gods & angels

– Прекрати уже ломать комедию, – Джисон фыркает, отгоняя прочь все вот это осточертевшее, мнет фильтр сигареты о внутренние стенки кружки из-под крепкого черного чая и смотрит на Чанбина притаившимся зверем – непричесанный, недавно проснувшийся, злой, потому что негде взять новую дозу. – Ты же въебался в него, как грузовик в витрину ювелирки. – Ну и сравнения у тебя, – с улыбкой хмыкает Чанбин и тянет ему новую сигарету. Джисон принимает ее неохотно, прячет в карман серой пижамы. Чанбин решает сменить тему и – в отместку – надавить на больное. – Ты подработку нашел? – Не твое дело, – бормочет недовольно Джисон, таки доставая сигарету обратно и закуривая, отворачиваясь к окну. – И без твоей стряпни выживу. Не подохну. – Правда? – театрально удивляется Чанбин, продолжая кончиком обломанной спички ковыряться под ногтями. – Так когда ты там съедешь? – О боже, завали, – Балерина закатывает глаза и слезает с подоконника, босыми ногами – на холодный плиточный пол. До этого упорно отворачивавшийся, теперь он смотрит на Чанбина прямо и смело, одним подбитым глазом и с неумело наклеенным пластырем над бровью. Чанбин присвистывает. – За что это тебя так? – Долг, – грязная кружка с гулким стуком приземляется в раковину. Джисон откручивает холодную воду на полную и подносит руку под напор – промывает сбитые костяшки с подсохшей кровью. – Не отдал. – Еще один-два раза – и ты больше не встанешь, – не то чтобы Чанбина это сильно беспокоило, но, как бы то ни было, умирать сейчас не менее дорого, чем жить. На похороны он-то уж точно сейчас денег не отыщет. – Я в курсе, – Джисон полощет кружку и возвращает ее на полочку, а потом поворачивается и театрально кланяется. – Благодарствую за заботу. И, по-старушечьи шаркая босыми ступнями по полу, уходит прочь. Чанбин какое-то время смотрит ему вслед и беззвучно смеется. Беда. Настоящая беда его постигла в тот самый день, когда Балерина появился на пороге этой квартиры. Ему же пришлось объяснять, когда и как надо мыться, какое мыло можно брать, что нельзя трогать и что обязательно нужно купить. В первые дни у Джисона едва хватало на проезд и еду, так что Чанбин вечно одалживал ему что-то свое, пока тот не нашел подработку грузчиком бакалейной лавки за углом. Джисон, наверное, уже бесконечно устал от того, что ему вечно твердят: «Ты скоро сдохнешь, если будешь жить так». Он приходит на Помойку и перематывает плотными бинтами костяшки, смотрит на всех неприветливо и несколько даже враждебно; часто Чанбину приходится удерживать его, чтобы он не набросился на первого, кто как-то криво на него посмотрит. Джисон слишком вспыльчивый и нестабильный – даже хуже, чем девочки-подростки, хотя бы потому, что девочки-подростки не умеют драться так, как он. Чанбину вечно приходится защищать его от глупостей и прикрывать собой. При этом одному Чанбину известно, как дома Джисон вечно поливает растения на пыльных подоконниках – даже те, что ему не принадлежат, он поливает за остальных, – с осторожностью протирает влажной тряпкой лепестки фиалок и курить старается как можно дальше от вазонов. Даже таким как Джисон нужно о ком-то заботиться. Если никто не может позаботиться о них. х Чанбин долго думает над услышанным от Балерины. Въебался? Он бы так не сказал. Даже если бы он в кого-то въебался – то никогда бы этого не признал. Слишком гордый и независимый, чтобы признать. Слишком гордый и независимый, чтобы за кем-то идти и выслеживать. Но вот он сидит на одинокой скамейке через дорогу от хенджиновой школы, курит, вытянув руку с сигаретой над близстоящей урной, и изучает взглядом учеников, постепенно высыпающихся на улицу из дверей большого светлого здания по окончании занятий. Хенджин тоже среди них – выходит в шумной компании парней и девушек, что-то с ними обсуждает, придерживает школьную сумку на плече, расстегивает пуговицы на пиджаке, вдыхает полной грудью. Случайно замечает вдалеке Чанбина – и застывает, мгновенно прекращая говорить. Потом – смазано прощается с одноклассниками до завтра, перебегает дорогу по полустертому белому переходу, подлетает к Чанбину и нависает над ним, как большое дерево, бросающее темно-серую тень. – Куда сегодня? – спрашивает, даже не поздоровавшись. – Да как обычно, – хмыкает Чанбин, отворачиваясь и стряхивая пепел с кончика сигареты. Хенджин переводит дыхание и осторожно садится рядом с ним – слишком близко, чтобы их можно было считать простыми приятелями, касаясь чужого предплечья, почти впритык. Чанбин неосознанно тянет носом его запах и облизывает сухие, покрытые тонкой корочкой губы. Странно признавать, но ему хочется Хенджина прямо сейчас, – увезти отсюда на собственной машине (если бы она у него была), начать целовать еще там, пока они стояли бы у перехода на красный огонек