Тени

Он предложил ей игру, он думал, что правила ему понятны, и следовать им будет возможно, но она создавала свои правила, когда раскусила его садистский замысел. Блэр считывала его мысли, расшифровывала его нутро с увлеченностью ребенка; жестокого, робкого, нежного, пылкого ребенка. Ей сразу стало очевидно, и осознала она это не без торжественного наслаждения, что в любовнике ее, в мрачном ее мучителе было нечто, что иначе как маниакальным назвать сложно. То ли дело было в его поцелуях — почти невесомых, длинных, томительных, то ли в объятиях — осторожных, нарочито сдержанных, то ли в прикосновениях …. Где-то была червоточина, сквозь которую она улавливала, только им двоим ясные, молчаливые знаки и символы. Она спрашивала его, пыталась разузнать хоть что-то: где работает, почему у него нет телефона, почему он не хочет ей рассказывать о себе, кто его родители, где он учился, где жил. Ответы его были беглые, отрывистые, смутные и разжигавшие все большее любопытство. И если он почему-то не хотел вдаваться в бытовые подробности своей едва очерченной жизни, то она не теряла азарта. Пока она не могла проникнуть в его секреты, она могла проникнуть в его теплый рот, в его мягкие агатовые волосы, под тонкий слой шероховатой черной ткани, разбегаясь пальцами по золотистой гладкости его горячей кожи. — Я хочу попробовать тебя изнутри, — его ухо окутал ее горячий шепот. Одно из самых немыслимых ее очарований — изменчивость ее магического голоса. Он был глубокий и низкий, с объемной хрипотцой, но если она смеялась, то звук приобретал звон тонких серебряных монет. Наверное, он мог бы составить целую анатомию ее шепота, этого смертоносного оружия, которое она беззастенчиво применяла на его беззащитном, трепещущем существе, где каждый такой натиск вызывал у него болезненное содрогание, режущий сладостный зуд. Блэр терпеливо, медленно сжимала пальцы на его плечах, она пыталась к нему притереться, теснее, все ее тело гудело от напряжения, но она следовала правилам. Вероятно, больше всего ее удивляло в нем его умение наслаждаться моментом, он никуда не спешил, не пыталась сорвать с нее одежду (хотя она страшно об этом мечтала), не торопился удовлетворить свое желание. Все ее предыдущие связи научили ее не церемониться с закусками, а как можно скорее приступать к горячему, из-за этого поначалу она немного робела от того, что он не набрасывается на нее, ее неизбежно преследовали вопросы, хочет ли он ее так же сильно, как она, хочет ли он ее вообще? Правда, все эти сомнение практически сразу рассеялись. Каждое его движение, каждое прикосновение, поцелуи ясно давали понять ей, что хочет он ее также безумно, как и она его. Теперь все это уже не казалось преддверием, сладкой, тягостной прелюдией, ему не нужно было лезть ей в штаны, чтобы это можно было назвать сексом, это он и был, только в другом выражении, в другой плоскости, непривычно и совершенно невероятно. Блэр знала, что никто и никогда не целовал её так, и прекрасно понимала она и то, что никого она так целовать не сможет и не захочет, как этого странного, темноволосого мужчину с холодными, сумрачными глазами. Ей было жарко, тесно в этой бессмысленной одежде, ничего не было нужно, только он и его горячий язык, их губы болели, а щеки и подбородки были совершенно мокрые, ей казалось, что она вот-вот разойдется по швам от переполнявших ее чувств. — Я горю, словно миллионы звезд. Этот мир существует только затем, чтобы в нем был ты. Он почувствовал резкую боль в солнечном сплетении, это принесло немного трезвости, в горле у него встал ком, а пальцы, сцепившие ее бедра, стало покалывать. Он замер и перестал дышать. Все его нутро пришло в дикую, пламенную истерику, никто и никогда не говорил ему подобного. Однажды в смутном прошлом он получил признание в любви и тогда этот факт лишь приятно усилил его довольно наигранное и притянутое (как у него это обычно тогда и бывало) возбуждение. Он механически от нее отстранился, дело было плохо. Все его внутренности будто сжимались в точку, голова начала трещать, он не мог сконцентрироваться на чем-то одном, а ему было необходимо удерживать себя в этом чертовом теле, но он не мог и не хотел этого больше. Единственное, чего он хотел сильнее — это ее, поэтому он аккуратно приподнял Блэр со своих колен и пересадил на кровать. Они сидели рядом. Ему