему перевели — какую-то книгу, найденную у тебя в чемодане, — немец всё же взял стакан с соком и принялся залпом пить, а остатки сока зло выплеснул себе на лицо, полыхающее пожаром.       — Ну да… Эта книга у нас запрещена, я с трудом выпросил её для научной работы, пообещав, что о книге никто больше не узнает…       — Ты не виноват, её у тебя украли, как и зелье, и отдали этому придурку. Ему, видишь ли, показалось, что я похож на Гриндевальда, изображённого на этом снимке. И назвали меня Геллертом именно поэтому, то ли в его честь, то ли потому, что старого гнусного злодея зачем-то вернули в мир живых и растят его из меня.       — Некоторое внешнее сходство действительно есть…       — Ну, спасибо, что хоть «некоторое сходство», а не «одно лицо»! На мой взгляд, я ни капли не похож на этого сумасшедшего душегуба. Мне нелегко было смириться с тем, что мы тёзки, когда я узнал об этом, теперь вот меня решили доконать кое-чем новеньким на эту тему. Прекрасно!       — Не нервничай. Многие люди, совершенно не связанные друг с другом, имеют внешние сходства. И у тебя, и у Гриндевальда вполне типичная нордическая внешность, злому и обиженному на тебя Радовану хватило этого, чтоб найти повод больше не притворяться твоим другом.       — Мгм… это понятно… — Геллерт нервно топтался, у него заметно дёргался кадык, взгляд блуждал по залу, ни за что не цепляясь. — Мне надо сходить покурить, одному… я скоро приду…       И, мельком глянув на лист в руках Альбуса, словно боясь его, он быстро пошёл к выходу. Уже у самой двери он перешёл на бег и исчез. В голове Ала вместе с частым пульсом билась мысль, что сейчас Геллерт с Радованом опять сцепятся, серб наверняка крикнул какую-то угрозу, уходя, да такую, что немец действительно, судя по его озверевшему на секунду лицу, захотел убить бывшего друга. Но ноги приросли к полу, Альбус впал в ступор, потерянно и жалобно глядя в то место, где недавно мелькнул алый росчерк формы Дурмстранга. А по залу неслась красивая печальная песня.

Прости меня, мой падший ангел, За то, что крылья не подставил, Что одного тебя оставил На всей земле. Прости меня, мой падший ангел. Пускай я вспыхну, как зарница, Но снова феникс возродится В моей золе…

      Люди танцевали парами, улыбаясь друг другу, яркая вспышка выхватила Фитца, нежно нашёптывающего что-то на ухо своей партнёрше, чета Лонгботтомов снова привлекала внимание своим танцем с полным погружением в свой собственный маленький мир на двоих. Откуда-то сверху прямо на застывшее изображение Дамблдора и Гриндевальда упали белые капельки омелы, причём прямо на грудь обоим, создавая странное впечатление, что это два жениха со свадебными цветами на костюмах. Захотелось нервно рассмеяться и одновременно заплакать, в носу невыносимо защипало, глазам стало жарко, пришлось даже задрать голову вверх, чтоб навернувшиеся слёзы закатились обратно.       Взгляд выхватил Фриду, растерянно стоящую возле столиков и с недоумением разглядывающую виноградину у себя в руке, будто девушка не понимала, что это такое и откуда оно взялось. Вообще весь её вид напоминал приступ сумасшествия: застывшая напряжённая поза, отсутствующий взгляд, никакой реакции на шум и движения вокруг. Сдавив виноградину между пальцами, она никак не отреагировала даже на потёкший у неё по руке сок. Выглядело жутковато. И Сьюзен нигде не было. Возможно, она первая заметила эти странные изменения в девушке, не добилась от неё реакции и побежала проверять, всё ли в порядке с заколдованной колдографией.       «Наверно, я должен как-то вмешаться, Фрида явно нехорошо себя чувствует… А вдруг это Минерва что-то натворила? Например, вместо отмены чар на колдографии просто разорвала её, и неизвестно, какие последствия могут быть в таком случае… Почему же мне так до обидного наплевать? Пусть разбираются сами, я в свои проблемы предпочитаю никого не посвящать и сам навязываться не собираюсь. А для меня Бал уже закончен».       Альбус не стал дожидаться Геллерта, почему-то был уверен, что тот будет долго курить и приводить себя в порядок, чтоб снова выглядеть спокойным и беззаботным. Было слишком очевидно, что этот инцидент сильно его зацепил, наверняка парень уже натерпелся всякого из-за своего имени, которым его необдуманно наградила глупая амбициозная мамаша. От печальных звуков песни и картин танцующих людей горло Ала продолжало сдавливать позывами к плачу, и он быстро пошёл в гостиную Гриффиндора. Там приветливо трещал камин, весело шушукались портреты, а где-то в спальнях девчонок раздавались гневные крики. Голосов было не разобрать, но Ал был уверен, что это ссорятся Минни и Сьюзен.       