Тени

      Было уже видно, что небо затянуло плотными серыми тучами, сухой ветер поднимал тонкую штору, она принюхивалась к пыльному запаху сонной улицы, дисплей телефона показывал почти пять утра. Она села на кровати и подставила лицо медленному дуновению. — Скажи что-нибудь, — голос его казался чуждым, инородным, — мне больно от твоего молчания. — Да, привыкай, — сухо выплюнула она и обернулась. Она смотрела враждебно, с вызовом, таращилась в его черные глаза. В отличие от брата, его глаза не имели хищного, кошачьего разреза, они были большие и благородные, и ей стало тошно от себя, от своего тела. Блэр отвернулась от его немого вопроса. Запястья и ладони саднило, вчерашняя неуклюжесть дала о себе знать. Она попыталась высосать грязь из ранки, бурая корочка отвалилась и пошла кровь. — Что это у тебя? — он подобрался к ней ближе, взял ее руки и стал осматривать ссадины. Ее плечо прижималось к его теплой коже. — Где это ты так? — Я ни о чем не жалею. — Обещай, что никогда не пожалеешь. Она не могла найти правильные слова. Он умел говорить очень вкрадчиво, ему было легко расположить к себе людей. Он был очень добрый, очень внимательный и, видимо, умел хорошо этим пользоваться. Его большие черные глаза влажно блестели, в них не было ни тени хитрости или соблазна и это делало свое дело. Мастер льда был очень хороший тактик. Он поднес ее руки к своим губам и стал осторожно целовать красные полосочки. — Я принесу тебе пластырь. — Да ты и так отлично справляешься. Большой опыт? — ей было больно, она хотела, чтобы ему тоже было больно. Он был виноват, он не должен был, но он был иногда так похож на своего брата, и было невозможно не сравнивать их. Довольно адекватно представляя положение, Лиенг не питал никаких иллюзий, все, что он мог, это надеяться и ждать. Он не мог позволить себе действовать прямо, роскошь открытой игры была ему недоступна, требовать что-то — означало бы проиграть, еще даже не стартовав, поэтому он решил двигаться по течению, вода, как известно, точит любой камень. Всё уже было решено в тот миг, когда он увидел ее на поваленном дереве, он только глупо пытался от этого убежать, но от себя невозможно спрятаться. Она была рядом, значит, Би-Хан тоже был рядом, и пусть все это действительно достойно презрения, пусть это похоже на болезнь, но ничто так сильно не наполняло его, не вызывало такого восторга вперемешку с болезненной эйфорией, как она. Она принадлежала Би-Хану, как и всё то, что он любил, но Би-Хана больше не было, зато была она и она могла дать всё, что у него отобрала судьба. — Чего ты хочешь от меня? — Хочу, чтобы ты осталась со мной, — он продолжал целовать ее руки, поднимался выше, проводя губами по венам на сгибе локтя. — С тобой и с ним? — Его нет. — Он всегда будет. — Я знаю, ты его любишь, но, может быть, со временем, ты научишься жить с этим в мире, тогда всё может измениться. — Ничего никогда не изменится, — по буквам отчеканила она. Его слова вызвали в ней такую злобу и боль, что у нее увлажнились глаза. Он понял, что сказал слишком много. Ему не следовало торопиться, ему пришлось сделать усилие над собой и прикусить язык. Как бы ему не хотелось объяснить ей всю суть вещей, рассказать, как сильно она промахивается, как бессмысленно заблуждается, как напрасно страдает, он должен был дать ей время. С минуту они молчали. А потом она развернулась, села напротив него и долго рассматривала, его грудь, пальцы, плечи, кожа у него была гладкая, как и у брата, только бледнее, прохладнее. Она провела пальцами по его подбородку, он стал дышать чаще, тогда она положила ладони ему на живот, а сама придвинулась теснее, внимательно вглядывалась в его черные, неспокойные теперь глаза. Ее приоткрытый рот едва прикасался к его горячим губам, но она хотела, чтобы он сделал это первым и он сделал. Поцелуй его был мягкий, такой же ласковый, как и хозяин. — У тебя есть водка? Он принес серебряную бутылку и два бокала. Она сделала пять больших глотков прямо из горлышка. Поборов тошноту, она легла на подушки. Теперь он наконец-то превращался в незнакомое, обезличенное существо. Он утрачивал резкость, становился теплее, гладил ее колени, ступни, но