становилось тяжело дышать в этой проклятой оболочке, он лег на спину, закрыл лицо ладонями и с силой начал тереть воспаленные глаза. Вдруг он почувствовал как по его плечам, словно теплый песок, рассыпались ее волосы. Губы Блэр медленно заскользили по его широкой, гладкой груди, ниже, спускались по теплому ровному животу карамельного цвета, дальше была вынужденная остановка у ремня черных, невыносимо лишних штанов. Она расстегивала ремень, приглушенно лязгнул металл застежки, в этом действии, в этом холодном звуке она всегда находила притягательный эротизм. У нее значительно усилилось слюноотделение, она сглотнула, он продолжал лежать на спине, сцепив кисти рук на лбу, но теперь уже сконцентрировавшись только на физических своих ощущениях. Она была так близко, и одновременно так отвратительно от него далеко, он жаждал черноты, мечтал окутать ее всю и поглотить в себе без остатка. Дыхание его стало глубже и чаще, вот, сейчас, думал он, треснет его овечья невинная шкурка и перед ней возникнет аспидный, дымчатый демон и тогда он навсегда ее утратит. Он принялся считать про себя, сначала до десяти, Блэр расстегнула ремень, опалила его безвкусную кожу пониже пупка осторожным прикосновением горячих губ. Он сбился, начал заново, теперь он стремился к пятерке, ну, или хотя бы к тройке, но на единице она опустилась ниже, зацепив ноготками пояс его неподатливых брюк, и несмело и аккуратно принялась освобождать его от ненужной одежды. Внутри у него нарастал пламенный вихрь и был уже готов испепелить остатки самообладания, когда его жестокая (беспощадная!) нимфа, проделав над собой какое-то нечеловеческое усилие (таковы были правила), остановилась. С отчаянием и одновременно с беспредельной благодарностью он вдыхал и выдыхал шершавый воздух. Она устроилась щекой на его неспокойной груди и стала гладить внешней стороной ладони. Так прошли, наверное, несколько дней, Блэр перестала вести их счет, время утратило закономерность движения, теперь оно больше походило на жвачку, где вечера и ночи, когда он появлялся, сжимались в краткие мгновения, а утро и дни тянулись сплошными часами. Они разговаривали в темноте, делая вынужденные перерывы, давая губам немного времени для исцеления. Он обожал ее слушать, она знала бесчисленное множество композиторов, авторов, художников, она восхитительно и уморительно вставляла в свои рассказы ловкие цитаты великих мыслителей и поэтов, внедряя в них совершенно циничные, вульгарные, безумно смешные ругательства собственного производства, он несколько раз ловил себя на том, что беззвучно смеется. А утром она лежала одна, слушая равнодушное эхо шуршащих внизу машин и пыталась уснуть, но только затем, чтобы скорее пришел вечер, тогда и он бы снова пришел, наверное, он ей обещал. Ожидание практически лишило ее сна, она ничего не ела почти сутки, она худела и совершенно отчетливо понимала, что это все полнейшее, разрушительное безумие, и что никто и ничто не способно ее остановить в этом постепенном, добровольном, безнадежном и сладостном сумасхождении. К обеду ее все же одолевала слабая дремота и она вскоре засыпала тревожным, недолгим сном, а затем подскакивала с гудящей, тяжелой головой, смотрела на часы, было уже почти восемь, она проспала пять часов. Пять часов она не думала о нем, она бессмысленно расплакалась. Его еще не было. Но разве могла она что-то поделать? У нее не было на него никаких прав и просить его остаться ей было и неловко, и страшно, она была почти уверена, что он не останется, всегда под утро он делался еще более странным, отрешенным, задумчивым и ускользал от нее, как призрак в лучах утреннего солнца. В ее голову, словно змеи, стали заползать нервные, жуткие мысли: самая страшная и нелепая, о чем она больше всего боялась и стыдилась думать, была мысль о его существующей где-то в небытие законной супружницы с приплодом, но не столько пугал ее сам факт этой бредовой возможности, сколько невыносимая мысль о том, что он может предпочесть не ее, что он принадлежит кому-то еще. Но вскоре, довольно предсказуемо, мысли о подстерегающей опасности сменило острое предвкушение неизбежной близости с ним. Что бы она ни делала, где бы не находилась, всюду ее настигала дрожь возбуждения, она концентрировалась на воспоминаниях их первой ночи, на его движениях в ней, на этом щекочущем, сладком