Кто я?

      Мы возвращаемся в Москву, а я все еще не знаю, что думать. Потому что мы с Даней больше не ругаемся, а находимся рядом. Мне кажется, что это самая счастливая пара дней за последние месяцы моей жизни. В сумке тяжелыми кругляшами лежат две медали, а мне кажется, что сейчас я могу все: сдвигать горы, переплывать океаны, менять мир…Могу многое—но не хочу.       Теперь мне хочется перестать быть непобедимой Этери Тутберидзе, а почувствовать, как все снова приходит в движение после липкого застоя. Словно я долгое время не могла открыть глаза, а теперь, наконец, ясно вижу. А еще никуда не хочу спешить.       Даня вызывает мне такси, а я стою с Дишей ,и мне на минуту кажется, что вокруг слишком шумно, потому что, когда он отходит от меня, звуки становятся мучительными. Мы так погрузились в тишину за эти дни, что теперь не можем вспомнить, как говорить словами. Я дышу на пальцы, понимая, что как всегда мерзну в этом громадном городе, но Даня уже подходит ближе. Он берет мои руки и по очереди надевает на них перчатки. Когда Даня касается кожи, мне кажется, что сердце стучит в два раза быстрее. В первое время мне вообще казалось, что в глазах темнело, потому что я не могла поверить, что это действительно он.       Сейчас Даня стоит впереди и держит мои ладони в своих, согревая их до приезда такси. Я чувствую тепло его рук даже через перчатки, и мне становится не холодно.       А потом мы с Дишей уезжаем домой, а Даня ждет свою машину. Он смотрит нам вслед, а я тоже не могу оторвать взгляд. Мои руки еще долго сохраняют тепло, и, если закрыть глаза, можно подумать, что Даня все еще рядом.       Мы доезжаем в квартиру, а мне кажется, что все уже совсем другое. Словно я вернулась другой, а мир за мной не успевает. Ведь мы так до сих пор и не знаем с Даней, кто же мы друг для друга. Особенно теперь. Потому что раньше было сказано столько слов, которые ранили, а сейчас мы просто исцеляемся молчанием.       Когда я снимаю перчатки и кладу их на зеркало, приходит смс.       «Твои медведи в крайнем правом кармане».       И в этот момент я просто улыбаюсь, потому что теперь снова ем этих медведей с колой и они не причиняют мне боль. Сейчас они всегда под рукой, потому что у Дани просто залежи этих конфет. И самое главное, что я понимаю: он не избавился от них даже тогда, когда мы были не вместе. Даня просто приносит их на работу и не спрашивает о прошлом. А я ем этих медведей и понимаю, что еще никогда конфеты не были такими вкусными и спасительными.       А потом мы ездим в Хрустальный и занимаемся подготовкой Алины к Чемпионату Мира. Мы работаем, не пытаясь выяснить ничего. Даня носит мне кофе и медведей, мы обедаем вместе с Дудаковым, который смотрит на нас с улыбкой. Он не спрашивает, но мы и сами не знаем ничего, кроме того, что между нами нет ни злости, ни ненависти. Между нами есть …что?       Я сижу в кабинете и читаю какие-то отчеты. Допиваю кофе с корицей и ем медведей с колой. Она остается на моих губах сладким запахом, который я чувствую, когда кусаю нижнюю губу. В этот момент приходит Эдуард и садится в кресло. Он смотрит на меня, словно оценивает, а потом, наконец, произносит:       --Как я вижу, вы с Даниилом поговорили?       А я даже не знаю, что сказать. Мы не поговорили, но это не кажется важным, потому что мы сдвинулись с мертвой точки, но я не хочу объяснять это Эду.       --Что-то вроде того,--закидываю в род очередного медведя и смотрю ему прямо в глаза.—В любом случае я просто хочу, чтобы ты знал… я больше не буду с тобой спать.       Эдуард все еще смотрит на меня и ухмыляется.       --А я думал, что ты не ешь желатиновых медведей,--почему-то говорит он.       --Они с колой…этих ем.       --Кто бы мог подумать,--а я чувствую в голосе Аксенова печаль, потому что он искренне пытается понять, как такое возможно.       Зато я знаю, кто мог подумать…Даня. И ему не нужно было объяснять разницу между фруктовыми желатинками и этими. Он все понял сразу.       --Так бывает,--тихо говорю Аксенову.—Просто есть люди, которые все знают лучше нас самих. Понимаешь.—Я вдруг осознаю, что должна сказать это.