gods & angels

«Я люблю Минки», – Есан скалится во все тридцать два, как в детской сказке, которая на самом деле очень грустная; но ты не ощущаешь этого. Он объясняет самому себе одну из причин: «Минки большой и добрый». Минки вдалеке – как раз заполняет колесами портсигар, рассчитывается с каким-то парнишкой мятыми купюрами и напоследок – своим фирменным жестом – хлопает его ладонью по лопаткам, мол, бывай здоровым. Потом он возвращается к Есану, возвышаясь над ним и своей вытянутой фигурой заслоняя пронзительный солнечный свет. Есану приходится немного вскинуть голову, чтобы посмотреть Минки в глаза, потому что ему – внезапно и невпопад – хочется. Минки классный. Минки хочется целовать в кадык и губы (если получится дотянуться). Проблема лишь в том, что Минки, кажется, не чувствует ни-че-го, а вот Есан – безнадежно в него проебался. – Как самочувствие после вчерашнего? – спрашивает Минки, осматривая Есана, как заботливая матушка. – Сильно получил? – Пропустил пару ударов, ты сам видел, – Есан отмахивается, всеми силами скрывая то, что на правую ногу он еще немного прихрамывает. – Справлюсь. На мне все заживает, как на собаке. – И то правда, – и Минки улыбается этой своей широкой улыбкой, обезоруживающей, когда его глаза превращаются в два полумесяца, а ладони, кажется, посекундно теплеют. «Я люблю Минки», – не может прекратить думать Есан, шмыгая носом, морща лоб и тем самым чувствуя детский пластырь с муминами над своей разбитой бровью. «Минки красивый, и его хочется целовать». х Феликс поджигает кончик своей вишневой сигареты – ядреной, как жвачка, – и закуривает, пока замерзший Есан неуклюже жмется к его плечу и высматривает кого-то вдалеке. Видит только Сана – тот завязывает шнурки на капюшоне своей худи оттенка индиго, прячет ладони в карманы и бродит по двору бесцельно, пиная ногами мелкие камушки и сбивая песок. – Минки ищешь? – уточняет Феликс, и Есану приходится толкнуть его локтем в плечо. – Да ладно тебе, не злись. Ты даже когда просто прикасаешься, – синяки остаются. – Вот и не шути со мной, – предупреждает Есан, театрально бросив на Феликса угрожающий взгляд. К вечеру Каннам загорается разноцветными огнями, но у Минки в глазах – все так же – вспыхивает целая вселенная. Есан выпивает два пива и ему вдруг хочется целоваться, а Минки все ходит вокруг да около – не далеко и не близко – и явно безуспешно разыскивает что-то в своем смартфоне. Есан хочет – так беспечно – подойти ближе и попросить Минки поцеловать его. Потому что это то, в чем он нуждается сейчас. – Хен, – и Есан обрывается, когда Минки тотчас устремляет на него внимающий взгляд. Есан вдруг ощущает себя маленьким-маленьким, еще меньше, чем каждый день, и просто глупо моргает, надеясь, что Минки вновь – как он умеет – сведет ситуацию в шутку. Но Минки просто молчит и хлопает ресницами, смиренно ожидая, когда Есан продолжит. – У тебя не найдется… сигареты?.. «Дурак». «Возле тебя же Феликс пять минут назад курил». Минки замирает на несколько секунд, а после тянет губы в добродушной улыбке. – Сигареты, быть может, и не найдется, – он осторожно выуживает из заднего кармана джинсов портсигар, где – если Есану не изменяет его рыбья память – хранятся и томятся несколько разноцветных таблеток. – Но точно будет кое-что получше. х Минки, он – как добрая крестная фея. Есан ловит полноценный приход примерно через полчаса, когда они качаются на качелях в опустевшем дворе, – время близится к полуночи, а над макушкой расцветает летнее звездное небо. Рядом Минки – через какую-то холодную цепь детской качели, – и Есан даже может взять его за руку, переплести их пальцы, а потом оправдать это временным отсутствием здравого разума, но он все равно не решается и предпочитает держать ладони крепко сцепленными в замок на коленях. – Уже подействовало? – уточняет Минки, глядя куда-то на небо. – Да, – подтверждает Есан, прослеживая за его взглядом. – Здорово. – Очень. И они молчат. Долго, пронзительным холодом. Но потом Минки будто пробуждается от бесконечного зимнего сна и начинает рассказывать какую-то незатейливую житейскую историю – про себя и спор с одним дилером. Есан вроде бы слушает, но в то же время он где-то не здесь, взглядом и мыслями – устремлен в бесконечное небесное пространство над головой. Перед глазами все плывет и скручивается в причудливые спирали, как на картинах Ван Гога, а руки и ноги вдруг становятся ватными. Следующая картина, павший в потемневшее небытие эпизод, – Минки сажает его в такси, сам садится рядом и протягивает водителю мятую купюру. Есан что-то шепчет одними губами, вжимаясь лбом в ледяное оконное стекло. Минки осторожно и нежно гладит его по голому плечу, находит его руку и переплетает их пальцы, а дальше Есан уже ничего не помнит, даже если очень хочет. Следующее – он просыпается у Минки на кровати рано утром, почти на самом рассвете, и первые несколько минут пытается понять, где вообще находится. Когда понимает и вспоминает обрывки прошлой ночи – приступает к самоненависти и отрицанию собственного существования. Потом приходит Минки с зубной щеткой во рту, голый до пояса, нависает над ним и широко улыбается, в очередной раз давая Есану убедиться, что он пока еще здесь, пока еще на этой планете. А жаль. х – Мы же не?.. – осторожно спрашивает Есан за завтраком. Минки сначала не понимает его, а потом принимается отрицательно качать головой. – Нет-нет-нет, не волнуйся, – он бережно намазывает масло на тост. – Я просто привез тебя домой, когда ты совсем отключился, – отпивает глоток горячего черного кофе. – Разве это не странно, как одни и те же вещества действуют совсем иначе на разных людей? Это все и правда напоминает качели. Вверх-вниз, вверх-вниз. Минки все еще голый до пояса, в одной шерстяной домашней кофте, беспечно накинутой на плечи. Есан сохраняет пристальный взгляд где-то во впадинке между его ключицами, бесконечно кусает губы и чувствует, как к горлу подкатывает предательская тошнота после всего, что случилось ночью. Что не должно было случиться. – Я воспользуюсь уборной? – вполголоса просит разрешения он. Минки покорно кивает и провожает его улыбчивым взглядом в спину. х Стоя голыми коленями на холодном кафеле и выхаркивая из себя жизнь, Есан чувствует себя так, словно беспрестанно молится неизвестному божеству. «Я люблю Минки, – между тем не прекращает думать он, – Минки не делает мне больно».