трении, после чего ее бедра и пальцы рефлекторно сжимались. Он скоро вернется. Она включила ноутбук, глянцевые буквы под подушечками пальцев напомнили ей фактуру его волос, она положила обе ладони на клавиатуру и минуты четыре терла их о холодный пластик. Ей хотелось непременно действий, движения, ритма, она открыла программу, начала ковырять инструменты, металась от одного к другому, все было слишком незначительным, блеклым, двадцать минут она пытала несчастный бас, стены, пол и ступни у нее гудели. Разумеется, ничего путного из этого не вышло. Она почувствовала желудочный спазм, все же следовало наконец-то поесть. Она заказала индийскую еду, у нее было немного времени, чтобы принять душ. Он скоро вернется. Едва она досушила непослушные волосы, как мобильник принялся настырно дребезжать: тупой доставщик не мог найти нужный корпус. Ей пришлось шустро собираться и бежать вызволять свое продовольствие, тем более она очень хотела наконец-то проявить элементарное гостеприимство и накормить своего пленительного посетителя. При этой мысли ее снова бросило в жар. Выскочив из лифта, она хорошенечко налегла на увесистую подъездную дверь, в этот раз она на удивленнее податливо открылась и Блэр чуть с разбега не влетела в предмет своей беспомощной страсти. Солнце практически село и сквозь волосы Нуба проливались красные закатные лучи, в другой обстановке он казался непривычным, но приобрел некоторую реальность, она испытала прилив ликования — он все-таки был не плодом ее неистового воображения. Пока они ласкались на пороге, вопреки недоброй примете, Блэр заметила маячившее вдалеке растерянное туловище с объемным, квадратной формы пакетом. — Это, похоже, мой дебил, — кивнув в сторону вожделенного провианта, фыркнула она. — Подержи, пожалуйста, дверь, я сейчас. Еще с минуту они готовились к расставанию, он напрашивался пойти с ней, не хотел ее опускать от себя, но аргументы Блэр были убедительны, дверь периодически заедала и не хотела открываться, а остаться без возможности скорого обладания друг другом было недопустимо. Невнимательно рассчитавшись с доставщиком и переплатив за чаевые вдвое, Блэр ринулась скорее обратно, похрустывая упакованной снедью. Впереди, почти у самого ее дома угрюмо плелась толстая, старая тетка, несколько походившая на цыганку, не обращая на помеху никакого внимания, она совершила маневр вокруг габаритного препятствия и настигла своего таинственного гостя. Птичка начала дивно щебетать ему о своих кулинарных приготовлениях и о грядущем их, первом совместном приеме пищи. Нуб был совершенно очарован ее заботливыми хлопотами, но перспектива что-то жевать, проглатывать и переваривать его довольно серьезно озадачивала. Он в принципе не был уверен, что это тело пригодно для подобного зондирования, но и отказаться он не мог, во-первых, это было невежливо, во-вторых, подозрительно. Однако в этот вечер не только Палак Панир и лепешки Чапати тревожили разум бывшего наемника, не успела худенькая ладошка Блэр оказаться в его страждущих когтях, как оба они с легким недоумением развернулись в сторону нараставшего злобного бормотания. — Демон в человеческом обличие… Демон в обличие невинности! Злая, злая душа! Изыди, бес! — позабытая всеми тетка медленно подползала к двум молодым, оторопевшим существам. Ее бычья, морщинистая шея держала на себе связку золотых, безвкусных цепочек. — Не тронь девчонку! Оставь ее свету, а сам убирайся во тьму, где тебе и место, демон! — ее толстый, артритный палец грозил в сторону развеселившегося (сдержано) Нуба. Блэр скорчила саркастичную гримасу и уничижительно хмыкнула в сторону жабообразной провидицы. Нуб пребывал в глумливом восхищении и, распахнув свои кошачьи глаза, внимательно вслушивался в утробное кудахтанье старой цыганки. Она, словно танкер, бороздила пространство и надвигалась грозовой тучей, ядовито зыркая маленькими, черными бусинами и сыпала жуткими проклятиями. Он не мог сейчас точно сказать, правда ли она видела его нутро, или это нелепое совпадение и бабка находилась в обычном маразме, но и тот и другой вариант казались ему восхитительно бредовыми. В обычном своем состоянии он довольно легко улавливал потусторонние колебания, но толстый слой молодой человеческой плоти значительно понижал порог его чувствительности. На счет Блэр в этом смысле он был спокоен, карга