Тени

      Они решили, что чем раньше они покинут это место, тем лучше будет для них обоих, хоть Блэр вовсе и не горела желанием оставлять логово Нуба — теперь оно стало уже их логовом. Она удобно расположилась и привнесла некоторый уют в этот храм черноты. Она много читала. Она мечтала узнать хотя бы половину того, что знает он, когда Нуб показывал ей приемы черной магии, когда он призывал демонов, совсем ручных в его руках, ее охватывала и жадность, и вожделение, и страсть, и ревность, и восхищение. С каждым днем, проведенным вместе, странный голод начал возникать в те моменты, когда она особенно долго наблюдала за ним. Пока Нуб пытался поверить, что он ни то, что не пугает ее, а наоборот, вызывает трепет и интерес, Блэр безотчетно пыталась уверовать окончательно, что он принадлежит ей. Надолго погружаясь в древние письмена, некромантию, алхимию, друг в друга, они иногда теряли счет дням, хотя здесь все было одной сплошной бесконечной ночью, не было разницы, было лишь установлено, что ей требуется эдакое подобие сна чаще, чем ему. Она могла даже, иной раз, не прикрывать глаза, впадала в некую дремоту, граничащую с оцепенением, в эти часы Нуб никогда от нее не отходил, он особенно внимательно следил за ней, все-таки она сильно отличалась от него, но почему, он не мог разобраться, он сделал тогда с ней все то же, что и Куан Чи проделал с ним в свое время. Она не изменилась, вернее, не изменился почти совсем ее внешний облик, не считая того момента, когда она примчалась к нему и чуть ли не плача стала тычеть ему в лицо свои изящные руки: — Би, посмотри, посмотри же! Они не ломаются! — ни то в ужасе, ни то в восторге она стала демонстрировать ему метаморфозы с гомологами его когтищ. — Но и не растут… Би… Совсем не растут! — она произнесла это с таким горестным выражением, будто ногти — это была единственная и главная их проблема в теперешнем бытие. Они долго тестировали новые особенности ее организма, он уверял ее, что это само собой разумеющиеся, естественное положение дел, беспокоиться не о чем и она успокаивалась. Правда была в том, что он сам знал физиологию их состояния лишь поверхностно, Куан Чи не выдавал свои секреты, а самостоятельно информацию приходилось собирать по крупицам. — Как ты думаешь, мы можем размножаться? — лежа у него на груди, с невозмутимостью заправского геронтолога интересовалась она. — Думаю, нет. Почти уверен… — он призадумался. — Боже, Блэр, я надеюсь, что нет… — Ты сейчас представил, что бы могло из этого получиться? — задрав к нему голову, она едва сдерживала смех. — Какие-нибудь склизкие, черненькие, верещащие полуорки, полугоблины… — А я представляю себе шустрых карликов-сатиров на козлиных копытцах. Оба переглянулись и еще добрых десять минут не могли перестать хохотать. Пока она отдыхала, он решил проверить ее квартиру перед их возвращением, на всякий случай. Он прошелся по комнате, вдыхал пыльный, душный воздух. Все было так же, как и в те утраченные навеки времена. Он открыл окна настежь, в животе у него зудела щекотка, сердце переполнилось черной кровью. Вернувшись в свой мир, он не нашел ее на месте. Через пять минут он совсем уже потерял терпение и мог поклясться, что никогда прежде он не думал, что может так нервничать, он с силой сжимал пальцы, двойник рыскал по логову и тихо подвывал. Нашлась она довольно быстро. Блэр сидела к ним спиной на голом камне прямо за выходом из их гнездышка. Ее плечи немного дрожали, двойник, разумеется, первым стал виться вокруг: — Что с нашей душечкой, что с нашей Блэр? Нам плохо, мы страдаем, когда страдает Блэр… Нуб быстро отогнал этого шумного и назойливого шершня, сел рядом с ней и нежно повернул ее влажное личико к себе. — Тебя не было слишком долго, — сухо произнесла она. — Минут двадцать, я думал, ты спишь… — Все равно. Не важно. Би… — она помолчала. — Мне иногда страшно, чудовищно страшно. Я боюсь, что ты когда-нибудь не вернешься ко мне. Это не дает мне жить, не дает дышать. Если бы ты знал, если бы знал… — Я знаю… — Нет, ты ничего не знаешь, — оборвала его она. — Он приходит ко мне… — Кто? — Его глаза загорелись, облик стал меняться, будто перетекать из одного своего состояния в другое. — Куан Чи? — Да. Он нашептывает мне во снах. Он зовет меня с собой… Он показывает мне миры, которые я даже представить себе не могла. Он обещает рассказать мне о смысле всего, о Боге, о смерти, он прокрадывается мне в голову, он гладит мою спину, мои ноги, он втекает в сознание и пытается очаровать, соблазнить своим дурманящим голосом. Он обещает мне знания, доступные только ему, он обещает мне силу, сравнимую со взрывом солнца… Я ненавижу его, ненавижу! — Что еще он тебе говорит? — сквозь зубы и ярость процедил он. Именно этого он ожидал и боялся. — Все то же, все кругами, как гипноз, но это не важно совсем! Би… Ведь он и к тебе так же приходит? Ведь приходит? Я права? — она нетерпеливо посмотрела на него. — Уже давно нет. С минуту она сидела не двигаясь, отвернувшись и до боли сжимая зубы. — А если он снова придет к тебе? Би… Если он снова придет? — теперь и она вся горела. — Пусть делает, что хочет, но почему ты сейчас думаешь об этом? Что ты ему ответила? Что… — Би, ради всего святого, зачем ты спрашиваешь? — снова оборвала его, — Зачем мы нужны ему? Для чего? Я боюсь… А если он снова начнет и тебе нашептывать, Би… Господи, я так боюсь, я так боюсь, что ты… — Что я что? Неужели ты думаешь, что я поведусь на его льстивые увещевания? — у него даже лицо вытянулось от негодования, от удивления. — Я боюсь, что он как-нибудь исхитрится, как-нибудь придумает… — Ты до сих пор мне не веришь? — Я боюсь, что он разлучит нас. Я страшно боюсь. У меня мурашки бегут, когда я думаю об этом, у меня внутри все сжимается, я не знаю, что делать. Что мне делать? Я ненавижу его! Я не переживу, если он отнимет тебя, — выпалив это, она вдруг с такой силой процарапала камень, на котором они сидели, что на нем остались борозды глубиною с мизинец. — Это