Кто я?

      Есть вещи, которые ты знаешь, но не можешь принять до конца. Мозг словно вытесняет их из головы, чтобы не сойти с ума. К такому событию потери невозможно подготовиться заранее. Оно оглушает тебя даже, если в глубине души ты все давно понял.       Спустя девять месяцев борьбы мамы не стало.       И в этот момент мне показалось, что внутри что-то выключили, а пустота стала слишком навязчивой. Будто бы огромная часть меня исчезла, а вместо нее ничего не осталось. Потому что еще пару дней назад я была для кого-то дочерью, а теперь этого человека больше нет. И меня такой тоже больше нет.       Но мысли приходят потом, спустя время, когда к тебе возвращается способность думать. Вначале же ты просто не можешь заставить даже пошевелиться, потому что чувствуешь себя оглушенным и беспомощным.       В первые дни я помню только чужие руки, голоса и глаза. Словно это были даже не люди, которых я знала, а просто какие-то прикосновения и утешающие фразы. Точнее сказать, я почти ничего не помню. Если бы человеку для того,чтобы сердце билось, нужно было им управлять, я бы просто перестала дышать.       Это казалось похожим на ад, где тебя закольцевали в одну повторяющуюся временную петлю. И я не могла из нее вырваться. Как бы сильно не старалась.       Даня был рядом все это время и единственное, что в первые дни держало меня—это его руки. Он носил меня от квартиры --в машину и от порога—в кровать. Потому что сделать лишний шаг вначале казалось невыносимой пыткой. И в самый сложный момент Даня стоял очень близко и держал меня за руку. Я чувствовала его плечо за своей спиной и каждый раз, когда земля уходила из-под ног, именно Даня возвращал все на свои места.       Он всегда был рядом и пытался заполнить пустоту своей заботой. Вот только эта пустота несмотря ни на что превращалась в бездну, которую невозможно насытить ничем. Любая бездна не должна существовать, но она есть. А в этой бездне внутри меня живут страхи и демоны, которых я не в силах победить.       Даня обнимает меня, сидя на кровати, а я никак не могу понять, как мы тут оказались. Вроде только недавно были в машине, а уже дома. Словно время проваливается куда-то, а я отключаюсь.       --Я схожу в магазин за едой,--доносится сквозь туман данин голос.       И страх в моей голове тихо шепчет на ухо “он может уйти и не вернуться. Ведь все происходит внезапно”. И у меня нет сил бороться с этими голосами, потому что логические доводы уже закончились. Ведь для того,чтобы слушать разум, нужно ничего не бояться. А сейчас я наоборот боюсь всего: темноты, тишины, снов…смерти. И поэтому могу только сказать, надеясь, что Даня поймет, на сколько это важно:       --Останься.       И он остается. Звонит Сергею и тот привозит нам еду. Даня готовит что-то на ужин, а я сижу в спальне и слушаю, как он что-то делает на кухне. Рядом со мной лежит Диша и на время холод отступает. Но я не могу не думать о том, что больше не хочу ни есть, ни говорить. Я просто хочу, чтобы тепло вернулось. И чтобы…       Даня зовет Диану ужинать и она уходит на кухню. Я же просто переползаю Дане на колени и прячусь в его руках. Это то единственное место, где мне спокойно. Потому что когда мы так рядом, я знаю, что с ним все хорошо. Что он не гуляет по перилам моста и вселенная не отбирает у меня хотя бы его. Потому что именно в этот момент вместе с отчаянной пустотой я понимаю, что больше всего на свете сейчас боюсь потерять всех тех, кого люблю. Или для того, чтобы не потерять, мне нужно перестать их любить?       Утром Даня кормит меня каким-то детским пюре. Я не чувствую вкуса и ем скорее для того,чтобы он просто оставил меня в покое. Нам нужно ехать на тренировку. В тот момент, когда я вхожу в Хрустальный, во мне включаются резервы, которые невозможно объяснить. Я работаю и чувствую, что ничего кроме работы не имеет значения. Теперь самое важное—это готовиться к Гран-При. Вот только у меня нет сил повышать голос, поэтому я просто смотрю и говорю об ошибках. А все мои фигуристы их исправляют. Они никогда не тренировались настолько хорошо. Словно знали, насколько это важно.       В кабинете просто падаю на диван, а Даня уходит, но обещает вернуться через десять минут. Он закрывает за собой дверь и я начинаю считать время. Я не могу объяснить, почему это важно, но теперь мне нужно, чтобы он возвращался, потому что сидеть в тишине и не знать, где он, выше моих сил. Словно прошлая его выходка с Розановым что-то изменила во мне, а смерть мамы—вывернула все обратно и усилила.       Я сижу на диване , считая минуты, и думаю, что когда придет Даня, я скажу ему об этом. Я даже вижу, как он качает головой и говорит: “Этери, это все демоны в твоей голове, а я никуда не уйду”. И тогда, возможно, я ему поверю.       