—Когда ты счастлив, тебе не нужно больше быть богиней, ты-- это просто ты…       --Ты счастлива, Этери?—почему-то спрашивает Эд.       И я киваю. Да. Я счастлива, даже несмотря на то, что ничего не понимаю.       --И ты будешь счастлив, когда перестанешь гнаться за иллюзиями и начнешь ценить то, что есть. Потому что если находишь человека, способного принимать в тебе твоих демонов и недостатки, его нельзя отпускать.       Эдуард кажется мне в этот момент каким-то огорошенным и неуверенным. Словно он слишком многое решает сейчас для себя. И он тоже молчит.       --И вот сейчас у тебя есть два выхода,-- продолжаю я.—Ты можешь найти себе новую богиню и дальше падать в бездну…или увидеть наконец ту женщину, которая способна изменить все, пока не поздно. -      -Сделай мне кофе, Этери,--после долгого молчания говорит Эд, а потом добавляет.—Пожалуйста.       И я делаю. Мы пьем кофе, работаем, отвечаем на телефонные звонки. И я больше не чувствую ни вины, ни желания, ни прошлого.       А на следующий день, 14 февраля , Даня приходит ко мне в кабинет с букетом пионов. Я же представляю, что они стоят почти как самолет, ведь сейчас февраль. И мне страшно подумать, сколько времени было потрачено, чтобы их найти. Эти цветы ярким пятном окрашивают комнату, а я просто не могу подобрать слов. Даня, как мальчишка, смотрит на меня и улыбается. А потом протягивает какие-то исписанные листы. Я смотрю на них предельно долго, пока сквозь туман в голове не осознаю данины слова. Он продумал шоу. До конца. Просто взял и сделал то, о чем мы говорили, но чего я постоянно боялась.       А он задвинул все эти страхи и просто сделал.       Для меня.       И вот я стою посредине своего кабинета и не могу понять, почему. Кидаю взгляд на календарь…14 февраля. Праздник, который Даня никогда не признавал и всегда издевался над ним. Поэтому вряд ли это связано с датой. Но Даня ничего больше не говорит, а я не могу поверить в реальность. Я не могу поверить в то, что он делает это все для меня. Несмотря на то, что я с ним сделала, несмотря на то, что я чудовище…несмотря ни на что. Мы стоим и смотрим на воплощенную идею, а я не могу говорить. Ставлю цветы в вазу, а потом спрашиваю у Дани:       -Думаешь, у нас правда может получиться шоу?       -Думаю, мы можем попробовать, - просто говорит Даня.       А я понимаю, что мне нужно еще одно подтверждение для себя и поэтому подкидываю монетку. Даня с улыбкой ловит ее и показывает : орел.       И я верю. Монетка еще ни разу не обманула меня. Но, когда я произношу это вслух,       Даня интересуется:       -А когда ты бросила меня, ты тоже спрашивала у монетки?       И от этого вопроса земля уходит из-под ног. Но я не могу ему врать. Больше никогда. И поэтому просто киваю. Мне страшно, что Даня сейчас уйдет, что он хлопнет дверью и скажет, что это сумасшествие, но он остается на месте. А потом просит меня говорить. Потому что мы достаточно молчали и, наконец, слова созрели в нас и готовы превратиться в нечто большее. Теперь я не могу бояться, потому что страх всегда не дает сдвинуться с места, а нам пора идти вперед. И мне, и Дане. Мы больше не имеем права молчать и делать вид, что ничего не происходило. Я выпрямляю спину, смотрю Дане в глаза и понимаю: я отказываюсь бояться. Больше нет. Больше между нами никогда не станет мой страх.       И тогда я говорю.       --Я так боялась тебя потерять, Дань. Больше всего на свете, потому что это чувство внутри вдруг стало слишком сильным. И я позволила страху победить себя. Потому что. когда я думала, что ты упал с моста, мне казалось, что я тоже умерла. А я не могла тебя потерять…я не могла остаться одна после того, как ты изменил все. Но ты стал умирать рядом со мной. И это видели все, кроме меня…и тебя. Я убивала тебя,Даня, а никто из нас этого не замечал.—На этом моменте мой голос дрожит, но я скрещиваю руки на груди и продолжаю.—И ты никогда не бросил бы меня, поэтому мне пришлось сделать это самой. Я не имела права решать за нас обоих, но тогда все казалось таким логичным. Мне нужно было, чтобы ты жил, понимаешь? А потом оказалось, что это не спасает, а убивает тебя…какой глупый парадокс. Я отказалась от нас, чтобы спасти тебя и чуть не убила. И самое страшное, если бы не Дудаков, то никогда не заметила бы этого.