Лето'84

      Новая постоялица приехала через неделю после его приезда. Она тоже была американкой и тоже прошла отцовский «абрикосовый» тест — Оливер наблюдал за происходящим с улыбкой, и меня это задело. Она была красивой, я не мог отрицать этого, была умной и возрастом она была гораздо ближе к нему, нежели я, и меня это злило. Я невзлюбил ее с того самого момента, как он пожал ей руку и представился. Конечно же, они тут же нашли общий язык, она попала под его чары, а потом еще выяснилось, что они были родом из одного города. Я потерял его за десять минут их общения: он взял на себя мою роль проводника по городу, и уже через два часа, за время которых негодяйка обосновалась в моей комнате, они поехали в город, а я остался дома — велосипедов было всего два, и я уступил ему свой, потому что просто не мог иначе. Не мог позволить ему думать, что я ревную. Да я и не ревновал, меня просто злило то, как быстро он позабыл обо мне, как легко ему это удалось, как просто было переключить внимание на кого-то симпатичней. Как легко мы забываем.       Находиться в доме было невыносимо, как и во дворе, где буквально каждая травинка напоминала о нем, и я направился в сторону волейбольного поля, пропустив мимо ушей наказ Мафальды не опаздывать к ужину. Сказала бы это ему, ведь он наверняка опоздает, потеряв счет времени из-за этой мерзавки.       И снова, почему меня это беспокоило? В прошлом году меня не так злили его постоянные отлучки, когда я думал, что он проводил время с Кьярой или какой-нибудь другой девушкой, которая ему приглянулась. Нет, злили, конечно, вот только совсем недавно он клялся, что не мог жить без меня, что приехал ради меня, ко мне, но теперь вот так запросто променял меня на свою землячку. Зачем тогда он вообще приехал, если хотел проводить время с американками?       – Где Оливер?       Антонио, который с некоторых пор перестал обращать на меня повышенное внимание, удивленно оглядел меня с головы до ног, будто ему было странно видеть меня без сопровождения Оливера.       – Мне откуда знать?       – Вы, кажется, везде вместе появлялись в последнее время, – пожал плечами он, переводя взгляд на играющих на поле. Его задел мой тон. Но меня это не заботило.       – Показывает окрестности нашей новой постоялице.       Антонио усмехнулся.       – Не думал, что он сделает это лучше тебя.       – Как ни странно, он знает гораздо больше интересных мест в округе.       Спорить Антонио не стал — как и вообще продолжать разговор. Кажется, я стал ему безразличен — неужели было так заметно, что между нами с Оливером что-то происходило, раз Антонио оставил все попытки завладеть моим вниманием? Меня это пугало, и по большей части потому, что, возможно, именно это и стало причиной, почему Оливер решил провести целый день в обществе Джулии.       А, быть может, я преувеличивал, и предложил он из вежливости. Но, может быть, все было гораздо хуже, и она ему нравилась...       Я с ума сойду, дожидаясь их возвращения.       К тому же, я представления не имел, чем они занимались.       Я посмотрел на Антонио и подумал, что, возможно, мне стоит уделить ему немного своего времени, просто чтобы хоть как-то отвлечься — я тоже мог развлекаться в компании своих земляков. Если кого-то это не устраивало, ему следовало бы присутствовать рядом, чтобы помешать мне.       – Перестань так смотреть на меня, а то подумают чего.       Он казался смущенным. Мне это понравилось, и я улыбнулся, пододвигаясь ближе.       – Мы стали проводить вместе гораздо меньше времени.       – Моей вины в этом нет.       Его слова меня ничуть не удивили, конечно же, он винил меня. Я бы думал то же самое, если бы кто-то так поступил со мной. Но его обида в данный момент меня не устраивала, я хотел совсем не этого и потому коснулся его пальцев своими, привлекая внимание.       – Позволишь загладить вину?       – А как же Оливер?       – А что с ним?       Антонио усмехнулся и отвел взгляд, но не убрал руку. Выходит, он все же понял, что происходило между мной и Оливером. Кто еще мог понять? Наверняка именно это заставило Оливера провести день в обществе девушки. Но если он так переживал о том, что кто-то узнает что-то здесь, где у него почти не было близких знакомств, что будет где-то, где его постоянно будут окружать друзья, коллеги и родственники? Как он собирался все устроить?       