Кто я?

      Я просыпаюсь с головной болью, словно кто-то сжимает меня в тиски. И от этого реально не могу вдохнуть. Эдуард пишет сообщение, что заедет через час,а я и наконец встаю. Ступаю босыми ногами по полу и понимаю, что мне просто холодно. Диша готовит завтрак и раскладывает по тарелкам овсянку. Когда она стала такой самостоятельной? Я прихожу на кухню и начинаю искать турку для кофе. Но не вижу ее.       --Я спрятала все,--говорит Диша, включая чайник.—Ты каждый раз только обжигаешь пальцы и ругаешься. А потом все равно не пьешь кофе, который делаешь.       Я качаю головой. Диана права. Каждый раз я порчу кофе и выливаю его в раковину, опуская пальцы в холодную воду. Словно так пытаюсь доказать себе, что и без Дани могу пить самый вкусный кофе по утрам. Но это неправда. И в первые за долгое время Диша сдается.        А я сдаюсь вместе с ней, потому что с туркой в этой квартире умел обращаться только один человек. Но он больше не вернется.       Эдуард привозит с собой кофе. В нем уже есть корица, которую я вдыхаю через крышку в стакане. Рефлекторно протягиваю руку и беру кофе у Эда, пробуя его и свой. А потом возвращаю чужой в подставку. Из двух стаканов—в моем кофе вкуснее в разы.       В Хрустальном мы расходимся по кабинетам, зная, что чуть что все равно найдемся. Эд прикасается губами к моей щеке и уходит. Я медленно допиваю свой кофе и выдыхаю. Мне слишком душно в этом помещении и очень хочется на лед.       Ко мне неслышно подходит Дудаков и хочет поговорить. В его глазах какая-то борьба и решительность. В кабинете я снимаю пальто и наконец поворачиваюсь к Сергею.       --Этери, черт возьми, что вы с Глейхенгаузом творите?—говорит Дудаков.       Я стою посреди комнаты и не могу сказать ни слова, а просто вопросительно смотрю на Сергея и продолжаю:       --В смысле? Живем своими жизнями…       Но Дудаков перебивает меня, и после его фразы я перестаю дышать.       --Может, ты и живешь, а Даня пытается себя убить, потому что считает и так мертвым.       В моей голове по кругу крутятся один за другим слова: «Даня», «убить», «мертвый». И они выбивают из груди весь кислород. -      -Он на столько ищет адреналин, что приходит на рельсы и ждет поезда. Как сраная Анна Каренина, черт бы его побрал. А потом прыгает в сторону. Тогда, когда чувствует, что оживает.       Я опираюсь на стол, чтобы не упасть. Анна Каренина—эта та тема, о которой мы в Хрустальном не говорим. Эта та история, которая изменила слишком многое во всех нас. Но теперь она не главная, потому что осталась в прошлом. Ведь сейчас есть вещи поважнее. Даня стоит на рельсах и пытается почувствовать себя живым. Зачем? Ведь он счастлив? Он должен быть счастливым.       --А вот вчера его чуть не размазало . Он стоял и смотрел на этот локомотив, пока наконец не спрыгнул с рельсов.—продолжает Дудаков.—Я думал, что постарел вчера лет на пять. Если бы Даня не был на столько пьян, то я бы ему вмазал, честно.—Сергей смотрит мне в глаза не мигая.—Я знаю, что это ты бросила его, Этери. И не хочу влезать в ваши разборки, но…черт побери, поговори с ним. В следующий раз он банально не выпрыгнет. Потому что, несмотря на то, что ты ушла от него, Даня тебе дорог. И ты единственный человек, которого он послушает.       Сергей выходит, оставляя меня одну.       --Дыши, Этери,--говорит он на прощанье. Но я не в силах.       Я не говорю Сергею в ответ ни слова, а просто киваю. Потому что не могу произнести ни звука. Меня парализовало от ужаса. Я буквально не могу сдвинуться с места, еще более понимая, как близко мы были к тому, чтобы окончательно потерять друг друга. Даня должен быть счастлив, но это не похоже на поступок человека довольного жизнью. И Сергей прав, мне не плевать, потому что даже, если мы не вместе, это не значит, что я не люблю Даню. Потому что мне важно, чтобы он был жив. Даже без меня.       