не могла внести весомых подозрений в умненькую головку этого грешного ангелочка, который уже устал слушать эту дешевую ересь и прямо перед мясистым, лоснящимся носом наглой цыганки с размаху захлопнул тяжелую дверь. Блэр уже давно так не хохотала, лифт немного покачивало. — Ну, если честно, было и жутковато слегка, — немного успокоившись, начала она. — Думаешь, они существуют? — делая равнодушный вид, невинно поинтересовался призрак. — Кто? Ебанутые бабки? Ясновидящие, гадалки? — Блэр снова прыснула со смеха, — вообще, я не знаю, не думаю, но надеюсь. Это было бы слишком круто для этого убогого мира. — Что, не веришь в гадания, спиритизм? — он обнажил острые зубы. — На втором курсе мы с подружками пошли, чисто поржать, правда, к какой-то там «мадам». Она заставляла меня дуть в мерзкую кофейную жижу и предвещала мне безбедную замужнюю жизнь с тройняшками к двадцати пяти. Я тогда нехило призадумалась, до третьего курса я даже целоваться боялась. — Тебе попался дилетант. У тебя есть карты? — Серьезно? — В моей школе колдовства это были базовые дисциплины, — ухмыльнулся он. Но гадать он действительно умел, причем довольно недурно. Куан Чи обожал таро и по первости использовал хмурого Нуба в качестве подопытного. Через какое-то время, запомнив почти все манипуляции, которые проделывал чернокнижник, призрак уже самостоятельно мог предсказывать грядущие свершения и триумфы некроманта. Весь вечер Нуб развлекал Блэр своим карточным мастерством, старался отлынивать от еды и с мазохистским упорством и целомудрием целовал ее хрупкую шейку. На следующий день Блэр решила пригласить его на свидание, ей безумно хотелось увидеть его при дневном освещении, она надеялась, что солнечные лучи придадут ему реальности и она перестанет так сильно бояться, что он существует лишь в сумерках ее болезненных снов. *** У Блэр не было «голого платья» Кэрри Брэдшоу, поэтому она возлагала большие надежды на новенький комплект бежевого белья, который она купила под давлением Рикки на новогодней распродаже и еще ни разу его не выгуливала. Провозившись с единственной прической, которую она умела, она торопилась и немного опаздывала. Они договорились встретиться в полдень на улице Тенистого Бульвара, и Нубу пришлось раздобыть карту города, чтобы найти точное место. Солнце висело ровно над их головами и нещадно палило перпендикулярно изжаренному асфальту. — Этот лес все называют ведьминым лесом, — Блэр кивнула в сторону чернеющего сплошного массива, который стоял монументальной стеной после небольшой площади, на которой они встретились. Отовсюду раздавался противный детский визг, Блэр задумала провести его в свое любимое место, где она изредка бывала одна. Она никому про него не рассказывала до этого дня. На ней было черное чуть выше колен, застегнутое до самой последней пуговицы, строгое плотное платье с черным жестким воротничком, походившее на английскую школьную форму начала двадцатого века. Ей было жарко, она смотрела на него сквозь солнечное марево и ей нестерпимо захотелось чего-то очень сладкого, они подошли к фургончику с лысым мороженщиком, пока она выбирала себе лакомство, от которого Нуб предусмотрительно открестился (он еще не отошел от лепешек), он стал рассматривать окрестности. Метрах в десяти от него сгруппировалась стайка мамаш с визжащим выводком, этот сатанинский крик приводил его в настоящий ужас. Мамаши с людоедской жадностью и бесцеремонностью рассматривали его гибкую фигуру и алчно перешептывались. Он косился на них с искренним отвращением: эти упитанные загривки, здоровые отекшие щиколотки, квадратные, деревянные тулова и, самое зверское — в какую бы точку этих телес он бы не утыкался, отовсюду, то там, то сям, торчали арбузы рыхлых грудей. Совершенно неожиданно, великодушно прервав мерзостное зрелище, Нуб услышал шипящий, приближающийся гул. Не успел он и головы повернуть, как в него со всего ходу влетел увесистый снаряд и чуть не прижал его к орудию малого бизнеса лысого мороженщика. Опустив взгляд вниз он увидел огромные, испуганные глазищи, которые жалостливо и оторопело всматривались в его сосредоточенное лицо. Это была щуплая девочка, лет одиннадцати, вся в рыжих веснушках и копной морковных волос. Она не сумела затормозить в своих новеньких, громоздких роликовых коньках, поэтому препоной услужило крепкое тело умирающего