Тени

«1-е послание Иоанна глава 4 стих 18 В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что страх есть мучение. Боящийся несовершенен в любви». Блэр захлопнула книгу, единственную, пылившуюся на одинокой книжной полке. Когда они въехали в новый мотель и она обнаружила в номере Библию, суеверная опасливость не позволяла ей взять ее в руки — а вдруг пальцы сожжет? Она, конечно, смеялась над собой, но и брать не брала. А все-таки руки чесались. И вот, первый раз оставшись так надолго с собой наедине, она не удержалась. Нуб бесшумно уснул на широкой и удобной кровати, теперь они могли себе позволить гостиницу получше. Это был третий или четвертый раз за все время, когда она наблюдала его спящим, даже двойник не появлялся, это было хуже всего. Только сновидений Би-Хана она боялась больше, чем своих собственных. Что он видел в своих далеких видениях? В какие дали он уносился? Она обошла кровать по периметру, тревожно его рассматривая, он изящно подложил плечо под подушку и царственно занимал середину матраса. Она смотрела на обездвиженное, мертвенно-отрешенное лицо своего создателя, ее попеременно охватывали то страх, то бессилие. Как же так получилось, что это, пусть очаровательное, пусть даже сказочное существо стало теперь всем миром для нее, самым большим счастьем, самым удушливым страхом? Почему она до сих пор была так смертельно влюблена в него, будто и месяца не прошло с их знакомства? Любил ли он ее так же? А способен ли он вообще был на такие чувства? Одни лишь вопросы, изо дня в день и никакой ясности. У него было безупречное, точеное лицо, великолепные пальцы и волосы, белоснежные, острые зубы, как у породистого пса, но он убивал этими прекрасными руками десятки, может быть сотни людей. Пусть не по своей воле, но он был убийцей, вся его недолгая жизнь была сосредоточена лишь на оттачивании этого мастерства. Она не осуждала его, но это было существо ей неведомое по сути своей. Временами он бывал столь наивен и ласков, что принять его можно было разве что за невинное дитя, но стоило ему оказаться вне их уединенного обиталища, глаза его скользили по людям, местам и предметам с таким безразличием и высокомерной небрежностью, будто бы он делал им одолжение уже потому, что позволял ходить с собой по одной земле. И она обожала в нем эту надменность, но Лиенг был прав, Би-Хан был жестоким существом. Ночью они снова ехали по блестящей трассе сквозь черный, густой лес и она решилась: — А детей? Детей ты убивал? — Почему ты спрашиваешь? — он спокойно рассматривал карту, но все-таки ему стоило усилия это спокойствие. — Твой брат рассказывал, что вас заставляли делать ужасные вещи порой… С самого детства… — Грандмастер весьма болтлив, — саркастично хмыкнул Нуб, злобно блеснув зубами. — И все-таки? — А ты сама что думаешь? Что изменится, если я скажу? — он сунул карту в дверную нишу машины и развернулся к ней, будто просвечивая ее насквозь своими переменчивыми глазами: злыми, удивленными, насмешливыми, умоляющими. Блэр выжала тормоз. Машина тихо остановилась. Она не знала, как начать говорить правильнее. — И что ты молчишь? Считаешь, что я совсем уж сосредоточие всех зол? Ну, допустим, женщин я убивал. Одну пришлось зарезать тесаком, уж простите, что попало под руку, выбора мне особенно не предоставляли. Крови было море. Ненавижу такое. Потом приходилось все отмывать, отчищать, выскребать из-под ногтей. Мерзость, — он искренне поморщился. — А вообще я всегда чисто работал, правда, они почти и не орали никогда, не люблю все эти предсмертные взвизги и слюни. А вот с детишками мы разминулись, прикончить ребенка даже тебе под силу, зачем же тогда так тратиться, если можно придушить его подушкой во сне? — он первый раз начал выходить из себя. Его прямо распирало какое-то болезненное злорадство и ярость. — Что