Дани все еще нет на работе, поэтому, когда я наконец могу заставить себя выйти из кабинета, то иду на лед и жду его там. Даня приходит, а мое сердце замирает. Он живой. Помятый, больной…но живой.       -Глейхенгауз, если ты ещё раз опоздаешь, я тебя в порошок сотру,--наконец говорю я.       Даня смотрит на меня с каким-то презрением и идет пить таблетки от головы. На какое-то время мне легчает, но мы не можем делать вид, что ничего не произошло. Теперь, когда я знаю про эти дурацкие привычки, я не имею права молчать.       -Зайди ко мне, пожалуйста,--говорю как можно спокойнее уже вечером.       Даня приходит, отпускает колкие шуточки про Аксенова и вечерний кофе, а во мне закипает злость, которая целый день подпитывалась страхом. Я боялась даже представить, что могло произойти, если бы Даня вчера не успел. От этих мыслей сжимаю руки в кулаки и пытаюсь выдыхать. Но воздуха в легких не остается. Он закончился в тот момент, когда Дудаков рассказал мне про поезд.       И я говорю Дане, что обо всем знаю. Стою к нему спиной, чтобы успокоить губы. Мне кажется,что они предательски дрожат, а я не могу выдать себя.       -По-моему, это тебя не касается, -словно выплевывает мне Даня.       Но теперь я больше не могу молчать. Во мне такая ярость, что кажется, будто внутри пылает огонь. Как он может так говорить? Как он может считать, что мне плевать на его жизнь? Как он не видит того, что я чертовски боюсь его потерять?       И тогда я резко бью Даню по щеке со всей силы, чтобы стереть эту ухмылку с его лица, а еще наконец дать почувствовать, что такое жизнь. Потому что я больше не знаю способов его встряхнуть, а самой не зарыдать от ужаса.       -Да мне плевать!- я кричу так громко, что слышу свой голос в голове.-- Плевать сколько ты пьёшь и кого ты трахаешь, но у тебя есть работа, а значит ответственность! Я не хочу, слышишь?! Не хочу судорожно искать тебе замену только потому, что ты идиот и кидаешься под поезд!       Я кричу это все, а сама стараюсь удержать руки от дрожи. Я не хочу искать ему замену. И не только как хореографу. Я не хочу искать кого-то на место Дани, потому что его невозможно заменить, но он этого не понимает.       -Хороших хореографов пруд пруди, как-нибудь разберёшься, - шипит Даня.       А я сейчас не понимаю, как до него докричаться, как показать то, что на самом деле во мне, и не испугать его. Я не умею говорить о страхе и признаваться в нем, поэтому продолжаю кричать. Потому что с каждым криком воздух проникает в легкие и я могу дышать, ведь если я буду говорить тихо, то просто упаду.       -Ты идиот, Глейхенгауз! Глупый, эгоистичный мальчишка! – я кричу эти слова, понимая, что уже говорила их тогда, когда думала, что он упал с моста. - Невыносимый ребёнок!       Но Даня тоже не молчит. Он смотрит на меня и кричит в ответ. И это до чертиков меня пугает. Даня кричит, а я никогда не слышала его крик, потому что Даня—самый спокойный человек, которого я знаю.       -Да, я такой! Я идиот и эгоистичный мальчишка, представляешь? И мне плевать, сдохну я под колёсами машины или поезда, потому что ты уже меня убила.       И в этот момент я чувствую, что сама умираю. Потому что весь день я ходила в тумане, боясь за Даню и не зная, как удержать его живым. Несколько месяцев я думала, что спасаю его от себя, чтобы он остался жив…но оказалось, что это убивало его. Мои действия привели его на рельсы в поисках адреналина. И это я его чуть не убила, а не поезд. Это я уже в который раз сама скидываю близкого для меня человека на рельсы. Кто же я тогда? Что со мной не так?       -Подумай о маме,-- тихо говорю я, но понимаю, что еще немного и не выдержу.       Я смотрю Дане в глаза и очень хочу, чтобы все прекратилось. Мне нужно наконец дышать нормально и не чувствовать, как нервы натягиваются внутри и готовы лопнуть. Мне просто нужен кислород и покой.       -Не тебе указывать мне, что делать! –зло кричит Даня и мне кажется, что я совсем теряю его.       Но я тоже кричу ему в ответ. Я никогда так не боялась сдвинуться с места, пока не поняла, что больше во мне не осталось разумных доводов.       -Прекрати вести себя, как обиженный ребёнок! Да, я больше не сплю с тобой! Да, я так решила! Смирись с этим. А если не можешь - катись отсюда! Я не кидаюсь под поезд из-за того, что ты трахаешь своих девиц. И имею право спать с тем, с кем хочу.       Я выкрикиваю эти все слова, понимая, как же устала. А еще то, что я не могу терять Даню из своей жизни, но больше не в силах смотреть, как он будет себя убивать. Теперь я знаю. И черт побери, готова сидеть у того моста целыми вечерами, чтобы не дать ему себя убить.       -Я никуда не уйду, - вдруг неожиданно говорит Даня. - Хочешь знать, что я думаю? В тебе нет почти ничего человеческого. А то, что было, способен был разглядеть только я. И я не уйду, чтобы быть примером того, как ты уничтожаешь тех, кто тебя любит. И от этих слов мне больно. Я уничтожаю тех, кто меня любит? И мне кажется, что Даня прав, но…       -Ты слишком много на себя берёшь, - перебиваю я его, потому что эта боль нарастает и убивает уже меня.       А еще с этой болью снова приходит страх. Я не хочу, чтобы Даня умирал. Я не хочу его убивать. Я не хочу, чтобы он исчезал из моей жизни. Я не хочу, чтобы он меня ненавидел.       -Пусть так, - кричит Даня. - Ты - чудовище, Этери. И ты меня убиваешь. Но я все равно люблю тебя.       И когда он произносит эти слова, я не в силах больше продолжать.       Я убиваю Даню.       Я—чудовище.       Но он меня любит.       Вопреки всему Даня любит чудовище.       Но почему?       Разве я достойна этой его любви? Разве я вообще достойна того, чтобы меня хоть кто-то любил?       Я хочу задать все эти вопросы Дане, но он выбегает из кабинета, хлопая дверью. Он уходит, а я остаюсь. И чудовище внутри меня остается. Оно выжигает весь воздух в легких и стучит в висках. Даня все еще меня любит. Но я его убила. Эти мысли ходят по кругу, пока не прорываются слезами. И я плачу, потому что больше уже ни в чем не уверена, потому что я действительно чудовище, но ничего не могу с собой сделать.       А еще я понимаю, что Даня не вернется. Он до сих пор думает, что я сплю с Эдом, и бросила его ради секса. И я никогда не смогу доказать Дане обратное. Поэтому я плачу. Ведь слезы для меня—тот самый способ доказать себе, что я жива. Потому что мертвые не плачут. Мертвые не умеют ни плакать, ни любить.       Я сижу неподвижно довольно долго, пока не приходит Эд. Он ни о чем не спрашивает, а потом накидывает на плечи пальто.       --Я отвезу тебя домой, Этери.—спокойно говорит он.       Я же обновляю макияж и выпрямляю спину. Эд ждет, а потом вдруг произносит:       --Я думал, что ты делаешь хуже своему хореографу, но, похоже, он тоже делает тебе плохо, если после разговора с ним ты не можешь дышать. Но вдохнуть нужно, Этери, а потом идти дальше.       И я вдыхаю, а после выхожу из кабинета. Эд собирается везти меня домой, а я в первый раз чувствую к нему даже что-то типа признательности, потому что он не задает вопросов, а молча ведет меня к машине.       И когда я уже почти сажусь в нее, то вижу Даню. Он не ушел на свой перрон, а ждет нас, словно понял что-то важное. Я внутренне съеживаюсь, потому что мне кажется, что сейчас Даня скажет:       --Я понял, что не могу работать с чудовищем и любить его. И поэтому ухожу.       Он скажет так, а потом уже я умру. Даже без поезда и рельсов. У меня просто остановится сердце.       Но Даня говорит совсем другое:       -Эд, мы с Этери не договорили, -- он впервые за все время берет меня за руку. - Поэтому я забираю её. Если ты, конечно, не против.       