ей была уже безразлична вся эта искусная прелюдия, он мог не стараться, водка сделала свое дело. Ей стало жарко, она стянула с себя майку, села на него сверху, стала облизывать его плечи, лицо. С каждой секундой всё вокруг растворялось, мастер льда переставал существовать, от него осталось лишь тело, гладкие мягкие волосы, горячий рот, влажный язык. Он стал пустой, у него больше не было души. Через пять минут и еще трех больших глотков ее кожа начала слегка неметь, дышать стало тяжелее, она облизала свою ладонь и проскользила ею по его жесткому животу, было очень приятно гладить его, но изображение его уже слега поплыло. Она становилась слишком мягкой и податливой. Он перевернул ее на живот, ушло некоторое время, чтобы головокружение уступило место ощущениям от его поцелуев, разбегавшимся по спине. Он убрал волосы с ее шеи, отчего-то они пахли дымом, гладил ее внешней стороной пальцев, с наслаждением и каким-то благоговением осязая нежность ее прозрачной кожи. А волосы были и правда похожи на золото, это было банально, но это описывало их в полной мере и он с ужасом и восхищением слушал ее тяжелое, частое дыхание, будто он вор, похитивший золотую рыбку и теперь тайно и жадно любовавшийся ею в темном своем, тайном логове. «Какой ты ласковый, грандмастер, не боишься, что я тебя съем?» — смеялась она и ее пьяный, бесовский смех доводил его до предельного возбуждения. Она приподнялась на руках и стала целовать его губы, запуская язык в его горячий рот, растекаясь в нем, забирая его себе. Его нежные, бережные прикосновения только больше распаляли ее, водка притупляла ощущения, ей хотелось, чтобы он был жестче, тогда она приказала ему целовать ее сильнее и с таким давлением впилась ногтями в его предплечье, что ему стало больно. Он перехватил ее запястье и снова прижал грудью к кровати, принимая правила ее игры. На белой простыне под его и ее правыми руками возникали багровые пятна, он очень давно не видел свою кровь, она стекала медленными теплыми каплями. На мгновение он вспомнил то странное, гнетущее предчувствие, когда увидел ее впервые. Она заберет у него жизнь, уже забрала, он был уверен, он только того и добивался и это чувство было и сладким, и страшным, а когда он вошел в ее горячее тело, то физическое наслаждение смешалось с остальными его ощущениями, и сознание его, до того словно дремавшее, вдруг очистилось и ему стало совершенно ясно, что вся его жизнь была нужна только для этого момента, только это удовольствие имело смысл, только ради этого он вообще существовал. Спирт неумолимо овладевал ее разумом, телом, она шептала ему своим влажным, неземным шепотом и движения его в ней учащались, но это наслаждение не было мучительным, наоборот, оно обещало удовлетворение, заполняя ее до краев, не причиняя боли, не вызывая жгучей, обреченной жажды. Он клялся ей, отвечая на смутный шепот ее вопросов, он обещал ей всё, что у него было, но ей было мало всего, ей было нужно больше, он облизывал ее шею, сжимал ее в своих руках и этого было все равно недостаточно, даже продав ей душу, этого бы не хватило. В какой-то момент он перестал иметь возможность говорить хоть что-то, его стал заполнять стремительный огонь, он сильно замедлился, удерживая это невозможное наслаждение, теплый утренний ветер бессмысленно освежал его влажную кожу. Она выгнулась, притягивая его обратно, сил у нее осталось немного, но ей очень хотелось кончить, поэтому она самостоятельно ускорилась, стало ужасно жарко, он был очень горячий, как плавленый шоколад, его рука приподняла ее и обвила талию, она теснее к нему прижалась, скользила липкой спиной по его груди, и чем теснее она прижималась, тем быстрее нарастала жаркая сладость в животе. Он снова увеличил скорость, в этот момент у нее перехватило дыхание, все ее мышцы резко напряглись, ей показалось, что солнечный свет ослепляет ее глаза, сладкие спазмы чередовались медленно и недолго, она обмякла и уткнулась лбом в кровать, стараясь отдышаться. Легкая тошнота стала преобладать над общей слабостью, по спине разлились горячие капли, это было последнее, что она запомнила перед тем, как выключиться. ***       Ужасная тошнота просто выкинула ее из