Мой домашний ягуар. Путь из темноты

Приняв боевое крещение, морд-сит перестают выглядеть и вести себя, как обычные крестьянки, какими были в прошлом. Никогда ни одна из нас не наденет платье — если только в качестве конспирации, да и то исключительно после приказа лорда. Сейчас я — морд-сит без хозяина, и никто не в силах приказать мне. И всё же на мне дурацкое платье противного нежно-голубого цвета. С цветами на лифе и рукавах. Гадость. Ещё бы цветы в волосах, и тошнить бы меня начало отнюдь не от распирающего тело хана. Я смотрю в зеркало и испытываю сильное отвращение. К тому, кем мне навязали быть. Кем я никогда не стану, пусть даже надену нечто подобное ещё сотню раз. Незнакомка, оказавшаяся вовсе не незнакомкой, а моей старшей сестрой Грейс, взяла мою одежду, чтобы заштопать. По крайней мере, это официальная причина. Однако я слышала, как её муж огрызался, что мой внешний вид пугает детей. Ну конечно, ведь грозная тётя Кара перестанет быть таковой, если напялить на неё крестьянские тряпки! Перевожу взгляд на эйджилы: сейчас они мирно лежат на подушке, лишь отдалённо напоминая о том, кто я есть. Обувь неудобная и слетает — у Грейс явно не мой размер ноги; платье же наоборот жмёт в груди. Да и вообще — это платье, и в этом уже самый большой его недостаток. Находиться в стенах родного дома странно. Сейчас я в хозяйской спальне, где прежде спали отец и мать, а ныне — Грейс и её муж. Воспоминания об этом месте противоречивые. Я помню, как часами вертелась здесь, возле этого самого зеркала, примеряя обновки, которые пошила мне мама, или танцуя с Грейс под отцовскую сопилку. Они накормили меня ложью, заставили нуждаться в этом, а потом выбросили как что-то ненужное, и никакое доброе отношение сестры сейчас не заставит меня меньше их ненавидеть. Грейс входит после тихого стука. В руках её гребень и ножницы. После вмешательства Трианы мои волосы стали похожи на торчащее во все стороны нечто. Вероятно, сестра хочет это исправить. — Ты как? — интересуется Грейс, взглядом веля мне сесть на табурет. Очень надеюсь, что она не обрежет мои волосы под ноль, но сил спорить нет. — Жива, — отвечаю я, стараясь чтобы неприязнь не была столь явной. Грейс кивает и, подойдя ближе, принимается орудовать гребнем. Много лет назад здесь же, перед этим зеркалом, мама заплетала мне косу, приговаривая, что мы самые любимые её девочки на свете. Надеюсь, Грейс не станет кормить меня подобной ложью. — Я и не надеялась ещё хоть однажды увидеть тебя, — вздыхает сестра, аккуратно распутывая колтуны. — Мы думали, ты сгинула навсегда. Хоть голова просто лопается от боли, я усмехаюсь. Слишком смехотворно заявление Грейс. — Что? — делает вид, что не понимает она. Хотя, чисто теоретически, её в родительские планы могли не посвящать. — Они продали меня, вот что, — нехотя объясняю я. — Мать с отцом. Отдали меня морд-сит. Сколько они получили, Грейс? Стоило это того?! Ловлю отражение сестры в зеркале и, как я и предполагала, удивлённой она не выглядит. — Так они тебе сказали, да? — устало спрашивает она после некоторых раздумий, попутно продолжая приводить мои волосы в порядок. В ход уже пошли ножницы, и я действительно становлюсь более похожей на человека. — Родители продали всё, что у них было, чтобы отыскать тебя, но потом морд-сит пришли и забрали папу, и одна Создатель знает, что с ним сталось потом. Я знаю, я. Потому что я убила его. Он сам подтвердил свою вину. Грейс не знает правды. И нужно ли? — Поверь, тебе лучше не знать, — говорю я, и во взгляде сестры сквозит боль. Она ничего не говорит на этот счет, только кивает. — Мама очень тосковала, — вспоминает она. — По тебе, по отцу. Она плакала сутками, а потом слегла и уже не встала. Сердце не выдержало горя. Мне было четырнадцать, когда я осталась совсем одна. — Мне было одиннадцать, — рычу я, не желая больше слушать