Лето'84

      Было странно вернуться в Бергамо. Я не был здесь с прошлого лета, и от этого воспоминания, поднимавшиеся из памяти, не казались избитыми и затертыми, как те, что преследовали меня на каждой улице Кремы. Я впервые за долгое время вновь ощутил трепет, граничащий с печалью, от скорого расставания, какой испытывал в прошлом году, когда так же прогуливался по пустынным мощеным улицам под руку с Оливером. Было отчасти страшно, то и дело появлялись мысли, что нам вновь скоро придется расстаться на неопределенный срок. Глядя в его глаза, я видел отражение собственным переживаниям, мы, наконец, оказались на одном уровне ностальгии и волнения, и я был рад, что в этот раз он был рядом, чтобы разделить со мной эти моменты.       Как и в прошлый раз, здесь Оливер вел себя совершенно иначе, нежели в Креме. Он был куда более раскрепощен, особенно ближе к вечеру, когда на город опускались сумерки и из каждого кафе и ресторана раздавалась музыка. В остальное время он позволял себе двусмысленности и завуалированный флирт, и неизменно каждый день завершался нашей близостью.       – Это не первый наш поцелуй у этой стены.       Он обнимал меня вокруг талии, не позволяя отстраниться, а я в недоумении огляделся, пытаясь понять, где мы вообще находились и имелись ли у меня какие-либо воспоминания об этой улице.       – Я лишь смутно помню само наличие поцелуя, – смущенно признался я.       Мой ответ развеселил его.       – Ты был пьян. За тобой интересно наблюдать, когда ты в таком состоянии. Ты становишься таким ласковым, податливым. И совсем не контролирующим себя во время секса. Я даже рад, что ты перебрал в тот раз — вряд ли бы я увидел тебя таким, каким ты был в ту ночь, если бы не опьянение.       – Тебе нравится смущать меня.       – Нужно пользоваться возможностью, пока она имеется. Однажды тебя перестанут смущать подобные разговоры, и я лишусь удовольствия видеть твою реакцию.       Он пропустил пряди моих волос между пальцев и удовлетворенно промычал, вновь впутываясь в них. Я улыбнулся, но он внезапно сжал ладонь в кулак, и я ошеломленно выдохнул, замерев. Он никогда прежде ничего подобного не делал, он всегда был нежен и аккуратен со мной, и я представления не имел, как трактовать подобный жест.       – Прости, – прошептал он, тут же отпустив и погладив меня по голове, вероятно почувствовав, как я напрягся. – Прости, – он оставил смазанный поцелуй на моей щеке, и я постарался расслабиться. – Вини свои волосы.       – Так тебе не нравится?       Он рассмеялся и заставил меня отстраниться, заглядывая в мои глаза.       – Наоборот, безумно нравится, – возразил он, оставляя поцелуи на моем лице и шее. – Как когда кто-то или что-то нравится настолько, что в попытке выразить свои чувства, за неимением подходящих слов, пытаешься сделать это через объятия и не рассчитываешь прикладываемую силу, ломая или делая больно.       Я прекрасно понимал, что он имел в виду, вспоминая собственное желание сделать ему больно, когда он предложил быть топом на второй день после своего приезда. Позже он неоднократно демонстрировал мне свое отношение к моей прическе подобным образом. Он мог потянуть меня за волосы, заставляя склонить голову или запрокинуть ее назад для поцелуя, мог просто взять волосы в кулак на затылке — не до боли, но чтобы я почувствовал, и это будоражило меня, прогоняло по телу электрический разряд. Это было вовсе не извращенное чувство и желание боли, нет, это каждый раз напоминало о наших любовных утехах, когда он так же мог впутаться пальцами в мои волосы, показывая свое удовольствие от происходящего, вне зависимости от того, что конкретно мы делали. Вместе с воспоминаниями о приятно проведенной ночи пробуждались и желания, и он прекрасно это понимал. Ему всегда нравилось дразнить меня, с самого начала наших отношений — по большому счету, еще до того, как они начались в полной мере, когда он делал вид, будто не замечал меня, но безустанно выставлял свое тело напоказ.       Последним местом, которое мы посетили перед отъездом обратно в Крему, стала станция, где мы простились в прошлый раз. Выходить на перрон было страшно — я боялся, что он вскочит в ближайший поезд и покинет меня. Вероятно, он видел это в моих глазах, и потому то и дело касался моей руки и улыбался все то время, что мы провели на скамье, поедая очередную порцию джелато. Это было одно из самых печальных воспоминаний о прошлом лете, и я всегда старался избегать его, отгоняя от себя картинку с уезжающим поездом и последним взглядом Оливера, который он подарил мне.       