невозможно, Блэр. Этого не может быть, ни в одном из миров. Никогда, понимаешь? — он временами поражался, какая сила могла быть в ней заключена. — Поклянись мне, — она схватила его руки. — Я клянусь. Я не знаю только, чем. Все самое дорогое, что у меня есть, единственное, что у меня есть — это ты. Я не могу класться тобой. Что ты хочешь? Что угодно, только перестань так терзать себя… У меня нет сил видеть, что ты не веришь мне… — Я хочу, чтобы ты принадлежал лишь мне. — С первого звука твоего голоса, Блэр, с первого взгляда, я не умею говорить, так доходчиво, как ты, но как мне еще выразить это? Все эти слова про любовь, про страсть — они даже отчасти не описывают того, что есть на самом деле. — Би, нам нужно избавиться от него, — не выпуская его из капкана своих пальцев, тише проговорила она. — Избавиться? Ты имеешь в виду? — Они и без слов друг друга хорошо понимали. — Это почти невозможно. Он слишком могущественный. — Значит, придется быть умнее. — Блэр, ты не представляешь, на что он способен. Да я сам не представляю до конца. — Мы не рабы ему! Не собственность и не активы! — она подскочила на ноги. Он еще не видел ее в такой ярости, она была убийственно хороша. — Надо подумать… — Здесь не о чем думать! Никто, слышишь, никто не встанет между нами, никогда. Пока я могу двигаться, пока я могу ползти и моргать, никто не будет управлять нами, мы избавимся от него, Би… Мы должны. Он молча кивнул. Хоть она и говорила безумные вещи, но она была права. Он слишком долго прозябал в подчинении. Сначала отец, клан, долг, потом этот дьявол чернокнижник, ему-то было не привыкать, но с ней этот трюк не сработал, она не терпела даже намеков на посягательства на свою свободу, на волю. Она была свободна, она сама управляла своей судьбой, и он был исполнен к ней ни то благоговения, ни то вожделения, ни то отчаяния — все вперемешку, все было едино и вплеталось в его существо стальными прутьями, насквозь, навсегда.       Они обещали друг другу, что обязательно будут сюда возвращаться, он взял ее прохладную ручку и нежно притянул к себе, вдыхая тонкий аромат чайного дерева на ее макушке. Она прикрыла веки и они растворились черным пятном в черноте этого бесцветного мира. Солнце ударило в глаза, оно просто придавило ее белоснежно-мертвое тело, где-то поблизости грохотала дорога, у нее едва уши не заложило, ее повело в сторону, он подхватил ее за плечи. — Би, почему сюда? — еле ворочая языком и прикрывая глаза ладонями, простонала она. — На всякий случай, у тебя камера в подъезде. Мы должны войти как нормальные люди. Ты можешь идти? Давай я посажу тебя на травку? Она отрицательно помотала головой и почти полностью повисла на нем, уткнувшись лбом в его грудь. Они стояли в тенистом парке напротив ее дома, была ранняя весна, но даже сквозь свежую зелень это поганое солнце жарило так, что ей казалось, что ее просто расплющит. Немного привыкнув, она кивнула в сторону дома и они пошли. Ей смертельно хотелось лечь, поэтому доковыляв до квартиры, она тут же рухнула на кровать, даже не оглядевшись: — Благослови тебя господь, Би, ты додумался заранее открыть эту херову дверь изнутри, — пробубнила она в подушку. — Хотя странно, конечно, ты слишком красив, чтобы быть таким умным, — беззвучно хихикнув, она тут же задремала. Уже довольно давно привыкший к ее забавным издевкам, он весело хмыкнул, закрыл окно и прилег рядом. Он невольно прислушивался к ее дыханию, она делала медленные, слабые вдохи, его никак не отпускала тревога, хоть он и списывал странную слабость Блэр на новизну вдруг окружившего ее мира. Потолок был почти такой же белый, как и ее спина, он смотрел вверх и пытался вспомнить свои первые ощущения, свое состояние после того, как Куан Чи высосал из него душу. Он чувствовал себя тогда, наверное, никак, по крайней мере, он никогда так не реагировал на шум, на свет… Он сел, потянулся, ему хотелось сбить эту ноющую тревожность в солнечном сплетении. Снова открыл окно. Прошелся по комнате, заглянул в ванну, ему захотелось умыться. Воды почему-то не оказалось. Он потеребил краны, но трубы лишь вяло отрыгнули пару недовольных пшиков. Силы их были не равны, он покорился судьбе и оставил сантехнику в покое. Где-где, а вот в хозяйстве он был решительно непригоден, как-то ему пришлось вколачивать гвоздь в визгливую ножку табурета, ему так прищемило палец, что до сего дня любые деревянные приспособления для отдыха вызывали у него подспудное недоверие. Он стал разглядывать себя в зеркале, сложно было представить, что это свежее, гладкое лицо лишь умелый фантик, комар бы носа не подточил. Хмыкнув, он потер челюсть и стал весьма озадачен — а придется ли теперь бриться? Он так загорелся этим вопросом и энтузиазмом на гигиеническом попроще, что его просто распирало от желания обсудить это с Блэр. Судя по тому, как она шустро расправлялась с одеждой двойника, который предсказуемо устроился у нее под боком и только и ждал момента, чтобы пристать, она вполне оправилась от перемещения и была уже более чем активна. — Ну-ка, брысь, — хлопнув в ладоши, он живо прогнал неуемную тень. — Оу, хозяин объявился, — игриво замурлыкав, она перевернулась на живот и стала царапать простыню рядом с собой, указывая ему на место. Тщательно опросив ее о самочувствии, с пристрастием терапевта на медкомиссии осмотрев ее с ног до головы, он, мало-помалу, начал успокаиваться. Изрядно поглумившись над тем, что он не справился с водопроводом (она просто обожала обнаруживать в нем милые человеческие несовершенства), она дала ему два самых пушистых полотенца и объяснила, где открыть вентили. — Какие ещё вентили? — щурился он, честно пытаясь сообразить. — Ты что, никогда не перекрывал воду в доме, когда надо надолго уехать? Он неуверенно помотал головой. — Ну вот, теперь ты эталонный красавчик. — Душа моя, сжалься, можешь сама там покрутить? — выпрашивал он. — Утю-тю. Он пришел в полный восторг от процесса помывки и плескался как гусь не меньше полутора часов. Он уже