Но десять минут проходят, медленно, как в смоле, тянуться еще пять, за ними еще. Все это время я сижу в ступоре и не могу пошевелиться. Одна часть меня прекрасно понимает, что с Даней все хорошо, но вторая не дает нормально выдохнуть. Когда спустя двадцать три минуты Даня влетает в кабинет, мне просто холодно внутри, а все слова о страхах уничтожены, потому что, если теперь я начну говорить, то явно не смогу не плакать. А сейчас не время и не место.       --Ты где был?—просто спрашиваю Даню, как можно спокойнее.       --Извини,--шепчет он, прижимая меня к себе. –Я заснул.       --Ясно,-- я стараюсь говорить как можно спокойнее.       Он заснул. Он просто устал. С ним все хорошо.       Мы едем домой в молчании, Даня ведет машину, а потом заносит меня в подъезд. Мне кажется, что я никак не могу согреться, поэтому прошу открыть мне вино. Когда Диша идет спать, я прошу у Дани пачку сигарет. И он обреченно дает мне ее. Я делаю глубокую затяжку и затихаю. От недостатка еды и сна сигарета расслабляет меня на столько, что я начинаю говорить.       --Ты не захочешь меня целовать…потому что будет невкусно.       А на самом деле в этом всем другое: “Ты не захочешь любить меня такую”.       Но Даня все понимает и говорит, что ему все равно, и он будет терпеть любую меня. Как там было? И в болезни, и в здравии? И в горе, и в радости? И мне кажется, что не было между нами еще большего горя, уничтожающего нас обоих.       --Мне больно…--наконец признаюсь я.       “А еще так безумно страшно”—следовало бы сказать, но на большее не хватает ни смелости, ни сил.       --Я знаю,--просто говорит Даня и обнимает меня.       А я просто плачу и не могу остановиться, понимая, что просто должна сказать ему:       --Ты нужен мне.       Даня знает и об этом. Он обещает быть рядом и никуда меня не отпускать. А я верю ему. В даниных глазах я вижу, что он сам в это верит. Он сделает все, что от него зависит, чтобы не исчезать из моей жизни. Но будет ли этого достаточно?       Я просто прижимаюсь к Дане ближе и падаю в сонный туман. Мне снятся кошмары. Они слишком реальные и страшные. Там я пытаюсь бороться со смертью, забирающей у меня самых дорогих людей. Но я всегда проигрываю. Ведь она, конечно, же сильнее. А еще у нее…мое лицо.       Я просыпаюсь в холодном поту и думаю, что это значит. Может, то, что самый главный враг моих близких я сама? И это именно я уничтожаю их своей любовью? Или это просто сон, который не имеет смысла?       Мы же продолжаем работать и тренироваться. Даня все также носит меня на руках и пытается откормить, но мне кажется, что любимый свитер уже висит на мне, а лицо и так слишком бледное. Это замечают все, но молчат. На Кубке Ростелекома мы просто стоим плечо к плечу и готовим своих ребят. Алина и Морис показывают свои идеальные прокаты и я безумно ими горжусь. Каждый из них, когда выходит со льда и обнимает меня, говорит слова поддержки. И мне кажется, они дают мне силы дышать. Я смотрю на них и думаю о том, что все было не зря, что я делаю свою работу хорошо…и что мама обязательно мной гордилась бы.       Когда Алина катает Призрака оперы, я на льду вместе с ней. И в тот момент, когда она отпускает свое сердце в небо, мне кажется, что-то внутри прорывается сквозь холодную стену отчаянья и я чувствую себя…живой. Я вдыхаю, стараясь не заплакать и заталкиваю эмоции обратно внутрь, прячась за спину Дани. Он стоит, как стена, защищая меня от всего мира. И в этот момент я выдыхаю.       Я с благодарностью обнимаю Сергея и Даню после проката Мориса и невесомо касаюсь даниных пальцев, а он быстро сжимает мою ладонь. А потом он как всегда заносит меня домой и пытается согреть в ванной. Я сижу там, чувствуя, как Даня массирует мне спину и плечи.       А до этого впервые за долгое время я говорю, что люблю его. И знаю, что он любит меня. В кровати я смотрю Дане в глаза и понимаю, что он переживает за меня так, как никто никогда не переживал и поэтому на его вопрос, что я буду есть, отвечаю:       --Мишек хочу.       На самом деле я просто хочу спать, но эти медведи—это то, что важно для нас обоих. Если бы не они, может, мы никогда бы и не поговорили, и теперь я сидела бы одна в комнате, пытаясь не сойти с ума.       Медленно ем конфеты, понимая, что Даня счастлив от этого, а я сама впервые за долгое время чувствую вкус. Перед сном наконец выполняю обещание и вешаю на фото мамы обручальное кольцо на цепочке, прямо рядом с таким же фото отца. Понимаю, что всегда буду гордиться тем, что я их дочь, но уже никогда не произнесу этого вслух. Ведь теперь для всех остальных я уже кто угодно, но только не дочь.       Мы засыпаем в обнимку, а я чувствую, как среди всего этого хаоса дышит Даня. Под утро, как всегда, приходит кошмар.       Я просыпаюсь от того, что не могу больше вдохнуть.       Во сне смерть с моим лицом готовится идти за Даней сквозь туманы и снег, а я ничего не могу с этим сделать, слушая, как раскрываются ее крылья.