от непривычной жары Нуба. Она будто потеряла способность к движению, оцепенела, по-зверушечьи поджав тоненькие ручки у себя на груди — у него на животе, и беспомощно хлопала дрожащими, влажными ресницами. Она была прелестна, подумал он, больше остального его поразили ее огненные волосы, так сильно напоминавшие ему золотой блеск локонов Блэр, Блэр, где же она? Он торопливо оглянулся, с облегчением обнаружив ее на месте, увлеченно изучавшую витрину. Он снова посмотрел на девочку и захотел представить, как выглядела Блэр в ее возрасте. Его накрыло душным облаком, возможно, у него случился солнечный удар и его мозги начали плавиться, потому что было уже совершенно немыслимо красочно представлять себе осторожное растление этой маленькой феи у него в руках. Следовало скорее оторвать девочку от себя, потому что еще несколько секунд и она могла почувствовать странное уплотнение на уровне своей еще детской, едва обозначенной талии. Он попытался улыбнуться и выпустил ребенка из своих лап, она отчаянно покраснела и опрометью покатилась прочь. Мысли о маленькой Блэр не давали ему никакого покоя, она уже игриво облизывала желтый леденец и вела его в тень надвигающегося леса, а он остался совершенно уверен, попадись она ему теперь, вдруг, в свои десять-двенадцать лет, то он бы уж не колебался, его ничуть не пугало адское пламя возмездия, он бы сделал ее своей маленькой любовницей, навечно, безвыходно. — Почему этот лес называется ведьминым? — они шли по узенькой дорожке в гуще древних, исполинских дубов и лип, вокруг не было ни души. — Говорят, раньше здесь обитали ворожеи, и кто сюда входил, больше никогда не возвращался. Здесь и сейчас кого-то встретить огромная редкость, поэтому я обожаю сюда приходить, одна. Их окружал сладковатый аромат сухой коры, дорожка становилась все более размытая и вскоре они уже шли по заросшей травою и крапивою тропке, ее голые ноги жалили колючие листья. Путь был неблизкий, только через час Блэр стала узнавать нужные окрестности. Постепенно лес становился ниже, светлее, все чаще на их пути встречались дикие яблони, огромные сливовые деревья, наконец-то лес поредел и перед их глазами открылся огромный заброшенный сад. Это было то самое место. Воздух был наполнен прозрачным зеленоватым светом, просачивающимся сквозь налитые листья яблонь и вишни. Пряный, травяной дурман окутывал их кожу, проникал в сознание, что-то странное было в этом месте, гипнотическое, он сразу это почувствовал и ему было совсем неудивительно, что она привела его именно сюда, может быть она и была лесной ведьмой и он уже никогда не вернется отсюда, но только удивительно прекрасной, и только его, его. Горячие руки гладили ее голову, спину, нащупывали пуговички платья, боролись с ними и побеждали. Он целовал ее в приоткрытые, по-детски припухлые губы, осторожно укладывал свою лесную нимфу на мягкую, душистую травку, наконец-то платье поддалось и он освободил ее плечи и грудь от душной черноты. В холодке зеленой травы сквозь белоснежную кожу Блэр голубоватыми ручейками просвечивали ее тонкие вены, по шее, вниз, через бархатные ключицы, а затем обрывались телесной полоской совершенно прозрачного лифа. Она часто дышала и ее небольшая грудь равномерно и синхронно поднималась вверх. В прошлой жизни ничто не сулило ему подлинного удовлетворения, то механическое, сугубо физическое, к тому же весьма посредственное удовольствие было абсолютно безвкусным, поверхностным и мимолетным, а иногда и вовсе не приятным, а каким-то вымученным, выжатым, с осадком неизбежного разочарования и усталости, но только не теперь. Воздух был обездвижен палящими солнечными лучами, Нуба обволакивала тенистая, влажная, беззвучная духота, даже птицы притихли и спрятались от дневного зноя, он слышал только частое глубокое дыхание рядом. Она опустила остатки платья и полностью освободила руки, которые сразу же потянули его к себе за шею. Его губы ответили ей, но затем они отправились ниже, через еремную ямку к центру ее худенькой грудной клетки, где тонкую кожу натягивали мягкие волны ребер. Сквозь бежевую прозрачность ее белья он различал бледные, скульптурные соски, такого же персикового оттенка, как и ее губы. Еще никогда он не ощущал ничего подобного, ни одно живое существо не вызывало у него такого чудовищного возбуждения. Прошлая его юношеская страсть к