и не мог вспомнить, когда был в обычной человеческой ванне последний раз, хотя мыться им было совершено не нужно в принципе, они не пачкались, их мертвые тела особо и не могли ничего выделять, но намыливаться, стоять под горячими струями было настолько приятно, что он не мог поверить, что ему раньше не приходило в голову соорудить в своем логове полноценное спа. Он три раза вспенил голову тремя разными шампунями, у Блэр была просто уйма всяких душистых баночек и тюбиков. Не побрезговал он и маслом для тела, в кремах и лосьонах он разбирался куда лучше, чем в кранах, запах иланг-иланга не оставил ему варианта, но сколько бы он не натирал бока, оно не впитывалось, и если зеркало провести было элементарно, то органику обмануть было почти невозможно — пришлось смывать. Весь оставшийся день они валялись и заказывали ему одежду по интернету — разгуливать средь бела дня в его обычных костюмчиках было, по меньшей мере, странно. Он был ошеломлен наличием такого дикого выбора всевозможных тряпок, ни разу в жизни ему не приходилось тратить столько усилий ради рубашек и штанов. — Ого, губа не дура, — хохотнула Блэр, — Бальма, Версаче, мы идем грабить банк? — Ты смеешься, но нам же нужно на что-то жить. Почему нет? — отложив ноутбук, его губы растянулись в медленной улыбке. — Ты шутишь? — она недоверчиво и скептически прищурилась. — Если уж мы теперь здесь, почему бы не пожить красиво? — Вау, Би. Ты предлагаешь мне ограбить банк, это так сексуально. Как Бонни и Клайд, — она раскинулась навзничь на простыне и захохотала. — Ну, а как еще, прелесть моя? Я ничего не умею, я ни разу в жизни не работал на нормальной работе, я не знаю, как еще достать деньги? — Да уж, с такими притязаниями на высокую моду мои песенки нас не прокормят, — поддразнивала его она. — Мы просто туда переместимся, соберем деньги и исчезнем, — он придвинулся к ней теснее — Я уверена, что в банках уже почти нет кэша. Это довольно рискованно и возможно бесполезно, а вообще, тебя можно выгодно пристроить к какой-нибудь богатенькой вдовушке, она с удовольствием согласиться выделить тебе приличное содержание, — резвилась она, — за разумный бартер, конечно. — Можно ведь просто ее убить. — Не хочешь спать со старухами? Зря. С таким подходом вдовушек не напасешься. — Блэр. Я серьезно. — Давай пока оставим всю уголовку как вариант «б» и попробуем обойтись моей кредиткой. — Уверен, еще неделя и ты согласишься, — он лег сверху и положил ладонь под ее затылок, перебирая теплые волосы, его кошачьи глаза влажно и мрачно блестели. В половине первого ночи она настежь распахнула окна и сделала глубокий, медленный вход. Прозрачный синеватый воздух был еще по-весеннему холодным в ночные часы, тонкий аромат свежей зелени и бензиновых выхлопов заполнил маленькое пространство. Нуб никогда прежде не ощущал себя настолько живым. Она смотрела в иссиня-черную искристую даль, он смотрел на нее. Кто бы мог подумать, что лишившись одной жизни ты вдруг воскреснешь с удвоенным, утроенным, в степень возведенным в тебе пламенем. Это не он подарил ей бессмертие, это она подарила ему перерождение и он не мог оторвать от нее глаз, она была где-то не здесь, не с ним, она почти не моргала, и ее мысли (он словно нутром чувствовал) уносились отсюда со скоростью ему неподвластной. Где-то под ребрами снова что-то сжималось, ему хотелось, чтобы она сейчас же вернулась к нему и он уже был готов вырвать ее назад, себе, но она вдруг обернулась сама — Би. Сегодня день моего рождения. Я только сейчас вспомнила, — чуть растерянно улыбаясь, она села рядом. Через пять минут двойник образовался между ними третьим, не с пустыми руками. Нуб уже несколько дней собирался подарить ей темный амулет для перемещений, вот и представился отличный повод. Теперь она могла все делать без его помощи, хоть это было и лучше и безопаснее, но все же у него скребло в груди что-то тоскливое, словно перешагиваешь на прогулке милый сердцу ручей и прощаешься с ним навсегда. Вся ночь принадлежала только им, теперь каждая, Блэр вытащила его из квартиры и они отправились гулять по спящим улочкам. Первый раз она ощущала такую невозможную свободу, от всего, в первую очередь от страха, от банального страха ходить ночью по городу, где угодно, в любом закоулке и лесочке, а не только по густо освещенным центральным улицам. Это было до того непривычно, что она по первости даже шаги делала неуклюже, шатко, словно только училась ходить. Ни шорохи, ни редкие случайные прохожие больше не пугали ее, не заставляли пальцы сжиматься, наоборот, она с интересом наблюдала, прислушивалась, исследовала и даже схватила толстого уличного пса и вдоволь его потискала. Она уговорила Нуба почесать упитанный загривок податливой и доверчивой животинки, но он все же предпочел держаться от него подальше, тем более он не хотел, чтобы запах псины перебил иланг-иланг. Зайдя в круглосуточный супермаркет, они купили лакомство для четвероногого, хотя Нуб решительно считал, что: «эта жирная псина может месяц на одной воде перебиваться», но все-таки сам его в итоге и подкормил, не без удовольствия и забавы. Себя они тоже не обделили, Блэр взяла бутылку самого дорогого в этом магазине шампанского и они пошли к реке, ей было ужасно интересно, что будет, если они выпьют алкоголь. Устроившись на мягком, но влажном газоне под светом тусклой луны, он бесшумно открыл бутылку. Переглядываясь с озорством школьников, тайком распивающих пиво, пока по близости нет взрослых, они делали по очереди осторожные глотки прямо из горлышка. Быстро прикончив половину, они не обнаружили никакого эффекта, поэтому было решено расправиться с этой бутылкой и перейти к чему-то посерьезнее. Она попыталась допить остатки, но скользкое стекло предательски улизнуло из рук и она вся облилась кислой пеной. Не растерявшись ни на секунду, его губы стали услужливо помогать ей избавиться от лишнего шампанского на ее шее, затем на груди, затем он вылил оставшееся ей на живот. Насквозь влажные