еще наболтал тебе Лиенг? Она не двигалась, даже руки с руля не убирала. Смотрела перед собой в одну точку. — Уверен, он хорошо запудрил тебе мозги рассказами о чести, о долге. Ты же не думаешь, что он добродетельный принц, а вот я мразь? Или как, по-твоему, он стал Грандмастером? Трудом и прилежностью? Уж поверь, он убил людей не меньше, чем я, разница лишь в том, что он считает это работой, а я… — Он очень любит тебя, — она вдруг повернулась к нему. — Он всегда говорил, что лучше тебя не было и не будет, он правда очень любил тебя и любит до сих пор. Эта неожиданная реплика тут же сбила весь его мрачный, злобный гнев и мучительную, необъяснимую ревность. Он опешил, притих. Блэр тихо открыла дверь и вышла из машины. На улице все еще парило после ночного ливня. Скудные потоки редких дорожных фонарей подсвечивали пустынную дорогу. Она зря завела этот разговор. Что она хотела услышать, какие ответы он мог ей дать? Дорога уводила в черную непроглядную даль без конца и без края, бежать было некуда, она уже на этой дороге, а вокруг чернь еще более плотная и густая. — Я напугал тебя, Блэр? Только не молчи, пожалуйста, не молчи, — он почти сразу выбежал за ней, ненавидя себя за нелепые и злобные свои откровения. Она устало и как-то безнадежно помотала головой, отрицая. — Я хотел бы тебе соврать, я клянусь, но сколько мне врать? Год? Десять лет? Сто? Я мог бы выдавать себя за нормального парня, но ты знаешь, что я не нормальный и никогда таким не был. Я не знаю, не знал другой жизни, только теперь я начинаю узнавать что-то о здоровом, человеческом мире… Ты боишься меня теперь? Блэр? — выпытывал он, сжимая ее холодные ладошки. — Нет, нет… — она силилась собраться и правильно сформулировать, собрать воедино тысячи разрозненных мыслей и ощущений, — просто ты совсем другой… Я просто не похожа на тебя… Поэтому мне страшно… Я хочу найти точки сцепления, чтобы удержаться… Пока ты еще испытываешь ко мне что-то… — Что? О чем ты? Что значит пока? — он растерянно сдвинул брови, у него очень стучало сердце в этом человеческом коконе, в груди начало будто покалывать. — Пока ты еще любишь меня, — она отвернулась, смотрела на асфальт. — Пока? Почему ты говоришь «пока»? Блэр, что с тобой? Что случилось? — ему стало по-настоящему страшно. У него защекотало во всех суставах, особенно колени, желудок начал сжиматься, еще чуть-чуть и он бы начал беспомощно стонать. Он тряс ее за руки, требуя, умоляя. — Любовь уходит. Красиво думать о вечности, но … — Ты правда так считаешь? Ты думаешь, что твои чувства исчезнут, сгинут, словно и не было ничего никогда? И ты оставишь меня, разлюбив? — перебил ее он, не имея больше терпения слушать это, слышать эти ужасные, жестокие слова. Она освободила руки и села на корточки перед ним, у нее не было сил держаться на ногах. Она начала с силой тереть лицо и глаза: — Я слишком люблю тебя. И из-за этого мне страшно, Би. Страшно… И вся наша жизнь теперь, куда мы идем… Мы так свободны, что тошно от этой свободы. Границ нет, поэтому и не знаешь, за что держаться, что правда, что пелена. Если бы не всё это, я бы, вероятно, и не боялась так, может быть, наверное… Не знаю… но границ нет и я боюсь… И даже понятия как-то смешались, что есть зло, что добро? Добры ли мы, Би? Что мы делаем здесь? А если не здесь, то где? Где наше место, где дом? Я живу будто взаймы, будто нечестно… Тот человек, что напал на меня, он мертв, а я все живу… Правильно ли это, Би? Ты убил его на моих глазах, но я лишь стала больше в тебя влюблена… Мне кажется я чудовище, превращаюсь в чудовище… Она говорила отрывисто, сбивчиво, сквозь холодные слезы. Снова пошел дождь. Ее слова навылет его простреливали, но все что он знал, все, что было важно — это не дать ей исчезнуть, оставить рядом. Сложно было сказать, что они чувствовали друг к другу