смехотворные оправдания. — Я осталась один на один со всем миром в одиннадцать. Так что прекрати жаловаться, Грейс! Её пальцы замирают в моих волосах. — Я не… — только и говорит она, после чего возвращается к своему занятию и до самого конца процедуры более не произносит ни слова. Потом она зовёт меня обедать. Говорит, я — одна кожа да кости. Да и мой болезненный вид говорит сам за себя — мне сейчас не помешают миска тёплого бульона и ломоть хлеба. Только вот в этом доме никто кроме Грейс мне не рад. Сестра выделяет мне место во главе стола, и тотчас дети переползают на другой конец лавки. Я — их тётя, я сказала, что не обижу никого из них, но никто не верит. — Элла, передай Каре картошку, — предпринимает попытку на сближение Грейс, но девочка сидит с каменным лицом, глядя в одну точку перед собой, а её упрямо сжатые губы говорят: картошки мне не видать. Да и, если честно, в меня бы она просто не полезла. — Бульона достаточно, — заверяю я, беря ложку. Рука дрожит, но за последние два дня это привычное состояние. Как знать, может пища придаст мне сил и для дальнейшей борьбы за свою жизнь и жизнь Ричарда? Узнать этого мне не суждено, потому что в тот самый миг, как я подношу ложку ко рту, дверь резко отворяется, и толпа крестьян заполняет домишко сестры. Грейс моментально вскакивает, заслоняя меня собой, дети шарахаются в дальний угол, лишь Сириан, муж сестры, продолжает сидеть и спокойно сербать свой бульон. Крестьяне разом что-то кричат, я выхватываю только «морд-сит» и «убить». Сил сопротивляться у меня нет, поэтому я просто встаю и позволяю скрутить мне руки. Эйджилы в спальне, без них в нынешнем состоянии я слишком слаба, к тому же мне совершенно не хочется доставлять неудобства сестре и её семье. Пугать детей, ломать мебель. — Всё хорошо, Грейс, — заверяю я, послушно выходя за порог. — Это не твоя сестра, пойми, — утешает со своей стороны Сириан, подло сдавший меня односельчанам. — Это морд-сит, а твоя сестра уже никогда не вернётся. Я не виню его. Он всего лишь защищает свою семью, я бы тоже так поступила. — Отпусти, Грейс, — прошу я, ведь сестра никак не желает бросить меня — идёт до самых ворот, хватая меня за руки. — Твой муж прав. Я — морд-сит, и нет смысла притворяться, что это можно отменить. Я та, кто я есть. Остаётся лишь выиграть побольше времени, потому что моя смерть повлечёт за собой и смерть Ричарда, а этого я допустить никак не могу. Меня ведут долго — не думала, что мои ноги вообще в силах пройти такое расстояние, — после чего заводят в какой-то барак, очевидно, исполняющий роль тюрьмы. И начинается: меня бьют все кому ни попадя, разбивают лицо в кровь и растревоживают ещё не успевшие зажить после схватки с сёстрами раны. Я позволяю всё, лишь бы продержаться подольше. Лишь бы мой лорд смог спастись. А после — кто бы сомневался! — мучители разрывают на мне платье и удовлетворяют свою похоть. Сколько их — со счёту сбиваюсь. Моё тело горит огнём, и изнасилование — далеко не самое худшее из того, что происходит. На самом деле я знала стольких мужчин, что на подобное мне в принципе плевать — одним больше, одним меньше — всё, лишь бы прожить подольше. Пугает другое: я теряю связь с Ричардом. Ощущаю, как рвётся во мне его хан, и всё больших трудов стоит удерживать его. Хватаюсь за его магию из последних сил. Отбрасываю ощущения боли и унижения, и держу так сильно, как только могу. А потом всё разом прекращается, и похотливые словечки сменяются гневным возгласом: — Твою мать! Эта сука меня испачкала! Моё сознание слишком далеко, чтобы в первый же миг понять, о чём они говорят, но, сконцентрировавшись, я возвращаюсь к реальности — к той реальности, в которой я растоптана, — чтобы узнать одну вещь, которая причиняет мне больше боли, чем избиение, изнасилование и хан Ричарда вместе взятые. Я вижу, что платье моё в крови, я чувствую кровь