В его комнате ещё, разумеется, никого не было, однако, едва дверь за парнем закрылась, откуда-то из темноты послышалось странное шевеление. Не зажигая свет, он осторожно нащупал палочку и начал медленно продвигаться вперёд. Шевеление повторилось, что-то небольшое осторожно кралось между кроватями. Альбус засветил огонёк на кончике опущенной палочки, пряча её за спиной, потом резко прыгнул в сторону звуков и выставил палочку вперёд угрожающим жестом. К комоду жался, выгнув спину и грозно шипя, странный крупный кот. Они оба замерли в растерянности на несколько секунд, потом кот начал медленно отползать в сторону кровати, не сводя жутко поблёскивающих глаз с палочки.       — Ты ещё кто такой? Откуда здесь взялся? Ни у кого в Гриффиндоре я не видел такого кота…       Кот снова зашипел и грозно заурчал, шкрябнув выпущенными когтями по полу. Довольно плотный, даже толстый, с длинным, густым, светло-серым пятнистым мехом, маленькими треугольными ушами, почти незаметными на фоне головы, особенно в прижатом виде, и слишком суровой мордой, он имел вовсе не домашний вид, но и на низзла тоже не походил. Нахмурившись и старательно порывшись в памяти, Альбус наконец вспомнил, как называются такие кошки.       — Манул! Точно! Ты ведь манул, парень? Или девочка?.. Спокойно, не рычи, я не причиню тебе вреда, — он отвёл палочку в сторону и зажёг свет в спальне. Кот снова грозно заурчал и попытался спрятаться под кровать, но просто не пролез. Кажется, под кроватью и без него было слишком много всего, парни не любили наводить порядок в комнате чаще раза в год.       Скользнув взглядом по спальне, Альбус заметил неподалёку на полу небольшое белое пятно, подошёл и понял, что это колдография. С неё ему мило улыбалась Фрида, поглаживающая своего скорпиона на плече. Изображение шло хорошо заметной рябью, словно лежало на дне наполненной водой миски, которую всё время что-то сотрясало. У парня округлились глаза, он обернулся к коту, который теперь смотрел на него как-то виновато-обречённо, не шипел и не убегал, несколько секунд огорошенно поморгал на животное и невольно захихикал.       — Минерва?.. Это ведь ты?.. — манул выразительно и совершенно по-человечески закатил глаза. — Ох, Мерлиновы трусы! Вот это номер! Значит, ты у нас не просто кот, а настоящий манул?! — тихие низкие звуки, вовсе не похожие на мяуканье. — Может, превратишься обратно? Я уже понял, что ты нашла у Сьюзен украденную колдографию, но тебя застукали за рытьём в её вещах, и ты по-быстрому обернулась в звероформу. Я мог бы помочь тебе отменить приворот по колдографии, только не знаю, что ты уже с ней сделала и сделала ли что-то вообще, так что давай поговорим? Мне, наверно, нужно отвернуться?.. Хорошо, я отвернулся.       Альбус сел на свою кровать спиной к манулу и продолжил нервно хихикать, прикрывая рот рукой. Сзади слышались громкие шорохи, постукивание задеваемой мебели и наконец тихие ругательства, потом рядом с ним присела взлохмаченная Минерва в помятом платье, красная от смущения.       — О, одежда при трансформации не спадает?       — Нет, превращается во внешний покров тела звероформы. В моём случае — в шерсть.       — Очень удобно… Так поэтому у тебя одежда вечно в шерсти?       — Угу. От неё невозможно избавиться, она длинная, толстая, её кошмарно много, и она просто везде! Хотя это забавно, быть такой пушистой, пусть и медлительной неповоротливой кошкой.       — Но сильной и грозной. Магглы не даром называют манулов «кот-медведь».       — Ну да… Палочку я оставила в комнате. Одна из моих глупых соседушек внезапно забежала в спальню, а я как раз только нашла колдографию. Не было времени сориентироваться, я только цапнула колдографию в зубы и сбежала. Надеюсь, меня не заметили. У вас, кстати, дверь была открыта и не возразила против моего присутствия. Видимо, ваши охранные чары на двери не распространяются на животных женского пола.       — Ага. Значит, ты ничего сделать не успела. Сью, похоже, уже обнаружила пропажу.       — Поэтому я не вылезаю отсюда. Скорее всего, она нашла мою палочку… А почему Сью должна была спохватиться?       Альбус охотно рассказал о поведении Фриды. Всё, что угодно, лишь бы его не спрашивали, почему он сам пришёл в спальню, один, вместо того, чтоб веселиться на Балу. Потом он рискнул использовать общее отменяющее заклинание на колдографии, и рябь с неё пропала.       — Ну вот, иди, проверяй, сработало ли. И теперь следи получше за такими вещами.       — О, это конечно! А насчёт… эмм… моей пушистой проблемы…       — Я нем, как селёдка в морозилке.       Минерва убежала, на ходу поправляя волосы.       «Сегодня точно не случится ничего плохого. Может быть, неприятное, но не плохое».