трусики он решил полностью ликвидировать, задрав юбку ее тонкого платьица, но через пару секунд он ликвидировал и влажное платье, оставалось только вылизать промокшие бедра и перейти к более волнующим местам. Ей показалось, что искры шампанского все-таки дали о себе знать, когда его горячий язык стал почти невесомо скользить между нагретых лепестков ее нежной, возбужденной впадинки. Вкус ее был лучше любого вина, он был отравлен ею, опьянен без спирта, ее кожа будто неоном светилась в предрассветной мгле и с каждой секундой его желание подходило к критической метке. Совсем скоро она вдруг замерла, почти оцепенев, и издала тихий короткий стон. Ее прохладная ступня легла ему на плечо, затем легко, но твердо она чуть оттолкнула его от себя, он слушался ее беспрекословно, тут же выполнил указание, оставляя россыпь поцелуев на ее тонкой щиколотке, но этого было мало, она чуть поднялась на локтях и с ощутимой силой толкнула его в грудь. Его глаза в одно мгновение загорелись ярче, чем тысячи лун. Он резко хватил ее за щиколотку, не больно, но внятно, она лишь блеснула зубами и снова попыталась его оттолкнуть, теперь она могла играть с ним по своим правилам. — Хочешь так. Ладно, — хищно оскалившись, он, не раздумывая, рванул ее на себя. Она даже чуть проехалась по траве, ее ножка уже полностью лежала у него на плече, он решил взяться за вторую, но она снова попыталась его отстранить, впрочем, теперь его уже не получилось застать врасплох, он скинул обе вниз и вжал ее в землю всем своим весом. Она горячо выдохнула ему прямо в ухо, ее сладкие губы разомкнулись и он почти прижался к ним своим жадным, горячим ртом, но она тут же отвела голову в сторону, издав что-то вроде насмешки. Это повторилось еще пару раз, на третий он схватил ее подбородок и властно направил ее непослушный ротик куда следует. О, она была теперь действительно сильна, ему стоило труда бороться с ее сопротивлением, его изнутри будто молотом колотило от возбуждения. На мгновение она поддалась, эта обманчивая слабость позволила ему наконец-то впиться в ее влажные губы, всего на миг, в следующий она чуть прикусила уже его, но это ей так казалось, на деле у него тонкой струйкой потекла черная кровь — волшебная, терпкая, металлическая. Она стала облизывать его, кровь растекалась у них на языках, втекала ей в горло, она вся обмякла в его руках от удовольствия, от нетерпеливого желания, теперь он был ее хозяином, навсегда, бесповоротно. Включились автоматические дождеватели на газоне, крупные капли попадали на ее спину, на его плечи, медленный утренний туман окутывал их ватной тишиной. Рассветало. Неподалеку возникло какое-то истошное, пронзительное мяукание — уже беспощадно активная бабка вывела на шлейке своего кота, больше походившего на прямоугольную буханку, справить, похоже, немалую нужду. Туман хоть и служил им отличным прикрытием, но слушать эти мотивационные присюсюкивания от бабки и кряхтение ее несчастного любимца было невыносимо. Блэр заткнула рот и нос руками, Нуб бесшумно трясся и старался на нее не смотреть, чтобы оба не разразились диким хохотом. Оба промокшие до нитки, они забежали в тот же магазин на обратном пути, периодически прыская со смеху, они кое-как определились с вариантами, их было всего два: либо водка, либо абсент. Взяли оба. Не успели они выйти, он схватил Блэр и приподнял над землей, трепетно и жадно ее целуя, неурочное происшествие хоть и было нестерпимо смешно, но оно никак не погасило его неутоленное, острое желание, скорее наоборот. В Блэр будто была заключена вся жизнь, вся гамма тех чувств, которых он никогда не знал, она словно переливалась перламутром в его глазах, в руках, в венах, наплевав на все правила предосторожности, он тут же растворился с ней прямо в середине утренней, пустынной улицы. Было только шесть утра, а она уже откручивала крышку абсента, сидя у него на коленях, пока он избавлял ее от мокрой, прилипшей ткани. Она пахла алкоголем и росой, у него в голове будто колокол гремел, тело вибрировало и изнывало от напряжения. Она выпила не меньше четверти литра, залпом и, зажмурившись от горечи, сунула ему изумрудную отраву. Ему было вообще не до того, но она настояла на дегустации и он через силу, с рвотным отвращением отпил еще четверть. Выкинув уже к чертям мерзкую бутылку подальше, он наконец-то уложил ее на кровать и начал быстро раздеваться сам. — Стой, — она разорвала поцелуй. — Ну-ка, встань сюда, — топнула она ножкой по одеялу прямо перед собой. Он был в том состоянии возбуждения, когда уже не думаешь, он автоматически выполнил приказ, лишь бы скорее ее получить. — Вот. Теперь раздевайся, — она широко улыбнулась. — Нет! Не так быстро. Я хочу на все посмотреть. Он почти простонал от нетерпения. Делать было нечего, пришлось исполнять. Он стоял перед ней на коленях и медленно (насколько это было возможно) беспокойными, трясущимися пальцами расстегивал верх своей черной одежды. Его перегретой кожи коснулось дуновение холодного утреннего воздуха, рефлекторно по спине пробежались мурашки, он стянул правый рукав, от этого мурашки пошли уже у нее: — Ты не боишься, что я тебя съем? — облизнулась она и чуть прихватила зубами безымянный ноготок. — Я как раз боюсь, что не съешь, — глухо прошептал он, горло будто сжалось от боли. Она прикусила нижнюю губу и тихо заулыбалась, указательным пальцем делая вращательные движения в воздухе. Он покорно отбросил остатки тряпья и стал медленно поворачиваться вокруг своей оси, одновременно приступая к штанам. — Ну, нет. Это моя прерогатива, — быстренько подпрыгнув к нему сзади, она стала целовать его золотистые плечи и лопатки, пока ее ручки опускались вниз по гладкому, жесткому животу. Сил это терпеть у него не осталось еще полчаса назад, сейчас же он просто состоял из одного лишь желания и муки, он сцепил ее тоненькие предплечья и начал разворачиваться лицом, но вдруг его словно оглушило огромным тупым обухом, у него потемнело в глазах и повело в сторону, если бы