—Мне становится так холодно, что я не могу дальше продолжать, но понимаю, что должна.—И я не врала тебе, а просто не договаривала правду. Причиной всего был Эд, да. Но только потому, что он первый рассказал, как забота обо мне тебя уничтожает. Он рассказал, как ты попал под машину от усталости и я не могла больше дышать… На тот момент мы не спали вместе. И сделали это только в Минске, когда я была уверена, что ты счастлив. Вот только крики из-за стены было нужно заглушать. И я это сделала. Один раз…а больше не смогла. Я знаю, что ты не сможешь простить меня, потому что я…ужасное чудовище и… Но в этот момент Даня не дает мне закончить. В его глазах я вижу все: и боль, и нежность, и желание спрятать меня от всего мира и самой себя. Даня смотрит на меня и целует. Впервые за все это время он просто целует меня и не дает больше винить себя. Он не слушает меня, когда я снова называю себя чудовищем. Для Дани я чудище, но пока я не понимаю разницы…до того момента, когда он говорит то единственное, что имеет значение: Я --его. Целиком и полностью. Со всеми недостатками и достоинствами, чудовищами и демонами.        Я—его.       И в этом нет слепого желания обладать. Эти слова значат нечто большее: то, что меня принимают. И не имеет значения, сколько всего живет в моей бездне. Дане все равно, потому что он приручит тех демонов, кого можно приручить, и прогонит всех остальных. Я нужна ему вся, и он никому меня не отдаст. Я читаю это в даниных глазах, когда он обнимает меня, потому что между нами больше нет ни стен, ни обид. И сквозь обрушенные баррикады на волю вырываются и страх, и боль, которых я больше не боюсь. Поэтому я плачу. В этих слезах нет отчаянья и безысходности. Они вымывают из меня темноту и страдания, заполняя все покоем и ощущением того, что все теперь будет правильно.       --Я люблю тебя, --просто говорит Даня.       И я понимаю: еще никогда эти слова не значили так много.       --Ты простишь меня?—спрашиваю я Даню, надеясь на простое «да», но он отвечает иначе:       --Мне не за что тебя прощать.       И от этих слов я люблю Даню еще сильнее, хотя и не произношу этого вслух.       Мы едем в машине: живые и обновленные, а Даня уверенно крутит руль.       --Куда мы едем?—тихо спрашиваю я его.       --Домой…       Мы едем домой. И я не могу передать словами ту нежность, которая поселяется во мне после. Она нарастает с каждой минутой: когда Даня несет меня в дом, как всегда помогает разуться, укладывает в кровать, закутывает в одеяло и обнимает. Он рядом и баюкает меня в своих руках, пока наконец нежность не побеждает усталость. И мне кажется, что счастливее меня нет человека на свете…потому что мне больше уже не холодно.       ***       А потом наступает мой День Рождения, и мы идем в ресторан. С Дудаковым, Дишей и Алиной. Официанты дарят мне праздничный торт, а я задуваю свечку и загадываю самое сокровенное желание: чтобы все, кого я люблю, были здоровы. Это так много…но большего мне и не нужно.       Дудаков в перерыве что-то решает с Даней про шоу, а потом Даня уходит дурачиться с Дишей, а Сергей с улыбкой смотрит на меня.       -- У нас скоро будет шоу. Ты можешь в это поверить?       Я пожимаю плечами.       --Пока нет…все как-то так странно.       Дудаков кивает:       --А вообще это чья мечта на самом деле?       Я не колеблюсь ни минуты и отвечаю:       --Данина. И мечта…и идея… Он так давно что-то подобное хотел.       Сергей смотрит на меня удивленно, а потом ничего не говорит. Да я и не пытаюсь слушать. Мне пока просто хорошо.       Диша едет к Алине домой, а мы вызываем им такси. Даня же провожает меня, а потом уже дома дарит свой подарок—черный камень на шнурке. Он должен защитить меня от сглаза и дурных мыслей. И когда Даня застегивает свой подарок на шее, мне кажется, я чувствую его невероятную мощь. Потому что вместе мы сильнее всего мира и всего зла, у которого больше нет власти над нами.       