маленькой черноволосой русалке наконец-то сместилась, ушла с недостижимого пьедестала его чувств, в его крови текла Блэр, в его душе, в дыхании, она все собой заменила. Его горячий язык оставлял влажные следы на ее едва прикрытых, дрожащих грудках. Ветви сказочных яблонь изо всех сил тянулись к ним, стараясь защитись свою фарфоровую дриаду от прорывавшегося солнца, он, будто следуя их примеру, поддерживая ее горячий затылок, положил Блэр на спинку, накрыв своим тяжелым, раскаленным телом. Открыв чуть припухшие веки, она медленно растворялась в пропасти его чернеющего, огненного взгляда, их мысли текли друг через друга, он слышал, как их сердца бешено и в унисон работали. — Твои глаза цвета мутного серебра, тонущего в ледяной синеве океана, — прозвенел ее отрешенный шепот, оставляя в нем сквозные, кровавые раны. Она тихо задвигалась под ним, юбка платья услужливо задралась и ноги начали оплетать его бедра, в то время как ручки пробирались в штаны. Блэр терлась о ткань его одежды, стараясь скорее утолить мучительный зуд, пронизывающий все ее дрожащее тело, но это лишь усилило ее жуткое вожделение, ее поцелуи стали похожи на укусы, но когда она почувствовала, как его пальцы скользнули по мокрому насквозь фатину трусиков, тело ее замерло в напряжении. Чуть сдвинув податливую, влажную ткань, подушечки его пальцев невесомо гладили самый чувствительный холмик ее безупречного тела, она перестала дышать, и вжалась в него с такой силой, какую он и не предполагал в этом хрупком теле. Его стало мутить. Когда он ощутил натяжение своих волос у нее в кулачке, его осторожные пальцы изменили траекторию и стали постепенно погружаться в ее узкое, горячее лоно. Она тяжело выдохнула, под второй рукой у него на бедре рассыпался бисер мурашек. Двух его длинных, жестких пальцев было более чем достаточно, хотя он жаждал разорвать ее на части, пока ее мокрая, нагретая глубина мягко его обволакивала. Несмело задрожали дремавшие листья, мрачная бесшумная тень ползла следом за сизыми, нахмуренными тучами. Поднимался ветер. Блэр распахнула глаза, его мягкие волосы прижимались к ее правой щеке, она двигалась вместе с ним, погруженная в сладостный транс. Бессмысленно чернело небо над жаром их неспокойных тел, бессмысленно загудел ветер, только он имел смысл, только движения его рук. Пронеслось первое эхо далекой грозы, второе, ветер стал зловеще подвывать, трава беспомощно и жалобно шелестела. Только бы он не останавливался, никогда, пусть это не заканчивается, ни на секунду, ни на миг, вихрем кружились ее беспорядочные, одурманенные мысли. Над ее глазами сгущался таинственный, грозный мрак, они были одни, в чернеющем глухом лесу и все это было похоже на безумный, сладостный сон. Это и есть свобода, думала она и к веренице пьянящих, невозможных чувств прибавилась еще и нежная, щемящая благодарность к этому странному, темноволосому существу. «Ты такой же горячий, как солнце, милый… Я будто очнулась в собственном сне, я не хочу просыпаться, никогда, никогда», шептали ее высохшие губы. «Не забирай меня отсюда, пожалуйста, дорогой, не окажись моей фантазией, прошу тебя… Нет, постой, лучше сожми мою руку, пожалуйста… Сильнее, сильнее… Я должна убедиться, что это реально… Сильнее, умоляю». Он безропотно, выполнял ее просьбы, его трясло от возбуждения, он чувствовал, что горит и больше не может контролировать это тело, призрак вопил у него в голове, он ощущал, что глаза его меняют цвет, наливаются огненной, потусторонней белизной, а она все повторяла и повторяла. Он так сильно сжал ее маленькое запястье, что у нее от боли выступили жгучие слезы, она тихо засмеялась. Попыталась обводиться, он выпустил ее ручку, но сразу же прижал обратно к земле, стараясь не смотреть ей в глаза, чтобы она не заметила. — Пойдем со мной. Нам нужно уйти отсюда, сейчас, — сквозь смех, лепетала она, ее скулы болезненно розовели. — Пойдем со мной. Пойдем. Пойдешь? — ее быстрые поцелуи таяли на его шее. — Тебе понравится, очень. Пойдем, дорогой, пойдем, сейчас… Только поднял все же её он, смеющуюся, сумасшедшую, стиснул в руках. — Нет, пусти, пусти! Ну, поставь меня, милый! Ты же не знаешь дороги… — хохотала она. Этот хаос безумия и похоти делал его беспомощным перед ней, он готов был ползти за ней на коленях, лишь бы только за ней. Она шла впереди, тянула его за руки, застегивала