она его не подхватила, он бы полетел головою в пол. Пусть не сразу, но даже его бессмертное тело сдалось под давлением восьмидесятиградусной зеленой жижи. Блэр оказалась куда устойчивее, она была крайне довольна первыми результатами начавшегося пьянства, во-первых, а во-вторых, податливостью и беспомощностью этого роскошного тела у нее во владении. Она заботливо устроила его голову на подушке и сразу же приступила к нижней части своего безропотного любовника. Много ремней, она обожала ремни. Его кожа пахла железно и сладко, она сглотнула и нетерпеливо поднялась к его бесцветным губам. Он часто моргал, пытался смахнуть эту пружинящую пелену перед глазами. Она садилась сверху и он начал медленно погружаться в ее райскую, упругую глубину. Она двоилась, она троилась перед его мутными глазами. Небольшая, мучительная амплитуда ее неторопливых движений казалось, прикончит его сейчас, вот сейчас. Но он все еще был в сознании, формально, калейдоскоп все быстрее раскручивался у него в голове, он никак не мог войти в нее до конца, она была слишком узкая для него, в этом положении особенно. Она стала распускать высокий хвост, все его наслаждение будто сжалось в одной точке у нее на заколке, вот-вот ее волосы рассыпятся по острым молочным плечам и он растечется в ней, в волосах, он хотел их выпить и умереть захлебнувшись. Блестящие пряди упали на ее бледные грудки, у него остановилось дыхание, он распахнул глаза, чувствуя как сфера жгучего, сладостного наслаждения расширяется внизу его живота. Мышцы окаменели от напряжения, она ускорила ритм, но проклятая полынь в его крови словно заморозила ощущения на самом нестерпимом моменте, спирт не давал ему кончить, у него загорелись глазницы. Он выпустил бессильный, мучительный стон, но она закрыла его рот ладонью и потянула на себя. Он поднялся и видит дьявол, если бы ему нужно было дышать, он бы давно задохнулся. Ему казалось, что он теряет равновесие, ориентиром служила только она, и он вдавливал пальцы в ее бесподобные бедра. Медленная слабость наконец-то начала окутывать и ее волю, немного кружилась голова, но у нее всегда кружилась голова, когда он целовал ее, он весь горел, и было невозможно описать степень удовольствия, которое она получала, ощущая в себе его жар. Она сжала его волосы на затылке, и потянула вниз, открывая доступ к влажной шее, едва она коснулась ее языком, как пальцы на его губах ощутили тяжелый, горячий выдох. Сильный, болезненный спазм заставил его зрачки раствориться в ядовитом свечении, он был рабски благодарен ее языку, губам, костям, волосам, за это баснословное освобождение, словно вся его суть изливалась в нее потоком неестественного, сладостного восторга. Секундное затмение и он уже не мог собрать ее перед собой даже в четыре силуэта, Блэр стала всем, она заполнила его до предела, за пределы. Он рухнул на спину, сотни потолочных светильников кружили над его головой. Он не мог полностью отключиться, никогда в жизни он даже близко не был так пьян, но если бы он находился в подлинной человеческой личине, он бы давно либо потерял сознание, либо выблевал все кишки. Фальшивое тело же не давало ни того, ни другого, оно производило странные метаморфозы с его головой, он будто бредил в полном сознании. Его грудь и живот накрыла шелковая прохлада, Блэр гладила его руки, медленно облизывала пальцы, ключицы, его снова охватывали волны удушливого огня, а когда она забрала в свой нежный, бесовский ротик его уже полностью и нестерпимо восставшую плоть, ему захотелось разрыдаться и сдохнуть. Она то останавливалась совсем, то мучила его садистки долго, пока на втором часу он наконец-то не ощутил легкое прояснение и не повалил ее на спину, наконец-то закончив то, что должно было его убить уже часа как полтора назад. — Би, — она снова смотрела в утреннюю дымчатую прохладу, — я больше не здесь. Вернее, я больше не чувствую, что меня что-то удерживает. Мне словно отрезали корни. Понимаешь? О, понимал он ее более чем прекрасно, уж кто-кто, а он постарался для этого изрядно. Он отвел тревожные глаза в сторону, холодок опять занимал свое положенное место у него в груди. — Нет, ты не понял, — увидев его прекрасное печальное лицо, она поспешила объяснить, — я теперь свободна. То есть совсем свободна. Я смотрю на эту кровать, это окно, слушаю все свои песни, и больше ничто не создает гравитацию. Я словно парю над, в невесомости. Если она предполагала, что пояснение его успокоит, то эффект это произвело обратный и сокрушительный. «Ничто больше не создает гравитацию» — значит, скоро она и от него оторвется. У него ком в горле встал, глаза стали наполняться чем-то огненным и влажным. Она не могла облачить свои догадки в слова, но она на подсознательном, только им двоим доступном уровне, считывала его горькие, гнетущие чувства. У нее задрожали ресницы, она подбежала к нему и села перед ним на пол, положа голову на его колени: — Би, ты не понял, снова не понял. Ничто здесь больше меня не удерживает, я принадлежу лишь тебе, только тебе, я хочу жить только пока ты рядом, ты понимаешь теперь, понимаешь? — сквозь слезы такой же горькой боли шептала она и целовала его горячие руки. Ведь он же знал, что это и только это правда, он верил ей больше, чем себе, но почему же его так раздирала боль и страх, ревность и отчаяние? Эта невыносимая страсть требовала доказательств, ежедневных, ежеминутных, она не терпела ничего кроме жертв, кроме слез и тотальной принадлежности одного другому. Так не должно было быть, он был убежден в такие мгновения, что это все болезнь, проклятие, неужели любовь могла приносить такую боль лишь уже потому, что Блэр смотрела в окно, а не на него? Но в тот момент, когда она произносила три всевластных слова, проклятие обращалось в благословение. Эти слова стоили этой боли, любой боли. — Давай уедем отсюда подальше. Весь мир принадлежит нам, любой мир. Хочешь? — она подняла на него свои хрустальные розоватые глаза, полные ледяных слез. — Отчего ты хочешь