мутного сна, она бросилась в туалет. Ее долго и мучительно рвало, ледяная серая плитка под ногами кружилась калейдоскопом, от этого ее снова вывернуло. Ей казалось, что она вот-вот подохнет, желудок скручивало так, что пот градом летел. Через двадцать минут ее немного отпустило, стало полегче и она два раза нажала на кнопку слива воды. Чудом было то, что она вообще доползла до кровати, она дьявольски хотела пить, двигаться было невозможно, голова шла кругом, расплата была справедливой. Она прикрыла опухшие глаза, снова проваливаясь в сон, но в этот момент в комнату вошел Грандмастер, она слабо и жалобно промычала, он держал стакан чистой, голубоватой, холодной воды, господь все-таки существовал. Он молча протянул ей стакан, но она даже не делала попыток его взять, лишь слабо подергала руками, это было выше ее возможностей. Он ласково улыбнулся, не имея никаких сил сдержать свою нежность к ней, чуть приподнял ее голову и стал поить по маленькому глоточку, пока она не опустошила половину. Горячие волосы под ее шеей были слишком хороши и по нему снова прошелся жар возбуждения. Основательно накрыв ее тонким одеялом и поцеловав холодный, влажный лоб, он хотел тихо удалиться и дать ей хорошенько выспаться, но только он поднялся, как в след за ним подскочила и Блэр и снова бросилась к унитазу. Вся вода мгновенно оказалась в канализации, последний раз она так безобразно напилась еще в институте. Лиенг с беспокойством и сочувствием, было, пошел за ней, но в этот момент в комнату вплыла Хико. Завидев Грандмастера в спальне, она, окрыленная, размахивая тряпкой, метнулась даже не по инерции, а по зову кроткого сердца, но тут же была остановлена его вытянутой ладонью. — Хико, дорогая, нашей Блэр очень нездоровится, принеси, будь голубушкой, чая покрепче и побыстрее. Одновременно с этим она повернула голову на звук воющего туалета, лицо ее вытягивалось, плющилось и сжималось попеременно. Сделав над собой нечеловеческое усилие, она перестала таращиться на бледное, тонкое тело, стоящее на четвереньках в одном нижнем белье, зыркнула на распотрошенную постель, снова на тело, снова на постель и своего господина, до скрипа сжала челюсти, и развернулась на сто восемьдесят градусов, отчеканивая шаг не хуже заправского сержанта. Через пятнадцать часов Блэр наконец-то проснулась. От похмелья не осталось и следа, небольшая слабость удерживала ее в уютной, широкой кровати, вставать совсем не хотелось. Через десять минут пришел он, в очередной раз проверяя ее целительный сон. — Мне все равно нужно как-то оплачивать квартиру, там все мои вещи. Мне нужно купить ноутбук, я больше не могу позволить себе не работать. Ты можешь отвезти меня в магазин? Или, если у тебя нет времени, я сама могу съездить, но я не знаю, куда и на чем. — Это не проблема, забудь о квартире, я сам за нее заплачу. — Ты шутишь? Это исключено. — Но это же из-за меня ты осталась, это же я уговорил тебя остаться. В общем, просто забудь, я куплю все, что тебе нужно. Они спорили минут тридцать, он совершенно не понимал, почему она отказывается, он был уверен, убежден, что обязан за все заплатить и вообще всячески заботиться о ее благополучии. Современные молодые женщины были совсем другие, чем те, которых он знал в свои двадцать — тридцать лет. Она всячески упиралась, а когда он поделился с ней своими измышлениями о том, что он, по-хорошему, должен ее содержать, раз она стала невольной гостьей в его владениях, она пришла в такое бешенство, что ему пришлось обреченно сдаться, он обещал отвезти ее вечером в магазин, но и ей пришлось ему уступить, они договорились, что пока она не наладит работу, платить за ее квартиру они будут пополам. После ноутбука всех ее сбережений оставалось как раз на половину аренды и на пару бутылок вина, хотелось выпить чего-нибудь кислого, от крепкого алкоголя ее воротило еще долго. Они пошли к ней в спальню, он почти не пил, она же высосала полторы бутылки, хотелось, чтобы мозг отключился, она не могла понять, куда же катиться ее жизнь, что она вообще здесь делает, зачем, для чего? Она открывала вторую бутылку и смыслом становились только острожные, томительные поцелуи этого чужого человека. Она