Он попросил рассказать о том, как я запомнил тот день и что случилось после его отъезда. Я согласился рассказать когда-нибудь позже — переживать и вновь озвучивать собственные чувства совершенно не хотелось, и он понял меня, вместо этого принявшись рассказывать, что помнил сам. Как я не желал выпускать его из объятий, как он сам не желал даже отводить взгляд от моего лица, как страстно он хотел остаться и никогда-никогда не покидать меня, как в его память врезалось мое лицо и моя одинокая фигура на перроне, когда состав тронулся.       – Я не хотел возвращаться в Штаты. Не хотел покидать тебя и это волшебное место. Несколько недель заново привыкал к новой реальности, оказавшись дома.       – Ужасней всего было вернуться домой, где воспоминания о тебе окружали меня, куда бы я ни взглянул. Не знаю, как я вообще справился. Думал, все будет иначе, когда мы вернемся на Рождество, думал, воспоминания не будут преследовать, но все началось заново, а потом еще и ты позвонил. Самое ужасное Рождество в моей жизни.       – Прости.       – Главное, теперь ты рядом.       Он улыбнулся и вновь коснулся моих пальцев своими. Это странно успокаивало, но мысль, что это очередное прощание, то и дело проскальзывала в сознании, и особенно тревожила, когда к станции подошел поезд. Не только из-за воспоминаний и последовавшей за ними боли утраты, но и из-за осознания, что нам все же предстояло расставание, пусть и на определенный срок, после которого мы должны были воссоединиться для совместной жизни. Это ведь целый год, и за это время могло столько всего случиться, что я то и дело подумывал о возможности отказаться от путешествия. Останавливало только то, что Оливер ни за что бы не согласился, и не из-за того, что это поторопило бы события, и ему пришлось бы уже к предстоящему учебному году менять место работы, но из-за того, что в его представлении это было бы совершенно глупо упущенной возможностью для меня. Но целый год...       – Оставишь что-нибудь на память об этом лете?       Он выглядел удивленным, но я был твердо настроен получить от него что-нибудь, что будет напоминать о нем во время путешествия.       – Мы увидимся через год. Даже раньше — я надеялся увидеть тебя, когда ты будешь путешествовать по Штатам.       – Конечно. И я буду слать тебе открытки. Но все же — оставишь что-нибудь на память? Чтобы я вернул тебе это, когда мы воссоединимся? – Воссоединимся. Снова эти романы. – Хочу иметь какое-то физическое подтверждение, что все это мне не приснилось.       Он согласился и спросил, что бы я хотел получить — я ждал этот вопрос и уже давно знал, что попросить.       – Твои красные плавки. У нас с ними весьма близкие отношения.       Он рассмеялся и пообещал отдать, если я расскажу о ничего не известных ему отношениях с его плавками. Пришлось рассказывать, и за время рассказа я несколько раз пожалел о своем неумении замолчать в нужный момент. История была постыдной и смущающей, но к моему удивлению не вызвала совершенно никакого отторжения с его стороны.       – Пожалуй, это самая сексуальная история, которую я когда-либо слышал. Если бы я только знал тогда... И как теперь перестать представлять тебя на четвереньках на той кровати...       – Прекрати, пожалуйста.       Он рассмеялся, но не стал продолжать мучить меня, и почти всю обратную поездку до Кремы мы провели в тишине и полудреме.       Нас встретил Анкизе на машине, и я был бы рад провести остаток путешествия рядом с Оливером на заднем сидении, но его рост не позволял устроиться сзади с удобствами, и потому он сел на переднее сидение. Я устроился позади и то и дело касался его шеи или плеч, каждый раз удостоверяясь, что Анкизе был занят дорогой и смотрел только вперед. Это было моей маленькой местью за его требование рассказать о плавках, и я очень скоро пожалел об этом — он пообещал реванш, едва мы вышли из машины. И я получил его в тот же вечер, но он не остановился на одноразовом ответе на мою выходку, это стало частью нашего невербального общения, и это была та