Антонио предложил пойти к реке, и я согласился — наблюдать за игроками все равно было скучно, раз среди них не было Оливера, который каждый раз напоминал о похожей игре в прошлом году, когда между нами все только начиналось. Антонио рассказывал последние новости в пути, но я почти не слушал его, куда больше меня занимали мысли, где сейчас был Оливер и что он делал. Была ли Джулия с ним или они уже расстались? Может, он уже вернулся домой и загорал у бассейна, дожидаясь меня? Из-за последней мысли нестерпимо хотелось попрощаться с Антонио и побежать домой. Останавливало лишь опасение, что я мог ошибаться и по возвращении найти только родителей, и это сулило либо новым разговором по душам, либо размышлениями о том, чем занимался Оливер с Джулией.       Мы не пошли на общий пляж, где всегда было много людей, и это я тоже совсем пропустил, поняв только тогда, когда осознал, что мы с Антонио одни у уединенного выхода к реке.       Он снял с себя футболку и кеды и подошел к кромке воды.       – Не присоединишься?       Я разделся и вошел в воду, не останавливаясь рядом с ним, и услышал плеск воды позади. Он совсем скоро нагнал меня, и мы наперегонки поплыли к противоположному берегу. Он рассмеялся, оказавшись первым, и с победоносной улыбкой дожидался меня на отмели — прежде я часто видел его таким: смеющимся, довольным, и я совершенно неожиданно для себя осознал, что мне было приятно видеть его таким. Более того, я скучал по этому виду, и именно из-за этих моментов я в начале лета посчитал его привлекательным.       – Что будет, когда он уедет?       Как бы мне самому хотелось знать.       – Не понимаю, о чем ты.       Его реакция была такой же, как и прежде — он невесело усмехнулся, но вместо того, чтобы отвести взгляд, в этот раз смотрел в мои глаза, будто надеясь что-то увидеть. Мы сидели так близко друг к другу, что едва не касались бедрами, и ему понадобилось лишь слегка наклониться и вытянуть шею, чтобы коснуться моих губ своими. Я не стал отстраняться, и он продолжил поцелуй, а я вдруг осознал, что давно никого не целовал, кроме Оливера, и поцелуй от этого казался странным, непривычным и даже немного неправильным, хотя в прошлом году поцелуи Марции не вызывали таких чувств. Наверное, потому что это была Марция.       Не знаю, был ли в его поцелуе какой-то подтекст, пытался ли он таким образом сообщить мне, что он был рядом здесь и сейчас и что никуда не денется по окончании лета, но по завершении он казался смущенным — пристыженным даже, и я вдруг понял почему. Он стыдился своего порыва, возможно даже стыдился своей симпатии.       Для него это был первый поцелуй с мужчиной.       Я почувствовал себя куда более сведущим в подобных делах, и это пробуждало гордость, мне хотелось улыбнуться и сказать, что все хорошо, хотелось вновь поцеловать его, но страстней, чтобы он почувствовал мое превосходство, чтобы разомлел подо мной; хотелось показать ему, как это может быть между мужчинами, хотелось стать для него первым, чтобы он на всю жизнь запомнил, как отдался мне у реки, но прежде чем я успел что-то сделать или сказать, Антонио подорвался со своего места и бросился в воду, с завидной скоростью добираясь до противоположного берега и быстро скрываясь между кустов, едва не забыв подхватить свои вещи.       Подобной реакции я совершенно не ожидал, а потому не сразу отреагировал и попытался окликнуть его, когда он вышел из воды, но он даже не обернулся.       И почему он так поступил? Я был уверен, что в тот момент мой взгляд не выражал ни осуждения, ни презрения, ни тем более отвращения. Быть может, мы настолько различались с ним, что в отличие от меня, когда я намеревался получить еще один поцелуй и даже что-то большее от Оливера после нашего первого поцелуя, Антонио в такой же ситуации испытывал лишь стыд и сомнения? Или, быть может, ему вовсе не понравилось? Неужели я так плохо целовался?       Домой я шел в смятении, но мысли о моих навыках и реакции Антонио и размышления о моем странном и постыдном желании измены с ним быстро сменились на мысли об Оливере и Джулии, и уже ничто не смогло прогнать их.       