И в этот момент я чувствую его пальцы у себя на ладони. Родные, теплые, живые. Даня держит меня за запястье властно и уверенно, ведет в машину и просто закрывает дверь. А мое сердце наконец начинает снова биться. И я дышу.       Я не могу понять, что мы делаем, но это ощущение, что Даня приходит и забирает меня от Эда, делает меня счастливой. Словно меня наконец отвоевали и вернут туда, где мое место. Словно я снова окажусь там, где нужно. И я не хочу думать о том, что будет дальше. Сейчас безумно хочу сидеть в даниной машине и ехать куда угодно, лишь бы он вез меня. Сегодня я хочу быть его целиком, без ограничений и предрассудков. Я просто хочу быть его.       И Даня молча везет меня к дому, уверенно крутит руль, а я украдкой смотрю на него и боюсь прикоснуться. Когда мы оказываемся у подъезда, Даня наконец спрашивает:       -- Что между нами? -      -Я не знаю…--отвечаю я и тут же боюсь.       Но Даню этот ответ устраивает. Потому что я не вру. Я действительно не знаю, но очень хочу разобраться. -      -В бардачке твои медведи,--говорит Даня, а я чувствую, как сердце стучит еще громче.       Мои медведи. С колой. Мои.       Мы прощаемся, желаем друг другу спокойной ночи и расходимся. Я сжимаю в руке этих желатиновых медведей, как самое главное сокровище, и иду домой.       А потом смотрю в окно из темной комнаты, зажигая свет в зале. Я смотрю на данину машину, пока он не трогается с места. А на телефоне сообщение. Мне кажется, их не было целую вечность.       «Прости, что кричал на тебя».       Я открываю пачку медведей и наконец понимаю, что могу их есть.       «Прости, что ударила тебя».       Мы не говорим самые важные "прости" друг другу, но оба понимаем, что первые шаги сделаны…а потом мы, может, как-нибудь разберемся?       Я выуживаю из кармана монетку и подкидываю ее с вопросом:       --Простит ли меня Даня когда-нибудь?       Орел.       Я думаю пару секунд и снова задаю вопрос:       --Прощу ли я сама себя?       Монетка крутиться в воздухе и падает на ладонь.       ***       А потом мы едем в Пермь. И это уже действительно снова мы. Еще несмелые, учащиеся снова доверять друг другу, но «мы». Вот только, несмотря на заверение организаторов, что «Впермитепло», мне ужасно холодно.       Я рефлекторно касаюсь Дани, а он укутывает меня в кофты и перчатки. Дудаков смотрит на нас как на сумасшедших детей, но ничего не говорит. Когда Даня греет мне пальцы, кажется, что становится теплее везде—даже в сердце.       Я пью кофе с корицей и заедаю их медведями с колой, а потом, в один из дней, вдруг рефлекторно отпиваю из даниного стаканчика, понимая, что это самый вкусный кофе с мире. И в тот момент я пугаюсь, что он что-то скажет, но Даня молчит. Он спокойно допивает мой кофе, будто ничего не происходит, а мне становится еще теплее.       В первую ночь я еще долго прислушиваюсь к звукам из даниной комнаты, но там все спокойно. Даня спит один, а я чувствую себя счастливой от этого.       На завтрак мы идем уже вместе, а я незаметно вкладываю свои пальцы в его ладонь. И Даня также молча греет их своим теплом, словно это самое важное дело в мире.       Даниил Самсонов выигрывает среди юношей, а Саша—среди девушек. Алена и Аня тоже оказываются в призах. И когда мне на шею надевают медали за тренерство победителей, все становилось на свои места. Сергей и Даня стоят рядом, а кто-то постоянно делает фото.       Мы улыбаемся втроем и понимаем, что это настоящая победа. Но самую главную победу я ощущаю, когда Даня приобнимает меня и прижимает к себе. Я стою и боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть это хрупкое равновесие. А Даня незаметно наклоняется к моему уху и тихо-тихо говорит, чтобы никто не слышал:       --Дыши, Этери…       И я наконец дышу.