самая проделка с моими волосами, которая каждый раз уносила меня в воспоминания о нашем сексе. Он мог осуществить ее в любой момент: мы могли смотреть фильм всей семьей в дождливый вечер, и вот уже я сидел, и перед глазами был не телевизор и гостиная, а его член и напряженный от ощущений живот; мы рассаживались для ужина, и он, проходя мимо, пока все отвлечены, впутывался в волосы на затылке, и я переставал видеть стол с едой и напитками перед собой, вместо этого видя спинку кровати и даже слыша звуки от нашего соития. Мне становилось стыдно за свои воспоминания и мысли, едва меня окликали, я опасался, что кто-то увидит мое возбуждение, но ни разу не остановил его и не просил прекратить. Может, в этом все же было что-то извращенное. Как и во мне.       – В этом нет ничего извращенного. Это нормальная реакция здорового молодого организма: жест, который призван возбудить, и должен возбуждать.       Я и не сомневался, что он делал это специально, и даже не стал акцентировать внимание на его признании. Не доставлю ему такого удовольствия.       Вот только это никак не отразилось на моих собственных мыслях, но в этот раз они не столько возбуждали меня, сколько заставляли задуматься. Я порой все еще чувствовал себя неловко, будучи обнаженным, даже если речь шла об Оливере, а в воспоминаниях все казалось еще более смущающе: мои порывы и стоны, позы, в которых я позволял своему телу оказаться — все это накладывалось на неуверенность в собственной привлекательности, и в итоге я казался себе совершенно нелепым. Я ни разу не чувствовал себя свободно в такие моменты, ни разу не демонстрировал свое тело в попытке показаться Оливеру соблазнительным или сексуально привлекательным, возбуждающим одним только взглядом на себя. Мне казалось, что все это закончится полным крахом и его смехом надо мной.       Странно, что это занимало мои мысли иногда даже больше, чем опасения, что я недостоин его, потому что недостаточно умен или интересен. Возможно, потому что секс стал неотъемлемой частью нашей жизни, и в этом я тоже желал быть на одном с ним уровне. Или хотя бы просто не разочаровывать его, чтобы он не решил искать удовлетворение где-то еще.       И ведь мы еще даже не начали жить вместе, а меня уже столько всего беспокоит.       И как справиться со всеми этими сомнениями?..       – Ты с ним спишь?       Антонио не разговаривал со мной с нашего поцелуя и подошел только теперь, пока Оливер и Джулия играли в волейбол с группой подростков.       – Не понимаю, о чем ты.       Он рассмеялся, но сел рядом. Я старался не выдавать собственных чувств, но вряд ли у меня действительно выходило. Оливер прав, мы с треском провалили экзамен по конспирации.       – Он знает о нашем поцелуе?       – Почему ты спрашиваешь?       – Это немного нечестно: спать с одним и целоваться с другим. Он имеет право знать, какой ты на самом деле.       – Какой я на самом деле?       – Ветреный.       Я был совершенно ошеломлен и подобным описанием и намеками Антонио, что он способен был сам рассказать Оливеру о произошедшем. Я и представления не имел, что он мог поступить так низко.       – Это был всего лишь поцелуй.       – Всего лишь поцелуй, – эхом повторил Антонио и усмехнулся. – Кто знает, что бы случилось, останься я на том берегу с тобой.       – Ничего бы не случилось.       – Я так не думаю.       – Это домыслы, на деле случился только поцелуй, и он был большой ошибкой. Мне не следовало даже идти с тобой к реке.       Я представления не имел, что на меня нашло и почему я принялся отбиваться подобным образом, я ведь знал, что это причинит боль Антонио, как и его осведомленность о наших с Оливером отношениях. Он ведь наверняка говорил все это только потому, что ему было больно видеть меня с другим, когда я незадолго до этого проводил все свое время с ним и всеми возможными способами давал понять, что он мне симпатичен.       – Ты ужасный человек, Элио. Ты недостоин счастья. Надеюсь, он уедет и забудет о тебе.       Он встал и тут же ушел, а я перевел взгляд на радостного Оливера, слыша повторяющиеся эхом слова Антонио в своей голове.       