убежать? От него? Не выйдет, — ему будто нравилось пытать ее теперь и самому же умирать от этой садисткой пытки. — Би, я умоляю тебя. Мы избавимся от него, скоро избавимся, только я пока не знаю, как… — Ты ни разу еще не спала, — будто не слушая, отрезал он, — боишься, что он снова придет к тебе? А почему боишься? Она замерла. Лицо ее застыло недвижной, величественной, холодной маской. Она медленно поднялась. — Но ведь это ты меня оставил тогда, — сквозь зубы прошептала она. В тот же миг внутри у него будто в пропасть обрушилось сердце. Он уже мечтал только о том, чтобы умолять ее, просить прощения, лишь бы еще раз дотронуться, лишь бы только вдохнуть ее запах. Каждый раз, смотря на него такого, у нее в голове не укладывалось, как это жестокое, беспощадное существо может быть таким прекрасным, таким удивительно ранимым и жадным, чутким и неприступным. Он, было, дернулся, чтобы броситься к ней, но она сделала шаг назад. — Смотри. Если с первого раза не понял. Она развернулась на сто восемьдесят градусов и молча пошла к окну. Открытые створки бесшумно стучали о стену. Не успела она и ногу поднять на подоконник, как он сжал ее в руках и отнес в самый дальний от окна угол. Он держал ее так минут пять, не выпуская и даже не убавляя силы своих объятий. Если бы он мог, он бы так и вдавил ее в себя. Он просил прощения десять, двадцать раз подряд, она все молчала, не шелохнувшись, а потом едва ощутимо дернулась из его рук: — Ты все это говоришь, потому что сам в себе не уверен, — сказала она без выражения, смотря куда-то в сторону, он лишь скорбно замотал головой, отрицая каждое слово. — Однажды ты уже бросил меня, боишься, что теперь тебя так же бросят. Или же боишься снова обещать и обмануть. — Ты никогда не простишь меня? — пробуя заглянуть ей в глаза, обреченно спросил он. — Нет. Никогда, — она строго посмотрела на него, но ни в лице ее, ни в едином движении не было желания ранить. — Я понимаю. Но я не прощаю тебя и никогда не прощу. Потому что если я прощу тебя, значит, я допускаю, что когда-то ты мог меня бросить. Она села на угол кровати, он так и остался стоять у стены, примкнув к ней спиной. Она редко и вскользь смотрела на него и не могла поверить, что все это происходит именно с ней, вместе с этим это было настолько реально, настолько естественными были ее чувства, словно она только вот сейчас очнулась от забвения фальшивой до того жизни и наконец-то могла проживать все взаправду, по-настоящему. Это существо у стены с неподвижным лицом безупречной скульптуры одним своим видом причиняло ей боль, как и всякая вещь, обладающая чрезмерной красотой. Даже когда он клялся, даже когда стоял на коленях — эта его ледяная непостижимая сущность словно в насмешку все это проделывала. Он может был и не виноват в этом вовсе, он же не выбирал себе эти длинные, высокомерные глаза, надменную линию рта, острые великолепные зубы. И все-таки был виноват, виноват. А хуже всего было, что внутри этого бессердечного футляра жила аспидная, демоническая сущность еще более ей недоступная и неподвластная. — Би. А к тебе он приходил? — чуть капризно и требовательно прозвучал ее вопрос. — Я бы сразу тебе рассказал. Он был печален до бессилия. Он не хотел двигаться, не хотел говорить. Только одно его занимало — она не верила ему, значит, часть ее ему не принадлежала, была обособлена, могла вести другую жизнь, где ему не было места. — Би. Он кивнул. — Мы уедем отсюда. — Как ты скажешь. — Я хочу уехать подальше, — глаза ее повеселели, — может быть даже в путешествие. Ты был в Африке, в Индии? — он снова помотал головой. — Я тоже. Только в Египте, но я не видела пирамиды. Она прошлась по комнате, улыбаясь сама себе и бормоча какую-то мелодию. Наверное, ничто не могло сломить ее волю, размышлял он, наблюдая, он был из тех, для кого стакан всегда наполовину пуст. Она снова взяла его руки и потерлась о них щекой, и он таял, как тонкая корочка ночного льда на дневном февральском солнце. — Нужно как-то достать тебе паспорт. У тебя же нет паспорта? — Паспорт? Зачем? — А как ты собрался путешествовать? Нас не пустят ни в один приличный самолет. — Самолет? Зачем самолет? — разволновался он, — мы же можем просто моргнуть и быть где угодно. — Ну, нет уж! Какое же это путешествие, Би? Какой ты глупый, — хихикнула она и щелкнула его по носу. Она его уверяла, что путешествие нужно прочувствовать, а для этого все должно быть, как положено: дорога, чемоданы, переезды, билеты, гостиницы и т.д. Все это его более чем настораживало, особенно самолеты, он уже предвкушал, как она будет долго над ним потешаться и издеваться, когда узнает, что только пауков он боялся больше, чем самолетов. Скрепя сердце, он все-таки отправил двойника добывать ему паспорт и, дождавшись курьера с одеждой, Блэр тем же вечером арендовала старенький, но еще вполне бодрый кабриолет со складной тряпичной крышей. В одиннадцать вечера они выехали из города.       Она так давно не водила, что еле нашла свои права, слава богу, что за эту цену коробка у их нового четырехлитрового друга была автоматическая, если бы это была еще и механика, они бы и к утру не поехали. Нуб, питавший недоверие ко всему техническому, не желал даже знать, что там и как должно работать, поэтому первые пару часов ей пришлось ориентироваться лишь на свои ощущения и давнишний опыт езды, он же удобно (хоть и не без опаски) разместился на пассажирском кресле и глазел то в окно, то на ее сосредоточенный профиль. Около четырех утра топливная стрелка стала стремительно падать вниз. Они заехали на заправку, денег у нее оставалось еще от силы на три полных бака. — Блэр, солнышко, давай я уже достану нам эти чертовы деньги? — он никак не мог понять, почему она так сильно сопротивлялась его недавней идее. — Рано пока. — Ну, а на что, на что мы будем путешествовать этим твоим правильным образом? А оплачивать эту машину? — вился он вокруг, пока она заправляла прожорливый бак. — Ну, машину, можно и не оплачивать, если