больше, страх или влечение, любовь или ревность, но било их всегда рикошетом: зеркальность кривых зеркал. Она всегда была сильнее, храбрее его, оттого ему было еще страшнее видеть, что его сияющий во мраке маяк, его путеводная звездочка так страдает, так мечется. Он был старше ее раза в полтора, но это она была его старшей сестрой, она была умнее, она знала жизнь, она была цельным, собранным существом, без нее он ничего не мог и не хотел. Она нашла его, она не сдалась, когда он сдался, она не побоялась, когда он трусливо сбежал. Первый раз ему пришлось проделать над собой такое усилие, он как-то все считал, что оно само все идет, но теперь ей нужна была его поддержка, но, черт возьми, он никогда в жизни не знал таких чувств, такой связи с другим человеком. Сколько женщин у него было? Двадцать, тридцать, пятьдесят? И ни с одной он не научился быть смелым, он всегда бежал прочь от препятствий, вечно гоняясь за миражами. Он был в отчаянии, наблюдая за ее отчаянием, спасибо дьяволу, что суровая школа жизни научила его ползти, когда идти уже невмоготу. Либо так, либо подохнешь. В критических ситуациях он рефлекторно мог все-таки себя собрать. Блэр была не только его возлюбленной, причиной его дыхания, биения сердца, она была еще и его созданием, кровной сестрой, он нес за нее ответственность, он сам создал свою дочь, своей кровью, своими руками и чаяниями. Блэр вжалась в свои колени, бесшумно вздрагивая, он сначала присел рядом и осторожно погладил ее по худенькой спинке, потом медленно обнял за плечи, поднимая, смахивая капли дождя с ее мраморных скул. — Мы не добры, как и никто не добр целиком. Ровно, как и не злы. Я гораздо хуже тебя, даже сравнивать смешно, но ты делаешь меня лучше. Надеюсь, что-то и я смогу тебе дать, кроме всего себя. Жить вечно страшно, я знаю. Но мы не абсолютно бессмертны, все-таки мы можем умереть, пусть медленно и сложно. Он улыбнулся. Он редко улыбался так. Его лицо стало если не добрым, то, по крайней мере, не выглядело таким недоступным, таким холодным. Ему страшно хотелось осыпать ее ласками, поцелуями и клятвами, но он знал, что нужно нечто большее, чем просто слова, чем физическая близость. — Если ты говоришь, что нужно за что-то держаться, тебе было бы так лучше, понятнее… Я согласен. Что-то должно служить нам если не ориентиром, то хотя бы как-то нас определять. По крайней мере, первое время нам так будет удобнее… Он говорил медленно, о чем-то раздумывая, прикидывая. Блэр молча смотрела на него, ее усталые глаза успокаивались, она слабо отвечала на его прикосновения. Он отвел ее на заднее сиденье машины. Она тихонечко устроилась на его коленях, пока он гладил ее мягкие волосы и уговаривал немного поспать. Минут на десять она и правда задремала, но потом быстро оправилась, никому бы и в голову не пришло, что полчаса назад она была так подавлена и слаба. Она оглядывалась как бойкий воробушек, всматриваясь в ночную чащу: — Би, давай скорее поедем. Тут ужасно страшно, — засуетилась она и прижалась к его груди. — Неужели даже со мной? — улыбнулся он. — Би, не говори глупостей. В лесу всегда страшно. А то тебе нет? — Ну, мы же на дороге, тут светло как в полдень, — умилялся он ее маленьким страхам. Она лишь фыркнула и быстренько начала пробираться на водительское сидение. Нуб покачал головой и как нормальный человек вышел на улицу и пересел на пассажирское кресло. — Еще два часа до рассвета, надеюсь, по дороге будет хотя бы кафе, мне ужасно надоело ездить в потемках, — капризно возмущалась она, разгоняя двигатель. — Устала? — Просто это нудно, одно и то же. Это тебе не в кресле валяться и в окно глазеть, — укоризненно и потешно она смерила Нуба недовольным взглядом. — Давай я поведу, солнышко. — Чего? — она скептически сморщила носик. — Ты что, умеешь водить? Он робко, но утвердительно