Беспомощный город

У них обоих тела испещрены шрамами. По шраму на битву и даже больше [гораздо больше] — порой поразительно, как легко телам удаётся регенерировать, но рубцы всё равно остаются. [рубцы — предостережения] [но вам идиотам до этого нет никакого дела] Их не излечить, не вывести, а некоторые и вовсе так растянулись, что, даже не вглядываясь, увидишь. Остаётся только скрывать их за одеждой и — откровенно говоря — просто не обращать на них внимание. [вам обоим последнее точно под силу] В конце концов, раны подлатываются? Подлатываются. Никаких дополнительных негативных эффектов эти шрамы за собой не несут [разве что воспоминания], так что и смысла заострять на них внимание нет. В своей постоянной погоне за силой и скрежетом металла о металл о последствиях они как-то не думают. Никогда не думают. Вергилий тяжело вздыхает и прикрывает глаза, пытаясь справиться с пульсирующим раздражением. Хочется приложить пальцы к вискам, но он продолжает сидеть, не шелохнувшись, до тех пор, пока Данте не издаёт смешок где-то над ухом. Как по сигналу, он открывает глаза и задирает голову, чтобы пронзить взглядом последнего [как жаль, что взгляды не материальны] [и Ямато до сих пор покоится в ножнах]. — Чего тебе, Данте? Рука опускается на плечо [локтем по кости] [ты цокаешь, поморщившись], и Данте нависает, пытаясь заглянуть через плечо в книгу. — Всегда мечтал застать тебя за разглядыванием порнушки, припрятанной за этим пыльным старьём. — Если это всё, что ты хотел сказать, проваливай. Тот только скалится и поднимает ладони в знак примирения. — Да ладно тебе, не парься ты так, — он так и пропитан самодовольством. — Никому я не расскажу о твоих грязных секретах. — Ты — труп. Голос не лучше могильного холода. Вергилий уже даже собирается потянуться за катаной [только собираешься, иначе он давно уже был бы проткнут], когда руки Данте вполне себе бесстрашно обхватывают его, а губы прижимаются к оголённой коже спины [вот так просто] [щетина щекочет]. Он замирает. [невидимый метроном выделяет удары] [он ходит по тонкому льду, предоставляя тебе выбор] [казнить или помиловать] [всё зависит сугубо от настроения, но он всегда идёт ва-банк] [как же иначе] Тело напряжено, словно так и ждёт удара в спину, но того не следует. Вообще ничего не следует, и Вергилий начинает задаваться вопросом, к чему всё это и что нашло на идиота в этот раз. — Данте? [голос стал мягче] [но ты отмахиваешься от факта, предпочитая его не замечать] [помилован] В имени куда больше всего намешано. Немые вопросы, которым не суждено разрезать собой тишину, что так и останутся неозвученными и умрут, осадком оставаясь в лёгких. Данте только что-то невнятно мычит в ответ [даёт знать, что слышит], и губы съезжают левее и ниже [ты невольно наклоняешься чуть вперёд]. Тишина начинает нервировать. — Я помню их все, — наконец произносит он с каким-то намёком на сжимающую внутренности тоску в голосе, на что Вергилий лишь фыркает. Пальцы медленно и монотонно обводят линии шрамов. — Ты не можешь, — таким тоном, словно слова — неоспоримая истина. — Даже я не помню. — А я помню. [он лжёт] [наверное] [некоторые рубцы совсем новые] Подбородок опускается ему на плечо, тяжёлый вздох, и между ними снова повисает тишина. У них взаимопонимания никогда не хватает, но иногда [если не пытаться выразить это словами] оно даже в избытке. Наверное, приходит со временем. Вергилий возвращается к книге, пытается намертво приклеить взгляд к строчкам, начать снова улавливать смысл того, что читает, но ничто не срабатывает, и это выбивает его из колеи. В его действиях, в движениях, в голове всегда должен соблюдаться порядок. Данте же только и создаёт помехи, и он просто не представляет, как с этим мириться. — Ты пьян? Вопрос совершенно бессмысленный, алкоголем от Данте не пахнет. — Может быть. [вы оба не научились делиться друг с другом чувствами с помощью слов] [исключительно через сражения] [но драться сейчас не хочется] [вы в тупике] Между ними вечно эти патовые ситуации, которые никак не исправить. Но Вергилий [почти] не боится оставить открытой спину, когда они одни, а Данте в ответ — перестать играть беззаботного дурака. Иногда. Раз на раз не приходится. Книга закрывается [бережно, будто в противном случае она просто развалится], Вергилий ещё некоторое время задумчиво держит её за корешок, а потом переводит взгляд на Данте. У того на лице ничего не меняется — нечему выдавать какое-либо внутреннее беспокойство. Выражение спокойное, он смотрит на него в ответ, и в такие моменты Вергилию кажется, что он глядит в зеркало. Он отворачивается и сжимает переносицу пальцами, крадя себе больше времени для раздумий. Наверное, показалось. — Так зачем ты притащился? — Вергилий отстраняется и поднимается с кровати, чтобы одеться [чувствовать себя незащищённым ещё дольше нет совершенно никакого желания]. — Хотел предупредить, что сегодня на ужин пицца. Данте [наоборот] заваливается на кровать прямо в ботинках и убирает руки за голову, с привычной ухмылкой поглядывая на брата. — Ненавижу пиццу. — Ага, но тебя никто не спрашивал. Он играет бровями, и на одно короткое мгновение Вергилий сожалеет, что не предпочёл первый вариант. Впрочем, что бы это изменило?