пуговички платья, заливаясь демоническим смехом. Они вышли из воющего сада, их снова поглотил напряженный, почерневший лес. Ее белая кожа будто светилась во мраке. Нуб начал ощущать необъяснимое присутствие чего-то еще, он немного насторожился, всматриваясь в шелестящую тьму, их окружавшую. Раскаты грома уже наступали им на пятки, она спешила, воздух был похож на желе. Ему хотелось прижать ее, сберечь от этой угрожающей темноты, они передвигались быстрыми перебежками от дерева к дереву, где он вжимал ее в прогретую кору и снова расстегивал пуговички, а она снова весело вырывалась и тянула его дальше, в дрожащую, мутную чернь. — Однажды я подошла совсем близко, случайно нашла это место, — тихо и жадно рассказывала она. — Но приближался вечер, я была одна, рассматривала из-за деревьев и мне показалось, что я что-то услышала, будто бы стон, или вой, не знаю, но мне стало так жутко, я бросилась обратно, я почти не останавливалась пока не выбежала из леса, боялась оглянуться. Я навсегда запомнила это место, я мечтала сюда вернуться, но никогда бы не сделала этого в одиночку, но и не рассказывала про него никому… А с тобой я хочу. Только с тобой. Я хочу, чтобы ты посмотрел. Пока она говорила, пока он рассеянно слушал и пожирал ее немного успокоившимися глазами, деревья расступились. — Вот оно! Вот! Стой, мы пришли, — перед ними открылось место, бывшее, видимо, когда-то небольшой поляной, теперь же сильно заросшее ветвями и серыми колючими травами. У самой ее окраины на противоположной стороне, вырастал небольшой заброшенный каменный, немного покосившийся храм из грязного, бардового, обсыпавшегося кирпича. Где-то сохранились бесцветные пыльные витражи, пустые же окна зловеще чернели, наблюдая за ними десятком внимательных зрачков. Теперь Нуб был почти убежден, тут был кто-то еще. — Я случайно его нашла, но слышала рассказы. Говорят, раньше здесь из людей изгоняли бесов, а тех, кого не удавалось избавить, тех вешали прямо в нём… Странная секта… И хоронили повешенных прямо позади храма, сначала отрубали им головы, связывали цепями и закапывали без гробов, — она почти шептала, не отрывая восторженно взгляда от этого места, облизывала сухие, голодные губы, ее ладошка вспотела.  — Тебе не кажется, что во всем этом есть невероятная, мрачная красота? Я нахожу это и пугающим и романтичным…. — она подняла на него жадный, мокрый взгляд. Ветер остановился, молния осветила ее лицо. — Мне иногда кажется, что я смотрю на себя в зеркало, — он попытался ее поцеловать, но она потянула его вперед. — Я хочу зайти туда. С тобой. Пойдем, быстрее, сейчас начнется ливень! Торопливо пробравшись сквозь острые сухие ветви кустарников и трав, Блэр расцарапала себе все ноги, она не выпускала его ладонь из своей, периодически сильно её сжимая, она вся дрожала. Главный вход сверху стерегли суровые, дремавшие на углах здания, полуразрушенные горгульи, огромная черная дверь была заколочена сухими, прогнившими досками, с неба начало капать. Она потянула его в обход, они зашли с торца, левее, где к стенам храма неумолимо надвигался безжалостный лес. Дождь усиливался, снова загудел ветер. Идти было тяжело, приходилось огибать непроходимые заросли, она непоколебимо, с разгорающимся азартом вела его за собой. Юбка поднималась на ветру, ее стегали холодные капли и раздался оглушительный громовой залп в тот момент, когда она нашла заросший маленький вход в углублении стены, с висевшей на одной петле рассохшейся, облезлой дверью. Она уже протянула руку, чтобы открыть проход и пробраться внутрь, но он опередил ее, он не мог пустить ее первой, что-то подсказывало ему, что здесь нужно быть внимательным. Хоть Нуб и был уверен, что он единственный, кого ей следует опасаться, но это место даже его немного настораживало. Дверь скрипуче поддалась. Он ступил на грязный, каменный порог, пытался вглядеться во тьму впереди, но ничего нельзя было различить, Блэр все еще стояла на улице, сзади, ее обливал неутихающий ливень, он еще раз осмотрелся и затянул ее внутрь. Закрывая за собой дверь, он чуть вышел в бушующую, нараставшую бурю, огляделся по сторонам, на всякий случай, и уже почти ее захлопнув едва заметил, что горгулья на стене будто бы потрескалась, ему показалось, что он видел движение… наверное. Через пару минут глаза привыкли ко мраку, стали различимы