на бёдрах и сильную боль внизу живота. Хватает пары мгновений, чтобы понять — это не лунная кровь. По правде, в долгой дороге я и не следила за этим, но теперь понимаю: почти два месяца лунная кровь у меня не шла, а значит… Я не в силах сдержать рык. Я, казалось бы сломленная женщина, ощущаю себя как никогда сильной и способной на всё. Ближайшего крестьянина я просто хватаю за грудки и изо всех сил прикладываю головой о стену. Надеюсь, мерзавец умрёт в муках. Там, где обычная женщина испытала бы горе, морд-сит ощущает лишь гнев. Материнство — не то, о чём я мечтала. Не то, в чём я видела себя лет через десять, но мой ребёнок был ребёнком бога — в отцовстве Локи сомнений не остаётся, — и одно это дорогого стоит. Ребёнком того, кто скорее всего мёртв. Он мог стать властелином этого мира, а может даже подчинил бы себе Асгард. И я любила бы его, потому что любила его отца. И я зла, что меня лишили этого. Зла на крестьян, на Сириана, на Ричарда, который сделал меня слабой, а злая морд-сит убивает. Меня снова бьют, но в этот раз я не намерена просто терпеть. В обрывках одежды, в крови и опилках, с разрывающей голову болью, я отбиваюсь так яростно, как думала, вообще теперь не способна. Одному я ломаю нос, другому руку, и только тогда они наваливаются на меня все разом, а после голова моя ударяется об пол. Ещё и ещё. И мир гаснет. *** Зеддикус проводил взглядом очередной закат и нахмурился. Они были в пути уже целые сутки. Тотрейн, их последняя надежда, стал для них самым большим разочарованием. Заручившись помощью мохнатого воришки, они надеялись получить и карту, и Рада-Хань в ближайшие сроки, вот только обоз-то нашёлся, но он оказался девственно чист: ни монетки, ни камешка. Стрела от досады пару раз укусил сам себя за хвост, после чего сообщил, что ему срочно нужно кое-что проверить. И конечно, его опасения тотчас подтвердились: подельника Флинна среди мёртвых не оказалось, не нашлось его и среди живых. — Умыкнул всё подчистую, а меня оставил гнить! — разозлился Стрела и снова куснул, на этот раз Зедда за лодыжку. Когда же отчаянье с мохнатого схлынуло, тот заверил, что знает, где искать подельника, и теперь, дав распоряжение освобождённым заключённым Тотрейна сжечь своих мертвецов, вся братия двинулась на поиски вора. Ричард большую часть времени не поднимал головы, привалившись к коню, но Кара, нужно отдать ей должное, не подводила. По всей видимости, весь возможный удар она взяла на себя, однако Зедд чувствовал, что морд-сит надолго не хватит. Они были уже возле Стоукрофта, ближайшей к Тотрейну деревушки, и по словам Стрелы, именно там его подельник попробует сбыть часть краденого. Оставалось надеясь, что Рада-Хань не затеряется где-то там. — К ночи доберемся, — заключил Зедд, вглядываясь вдаль. Чутьё подсказывало, что времени не так уж много, а потому он ударил коня по бокам, стараясь не задерживаться ни на один лишний миг. Стрела, сидящий на коне перед ним, проворчал, что ему не терпится сжать шею подельника в лапах. — Поможешь нам, превращу тебя обратно в человека, — пообещал Зедд, стараясь заинтересовать мохнатого, но тот лишь фыркнул. — Вот ещё, — пробубнил он. — Лишаться всех своих преимуществ? Я вор, не забывай, и мне вполне удобно на своём месте. И в своём размере. — Матери-Исповеднице только этого не говори, — засмеялся Зедд, бросая взгляд в сторону, где ехала Кэлен. — Мне кажется, ей сейчас совершенно нет до меня дела, — заключил Стрела после недолгих размышлений. Он был прав. Кэлен ещё не отошла от признаний Кары, к тому же на неё навалилось множество переживаний, и мохнатый был последней вещью на свете, какая бы могла её заинтересовать. — Если не добудем ошейник, — заговорил снова Стрела, — Искатель Истины умрёт? Этот прямой вопрос подействовал на Зедда не хуже пощёчины. Ричард умрёт — о таком он старался не думать. Возлагал