уж тебе так не терпится покриминалить, — она засунула притихший пистолет в колонку. — Пойдем, я тебе кое-что покажу. Они сели обратно, она сунула ему телефон с описанием какой-то вакансии то ли танцовщицы, то ли певички в каком-то замшелом кафе. — И что это? — Это в соседнем городе. Ну? Ты забыл? Я же могу петь. — Ты же ненавидишь такое. Блэр, ну хватит уже упрямиться, давай сделаем, как я говорю, — настаивал он, совсем уже недоумевая. — Раньше я и правда ненавидела. А теперь мне это кажется даже забавным. Би, представь, эти людишки будут смотреть на меня, платить мне и даже не догадываться, что я такое на самом деле. Я хочу попробовать, вдруг что-то из этого выйдет? И платят там сразу, за выступление, наличными. Надо попробовать, пару вечеров в одном городе, пару в другом, мы так можем объехать всю страну! А если не выйдет, то мы всегда можем обнести пару банков, — засмеялась она. Ему решительно не нравилась эта идея, но он не мог не признать, что авантюра эта была интригующая и ему совершенно неведомая. Его все-таки подстегивало любопытство, он никогда не путешествовал, ни разу в жизни не видел океан, ему и в голову бы не пришло такое проделать, если бы не Блэр. Она с каждым днем наполняла его жизнь все больше и больше. Теперь ему даже вспоминать было страшно, чем же он все-таки занимался до того, как она появилась. Вот уж наверняка — мертвым он родился и только сейчас восставал из своей сырой одинокой могилы. При въезде в городок они нашли самый дешевый мотель и бросили скудный багаж в крохотный, но вполне опрятный номер. Прельстившись прозрачной душевой кабиной и обновками, Нуб прошмыгнул в ванную. Она распахнула пыльные шторы и легла на свежую, еще влажную простыню. Покрутив телефон в руках, она восстановила из черного списка один номер. Она колебалась. Двадцать минут она то включала, то выключала экран, когда она услышала, что вода в ванне остановилась, она все-таки отправила сообщение, состоящее лишь из одного слова: «Спасибо». Это было правильно. Снова погрузив номер в бездну забвения, она легла на бок и первый раз позволила себе подумать о нём больше, чем пару несносных секунд — как теперь там Грандмастер? Думает ли о ней? Наверное. Она бессовестно и бессердечно исчезла из его жизни в одночасье и только теперь она решилась дать о себе знать, чтобы он хотя бы не думал, что она сгинула где-то в дебрях Черного леса. У нее сжалось сердце. Она была виновата перед ним и обязана всем, что у нее теперь было. Из ванны вышел совершенно довольный и душистый Нуб, она от неожиданности почти подпрыгнула. В новой одежде, на которую она извела две кредитные карты, он выглядел просто убийственно хорошо, но будто взятая с поличным, она тупо таращилась на него и не могла связать и двух слов. — Слишком плохо? Слишком хорошо? — кокетливо интересовался он, прекрасно зная, какое впечатление он мог производить, особенно на женщин. — Тебя цыгане украдут. Она знала, что завести этот разговор ей придется, но не знала, как он на это отреагирует. Они еще ни разу не обсуждали его младшего брата, лишь бегло, незначительно и в основном те аспекты, которые касались непосредственно Нуба и Лиенга. Разумеется, рассказывать всё она бы под пытками не осмелилась, хоть и не считала себя виноватой в этом смысле ни в чем, но в общем смысле обсудить это было нужно, даже и неприлично было бы не обсудить. Пока она терзалась гнетущими мыслями и пыталась отшучиваться, Нуб сбросил на потертое кресло свою новенькую шелковую бежевую рубашку и сел перед ее коленями, опаляя поцелуями белоснежные бедра. В общем-то торопиться было некуда, она решила, что мудрость от Скарлетт О’Хара была здесь как никогда уместна.       В семь вечера ей уже нужно было быть на месте при полном параде. В этом провинциальном городишке всем настолько не было дела, кто там и что будет петь, что ее даже прослушивать отказались, сославшись на то, что уже изучили ее блестящее портфолио в резюме. Пришла — уже хорошо. А кто там будет рот открывать — дело десятое, лишь бы платье было понаряднее. Нуб с нетерпением ждал ее выхода, сидя у бара. Легенда была проста — он продюсер, она его любовница, простите, певица, если кто решит разузнать. Барменша оказалась женщиной зрелой, но еще бойкой и неунывающей, тут же разглядев захожее свежее мясо в их унылом и скучающем кабачке, она быстренько припудрила жирный короткий пятак и начала погружать диковинного Нуба в мир дешевых и скверных питий. Он даже не утруждал себя тем, чтобы смотреть в сторону этой бубнящей пампушки, зато она разглядывала его с каким-то даже животным изумлением и раболепием. Всех мужиков в городе она знала чуть ли не по именам и могла по одной только залысине определить название улицы, где обитал каждый здешний папаша. Интереса они не представляли даже практического, ни то что женского, а уж таких пригожих, словно из фильма мужчин, она и сроду не видывала вот чтобы так, живьем. Поэтому он для нее был не столько объектом романтического любопытства, сколько даже биологического, если не религиозного. Но когда на низенькой сцене зажегся тупой синий свет и под легкое вступление расслабленного рояля вышла девушка в облагающем черном шелке с россыпью сапфиров на шее и холодной волной золотых волос, то даже претенциозный Нуб померк в глазах пампушки, которая так и разинула рот. Синий Бархат разливался в воздухе, в родственном свете мутных ламп, если бы Линч слышал его в исполнении Блэр, он бы решил снять ремейк. Сонные посетители повытягивали шеи, дивясь и тяжко вздыхая, некоторые подходили ближе, к сцене подтянулась приличная куча зевак. Она пела так, словно они были не в прокуренном засаленном кабаке, а в неприступном королевском дворце, где единственным ее зрителем был ошеломленный, смертельно завороженный король. Она спела еще четыре утвержденные песни, зал почти охрип от взвизгов. Как только она собрала все внушительные чаевые со сцены, она исчезла за занавесом под гомон и овации провинциалов. — Би, ну что, тебе