Ни его, ни ее дома еще, конечно же, не было, и меня злило то, как сильно это расстраивало. Почему я не мог спокойно к этому относиться? Почему меня это задевало? Он ведь сказал, что только надеялся найти решение, может, он сдался и это был его способ показать мне, что все кончено? Да и потом, может, это и было его решение — ему бы никому не пришлось объяснять отношения с девушкой. Почему я вообще позволил себе думать, что он мог решить в мою пользу? Он ведь предатель, я убедился в этом еще в прошлом году — как я посмел забыть об этом?       Они опоздали к ужину, приехали тогда, когда Мафальда уже успела убрать их тарелки — и ее, и маму это рассердило, я прекрасно это знал, как, наверняка, знал и он, потому с таким усердием извинялся перед ними обеими, как и Джулия. Все оказалось до банального просто: он пробил колесо на велосипеде, а потому половину пути им пришлось идти пешком, но сейчас я уже даже не знал, готов ли был поверить в это оправдание. Я уже стал подозревать, что они просто потеряли счет времени, а когда поняли это — решили обеспечить себе алиби.       Докатился.       Я избегал его до самого отхода ко сну и даже подумывал провести ночь в комнате, которую занимал на время проживания постояльцев в моей собственной, но в конце концов отказался от этой идеи и поднялся на чердак, где нам устроили своеобразную спальню. Правда там ничего не изменилось за исключением появившейся посередине кровати с москитной сеткой. Мы сами предложили такой выход родителям — ни он, ни я не желали соседствовать с незнакомкой, которая могла слышать каждый наш вздох, а больше свободных комнат в доме не было. Родители поначалу были против, считая, что ему совершенно необязательно испытывать подобные неудобства, но он уговорил их. Конечно, ему это удалось без особых проблем, а потому уже на следующее утро после обсуждения они с Анкизе внесли на чердак каркас двуспальной кровати и матрас.       Его еще не было, но я даже не выглянул в окно, чтобы проверить, был ли он на «своем месте» или же вновь отправился в город с Джулией показать ей ночную жизнь Кремы. Однажды я уже провел вот так целый день, дожидаясь его, и повторение меня совершенно не радовало. Я чувствовал себя несчастным и преданным, но все же храбрился и старался продумать собственные ответы и даже интонацию, чтобы не позволить и капле обиды просочиться в речь.       Он пришел так поздно, когда я уже не ждал его, представляя их переплетенные тела в моей постели, буквально слыша их стоны и шепот друг другу. Я готов был почувствовать ее духи на его теле, репетируя свои вопросы. Ему понравилось? Она хороша в постели? Он мог бы остаться с ней, я вовсе не против. Конечно, я его понимаю, она очень красива, у нее совершенное тело, перед таким никак не устоять. К слову, я сегодня целовал Антонио — у него невероятно чувственные губы, думаю, мы это повторим. Может, и дальше зайдем, кто знает?       Я лежал спиной ко входу и ждал, когда он заговорит, но он медлил или вообще не собирался разговаривать. Мы теперь даже разговаривать не станем? Снова будем игнорировать существование друг друга? Он тихо разделся и лег на вторую половину кровати, но не пододвинулся ближе, не попытался обнять, как обычно.       Все-таки я был прав.       – Она хороша?       – Думал, ты уже спишь.       – Так она хороша?       – Недурна.       Я был прав. Предатель. Предатель.       Он не обещал хранить тебе верность, идиот. И вообще, ты ведь позволял себе спать с Марцией в прошлом году? Это его месть тебе.       – Тебе стоило остаться с ней.       Максимально отрешенный тон. У меня вышло. Впору поздравить себя.       – Не понимаю, о чем ты. – Странно удивленная интонация.       – Девушкам нравится просыпаться в мужских объятиях.       Или это мне нравилось просыпаться в его объятиях? Но об этом, конечно, можно забыть. И чем скорее, тем лучше. Не стоило ему приходить сегодня. Вообще никогда больше. А, может, даже стоило уехать, как он и хотел, рано утром, не прощаясь. И мерзавку с собой забрать. А я отыщу утром Антонио и скажу, как сильно он мне нравился. И все будут довольны.       Его смех вызвал во мне недоумение — настолько сильное, что я позабыл о своем решении не поворачиваться к нему лицом.       – Ты вновь что-то выдумал и поверил в это. И сколько ты так мучаешься? Весь вечер? Ты в самом деле целый вечер представлял, как мы с Джулией занимаемся сексом на твоей кровати?       Он подтянул меня на свою грудь и крепко обнял, не позволяя отстраниться.       – Я размышлял на «своем месте», как и всегда по вечерам. Ее я и не видел после ужина. Признавайся, что еще выдумал? Что-то относительно нашей с ней поездки в город?       Я не стал отвечать, и он вновь рассмеялся.       – Я и не думал, что ты такой ревнивый.       – Я не ревнивый.       – Не ревнивый?       – Не ревнивый.       – Значит, не ревнивый.       В его голосе сквозила ирония, я даже мог представить себе его улыбку, с которой он говорил, и уткнулся макушкой под его подбородок, не желая признаваться в собственной неуверенности — не относительно его верности, а относительно себя. Я ведь просто не был уверен, что достаточно хорош для него, сомневался, что способен удержать его внимание на себе, оставлять заинтересованным собой на протяжении долгого времени. Он ведь гораздо лучше меня, и за прошедший год наверняка стал еще лучше, но вряд ли то же можно было сказать обо мне. А о том, чтобы конкурировать с умной и интересной девушкой, и говорить нечего.       – Я веду себя глупо?       – Я сделал выбор, Элио. То, что я ищу наиболее подходящее для нас обоих решение, особой роли не играет. Я готов к тому, что чем-то придется пожертвовать, но это не изменит моих намерений относительно тебя.       Это прозвучало чрезвычайно официально, как предложение руки и сердца или признание в любви. Мы никогда не говорили этих слов друг другу: он наверняка старался не делать таких громких заявлений, я же не желал ударяться в сантименты из романов — я и так слишком часто это делал.       – Ты делаешь мне предложение? – в шутку спросил я, но не услышал ожидаемого смеха, наоборот, он вовсе замер, даже его пальцы, перебиравшие пряди моих волос, остановились. – Я пошутил.       – Если бы это было возможно для нас — я бы непременно это сделал, – совершенно серьезно ответил он, и мое сердце заколотилось в груди. – Почему ты так реагируешь? Это естественная эволюция отношений, и мы явно вышли за границы простого романа. Элио... Мы с тобой на одном уровне понимания, что происходит между нами? Я готов рисковать и жертвовать определенными аспектами своей жизни — я не упрекаю тебя ни в чем и ничего не навязываю, но хочу, чтобы ты понял, насколько серьезны мои намерения. Я пытаюсь найти решение, как нам обустроить совместную жизнь.       Я, конечно же, представлял нечто подобное, еще до того, как он признался, что искал решение для нашей ситуации, но только сейчас я по-настоящему почувствовал, осознал, что значили его слова. Все мои фантазии на эту тему внезапно обрели совершенно иной оттенок, стали гораздо осмысленней, но, в то же самое время они стали более пугающими. Каждый раз, представляя совместную жизнь с ним, мои фантазии базировались на проведенном здесь лете: пробуждения с ним, завтрак с родителями, приготовленный Мафальдой, часы и часы за транскрибированием музыки у бассейна, обед, прогулки, ужин, сон после занятия любовью. Все беспечно и беззаботно, все, что от меня требовалось — быть в определенное время в определенном месте, все вокруг работало без меня, все было для меня, и я не прикладывал никаких усилий для действия этого механизма жизни в нашем доме. Я не заботился о деньгах, не заботился о еде, порядке в доме, я жил в свое удовольствие и представлял нашу совместную жизнь такой же, без каких-либо забот, но ведь этому не бывать. У нас не будет Мафальды, не будет Анкизе, не будет мамы, которая руководила всем происходящим в доме — жизнь, которую предлагал мне он, будет совершенно иной, незнакомой, и я совсем не был уверен, что был готов к подобным переменам. Меня, пожалуй, даже пугала необходимость быть настолько самостоятельным и автономным — я с удовольствием избегал надзора родителей, как в ту поездку с ним год назад, подобные приключения я встречал с радостью, гнался за ними, но, возможно, все было так именно потому, что подсознательно я знал, что в итоге вернусь туда, где обо мне будут заботиться, где мне не придется каждый день справляться с задачами, которые передо мной станет ставить жизнь. Как только я вступлю во взрослую жизнь, я лишусь этой привилегии, и когда передо мной появится какая-то проблема, я не смогу просто отвернуться от нее, не смогу взять и сбежать на озеро в надежде, что она решится сама. Я осознавал, что однажды мне придется повзрослеть, измениться и подстроиться под происходящее, но он подвел меня к этой границе раньше, чем я планировал, и это вызывало во мне бурю эмоций, как и размышления о первой ночи с ним, когда я представлял, что во мне изменится следующим утром, насколько иным человеком я проснусь.       – Мне нужно было сначала спросить.       – Нет, я...       – Ты не готов.       – А к этому можно подготовиться? Быть может, это и возможно — для того, у кого уже были серьезные отношения, кто настолько близко подходил к чему-то подобному, что собирался жениться. Я даже отдельно от родителей никогда не жил.       За моими словами последовало молчание, но он все же продолжил перебирать мои волосы, хотя делал это скорее задумавшись, нежели пытаясь приласкать.       Я вновь устроил голову на его груди, пытаясь представить, о чем он мог думать. Мог ли он внезапно осознать, насколько я неопытен? Понять, насколько со мной будет сложней, чем, например, с Джулией, ведь у нее наверняка было представление о совместной жизни двух людей? Я не переоценивал себя, я прекрасно понимал, что ничего не знал об этом. Конечно, я наблюдал взаимодействие родителей, они безумно любили друг друга и всегда казались согласны друг с другом, но меня не оставлял вопрос, как много я пропускал по собственной невнимательности или из-за того, что они, как и любые родители, позволяли мне видеть далеко не все, что происходило между ними. Быть может, я не знал и половины, ведь все родители так поступают — стараются оградить своих детей от собственных проблем, даже когда эти проблемы могут затрагивать и самих детей. Я всегда чувствовал себя равным им, они никогда не пытались принизить мою роль в нашей семье, относились ко мне как ко взрослому, но я сильно сомневался, что знал абсолютно все. Совершенная идиллия бывает только в романах.       – Ты можешь передумать из-за этого?       – Думаю, твоя искренность, порой граничащая с душевной наготой, была одной из главных причин, почему я не смог устоять перед тобой.       – Я не об этом спрашивал.       – Знаю.       – И?       – Я уже ответил.       – Разве?       – Да.       Он играл на моей выдержке, и я прекрасно понимал это, как и то, что он получал от этого колоссальное удовольствие, вот только я не разделял его чувств из-за своей неуверенности, к тому же сейчас практически решалась моя судьба, и как он этого не понимал?       – И?       – Что? – недовольно проворчал я.       – Каков, по-твоему, мой ответ?       – Не представляю.       – Так ты совсем не слушаешь меня?       Я вздохнул и ничего не ответил. Если ему позволялось играть на моей выдержке, то мне позволялось упрямиться.       – Я сделал выбор. И он не был внезапным, я потратил на обдумывание много времени, и конечно же я думал о разнице в возрасте и опыте, но я здесь.       – И ты в самом деле считаешь меня лучше Джулии? И своей бывшей невесты?       Как я только позволил своим страхам выйти наружу? В последний раз я чувствовал себя настолько уязвимым, лежа перед ним абсолютно нагим в нашу первую ночь.       – Иначе меня бы здесь не было. И почему ты всегда принижаешь себя?       Вопрос явно был риторическим, и я не стал отвечать, но задумался над ним. Отчасти дело было в моей природной робости, отчасти в неуверенности, но я не представлял, как со всем этим бороться, и стоило ли? Не окажется ли так, что это изменение во мне ему не понравится? Быть может, в этом был какой-то шарм для него, быть может, ему нравилась возможность покровительственно говорить мне, что я недооцениваю себя?       – Твои волосы сводят меня с ума.       Он пропустил пряди волос между пальцев и удовлетворенно промычал. Это изменение ему нравилось, но ведь так не может быть всегда — не может быть, чтобы в человеке нравилось абсолютно все.       А мне? Мне все в нем нравилось? Мне абсолютно точно не нравилось, что он проводил время с Джулией, но он всегда был открытым и общительным, я не мог рассчитывать, что он вдруг станет вести себя иначе, да и потом, я вовсе не желал, чтобы он проводил время только со мной, я не настолько эгоистичен. Или нет? В любом случае, это скорее моя проблема, нежели проблема его поведения. А, может, любая другая черта, которая могла мне не нравиться, тоже моя проблема, а не его? Почему он должен как-то меняться только из-за того, что мне что-то не нравилось в нем? Не я ли должен поменять отношение?       – Есть что-то, что тебе во мне не нравится?       – Прости?       – Не может же быть, чтобы ты считал меня совершенно идеальным?       – У меня нет представления об идеальном человеке. Создание подобного образа опасно и приводит к плачевным последствиям. К тому же, представлять, что человек будет действовать определенным образом, просто потому что ты придумал ему определенную роль или модель поведения, глупо.       – Но ведь не может быть, чтобы тебя устраивало абсолютно все.       – Почему ты спрашиваешь?       Значит, ему что-то не нравилось.       – Сама постановка вопроса неверная. Ты либо принимаешь человека таким, какой он есть, либо учишься принимать его таким, какой он есть. Нельзя делить поступки и черты характера на те, что нравятся, и те, что нет. Желать перемен в человеке, просто потому что тебя что-то не устраивает, эгоистично. И меняться ради других людей глупо, как самостоятельно ломать себе руку, потому что кто-то считает, что страдания и боль сделают тебя сильней.       – По-моему, это как раз и является идеализированным представлением о людях.       – Я не говорю, что все живут именно так — это то, как живу я.       – Так... тебя все во мне устраивает?       – Ты должен беспокоиться не об этом, а о том, все ли тебя самого устраивает в себе — только это можно назвать совершенствованием, а не изменения в угоду другим.       Я и забыл, как сложно от него добиться ответа, который он не желал давать, но по крайней мере, у нас было одинаковое представление о том, кто и по какой причине должен меняться.       Я прикрыл глаза, надеясь уснуть, но навязчивая мысль не давала покоя, и я не знал, стоило ли хранить в тайне произошедшее сегодня у реки. Теперь я сам чувствовал себя подлым предателем, но возможная реакция Оливера пугала меня. Что, если мое признание перечеркнет все его планы, и он решит оставить меня позади, просто потому что я не остановил Антонио? Я ведь мог — я должен был!..       – Что?       – Ничего.       – Что?       – Ничего.       Он не стал настаивать, но я сам не выдержал:       – Антонио поцеловал меня сегодня.       Он не пошевелился. Даже его дыхание не изменилось.       – Думаю, это был его первый поцелуй с мужчиной. Мы даже не поговорили с ним об этом — он сразу сбежал, так что у меня не было возможности сказать ему, что я недоступен. Я скажу ему об этом, как только увижу. Я просто хочу, чтобы ты знал, что я не имею к этому никакого отношения. Я не остановил его, да, но он просто ошеломил меня своим поведением...       Я лгал ему, я безбожно, совершенно отвратительно, гадко лгал ему, лежа в его объятиях, слыша его сердцебиение, и это после того, как он признался мне, что его в первую очередь привлекала моя искренность.       Как же я ненавидел себя в этот момент, но признаться, что я в обществе Антонио мстил ему за его время с Джулией, я не мог, и от этого чувствовал себя еще ужасней.       Почему все неожиданно стало так сложно? Ведь после того, как мы продемонстрировали друг другу наши чувства прошлым летом, все было так просто — куда все это делось, как это вернуть?       – Я благодарен тебе за твою искренность.       Господи Иисусе...       – Надеюсь, он неплохо целуется.       – Как ты можешь шутить об этом? Неужели тебя это совсем не возмущает? Неужели тебе все равно?       Мне хотелось, чтобы он сказал, что злится, хотелось, чтобы он пристыдил меня, чтобы мне не оставалось ничего, кроме как вымаливать у него прощение и клясться, что это никогда не повторится.       – Конечно не все равно, но это было ожидаемо — он влюблен в тебя, было бы странно, если бы он не попытался поцеловать или каким-то иным способом привлечь твое внимание.       И почему он был таким понимающим? Почему был таким спокойным?       – Тебе не приходила в голову мысль, что я сам его спровоцировал? Когда согласился пойти с ним на реку?       – Это все равно бы произошло, рано или поздно. Полагаю, даже в том случае, если бы ты заранее сказал ему, что занят.       Невероятно. Почему я не мог так спокойно относиться к его общению с Джулией? И ведь по его словам выходило, что не было вообще ничего, в отличие от моей ситуации с Антонио, но тем не менее, я безумно переживал, в то время как он был совершенно невозмутим. И как научиться подобному отношению? С другой стороны, где провести ту грань, которая будет отделять шалость или допустимую ошибку от того, что совершенно непростительно?       