Что, если я в самом деле недостоин счастья? Оливер говорил, что именно после нашего разговора на Рождество понял, что не готов жениться на своей невесте — что, если он передумал после моих слов, когда я звал его своим именем? Что, если именно я виноват в расторжении помолвки? Как можно построить собственное счастье на руинах чужого? С самого знакомства с Антонио я давал понять, что он мне симпатичен, но отвернулся от него, едва появился Оливер — что, если подобная жестокость и несправедливость с моей стороны аукнется несчастьем для меня самого? Что, если я останусь ни с чем: Оливер уедет, и мы больше никогда не встретимся, или — что еще хуже — он позвонит и сообщит о новой помолвке? Или за этот год он найдет другого мужчину, который будет гораздо лучше, и Оливер забудет обо мне?       Взгляд Оливера остановился на мне, и все приподнятое настроение разом исчезло с его лица.       – Что случилось?       Я только мотнул головой и направился в сторону дома, поднявшись на ноги. Оливер крикнул остальным, чтобы продолжали без него, и последовал за мной.       – Элио, что не так?       Я молчал до тех пор, пока не оказался на нашей кровати на чердаке, и он тут же подсел рядом и заставил посмотреть в свои глаза, взяв за подбородок.       – Ничего не выйдет, верно? Все просто повторится: ты уедешь, я останусь, а потом однажды ты позвонишь и скажешь, что вновь помирился со своей невестой. Или просто нашел кого-то лучше меня.       – Элио...       – Год — это целая жизнь, столько всего может случиться за это время, но в конце концов все просто повторится, только в этот раз я буду ждать, буду мечтать, строить планы и будет только больней возвращаться в реальность.       – Я для себя все решил.       – Но это огромный срок. Ты не можешь утверждать, что и через год твое решение не изменится. И я вновь потеряю тебя. Вновь потеряю...       Он обнял меня, и я уткнулся лицом в его шею, глотая слезы.       Все повторяется: мы снова на чердаке, я плачу, не желая, чтобы он уезжал, а он пытается успокоить меня. И все закончится так же, как закончилось в прошлый раз, и я ничего не мог с этим поделать, я просто недостоин его, недостоин быть счастливым — я мог только страдать в одиночестве.       – Я тоже боюсь. Тоже переживаю, что в своем путешествии ты встретишь кого-то, кто затмит меня, и что ты не захочешь возвращаться ко мне.       – Как бы я смог так поступить, когда люблю тебя? Я не представляю, что могу полюбить кого-то еще. Я жизни без тебя не представляю.        Я даже не сразу понял, что сказал. Все это время я фантазировал, что мое признание случится в какой-нибудь невероятно романтичной обстановке, в самый пиковый момент, как это обычно бывает в книгах и фильмах, но происходящее, как и окружение, совершенно не подходили под это описание.       Он принялся целовать меня: мои щеки, веки, шею, губы, он обнимал и ласкал меня, пока я под его натиском не лег на спину, позволяя ему нависнуть надо мной, закрыть от всего мира своим телом, и сейчас это было просто необходимо: я желал спрятаться, укрыться, хотел, чтобы существовали только мы вдвоем, а весь остальной изменчивый мир, который мог заставить нас расстаться, исчез.       И некоторое время действительно существовали только мы: весь мир сжался до размера наших сплетенных тел, я слышал только дыхание Оливера и звуки от наших движений и поцелуев, чувствовал только его, дышал одним с ним воздухом, крепко обнимал его, желая стать с ним одним целым, чтобы ничто не смогло разъединить нас.       Волшебный момент. И еще лучше он стал, когда Оливер прошептал те самые слова. Признание Марции в прошлом году не произвело на меня никакого эффекта ни в тот момент на площади, ни позже, когда я, наконец, нашел время обдумать, что же она сказала и что это могло значить для нее, но признание Оливера... Я и не представлял, что три слова способны перевернуть целый мир. Все вдруг стало совершенно неважно: все проблемы, недомолвки, возможные осложнения, обоснованные и необоснованные страхи — все стало незначительным, ведь Оливер любил меня.       – Мы справимся. Мы уже прожили один год друг без друга, а теперь мы будем постоянно поддерживать связь. Мы справимся.       Я уже не сомневался, я был уверен, что все будет именно так, как он сказал. Что мы постоянно будем переписываться и созваниваться, что встретимся, когда я буду в Штатах, что я получу впечатления, которые останутся со мной на всю жизнь, после я поступлю в консерваторию, он найдет новое место работы, и мы вместе выберем квартиру, которая понравится нам обоим и которую мы вместе обставим. У нас все будет замечательно, и никакой Антонио не заставит меня думать иначе.       