надежды на Кару, верил в лучшее, но что если всё будет напрасно? Поездка в Стоукрофт может не дать ничего, ровно как и посещение Тотрейна, и тогда… Слова Шоты вспомнились особенно ярко. Ричард уже принял ту, что в красном, отказался он и от того, что делало его сильнее, а потом эта метка врага на его груди… Ведьма заверила, что для победы над Хранителем нужно наречь нового Искателя, и что, если она и здесь была права? Что, если исход их пути давно предрешён в пророчествах Дворца Света? — Не найдём Рада-Хань, умрёт, — подтвердил он, и мохнатый сочувствующе опустил уши. — Значит, мы найдём ошейник, — сказал тот, хотя оба они понимали, что одного желания в этом деле бесконечно мало. Первые домики начали вырастать на пути уже через час с небольшим, и крестьяне, приметившие Мать-Исповедницу, повалили со всех сторон. Кэлен как можно вежливее отклоняла все их просьбы, обещая, что вернётся к ним и выслушает после посещения деревни. Зедд же тем временем расспросил, не видел ли кто рыжего парня с телегой — именно в таком виде подельник Стрелы покинул тотрейн. — На телеге должен быть гроб, — уточнил он, когда один из крестьян припомнил, что видел кого-то похожего. — Да-да, был гроб, — оживился один паренёк. — Я слышал, как он сказал, что везёт мощи брата в родную деревню, чтобы похоронить рядом с отцом и матерью. — Пффф, — прыснул от смеху Стрела. — Отродясь не было у Флинна никакого брата. Вот же шельмец! — Куда направился? — проигнорировал его слова Зедд. — В таверну, часов пять как. Может ещё догоните. Паренёк махнул в сторону деревни, и Зедд повёл лошадь в том направлении. Кэлен теперь вела коня Ричарда под уздцы, управлять самостоятельно он был не в состоянии. — Мать-Исповедница! — догнал их женский голос. — Мать-Исповедница, пожалуйста! Женщина бежала к ним с холма, неся в руках кучу тёмного тряпья. Зедд прищурился: слишком знакомыми были эти вещи. — Мать-Исповедница! — женщина наконец поравнялась с ними и сделала несколько глубоких вдохов. — В деревне моя сестра. Её приговорили к смерти и уже воздвигают виселицу! Пожалуйста, она не сделала ничего плохого — помогите ей! И тут Зедд понял, что за тёмные тряпки в её руках — облачение морд-сит! — Твою сестру зовут… — начал он. — Кара, — закончила женщина и протянула ему броню. — Она морд-сит. На миг воцарилось абсолютное молчание, но через секунду воздух затрясся от выкриков: — У нас есть Исповедница! Точно! Подвергнем морд-сит исповеди! Так ей и надо! Зедд заметил, как изменилось лицо Кэлен перед тем, как она громко и чётко произнесла, обведя взглядом собравшихся: — Я не стану спасать морд-сит. Я знаю её, она виновна. И честью для меня будет казнить её исповедью. Ричард, до того не принимавший участия в спорах, поднял на неё усталый взгляд. — Ты ведь не палач, — проговорил он едва слышно. — А Кара не заслуживает того, чтобы ты подвергла её таким мукам. Смерть через исповедь — для морд-сит нет ничего болезненнее. Одна мысль о том, что Кэлен рассматривает это предложение, пугала, а то, с какой решимостью она говорила об этом, и вовсе пробирало до мурашек. — Что в этой женщине такого, что ты так защищаешь её? — вспыхнула Кэлен, метнув в Ричарда гневный взгляд. В голосе её звучала ревность, а она, Зедд знал, толкала женщин на многое. — Она изменилась, — ответил Ричард, садясь ровнее, но по лицу было видно, насколько сильные страдания он испытывает. — Отложи казнь, позволь выступить в её защиту на суде. — Суд? — брови Кэлен удивлённо взметнулись вверх. — Она не заслуживает такой милости. Найдём Рада-Хань, и в ней больше не будет необходимости. — Она спасла Ричарда, — встрял Зедд, хотя сам не верил, что говорит такое. — Выслушай её, это ведь не так сложно. Кэлен, посомневавшись, всё же кивнула, а Зедд крепче уложил на коленях броню и двинулся в путь. Теперь в Стоукрофте их ждал не только обоз. *** Я приговорена