Кто я?

      Я обожаю сентябри. Это такое начало сезона после затишья, когда ты можешь в полную силу делать свою работу. И мы работаем, распределяем графики, погружаемся в тренировочный процесс с головой.       В этом году с одной стороны мне проще, потому что все сейчас иначе. Но с другой стороны, когда Даня уезжает без меня, дома становится пусто. Я не знаю, как люди привыкают жить друг без друга, если им реально хорошо вместе. В этот момент я просто признаюсь себе, что с Даней мне хорошо. Так, как не было хорошо ни с кем раньше. А еще спокойно и уверенно. В нем умещается все: и детское ребячество, и взрослая забота.       Иногда мне кажется, что он ведет себя взрослее, чем я. Рядом с ним я совсем не чувствую свой возраст. И иногда это меня пугает.       Диша уже привыкла к тому, что данины вещи в нашей квартире можно найти везде. Особенно много—в моей спальне.       --Может, ты выделишь наконец отдельную полку для всего этого, --смеется Диана, когда видит, что я никак не могу решить, куда положить только что постиранную майку.       Полку? В нашей квартире? От одной мысли об этом мне как-то не по себе. Ведь это значит наконец признаться, что у нас все серьезно и что у всего этого есть…будущее? Я дала Дане ключи от квартиры, но никак не могу пригласить его остаться больше чем на ночь. Мне страшно.       --Не говори глупости,--только и отвечаю я Дише.—У меня нет лишних полок для чужих вещей.       Диана качает головой и отвечает:       --Ну, не на столько они чужие, если ты сейчас не в своих тапочках и, между прочим, опять же не в своей майке.       Я замираю на мгновение и понимаю, что она права. Но сама не могу себе признаться в том, что Даня уже давно тут, он пророс в нашей жизни и никуда не собирается из нее деваться. Я выдыхаю:       --Пошли пить чай.       Диша кивает и идет ставить чайник, а я смотрю на себя в зеркало и все пытаюсь понять, почему данины вещи идут мне больше собственных. Да и кофе у него вкуснее на порядок. Кого там из нас в средневековье сожгли бы на костре?       Даня звонит мне по вечерам и говорит, что скучает. Я тоже признаюсь ему в том, что разучилась засыпать одна, и он мне нужен. Это маленькая победа. Теперь мне не так страшно, как раньше, признаваться в этой слабости. Хотя рядом с Даней я не чувствую, что это слабость. Рядом с ним я могу быть капризной и бурчащей. Словно эта сущность проявляется только в эти моменты. И, если в начале хотелось спрятать ее подальше, то теперь я перестаю себя останавливать.       --Я буду рассказывать тебе сказку,—говорит Даня по телефону.--Чтобы ты уснула быстрее.       --Со счастливым концом?—спрашиваю я, укладываясь на подушку.       --Другие нет смысла рассказывать, —шепчет мне Даня и продолжает.-- Жил- был принц без королевства, который мечтал обрести покой...       Я слушаю его размеренный голос и действительно засыпаю.       Когда Даня прилетает, то первым делом едет ко мне домой. Я слышу, как он входит и в ту же минуту чувствую, что сердце почти вырывается из груди. Мы целуемся, обнимаем друг друга и не можем наговориться. Мне кажется, что в квартире стало легче дышать, но я не говорю об этом даже Дане.       --Что ты мне привез?—мы сидим на диване в обнимку, а я наконец вспоминаю, что по закону жанра, мне сейчас полагается подарок.       Даня тянется к сумке и выуживает от туда гору канадских сладостей.       --У тебя все есть. А вот таких конфеток точно нет,--шутит он.       Мне кажется четверть его сумки это реально конфеты. Я перебираю пакетики и улыбаюсь.       --А еще?—хитро смотрю на Даню.       --А еще себя,--он целует меня и потом протягивает на открытой ладони монетку.—И вот это на счастье.       Я рассматриваю монетку ближе и спрашиваю:       --А что в ней такого?       --Во-первых, я носил ее возле своего сердца,--Даня театрально загибает пальцы, пародируя меня.--Во-вторых, она с победного соревнования. И в-третьих, она волшебная и знает ответы на все вопросы.       Я кручу монетку в руках и спрашиваю: --Даниил Глейхенгауз любит Этери Тутберидзе: да или нет?—и подбрасываю денежку в       воздух.—Орел—да, решка—нет.       Я ловлю монетку в ладонь, а Даня глядит на нее и смеется.       --Правду сказала. Любит. А вот любит ли Этери Тутберидзе Даниила Глейхенгауза,--и он подкидывает монетку сам.       Мы оба молча смотрим на этот серебристый кружочек в его руке и так зная ответ. Орел. Может, она и правда волшебная.       Но Даня просто откладывает денежку на тумбочку, берет меня на руки и молча несет в спальню. Для того, чтобы понять о чем мы оба сейчас думаем, нам не нужно подкидывать монетку. Даже самую волшебную.       Даня остается на ночь, а утром, когда мы расходимся после завтрака, я иду в комнату и освобождаю в шкафу третью полку сверху.       ***       Мы улетаем с Алиной в Германию. И там она ставит мировые рекорды, откатывая свои программы практически идеально. Я довольна, понимая, что олимпийская чемпионка возвращается, хотя это и только начало пути.       Мы постоянно на телефоне с Даней. Переписываемся, созваниваемся, шлем друг другу фото. Мне кажется смешным, но на родине медведей Харибо они реально не такие вкусные, как те, которые покупает мне Даня. Наверное, этому есть какое-то научное объяснение, но я его не знаю.       Гуляя с Алиной по городу, покупаем сувениры на подарки, но я честно не знаю, что привезти Дане.       “Вот поэтому нам нужно ездить вместе,”—проносится в голове.       Алина рассматривает смешные значки в коробке, что-то откладывает, а я почти сразу нахожу тот, который прошу запаковать. На нем надпись: “ Моя девушка—ведьма”, но я не уверена смогу ли отдать его Дане, но и пройти мимо тоже не могу. Он столько раз называл меня ведьмой, что я почти ему поверила.       Даня встречает нас в аэропорту и незаметно мимо журналистов везет домой. В кровати он рассказывает мне, что Людмила Борисовна в курсе о нас, и мне опять становится страшно. Что если это станет большой проблемой?       Но Даня успокаивает меня и просто обнимает. Правду все равно невозможно скрыть и поэтому я выдыхаю. Рано или поздно этот разговор состоялся бы, поэтому осталось только пережить его последствия.       Я прижимюсь к Дане теснее и просто спрашиваю:       --А если ты рассказал, значит, больше можешь не уезжать ночью домой?       Я слышу, как Даня улыбается и отвечает:       --Могу не уезжать…       И от этого внутри хорошо, потому что теперь мне больше нестрашно :       --Тогда никогда не уезжай. В шкафу полка, третья сверху, можешь забрать её себе.       Я наконец сказала Дане об этом, а он все понял. И он согласен. Разве что-то другое имеет значение?       На утро я привычным движением надеваю данину толстовку и не хочу ее отдавать. Почему у него реально все лучше? И кофты мягче? И кофе вкуснее? Но Даня не открывает тайны.       Я просто снимаю толстовку и отдаю ему, а Даня притягивает меня к себе и целует между лопатками, прижимаясь кожей к коже. От этого прикосновения я вздрагиваю и аккуратно кусаю его за руку.       --Если мы сейчас не остановимся, то опоздаем на тренировку,--шепчу я, но через секунду сдаюсь, чувствуя, как данины пальцы аккуратно оттягиваю резинку домашних брюк.       Я поворачиваюсь к нему и тяну за собой в спальню.       А потом мы много работаем. Бесконечно работаем. И вечером Даня заезжает домой за своими вещами. Постепенно он привозит их еще больше, а Людмила Борисовна избегает меня по всему Хрустальному. Мы не разговариваем с ней и больше не сидим в кабинете. Словно между нами реальная стена и это мне не нравится.       Рано или поздно мы должны были столкнуться, но почему-то вся заготовленная речь куда-то испарилась. Мы стоим и смотрим друг другу в глаза, но никто не заговаривает первой. И тогда я набираю воздух в грудь и произношу:       --Вы на столько сильно меня теперь ненавидите?       Людмила Борисовна будто просыпается от оцепенения и говорит:       --Конечно, я тебя не ненавижу.       И я выдыхаю, потому что в ее глазах я вижу облегчение, а не ненависть.       --Может, пойдем выпьем чая,--просто говорит она.—Ни у кого такого вкусного нет.       И мы идем вместе, стараясь не думать, что еще сказать друг другу. А потом еще долго разговариваем, принимая тот факт, что любим одного человека и просто искренне желаем ему счастья.       Дома мы постоянно смеемся. Я привыкаю, что вещи Дани всегда под боком, и я постоянно их надеваю. Они с Дишей уже устали с этого смеяться, а я--реагировать на эти шутки. Даня рядом. Мы засыпаем и просыпаемся вместе и поэтому, когда однажды вечером он шутит, что я веду себя, как девушка из романтических комедий, я понимаю, что происходит что-то важное.       Он смеется и дразнит меня, пока наконец под его напором и шутками я не произношу то, что Даня давно понял и ждал:       --Даня, я твоя девушка.       Он кружит меня на плече и смеется. А потом мы идем ужинать. И уже после я вспоминаю, что подарок из Германии, теперь имеет совсем другой смысл. Я протягиваю Дане пакетик со значком, а он читает надпись и просто расплывается в улыбке:       --Сегодня у меня двойной праздник. Ты наконец признала, что ты ведьма и моя девушка. Что может быть лучше?       Я целую его и проникаю ладонями под майку, нежно царапая спину. Совсем чуть-чуть, проводя кончиками ногтей по коже.       --Может, это будет лучше?—шепчу прямо в ухо.       Даня откидывается на кровать и тянет меня за собой, кусая за ухо. -      -Моя девушка—ведьма,--тихо говорит он в ответ.--Самая лучшая ведьма в мире.       И целует. В этот момент мне абсолютно все равно, что завтра нужно уезжать в Японию, потому что теперь все вдруг стало очень простым. Словно после того, как мы назвали вещи своими именами, страхи перестали иметь над нами власть.