силуэты стен, лавок, приобретали серые очертания каменные своды, обросшие паутиной и грязью. Он не выпускал ее мокрую руку, прислушивался, вой уличного ветра эхом расходился у них над головой, ветви хлестали стены, остатки окон и витражей. Здесь было довольно тепло, воздух стоял сухой, прогретый, с горьковатым отзвуком пыльного ладана. — Смотри, распятие, совсем целое! Он обернулся по направлению ее вытянутой во тьму руки. Действительно, на противоположной от центрального входа стене, висело на черной цепи большое, деревянное распятие, с глянцевой, покачивающейся на нем обессиленной фигурой мертвого Бога. Блэр пошла вглубь, ближе, он двинулся за ней, осторожно, контролируя пространство рядом с ее бледным свечением. Ей еще никогда не было так страшно, ее сердце колотилось о ребра, но не столько от страха, сколько от ощущения пальцев, ее державших, от близости его тела, от осознания того, что кроме них здесь никого нет, что он может сделать с ней все что угодно. Мокрое платье липло к ногам, к спине, ее бросило в жар. Она подошла к замершей реликвии и прикоснулась дрожащими пальцами к торчавшему из ног мертвеца металлическому колу, гладким холодным ступням, медленно повела пальчиками выше, к коленям… Остановилась, вниз, снова вверх, прикрыла веки, ощущения полированной прохлады были так контрастны огню живой кожи ее любовника. Она развернулась, шагнула вперед, чуть подняла подбородок, вглядываясь в сумрак его глаз, потянула руку, державшую ее ладонь, поднесла к губам, прикоснулась нежно, пробуя, изучая и вот уже ее мокрый язык заскользил по его оцепеневшей кисти. Блэр чуть прикусила его указательный палец, повыше, аккуратно засасывая его в недра своего влажного рта. — Ты сумасшедшая, ты знаешь? — он испытывал дикую смесь восторга, желания, очарования, жажды и мании. Рванув на себя ее податливое, влажное тело, он тут же подхватил ее бедра и приподнял, унося в непроглядную черноту угла левее от одинокого распятия. Прижав к стене, он сильнее задрал ее юбку, скорее принимаясь за чертовы пуговицы, снова наглухо спрятавшие его бледную прелесть. Половину он вырвал с нитками, чтобы быстрее распрощаться с ненужной помехой. Ну, нет, так не пойдет, прорычал он, и опустил ее на пол. Она не успела даже вздохнуть, как он одним рывком стащил с ее ног остатки мокрого платья вместе с трусиками и сразу же опять подхватил под бедра и прижал (вбил) к стене. Он еще никогда прежде не был с ней грубым, но эта распутная, безумная, дьявольски красивая сука лишила его даже тех жалких остатков самообладания, которые он бережно сохранял ради нее. Его возбуждение перешло в совершенное помешательство, ее лопатки царапались о холодные камни, а ноги сжимали его бедра с обеих сторон. Ее колотило, он чувствовал, как ее трясет у него в руках, выносить это было невозможно, она вцепилась в его спину ногтями, когда ощутила, как он, все же аккуратно, медленно в нее входил. Он попробовал ее целовать, но она стала лизать его губы, развратно и яростно. Он спустил лямки порочного лифчика, прижался зубами к ее плечику, оставив большой, кровавый засос, она выпустила тихий стон, этого было совсем недостаточно. Перехватив оба ее запястья одной рукой, он поднял их над ее головой, прижимая к шероховатому камню, уже просто вколачивая ее в черную стену. Она прикусила нижнюю губу и обязательно бы почувствовала вкус собственной крови, если бы не была вся сосредоточена на приближающей сладости в глубине ее живота. Оперевщись на затылок и задрав подбородок, она видела перед собой только горячую тьму и яд черноты, в нее проникавшей. Он резко почувствовал эластичные сокращения вокруг своей стонущей в ней плоти, он прижался губами к ее шейке, она вся натянулась шелковой струной, беззвучно глотая воздух приоткрытым ртом. Его глаза заполыхали жутким, белым пламенем, скулы, подбородок, все черты лица сильно заострились, больше он ничего не видел, раздавливая последнюю судорогу какого-то смертельного наслаждения о ее впалый, дрожащий живот. Блэр распахнула веки, пока он слизывал засохшую кровь с ее губ. Этот соленый, слабый вкус у него во рту говорил ему о том, что теперь он хочет ее медленнее, на полу, на улице, на асфальте, мертвую, живую, мертвую… — У тебя что-то с глазами…. — сорвался ее слабый голос. Одновременно с этим он отчетливо уловил нарастающий, нечеловеческий шепот.