понравилось? Было нормально? — она взволнованно пыталась считать его эмоции, как только он подошел к ней. В общем-то, никакой значительной разницы в произведенном эффекте на обывателей и на Нуба не было. Он тоже никогда в жизни ни с чем подобным не сталкивался, он, конечно, знал, что женщины бывают красивы, он перевидал множество разномастных красавиц, знал он и то, что красивы они могут быть до помешательства, и на свой шкурке он давно ощутил, в каком адском капкане Блэр удерживала его еще и своей безупречной, магической красотой, но тут уже было что-то другое совсем. Бессмертие изменило не только физические показатели ее тела, в голосе теперь тоже мало что осталось от человеческого его великолепия, теперь он звучал как небесная, фантастическая симфония, он гипнотизировал, завораживал, проникал в самые глубокие закоулки сердца. Надо было еще привыкнуть к такому положению дел, не каждый день ты встречаешь настоящих сильфид. Он, конечно, выразил ей свое восхищение, но весь его скудный словарный запас был настолько тут неуместен, что он быстренько прикрыл рот, все больше рассматривая ее, пытаясь приноровиться. Блэр же просто сияла от радости, она была счастлива, что смогла раздобыть им денег, тем более столько, она даже не рассчитывала, что одних чаевых им хватит на пару недель, не меньше. Она наконец-то могла пригодиться, быть полезной, а не висеть безделушкой на его шее. Она иной раз чувствовала себя обязанной ему, он столько рассказал ей о мире, столькому научил и столько еще собирался ей рассказать, что иногда ей казалось, что она полностью на его попечении, как маленький, беспомощный карапуз. Она должна была петь еще один вечер, на большее у кабачка не было бюджета. Вернувшись в номер, она первый раз за долгое время уснула больше, чем на пару часов. Он аккуратно повесил ее платье и фианитовое колье и не смыкал глаз, сидя в кресле напротив. Слава дьяволу, пела она редко, иначе он бы просто свихнулся. На следующий день все повторилась почти также, не считая того, что местные прознали о Блэр и маленький зал был забит почти под завязку. Выйдя на бис и собрав второй ворох чаевых, Блэр умчалась демонстрировать Нубу их богатства. Было решено, что утром они поедут дальше, вести машину ночью было нудно и в окно ничего не разглядишь. Закупившись тремя бутылками шампанского, они поехали отмечать в свой уютный коробок. Выйдя из машины в длинном черном шелке, она дико контрастировала с кургузым мотелем, благо стояла ночь. Уже открывая дверь в свой номер с улицы (номер их был самый крайний), она вспомнила, что они забыли бутылки в машине, ему пришлось вернуться. Блэр вошла в темную комнату, оставив дверь нараспашку и дожидалась его. Ей не хотелось включать свет, в окна и так били грязные оранжевые фонари, но пахло здорово, рядом был лес. Она сделала глубокий вдох и потянулась к молнии на спине, она хотела подготовиться к его возвращению. Наконец-то послышались тихие, медленные шаги, сначала издалека, затем ближе, она стояла спиной к выходу, поэтому, когда отчетливо стал различим стук ботинок, она сразу поняла, что это не Нуб, он ходил изящно, почти бесшумно. Она едва успела повернуть шею, как в ту же секунду в ее голову влетело что-то тяжелое и металлическое. От такого удара ей бы наверняка вышибло мозги, но нападавший не знал, с чем имеет дело. Хоть она и упала на мягкий ковер, но была в полном сознании, только волосы стали пропитываться прохладной влагой. Было больно, скорее больше от неожиданности, чем на самом деле, все произошло так быстро, что она опешила, не могла сообразить, что делать, кричать ли, бежать. Она попыталась приподняться, но тут ее с такой силой схватили за волосы и потащили по полу, что она снесла журнальный столик. Графин разлетелся вдребезги, она впивалась в пол ногтями, поэтому тащить ее было тяжело, она не могла разглядеть нападавшего, увидела только, как блеснул тонкий, раскладной нож. Она с силой дернулась прочь, успешно, но ее остановили шершавые, гадкие руки, тянувшие лезвие к ее шее. Она наконец-то вспомнила, что теперь может дать хотя бы какой-то отпор и стала бороться с налетчиком, она выхватила нож из его лап, но не могла сообразить, что делать с ним дальше. Она тупо стояла с ножом в стертых руках и таращилась на нападавшего, он секунду тоже не двигался, не мог понять, что происходит, как так нож оказался у этой тощей девицы, но снова бросился на нее тараном, просто сбил, как безропотную кеглю. Блэр влетела в закрытую дверь душевой и мячиком отскочила обратно, почти в руки к убийце, но не долетев до него всего пару метров, между ними образовался совершенно спокойный, даже слегка расслабленный (как в этот момент ей показалось) Нуб. Он молча вырвал нож у нее из рук и в то же мгновение всадил его по самую рукоять в шею налетчика. Провернул дважды. Лицо его было безмятежно в этот момент, словно он не потрошил человека (пусть и убийцу), а нарезал яблоко. Труп с глухим стуком рухнул на ковер. — Блэр, запомни навсегда, если тебе нужно кого-то убить и у тебя в руках нож, сделай это сейчас же. Иначе убьют тебя. Он брезгливо отступил от разливающейся кровавой лужи и понес ее в ванну. Она вся тряслась под струями горячей воды, пока он снимал с нее рваное платье и осторожно смывал багровые разводы, промывая ссадины. Завернув ее в огромное полотенце, он отправил двойника избавляться от трупа, закрыл дверь на все замки, затянул шторы и уложил ее в кровать, накинув на лужу зеленое покрывало. — Что ему было нужно? — немного согревшись и успокоившись, она таращилась на него во все глаза. — Деньги, наверное. — Но… Почему… — Потому что в мире каждый второй — законченная мразь, — спокойно перебил ее он, — нужно будет научить тебя пользоваться оружием. Он прижал ее к груди и стал нашептывать ей все самые ласковые слова, которые он вообще знал. — Би. Ты убил много людей? — отпрянув от него, она посмотрела в его прозрачные глаза. — Я не хочу тебе врать. Но я не знаю, после сотни я перестал считать.