кивнул. — То есть ты все это время просто отмалчивался? Подло восседал рядом и нагло бездельничал? Блэр снова выжала тормоз. У нее слов не было от негодования. Она сверлила этого лживого ленивца бешеными глазами. — Ты просто не спрашивала… Через пару секунд она с такой силой ущипнула его за обезжиренный бок, что он пробкой вылетел из машины. Водить он умел, но больше в теории, чем на практике. Последний раз он сидел за рулем настолько давно, что выжав газ, они рванули вперед так, будто стартовала ракета, а не пятнадцатилетний достопочтенный, подгнивший в некоторых пикантных местах ветеран. Первые полчаса они ни столько ехали, сколько визжали и хохотали. Два раза они чуть не оказались в кювете, Блэр едва успела подхватить и выкрутить руль. К рассвету Нуб уже вполне профессионально справлялся с вождением по прямой, а к шести он настолько освоился, что Блэр даже включила музыку и поглядывала не только на дорогу, но и по сторонам, любуясь оживающей природой. Около восьми утра они въехали в микроскопический городок, целиком растянувшийся вдоль трассы. С горем пополам припарковавшись, они зашли в придорожное кафе, Блэр решительно хотела крепкий черный кофе, при этом лишь нюхала, не сделав ни единого глотка. Пока она предавалась ароматическому завтраку, Нуб снял номер в мотеле поблизости. — Мы разве будем здесь останавливаться? — удивилась она, изображая фальшивые глотки из здоровой белой чашки с толстыми стенками дешевой керамики. — Совсем чуть-чуть. У меня кое-что есть для тебя, — он слегка наклонил голову, загадочно улыбаясь. — Что, еще какие-то сюрпризы? Может достаточно на сегодня? — глухо хохотнула она в чашку. — Это ты так себе представляешь медленную и сложную смерть? — издевалась она. Он ничего не ответил, лишь шире улыбнулся. Они дошли до мотеля, благо он был через дорогу, перегонять машину она ему запретила. Пока Нуб возился в ванне (была бы его воля, он бы там поселился), она сидела на подоконнике и слушала утреннее щебетание стайки красивых птичек в саду. — А зачем ты так вырядился? — удивленно расхохоталась она, рассматривая лоснящегося любовника. — Хочешь ослепить местных коров и невест? — Ты будешь ревновать? Ты хочешь, чтобы я разделся? — он прижал ее к подоконнику, медленно и тихо нашептывая ей на ушко. — Би. Во-первых, да. Во-вторых, что ты еще придумал? Это что у тебя на ногах? Это Баленсиага? Би, ты ударился головой? — она снова не смогла сдержать смех и прикрыла глаза ладонью. Нужно было отнять у него карточку, у него было какая-то странная тяга к роскоши и блеску, что, впрочем, ему очень шло, но было безумно забавно. Он лишь блестел зубами и загадочно отмалчивался. Зачем-то снова просмотрев карту, он взял ее за руку и повел обратно на улицу. Погода была чудесная, солнце сияло на его гладкой, бронзовой коже. Она была похожа на его провинциальную родственницу в своих простых плотных джинсах и коротком бежевом топе, что тоже ее сильно веселило. Она стала обращать внимание на то, что последнее время у нее скакало настроение. Пока она хихикала они свернули на тропику между садом и их отелем. Тропинка была узкая, но довольно ухоженная, выложенная серой брусчаткой, их постепенно стали окутывать дивные, розовые кустарники с белоснежными бутонами. Ни единого человека, кроме копошащегося садовника они не встретили, это был будний день, утро, весь городок трудился в старательном и честном поту неискушенной жизни. Нуб двигался молча, редко и ласково поглядывая на Блэр. Она только вопросительно вскидывала брови, терпеливо следуя за ним по тропе. Он так хорошо ориентировался в картах и на местности, что было излишне удивляться, что он уводил ее в глубины незнакомой рощи так уверенно и планомерно. Вскоре ухоженные кустарники все больше сменялись дикорастущими, оттого еще более душистыми и прекрасными