Даня целует меня нежно и невесомо. Словно боится сделать больно каким-то неловким движением. Я чувствую его губы у себя на шее и невольно задерживаю дыхание.       --Этери…солнце мое невероятное,--шепчет Даня.—Пожалуйста дыши…       Я улыбаюсь и касаюсь даниной спины пальцами, а потом одну за второй расстегиваю пуговицы на рубашке. Медленно и спокойно, целуя оголившиеся участки кожи. Даня закрывает глаза и закусывает губы, а я не могу сдержать улыбку, потому что внутри мне безумно хорошо. Мне кажется, что между нами происходит что-то новое, потому что дело даже не в сексе, которого так давно не было. Мы словно познаем друг друга заново, и я замечаю родинку у Дани на ключице…маленькую, но настоящую. И он сам такой настоящий, что сердце вырывается из груди, когда Даня целует меня в ответ.       Мы идем в спальню, в темноте, но в комнате я сама включаю свет, потому что не хочу прятаться и что-то скрывать. Даня аккуратно стягивает с меня кофту, покрывая поцелуями ключицу и шею, а потом касается губами каждого шрама, который он видит.       --Не смотри,--рефлекторно говорю я.—Они уродливые.       Но Даня не дает мне закрыться. Он смотрит мне прямо в глаза и говорит:       -Ты – моя. А значит и все эти шрамы - мои. И я люблю их. Потому что я люблю тебя, Этери.       Еще никто и никогда не говорил мне этого, но с каждым поцелуем Дани мне кажется, что боль из шрамов уходит. Иногда я вспоминаю, как взрыв впечатал в меня десятки осколков и заставил жить с этой болью все время. А теперь, когда Даня целует каждую черточку, его любовь вытягивает из меня эти отметины смерти. Я просто ощущаю каждой клеточкой тела, как он любит эти мои изъяны и считает их прекрасными.       И в первые за эти годы я исцеляюсь.       --Я не знаю никого, красивее тебя, --выдыхает Даня, а в его глазах—действительно только я. И я там прекрасна.—Ты—мой ангел…       Он гладит все мое тело и не перестает целовать, словно плавит его своими пальцами и не останавливается даже тогда, когда я не могу сдержать стон. Оставшаяся одежда настолько мешает нам, что, когда Даня стягивает с меня джинсы, я облегченно выдыхаю и помогаю раздеться ему.       Мы лежим полностью обнаженные и не боимся друг друга, словно запоминаем этот момент. А потом от прикосновения кожи к коже, я чувствую дрожь.       --Я люблю тебя…так, как никого еще не любила,--наконец признаюсь я. И это правда. Потому что то, что я сейчас чувствую, сильнее всего, что было раньше, и в мире не существует слова, чтобы это описать.       Меня разрывает от эмоций, и я притягиваю Даню к себе. Он тоже почему-то медлит, пока я сама не шепчу ему на ухо:       -- Я хочу почувствовать тебя еще ближе… И       потом я впускаю Даню в себя. Это настолько невероятно, что какое-то время я просто прижимаю его плотнее и обхватываю ногами. Я чувствую себя целой, словно мы наконец стали на столько близкими, что ближе быть уже невозможно.       Даня аккуратно двигается во мне, а я не могу больше молчать. Запрокидываю голову и стону от каждого его проникновения, не сдерживаясь и по-настоящему.       --Я люблю тебя…я так тебя люблю,--шепчет Даня, целуя меня при этом.—Больше всех на свете…сильнее всего…люблю…       Я сама двигаюсь навстречу Дане, открываясь ему еще глубже, потому что с каждым «люблю», становлюсь сильнее. И я тоже уже не боюсь говорить ему о любви. Потому что не знаю никого, кто был бы достоин этих слов настолько сильно.       --Даня…--выдыхаю я, чувствуя, как почти взрываюсь под его руками,--Не отпускай меня…никуда.        Он обнимает меня так крепко, что между нами не остается даже воздуха, и на пике наслаждения произносит:       --Никогда…никогда…не отпущу.       И в этот момент я взрываюсь и кричу, потому что мне кажется, что мир вокруг раскачивается и падает. Но Даня ловит меня и действительно никуда не отпускает. Мы летим с ним, не в силах понять, где чье тело и мысли. А вселенная крутится, набирает обороты и тоже взрывается на сотни осколков, которые становятся яркими звездами.       В конце концов, среди этой новой жизни и внезапной тишины каждый из нас тоже чувствует себя чем-то большим, чем просто мы сами.       Потому что и внутри, и вовне не остается ничего кроме…безграничной любви.