Оливер с Джулией отправились в город сразу после завтрака. Я отказался составить им компанию и теперь со спокойной душой нежился под солнцем на шезлонге — их совместное времяпрепровождение больше не раздражало меня, я даже почти ничего не чувствовал по этому поводу, и это тоже были последствия слов Оливера. Теперь, наверное, ничто не могло заставить меня переживать. Кроме путешествия. Оно перестало казаться мне навязанным мучением, но все же мысли о разлуке на такой длительный срок расстраивали.       – Как твои дела, Элли-бэлли?       Отец сел на соседний шезлонг и вопросительно посмотрел на меня. Я всегда останусь для него и для мамы ребенком, каким бы взрослым ни был и что бы ни творил в постели с Оливером. Думать так было невероятно странно, как и о том, что он вполне мог размышлять на тему, что значит благословить отношения сына с другим мужчиной. У него всегда были широкие взгляды, он был прогрессивней многих своего поколения, но даже его наверняка не обошли стороной мысли о взрослении сына и того, что он мог быть близок с другим человеком.       Я улыбнулся и ответил, что все хорошо. Так и было, все было просто восхитительно, я снова радовался даже пустякам, вроде яркого солнца, горячащего кожу, стрекота цикад и пения птиц. Я чувствовал себя расслабленным, каким давно не чувствовал — с самого приезда Оливера я испытывал напряжение, хотя не осознавал этого.       – Оливер рассказал о вашей беседе.       – Рано или поздно это должно было случиться, потому что это было правильно и потому что таков Оливер. Ты не думаешь отказаться от поездки?       – Вряд ли Оливер позволит.       – И он будет прав. Не лишай себя этой возможности. Быть может, сейчас ты думаешь, что каждый год тянется очень долго, но не успеешь ты опомниться, как твоя кожа покроется морщинами, а в волосах появятся седые волосы. Путешествовать нужно, когда ты молод, когда ты не только можешь наслаждаться миром, наблюдая за ним со стороны, но и жить каждым мгновением, впитывать все, что тебя окружает.       – Я не уверен, что через год все будет так же, как и сейчас.       – Конечно не будет. Вы оба изменитесь за это время, но это не значит, что изменения приведут к чему-то плохому. К тому же, это время даст вам возможность морально подготовиться как к совместной жизни, так и к будущим разлукам, которые будут случаться, хочешь ты этого или нет: и его, и твоя профессии располагают к разъездам, но если вы сможете преодолеть подобную трудность в самом начале отношений, когда ревность, страх и просто необходимость присутствия сильны, как никогда — вам ничего не будет стоить пережить пару месяцев разлуки в дальнейшем.       Я тоже думал о том, что этот год может стать тренировочной площадкой для наших отношений, но не сказать, чтобы я был этому рад. Я бы предпочел постигать все вместе с Оливером, и мне совсем не хотелось бы, чтобы он за это время передумал и решил, что ставки слишком высоки.       К нам подошла мама с персиковым соком в кувшине, и наш разговор с папой закончился. Не то чтобы я или он считали, что маме не следует знать о нем — скорее, мы просто не хотели волновать ее лишний раз.       Мама подала нам стаканы с соком и села на соседний шезлонг. В моей памяти возникали и меркли воспоминания о подобных днях из прошлого, иногда совсем далекие, когда я был еще ребенком. В прежние времена мы постоянно проводили так часы и часы после завтрака: я играл, позже — читал на пледе, пока они нежились под еще не таким жарким утренним солнцем, но теперь это стало случаться совсем редко. Хотя нет, они почти не изменили своей привычке, и я часто видел их на этих самых шезлонгах — это я перестал составлять им компанию.       Понимание этого вызвало острое чувство тоски и упущенной возможности, ведь теперь такие моменты станут скорее исключением. Как часто я смогу их навещать, учитывая учебу в другом городе? Неужели каждый раз, встречая их, я буду видеть все больше и больше морщин и седых волос? Что, если с кем-то из них что-то случится, а я не смогу ничем помочь и даже оказаться рядом не получится?       