не понимала, почему все это происходит, что она чувствует именно к нему, а не к тому, что утратила, она чувствовала только неутихающую жгучую боль и страсть, они словно несокрушимой стеной стояли между этим мужчиной и ею, было почти невозможно заглянуть за эту стену, увидеть хоть что-то за этой сплошной черной бездной, пусть даже там что-то и мерцало. По вечерам она пила, сначала пару раз в неделю, потом ежедневно. Она закрывалась в комнате, с трудом удавалось найти хоть какие-то заказы, хоть какие-то деньги, еще сложнее было их выполнять. Утром она все так же убегала за книгами, но теперь уже делала это скрытно, ей не хотелось, чтобы кто-то, особенно он, видел ее. За полтора месяца она перерыла почти всю библиотеку и ничерта там не находилось, иногда ей казалось, что Лиенг специально вынес оттуда все, что могло помочь ее мрачной, обреченной цели. С того момента, как она осталась в Лин Куэй, прошло три месяца и с первыми желтыми листьями вместо утреннего чая, она начала открывать утреннюю бутылку хорошего белого вина. Она стала брать его машину, она уезжала в город, уже нетрезвая, но ее невозможно было остановить, они ругались, они мирились, он просил ее одуматься, он говорил, что она гробит свою жизнь, свое здоровье. Он говорил ей, что нужно время, что все пройдет и слушать это было невыносимо, он рвал ее на части своей чуткостью, добротой, нежностью и терпением. То ли он и правда был святым, то ли он так умело манипулировал ее чувствами, что она не могла двинуться с места, он удерживал ее в своих теплых, породистых, властных руках. Через какое-то время он стал находить в ее комнате странные книги, явно не из местной библиотеки, странные вещи. Постепенно ее спальня наполнялась ритуальными предметами, кинжалами, картами, свечами, распятиями. Иногда она спала целыми днями, он убирал бутылки рядом с ее кроватью, он мучился сам и понимал, что и ее он мучает, но неведомая, роковая сила не давала ему ее отпустить, точнее, она его не отпускала, он был привязан к ней, теперь ему казалось, что он просто не сможет дышать, лишись он ее. Вся его размеренная жизнь наполнилась одной сплошной тревогой, он стал плохо спать, забывал, что хотел сказать, был погружен в свои безрадостные мысли и пару раз даже забыл провести урок. Только в эти недолгие мгновения, когда она была с ним, когда он мог ощущать ее дыхание, вкус ее кожи его сердце наполнялось светом, возникало нечто, похожее на счастье, горькое и краткое. Блэр становилась скрытной, они разговаривали все реже, да и нечего было больше говорить, все было ясно без слов. Обеды их стали похожи на поминки, ночи все больше походили на артхаусное, жутковатое кино, где люди занимаются любовью в комнате, где отпевают новопреставленного в открытом, свежем гробу. И Лиенг знал, что мертвеца этого отсюда не вынесут, ему самому придется избавиться от него, заколотить крышку этого живучего гроба, либо они втроем под ней окажутся. Он понимал, что шансы его зыбки, он боялся и никак не мог решиться, он обдумывал все варианты, сотни раз прокручивал в голове свои фразы, ее ответы, его возражения и так себя извел, что перестал притрагиваться к еде. Блэр начала беспокоиться и после очередной бессонной ночи он с восходом уехал в город и вернулся только к обеду. Она тоже не стала есть, лежала с ноутбуком на кровати и сводила дорожки, услышав, что он приехал, она пошла узнать, куда он исчез. — Можешь сесть? — он старался придать своему голосу уверенность, только пальцы у него предательски дрожали. Она спокойно села на подоконник и внимательно вглядывалась в его приветливое лицо. — Когда-нибудь ты устанешь, это можно оттягивать, но это неизбежно. Ты устанешь и вернешься к нормальной, человеческой жизни. Ты только не злись, Блэр, я реалист по натуре своей, хоть и делаю вид, что романтик. Я не собираюсь тебя поучать, даже более того тебе скажу, я восхищаюсь тобой, даже завидую в каком-то смысле, твоей свободе, твоей настойчивости, ты сильнее меня и ты меня победила, — его голос был теплый, он решил ничего не выдумывать, не приукрашивать. — Но ты устанешь, а когда ты устанешь так, что усталость эту ничем уже не восполнишь, ты можешь превратиться