к смерти. Путь подобной мне всегда граничит с опасностями и гибелью, вот только не так принимает свой конец гордая морд-сит. И всё же я продолжаю лежать на грязных опилках и ждать часа, когда меня казнят. Руки мои скованы за спиной — не пошевелить, и если я правильно поняла, цепь уходит к стене. Остаётся лишь ждать смерти, которая с каждым мигом всё ближе. На рассвете, сказали они. Судя по головной боли, Ричард всё ещё не раздобыл Рада-Хань, а у меня нет козырей, способных выиграть ему время. Хотя боль вполне может быть результатом того, что меня несколько раз приложили об каменные плиты, говорить наверняка не приходится. — Локи, Хранитель бы тебя побрал! Ты не смеешь вот так бросать меня! В моих словах нет смысла. Мы простились, сны прекратились, да и вообще куда вероятнее, что его останки теперь развеивает ветер, а мои предположения о его жизни — лишь попытка убедить себя, что не всё потеряно. Я гневно ударяюсь о стену затылком — боли всё равно не может быть больше. Она всюду, в каждой клеточке моего тела. Напоминание о моём падении, моей слабости. Стоит только отпустить хан Ричарда, я и без эйджилов выберусь отсюда. Оставить его самого разбираться с последствиями своего могущества, надеясь, что за время, которое мне потребуется на побег, он не умрёт от болей. А потом — смогу ли я нащупать ниточки его магии и снова захватить её? Имею ли я право так рисковать своим лордом? Ричард — свет этого мира. Я действительно верю, что он способен изменить Срединные Земли. Пусть его методы часто спорны, он всегда действует во благо. Я и сама до недавних пор считала, что выступаю творительницей добра, но теперь я знаю точно: Ричард, не Даркен Рал — надежда Нового мира. Он один может остановить Хранителя и вернуть в наши земли мир. И я буду помогать ему столько, сколько смогу, но не посмею рисковать его жизнью даже во имя благой цели. Я так углубляюсь в мысли о Ричарде, что мне даже начинает казаться, что я слышу его голос. Он так близко, что что-то глубоко внутри меня отзывается на это приятным томлением. Мой лорд — он придёт и спасёт меня, как он делает всегда. И всё же я прекрасно знаю, что этому не бывать. Ричард далеко отсюда, от Стоукрофта до Тотрейна минимум день пути, а это значит, что я больше не увижу его никогда. Я подвела его. «Открывайте». Если это галлюцинация, она весьма правдоподобна. И сопровождается звуком проворачиваемого в замке ключа. Шаги такие знакомые, и стройная гибкая фигура в дверном пролёте — это Ричард! Ричард! Забыв, что скована, я подрываюсь с земли, но натянутая цепь мигом снова роняет меня на пол. — Кара… О, Создатель, что они с тобой сделали?! Ричард — это и правда он — подбегает ко мне и, упав рядом со мной на колени, срывает с плеч куртку и накрывает ею меня. — Ты здесь… — я пытаюсь улыбнуться, но не уверена, что выходит. Губы разбиты и распухли, скулы сводит от боли при одной лишь попытке заговорить — жалкое зрелище. — Чудовищно… — Ричард едва ощутимо проводит по моему лицу пальцами, а затем, резко вскочив на ноги, быстрым движением извлекает из ножен Меч Истины и рубит цепь. — Ключ! Снимите браслеты или я, клянусь Создателью, камня на камне здесь не оставлю! Он выглядит решительно, и именно потому буквально через несколько секунд я снова могу свободно шевелить руками. Запястья глубоко изранены, а плечо, кажется, вывихнуто, но это свобода — свобода! — а на остальное мне плевать. Ричард даже не спрашивает, могу ли я идти, просто подхватывает на руки и уносит из того проклятого места. В коридоре обнаруживаются Исповедница и волшебник, и даже учитывая ненависть первой и неприязнь второго, я вижу на их лицах ужас и сочувствие. Ненавижу вызывать сочувствие. Но спорить на этот счёт я не могу, потому что в руках Ричарда настолько спокойно и безопасно, что я позволяю слабости снова взять надо мной верх и ныряю в забытьё.