И как я мог злиться на него за даже пусть возможную интрижку с Джулией, когда сам в прошлом году спал с Марцией в то же самое время, когда спал с ним?       Как он мог полюбить меня, когда я был таким лицемером?       Я никогда не буду достоин его.       Джулия стала нашей постоянной спутницей. Каждый раз, когда мы собирались в город или купаться, он предлагал ей присоединиться к нам, и чаще всего она соглашалась. Она даже приобрела велосипед для этих целей. Я пытался относиться к ее присутствию спокойно, но часто чувствовал раздражение — в такие моменты мы с Оливером не могли вести себя так, как вели бы, не будь поблизости посторонних, а ведь наше время было ограничено: дни стремительно сменяли друг друга, и каждая ночь, проведенная в его объятиях, только приближала разлуку.       Он не делился со мной своими соображениями, а я сам не представлял, как нам устроить все так, чтобы и он, и я были довольны результатом. Неизвестность нервировала, но торопить его с ответом я опасался. Я вообще боялся расстроить его или разозлить и тем самым отвернуть от себя. И это только больше изматывало.       – Ты невероятно везучий парень.       Мы с Джулией сидели за столиком и дожидались возвращения Оливера с молочными коктейлями для нас. Это был очередной день, когда она стала третьей лишней в нашей прогулке, и за все время мы с ней едва ли перекинулись парой слов. Прошло три недели с приезда Оливера, сегодняшний день был первым днем оставшихся трех недель до его отъезда, и меня злило то, что мы проводили его не наедине.       – И почему все так говорят?       Моя интонация была ворчливой, и Джулия это наверняка заметила, но не стала придавать значения, потому как ее тон ничуть не изменился:       – Наверное, потому что сами они не имеют того, что имеешь ты. У тебя замечательные родители, прекрасные друзья и потрясающий во всех отношениях мужчина. Не все могут сказать то же самое о своей жизни.       Меня спасло только то, что на моих глазах были солнечные очки, и это позволило скрыть ужас от мысли, что она каким-то образом узнала о нас с Оливером. По крайней мере, я очень надеялся, что мне удалось изобразить легкое недоумение вместо бушующих во мне эмоций.       – Это же очевидно.       А я надеялся, что это было совсем не очевидно, как, наверняка, надеялся и Оливер.       Если он узнает... Что будет, если он узнает? Не зря меня злило ее присутствие. Я знал, я так и знал, что это не закончится ничем хорошим!       Больше она ничего не добавила — Оливер вернулся, и я стал опасаться, что она как-то использует свое знание против нас — или меня конкретно. Что, если он нравился ей настолько, что она готова была своим знанием заставить его быть рядом? Что, если она решит разрушить наши отношения, просто потому что он предпочел не ее, а меня?       Я не знал, как мне быть, не знал, что делать, но одно знал точно — я не мог находиться с ней в одной компании, а потому попрощался с ними, как только допил свой коктейль. Возможность того, что она выберет этот момент, чтобы сообщить Оливеру о своей осведомленности, пугала, но не настолько, как возможность того, что я не сдержусь и наговорю лишнего.       Всю дорогу до дома я пытался представить, как это может отразиться на Оливере и его окончательном решении о судьбе наших отношений. Я бы хотел как-то повлиять на него, но вряд ли в самом деле был способен сделать хоть что-то. Ведь это именно то, чего он боялся — знания посторонних людей, которые могли донести эту информацию до его коллег и студентов. И это наверняка вновь заставит его задуматься, стоил ли я такого риска, и я боялся, что ответ будет отрицательным, и мне снова придется расстаться с ним, но в этот раз вряд ли прощание будет таким же, каким было в прошлый, когда нам было жаль расставаться. Последнее, чего бы я хотел, так это чтобы наши отношения ассоциировались у него с позором и стыдом. В подобные моменты я трусливо думал, что, быть может, ему все же не стоило приезжать, быть может, было бы лучше, если бы наши отношения остались в памяти теплым, приятным воспоминанием, которое бы грело нас на протяжении всей жизни. Да, так бы я никогда не узнал, что он серьезно раздумывал над тем, чтобы объединить наши жизни, но я бы и не узнал, что в последний момент он отказался от своей затеи.       В этот раз домой они вернулись рано, еще до обеда, будто поехали следом за мной, и к моему счастью, Джулия тут же исчезла внутри дома, а он подошел ко мне.       – Кажется, ты говорил, что сначала заедешь в библиотеку?       – Передумал.       Он хмыкнул и лег на траву, подложив руки под голову.       – Вы быстро вернулись.       – Ей нужно работать над рукописью. Кажется, мы наведались во все «наши места» здесь?       Вопрос застал меня врасплох.       – Кажется, да.       – Что насчет Бергамо?       – А что насчет него?       – Там тоже имеется пара памятных мест. Та площадь, на которой тебя стошнило, например. Не хочешь навестить то место?       Он насмешливо смотрел на меня, а я пытался понять, предлагал ли он это всерьез или просто издевался.       – Мы могли бы провести там какое-то время, только ты и я, что скажешь? Твои родители согласны.       – В самом деле?       – Конечно.       Хотел ли я провести с ним несколько дней наедине, где нам не придется прятаться, как приходилось в собственном доме? Хотел ли я гулять ночью по пустынным улицам и целовать его у стен, когда мне этого захочется? Хотел ли я не переживать, что кто-то услышит нас во время занятий любовью?       Я готов был в то же самое мгновение сорваться со своего места, чтобы собрать необходимые вещи, но...       – Джулии это не покажется странным?       – Ты ведь знаешь, что ей все известно о нас.       Он сказал это слишком спокойно, будто его вовсе не беспокоил тот факт, что о нас узнал кто-то посторонний, а не только мои родители и Кьяра с Марцией.       – Знаю ли я?       – Она рассказала о вашей беседе.       – И что ты об этом думаешь?       – Думаю, мы провалили тест на сохранение наших отношений в тайне.       Мне совсем не нравился этот ответ.       – Думаю, нам стоит научиться тщательней скрывать их. И еще думаю, что мы можем отложить это, по крайней мере, до того момента, когда ты вернешься из своего путешествия.       А этот ответ вселил надежду, о которой я и мечтать не смел.       – Я сегодня разговаривал с твоим отцом. О своих планах на тебя. Он дал свое благословение.       – Ты сейчас шутишь?       – Это последнее, о чем я стал бы шутить.       – И что он сказал?       – Что и не представлял, что однажды окажется в подобной ситуации, будучи отцом мальчика.       Я усмехнулся и пересел на траву рядом с ним.       – Так ты пришел к какому-то решению?       – По большому счету, решение всегда было только одно, и теперь все зависит от того, куда ты собираешься поступить. Я не готов к отношениям на расстоянии, не готов видеть тебя только на время каникул или праздников, поэтому мне придется сменить место работы. Меня приглашали в несколько университетов продолжить исследования или прочитать курс лекций — может, один из них окажется в том же городе, в каком ты намерен поступить. Но с ответом я не тороплю, у нас еще целый год впереди.       – Ты правда готов пойти на это?       – Иначе бы не заводил этот разговор.       – Почему ты не рассказал мне раньше?       – Взвешивал все возможные варианты.       Я внимательно разглядывал его, пытаясь понять, что в этот раз он не желал говорить, и вдруг понял. Это ведь было очевидно.       – Ты не хочешь покидать Штаты. Не хочешь оставлять работу в своем университете.       – Как я и говорил, я готов чем-то пожертвовать.       – В самом деле?       – Я принял решение.       – Я не хочу, чтобы потом это стало проблемой.       – Не станет.       – Тогда я хочу знать список тех университетов, в которые тебя звали, чтобы изучить консерватории в городах, в которых они находятся. Если ты намерен чем-то пожертвовать, я тоже...       – В этом нет необходимости.       – Это называется компромисс.       – Это называется ребячество. Я выбираю место работы — ты выбираешь место учебы. Я свои знания уже получил и теперь делюсь ими, а тебе это только предстоит, и получать знания нужно в лучшем месте, у лучших профессоров, а не у тех, что просто подвернулись на пути. Как только закончишь свое обучение, тогда и поговорим о компромиссах. Так что насчет поездки в Бергамо?       Как же деликатно он умел заканчивать разговоры, когда не желал даже слышать никаких возражений. А чтобы усилить эффект и отвлечь меня от размышлений, как все же добиться своего, он взял меня за руку и принялся ласкать запястье кончиками пальцев, лишая меня возможности думать о чем-либо, кроме поездки в Бергамо, где нам никто не будет мешать.       – Когда отправляемся?