Я только сейчас осознал в полной мере, что это мое последнее лето с родителями, что не только оно, но и вся моя жизнь рядом с ними закончится в конце августа. На долгое время это затмило мысли о расставании с Оливером на год — после него у нас будет целая жизнь вместе, в отличие от той жизни, которая, начиная с осени, останется только в моей памяти.       Мне кажется, именно так проходит медовый месяц молодоженов. Когда хочется улыбаться каждый раз, видя человека, которого любишь, когда мимолетная ласка напоминает о прикосновениях прошлой ночью, когда просто мысли о возлюбленном делают тебя счастливым. И мне безумно хотелось продлить это состояние, в идеале — до конца наших дней. Наверное, в этом есть определенный подвох, о котором не предупреждают молодоженов и из-за которого позже они ссорятся, постоянно возвращаясь в мыслях к тому моменту, когда новоиспеченный супруг казался идеальным во всем, но ведь медовый месяц — это выжимка самого хорошего, это время без проблем быта и усталости от попытки совместить работу и семейную жизнь. И это беспокоило меня. Пусть мы оба были одинакового мнения об идеализации возлюбленных, это не изменит того, что в порыве чувств, мы могли наговорить друг другу глупости.       – О чем думаешь?       – Как люди избегают пресыщения друг другом? Ведь однажды чувство новизны проходит — как с этим борются?       Он некоторое время молчал, будто вопрос застал его врасплох.       – Ты устал от меня?       – И не надейся. Но я боюсь, что однажды нечто подобное может случиться. Боюсь, что когда мы станем жить вместе, ты устанешь от меня, устанешь от того, что нужно постоянно скрываться, устанешь бояться, что кто-то узнает, и подумаешь, что я не стою подобных усилий. Я боюсь, что однажды близость перестанет приносить такое же удовольствие и станет обязанностью, боюсь, что стану недостаточно интересным для тебя.       Наверное, не выпей я пару бокалов вина за ужином, я вряд ли бы позволил ему узнать о своих страхах.       – Ты не тот человек, который может перестать увлекать. И не тот человек, который не стоит небольшого риска.       – Небольшой риск, – с иронией повторил я.       Оливер не отреагировал на мое замечание.       – Я допускаю вариант, что мы не будем заниматься сексом каждую ночь через десять лет, но сомневаюсь, что я или ты позволим ему стать обязанностью. Ты много думаешь о том, о чем не следует думать раньше времени. Иначе будешь жить только страхами о том, что может даже не произойти, пропуская все то, что происходит вокруг тебя в данный момент.       – Что, если узнают твои родители?       Этот вопрос давно мучил меня. Он жертвовал не только своей жизнью в Штатах, он жертвовал и отношениями с родителями — вряд ли ему удастся совмещать нашу жизнь и праздничные ужины в кругу семьи.       – Я надеюсь, что они не узнают — так долго, как это возможно. Поэтому переезд — не такая уж и плохая идея, тем более в Европу. Они очень редко куда-то выбираются, риск минимален.       – Но если все же узнают?       – Тогда твоим родителям придется усыновить меня.       Это должно было быть шуткой, но он даже не пытался изобразить веселье, и мне стало еще хуже, чем секунду назад. Неужели кто-то способен вот так поступить со своим сыном, отречься от него, просто потому что он встречается с мужчиной?       Он провел ладонью по моей щеке и нежно поцеловал. Это ничуть не успокоило меня, но продолжать разговор я не стал — опасался расстроить его еще больше, и, в попытке отвлечь его от нерадостных мыслей, вспомнил одну деталь из прошлого лета, которая все еще лежала в моем дневнике.       – Я до сих пор храню ту записку.       Он пару мгновений молчал, будто пытаясь понять, о какой записке шла речь, и я ждал, поймет он или нет.       – Правда?       – Да, как и твою рубашку. И записку, которую ты к ней прикрепил. И твои заметки о Гераклите — я нашел их в какой-то книге о нем и забрал себе. Не представляю, как умудрился не выдать себя, когда ты искал их по всему дому.       Он рассмеялся — по-настоящему, так, как когда ему в самом деле смешно, и у меня отлегло от души.       – Я должен бы сказать, что хищение чужих вещей — не самый лучший поступок, но вряд ли это не было бы лицемерием. Я тоже кое-что взял из твоей комнаты. Хотя, технически, я позаимствовал, чтобы однажды вернуть. Не знаю, когда бы решился, но хотел однажды напомнить о себе спустя годы.       – И что ты позаимствовал?       – Теперь точно не скажу. Думаю, верну однажды, в момент, когда ты меньше всего этого ждешь, чтобы просто напомнить о нашем первом лете.       Я улыбнулся, но потом вернулись мысли, тревожащие меня днем.       – Это мое последнее лето с родителями.       – Не последнее.       – Конечно, я буду приезжать сюда, но уже не будет целого лета вместе с ними, не будет и этой беззаботной атмосферы — ничего не будет. Будет только посещение на несколько дней... как в дом престарелых.       Последние слова я произнес чуть слышно — было страшно говорить это вслух.       – Это уже слишком. Твои родители — не чета многим своим ровесникам, так что даже не переживай о чем-то подобном. К тому же, полагаю, поступать ты собираешься в итальянскую консерваторию, так что проблем с тем, чтобы навещать их так часто, как ты хочешь, не будет.       – Почему ты решил, что я собираюсь поступать именно в Италии?       – Музыкальное искусство родом из Италии, здесь средоточие флюидов из небесных сфер. Здесь лучшие консерватории, лучшие педагоги. Конечно, ты будешь поступать именно здесь.       Я усмехнулся, но не стал возражать. В общем и целом, он был прав, и я даже не рассматривал другие варианты.       – Выходит, я угадал. Прекрасно. Мне нравится местный климат.       – Тебе были предложения из Рима?       – Да. Придется изучить рынок аренды квартир — не думаю, что в столице низкие цены.       Я рассмеялся.       – Оглянись, эта кровать стоит на чердаке — любая квартира подойдет. Даже подобный чердак.       – Не думаю, что нас устроит чердак, особенно зимой.       Нас. Казалось бы, такая мелочь, такое короткое слово, но из-за него меня буквально прошибло током от осознания, что мы вполне серьезно обсуждали наше будущее. Это были не просто абстрактные размышления о том, как это будет, не мои мечты и фантазии — он планировал, говорил о конкретных действиях.       Господи боже, это в самом деле происходит!       – Ты сказал «нас».       – Да. Или ты думаешь, что тебя устроит чердак без ванной комнаты, без кухни — без всего, что делает квартиру — квартирой?       – Нет, ты сказал о нас, как о паре, – пояснил я, чувствуя себя невероятно глупым и одновременно счастливым.       Он развернулся ко мне всем телом и положил ладонь на мою щеку.       – Конечно, мы пара. Я бы не решился на все это, если бы не был уверен, что хочу довести все до такого уровня отношений. Я ведь говорил тебе, если бы для нас была такая возможность, я бы сделал предложение. Я люблю тебя.       Второй раз. Он сказал это второй раз.       Я никогда прежде не чувствовал себя таким счастливым, никогда не думал, что буду ждать будущее с таким энтузиазмом и нетерпением. Никогда так не желал, чтобы будущее поскорей наступило.       В день его отъезда, как и в вечер до этого, время буквально летело. Почти все часы мы провели бок о бок, появляясь на людях только за обеденным столом. Как и в прошлый раз мне было мало его прикосновений, мало его поцелуев — я не желал отпускать его ни на мгновение, не хотел тратить ни одну драгоценную секунду, не глядя на него, стараясь запомнить каждую мельчайшую деталь его внешности, впитывая его голос, его смех, его шепот, чтобы как можно дольше хранить и вспоминать все это после. Чтобы я мог лежать в постели и притворяться, что он рядом, чтобы хоть как-то облегчить ожидание.       Он дал мне свой номер телефона, дал адрес, чтобы я мог слать ему письма и открытки, он оставил мне свои красные плавки и обещал звонить так часто, как только сможет.       В этот раз мы расставались на площади мемориала в память битвы при Пьяве, куда нас довезли родители на машине, но они позволили нам провести время наедине и проститься — насколько это было возможно, учитывая людную площадь.       – Я позвоню, как доберусь до дома. Мы увидимся весной — это не так много, и время в путешествии, полном новых впечатлений, пролетит очень быстро, я обещаю. Я буду звонить по субботам в девять вечера, если будут какие-то накладки, и я не смогу сделать звонок в назначенное время — позвоню следующим утром.       Я только кивал, обнимая его и пряча лицо на его плече, вдыхая аромат его одеколона — его я тоже попросил оставить, и Оливер согласился.       – Я люблю тебя.       Он прошептал это так тихо, что я едва разобрал слова из-за шума подъехавшего автобуса. Я ответил на признание, прижавшись губами к его уху, и тут же отстранился, заглядывая в его глаза. Он улыбался и совсем не был похож на того себя, с кем я прощался в прошлом году. В этот раз он точно знал, что мы расстаемся только на время.       – Чуть не забыл, – он сунул руку в карман и, воровато оглянувшись, надел кольцо на мой безымянный палец. – Мы не можем сделать это официально, но кто сказал, что я не могу окольцевать тебя? – он вновь обнял меня. – Теперь веришь?       – Tesoro, ты опоздаешь.       К нам вернулись родители, и мне пришлось выпустить его из объятий и позволить им попрощаться. И пока они говорили о том, как счастливы, что Оливер стал частью нашей семьи, я разглядывал кольцо: лаконичное, без изысков и камней, с витиеватым узором по центру, но для меня оно было самым прекрасным во всем мире.       – Приезжай на Хануку.       – Спасибо, проф, я посмотрю, что смогу сделать.       Он перевел взгляд на меня и вновь обнял, в этот раз так крепко, что мне стало больно, но я и не думал жаловаться.       – Я позвоню, как только доберусь, – пообещал он и отпустил меня, но не стал медлить и вскочил в закрывающиеся двери, но продолжал махать нам, пока автобус не свернул за поворот.       – Как ты? – мама приобняла меня, и я посмотрел по очереди на нее и на отца, покручивая кольцо на пальце.       – Хорошо. Думаю, со мной все будет хорошо.       Они улыбнулись, и отец предложил всем нам по джелато, прежде чем мы отправимся в обратный путь.       После отъезда Оливера мы с Джулией даже подружились: проводили много времени вместе, ходили на дискотеки, она ближе узнала Кьяру и Марцию. Она оказалась не такой плохой, и мне стало понятно, почему Оливеру нравилось проводить время с ней — они были в чем-то похожи. Она тоже была очень общительной и могла разговорить любого. Я даже подумал, что мы вполне могли бы поддерживать связь после ее отъезда, если она найдет для этого время.       Антонио все еще злился на меня и избегал моей компании, но даже с расстояния я видел, что он смотрел на меня недобрым взглядом. Я хотел поговорить с ним, хотел извиниться за все то, что сделал этим летом — я совершенно не желал ему зла и страданий, даже после его слов, но он не хотел не только слушать мои извинения, но и вообще видеть меня. А спустя несколько недель после моей попытки поговорить с ним, Марция рассказала, что обо мне «болтают разное». Под «разным», конечно же, подразумевалось то, что меня привлекали мужчины.       Я не знал, как относиться к этому. С одной стороны, меня это пугало, с другой — мне было совершенно все равно, потому что ни родители, ни мои друзья не отвернулись от меня после этого, и для меня этого было достаточно. Пугало меня это не столько из-за возможных сплетен, сколько из-за реакции Оливера на новость — нас постоянно видели вместе этим летом, и не сопоставить одно с другим было просто невозможно. Вряд ли кто-то из его знакомых здесь после этой новости перестанет общаться с ним — местные совершенно не такие, но важно не это, важно то, что они просто будут знать, и Оливер будет знать об этом.       Из-за его возможной реакции и страха, что это что-то изменит между нами, что это вновь поставит под сомнение его решение, я долго не рассказывал ему о случившемся, но в конце концов решил, что я обязан быть с ним честным, если в самом деле хотел быть с ним. Новость его не обрадовала, но он больше переживал о том, как это отразилось на мне и как я себя чувствовал. Возможно, он не понял, что это значило для него самого?       – На данный момент мне важно, как это отразилось на тебе.       Этот разговор затянулся и длился гораздо дольше наших обычных звонков: он все время возвращался к случившемуся, каждый раз, когда предыдущие темы о прошедшей неделе исчерпывали себя. И это был первый раз, когда не он, а я сказал, что нам пора прощаться — мне было страшно представить, какой счет он получит в конце месяца за такой длительный звонок по международной связи.       И, как и каждый раз, неизменно, наш разговор закончился теми самыми тремя словами, которые давали мне сил на всю следующую неделю.       – Я люблю тебя.       – И я люблю тебя.