розами. Он выпустил ее руку и сделал глубокий вдох, с наслаждением впуская в себя свежую прохладу сладкого воздуха. Осторожно, чтобы не уколоться шипами, он оторвал с десяток веток с белоснежными цветками и еще немного зелени. — Би? — она уже начала потихоньку недоумевать. — Ты перегрелся? Что за ботанический вандализм? Они вышли на небольшую полянку, он попросил ее сесть напротив. Они сидели в траве и он совершенно невероятным образом начал плести венок, периодически примеряя его на ее аккуратной головке. — А вязать ты умеешь? — не унималась ошарашенная Блэр. Диким было уже то, что это существо держало в руках цветы, а не кинжалы, тем более нельзя было предположить, что он так искусно может обращаться с такими нежными материями. Завершив свое рукоделие, Нуб еще раз примерил на ней венок. — Это очень красиво, Би. — Наверное, ты думала, что я только ножи точить умею? — он произнес это без малейшего укора или обиды. Он вообще был все утро очень задумчивый и хитрый. — Ты прекрасно точишь свои прекрасные ножи. Она, было, потянулась к его губам, но он тихо остановил ее и лишь погладил бледную щечку тыльной стороной горячих пальцев. — Посиди тут немного, я сейчас. Он зачем-то забрал венок с собой и скрылся в тенистой бирюзе. Блэр не стала ломать голову, он привел ее в волшебное место, они были вдвоем, она была молода и прекрасна и она еще ни разу не видела его столь романтичным и трогательным. Она подложила под голову руку и легла, исполненная негой и любовью, возможно, первый раз в жизни не испытывая при этом жгучей, раздирающей жажды. Его не было довольно долго, но погруженная в свои мысли, она не заметила его отсутствия. — Блэр. Ты пойдешь со мной? — он стоял перед ней на коленях и протягивал руку. Что-то странное было в его вопросе, в голосе, с его лица ушла беззаботная улыбка, она заметила, что его грудь поспешно вздымалась. Она взяла его за руку и сглотнула, почувствовав, что его привычно сильные горячие пальцы оказались почти холодны. Они дрожали. Она посмотрела ему в глаза с немым вопросом и беспокойством, но он быстро попытался изобразить подобие недавней улыбки. Вышло ломано и бесполезно. Тогда она притянула его пальцы к своим губам и поцеловала неспокойные фаланги. От этого прикосновения ему в грудь будто спицы вонзились, но он терпел, бежать было некуда. — Би, что с тобой? — она нежно, но настойчиво пыталась понять, что происходит, что он такое задумал. Она вкрадчиво улыбалась ему навстречу, осторожно, боялась спугнуть, словно удерживала редкую бабочку.  — Пойдем. Сейчас. Он развернулся и пошел вперед, дальше, сквозь заросшую плющом и цветущим борщевиком тропинку. Она шла чуть позади. Белоснежные розы и соцветия борщевика создавали торжественный контраст между собой и его темной одеждой, его гибкими движениями, его чернеющими на солнце волосами. Пройдя каких-нибудь сто-двести метров, они вышили в тенистую аллею, уже совсем рукотворную. Прямо перед ними, в ее конце, обласканная медленным полуденным солнцем, стояла маленькая старая церковь из молочного камня, местная и единственная достопримечательность. Вокруг не было ни души, только цикады да мелкие птички. Они остановились в тени аллеи, в самом ее конце. — Ты хотел показать это место? Здесь и правда очень красиво, — все еще немного неуверенно она пыталась добраться до смысла его затеи. — Ты пойдешь со мной? — снова повторил он. — Куда? Внутрь? — она распахнула глаза. — Би… Я не уверена… А вдруг… А вдруг нас, ну, ударит молнией? Нам вообще можно заходить в такие места? — хоть она говорила шутливым тоном, но вопрос этот был насущный и действительно ее немало беспокоил. — Глупенькая, — он не устоял перед ее обаятельной, ребяческой наивностью и снова его лицо преобразила восхищенная улыбка. — Может, все-таки, посмотрим на него отсюда? Делать было