светофора, держать его дрожащие пальцы и гладить напряженные сжатые бедра, чтобы потом – за запястье дотащить до квартиры, до спальни, уложить на кровать и закончить начатое. Чанбин сделал бы это все непременно и прямо сейчас, если бы мог. Но он тушит сигарету о грязную стенку урны, выбрасывает фильтр и поднимается на ноги. Хенджин, как заведенный, моментально подскакивает за ним. Они пешком и молча доходят до обклеенной рекламными объявлениями остановки, ныряют в автобус и едут, не заплатив, до самой Помойки. Хенджин делает вид, что заинтересованно смотрит в окно, но на самом деле – беспрестанно пялится на чанбинов безучастный профиль. Чанбин хочет попросить, чтобы он перестал, но не решается. В голове бесконечно трезвонит тупой и надоедливый джисоновский голос: «Ты же въебался в него». х – Привет, Хенджин-а, – Чан здоровается с ним сразу, еще издали, и Хенджин приветливо машет рукой в ответ. Чанбин мрачно смотрит на них двоих и устремляется в сторону, нарочно отходя от Принцессы, зная, что он все равно посеменит следом. Так и происходит – Хенджин идет за ним, дышит чуть выше, чем в затылок, а после садится рядом на холодный бетон. Буквально через минуту рядом появляется Чан, Чан с закатанными рукавами худи и широкой приветливой улыбкой, и смотрит – исключительно – на Хенджина. – Отъебись от него, – предупреждающим тоном произносит Чанбин, глядя прямо перед собой и поднося к губам сигарету, когда Чан еще даже ничего не успевает сказать. – У тебя забыл спросить, – фыркает Чан и нагло усаживается рядом с Хенджином. Принцесса смотрит на него завороженно и часто хлопает ресницами. – Что? – хмурится Чан. – Ты еще бледнее вблизи, – объясняет Хенджин, хрустя костяшками пальцев. – Ты точно не вампир? Чан скалится, закусывает губу и наклоняется ниже, чтобы прошептать прямо на ухо, почти касаясь кончиком носа беззащитной кожи за ним: – Кто знает, – обжигает дыханием и замирает на несколько секунд, прежде чем отстраниться. Хенджин, вздрогнувший, не сдерживает слабой улыбки в ответ. Чан подмигивает ему напоследок, даже не смотрит на Чанбина и уходит на свое место; через несколько минут Джисон снова будет драться с очередным парнишкой за дозу, а потом, когда молниеносно размажет его по асфальту, будет сплевывать туда же кровь и грубо отмахиваться от Минхо, преследующего его и настаивающего на том, что нужно промыть ссадины. Вечер обещает быть интересным. х Чанбин привозит Хенджина в коммуналку, хоть тот и настаивает на том, что ему нужно домой, запирается с ним в комнате и грубо прижимает всем телом к двери. Принцесса смотрит на него растерянно и с дрожью и дышит едва-едва. – Если он хоть пальцем тебя тронет, – цедит Чанбин, и они оба знают, о ком он говорит, – во всех смыслах, я сначала уничтожу его, а тебя заставлю смотреть, а потом доберусь и до тебя. Хенджин испуганно хлопает глазами. – Но он же ничего- – Это пока, – обрывает его Чанбин, понижая хриплый голос до шепота. – Надеюсь, ты понял меня. И отпускает. Хенджин медленно отлипает от двери, дрожащими пальцами поправляет школьный галстук, слишком сильно сдавивший шею, и в следующее мгновение они с Чанбином пересекаются взглядами. Выжидают напряженную тишину, что кажется вечностью, а потом одновременно шагают вперед, находя руки и губы друг друга, сорвано задыхаясь и переплетаясь, как две лианы, у плотно закрытой скрипящей двери. Чанбин расстегивает и тянет вниз с плеч чужую рубашку вместе с пиджаком, Хенджин холодными ладонями гладит его голую кожу под футболкой. Чанбин снова вспоминает, что Джисон сказал ему утром, как раз в момент, когда Принцесса расстегивает ремень на его джинсах. «Ты въебался». – Пошли на кровать, – выдыхает на ухо Хенджин, толкая его и заставляя попятиться назад. «Просто признай это». – Тебе же нужно было домой, – напоминает Чанбин, не прекращая гладить его пальцами по голым предплечьям. – Да все равно, – Хенджин до конца стаскивает с себя рубашку, выворачивая рукава наизнанку, и роняет ее бесхозной тряпкой на холодный паркет. х Утром, когда Хенджин уезжает, Чанбин привычно сидит на кухне, а Джисон вплывает туда посеревшим от усталости – и физической, и моральной, – призраком. – Вы опять всю ночь так громко трахались, что я не мог уснуть, – бормочет, открывая противно гудящий холодильник. – Может, и ты начнешь к нему ездить, разнообразия ради? – В спальню его родителей? – усмехаясь, уточняет Чанбин. – Ебать, – шумно фыркает Балерина, ставя на столешницу бутылку холодного молока. – Так он еще и с родителями живет. – Он как бы школьник, – напоминает Чанбин, вертя в руках опустевший за ночь портсигар. – Мы оба сгорим в аду, – подытоживает Джисон, уныло роняя себя на табуретку рядом с ним. Чанбин вздыхает и медленно поднимает на него изнеможенный взгляд. – Разве мы уже не горим?