в циника, в злое, ожесточенное, утратившее веру существо. Я не говорю, что будет именно так, я просто боюсь, что так будет. И я знаю, что это твой путь и твой выбор, я знаю, что власти над тобой я никакой не имею, но если хоть что-то я сделать смогу, я это сделаю. Я решил, что ждать того момента, когда ты изморишь себя страданиями, убьешь себя алкоголем или наркотиками нет больше смысла, я хочу предложить тебе выход. Вернее, я хочу предложить тебе другой путь, у меня нет сил просто наблюдать, как ты уничтожаешь свою жизнь, я не могу этого более выносить, — он немного помолчал, она не сводила с него пристального взгляда, лицо ее не выражало ничего, кроме сосредоточенности. Он сел на кровать, но тут же снова поднялся. — В общем, Блэр, не думай, что то, что я сейчас скажу очень легко мне далось, я знаю, что это будет значить для тебя, я понимаю всю сложность этого решения, но я хочу, чтобы осталась со мной. Не как сейчас. Я хочу, чтобы осталась со мной навсегда. Только со мной. Закончив всю эту речь, озвучив свои последние слова, он снова рухнул на кровать, обессиленный, из него будто вытащили стальной каркас, ему казалось, что если он выдохнет сейчас, он просто растечется алой лужицей под ее ногами. Блэр молчала. Ни один мускул на ее лице не дрогнул. Она смотрела на него сверху вниз, без выражения, она была похожа на Венеру Боттичелли, только из мрамора и льда. Она знала, что так может случиться, возможно, она была даже готова к этому разговору, но у нее не было никакого ответа. Они одновременно сделали шаг вперед. — Нет, подожди, — он аккуратно остановил ее за плечи, — Я не хочу, чтобы ты отвечала сейчас. Я хочу, чтобы ты подумала. И вот еще что, — он достал из кармана большой черный, квадратный футляр. Ее лицо вдруг стало еще бледнее, она распахнула глаза и с ужасом уставилась на черный бархат коробочки, она невольно попятилась, но в этот момент он открыл крышку. Сначала она не поняла, что произошло, не могла сходу сообразить, но через пару мгновений испуг начал отступать. — Это что, настоящее золото? — не сдержалась она, поражаясь размеру этих огромных сережек. Столько золота она видела только на витринах дорогих ювелирных салонов. Он утвердительно кивнул. — Это что, мне? — Он кивнул еще раз. — Но как я могу это взять? Это же стоит как машина, наверное, — она была ошеломлена. — Это просто подарок. Я не хочу приходить к тебе, ну, как с пустыми руками в чужой дом, — он слабо улыбнулся. — Я знаю, ты любишь большие серьги, хотел сделать тебе приятно, порадовать. Мне надоел этот траурный антураж изо дня в день. Она попыталась отодвинуть от себя этот футляр, но он сказал ей, что она может их выкинуть, если не хочет забирать, но теперь это принадлежит ей. Остаток дня она просидела в своей комнате, ужинать не вышла, он к ней не приходил. Футляр стоял открытый на маленьком столике. Серьги были очень красивые, у него оказался хороший вкус. Белое золото, грамм по десять в каждой, не меньше, она издалека рассматривала блестящий металл, не могла оторваться от этих вызывающих переливов, но ни разу к ним не притронулась. Она еще раз убедилась, что он был очень умен и ловок, ведь он же и правда хотел ее порадовать, она знала, она видела, что искренне этого желает, но как верно было все рассчитано, как правильно интегрировано. Он не пытался ее купить, но естественным образом уже оставил залог. Она захлопнула крышку. Последний раз она видела тень (так ей казалось), месяца два назад, куда бы она теперь не уходила, ни один шорох, ни одна птица, ни одно дуновение не выдавало его присутствия. Блэр схватила одну из своих новых книжек, черт его знает, как ей удалось их раздобыть, это были ритуалы призыва мертвых, демонов, слезы подступали к горлу, она открыла бутылку красного и выпила сразу половину, нашла место, где закончила, пыталась что-то читать, но слезы уже капали на страницы, растворяя чернила, ей было страшно, буквы не собирались в слова, тень больше никогда не к ней не вернется. В груди болело от беззвучных рыданий, у нее онемели губы и пальцы, она чуть не захлебнулась остатками вина, но прикончив бутылку она немного согрелась, она успокоилась и снова открыла футляр.