нечего, она, скрепя сердце, сильно сжимая его ладонь обеими уже руками, боязливо втягивая голову и подспудно приготовляясь ощутить электрический гнев богов, последовала за ним. Они уже почувствовали звонкую прохладу длинных каменных стен, на них уже плясали синеватые тени витражей, но они все еще были живы, земля не разверзлась под их ногами, гром не пронзал воздушные массы. Нужно было немного привыкнуть глазам после ослепительных наружных лучей. Блэр стала потихоньку осматриваться, впереди в десяток рядов стояли одинокие церковные лавки из светлого дуба с проходом посередине, все свечи почему-то горели, оттого все вокруг казалось немного театральным и нарядным. Он отпустил ее руку и медленно зашагал вперед по проходу, оставив ее одну у входной арки. Она удивилась. Он вел себя совсем странно теперь. Она проследила его путь до самого конца, глухой стук его каблуков на ботинках, он остановился у прекрасного, украшенного свежими цветами многоярусного алтаря в самом конце. Он стоял к ней спиной и смотрел вверх, растворяя взгляд в переливах разноцветных стекол. Достигнув предельной скорости, его сердце теперь просто гудело, он весь словно вибрировал, словно его пронизывали миллионы стальных тончайших нитей. Блэр не решалась пойти за ним, она чувствовала себя неуютно, ей хотелось выйти отсюда скорее. Вдруг где-то в недрах каменных стен что-то щелкнуло, она вздрогнула, испугавшись. Через несколько секунд слева от алтаря открылась боковая дверь и оттуда внезапно вышел священник. Это было столь неожиданно, что Блэр поначалу посчитала это чем-то неестественным, нелепым и диким. Она отшатнулась назад, но увидев, как самозванец подошел к Нубу и о чем-то с ним тихо заговорил, ее охватило такое беспокойство, что она почти уже решилась идти, но в эту секунду Нуб сам обернулся к ней. Он ничего не произнес, но во взгляде его было столько тревоги, столько нежности и просьбы, что ноги ее как-то сами собой пошли вперед. Она трусила. Почему ее любовник разговаривал с третьим человеком? С какой стати? Почему он оставил ее одну у входа? Почему теперь он так смотрел на нее, почему ничего не объяснил до сих пор? Она снова почувствовала легкий укол подступающей ревности и обиды вкупе с трусливыми своими переживаниями, но подходить не переставала. Она исподлобья всматривалась в приближающиеся, какие-то стеклянно-влажные глаза Нуба и совсем бегло косилась на священника, бог весть откуда возникшего. Оба мужчины теперь молча стояли к ней лицом и ждали ее приближения. Сделав последние робкие шаги, она наконец-то поравнялась с Нубом, жалобно вглядываясь в его лицо, ставшее теперь привычно ледяным и почти жестоким, до того его глаза надменно, сверху вниз наблюдали за ее беспомощными вопрошаниями. Она снова сглотнула, сквозь кольцо боли, сцепившее горло. Голос священника, мягкий, но оттого не менее ей отвратительный вывел ее из трусливого оцепенения: — Дочь моя, Блэр, пришла ли ты в храм добровольно с этим мужчиной? У нее язык прирос к небу, она таращилась на священника с таким недоумением, что ее лоб прорезали, наверное, с десяток морщин. — Ч-что? — едва слышно, через минуту нависшего молчания, прозвучал ее испуганный голосок. Она снова уставилась на Нуба и только теперь она осознала, что не высокомерие и холод выражало его лицо, а страх, еще более неизъяснимый и глубокий, чем ее собственный. — Только ответь, Блэр. Я больше ничего у тебя не прошу. Наконец-то Нуб произнес хоть что-то. Ему стоило такого баснословного труда издать хоть какой-то звук, что у него началась отдышка, будто он пробежал марафон, на лбу его, ладонях и спине выступил ледяной пот. Потихоньку, мало-помалу, словно отходя от общего наркоза, Блэр начинала соображать, сопоставлять предметы, ее окружавшие, странное поведение Би-Хана с самого утра, этого чертового священника в дурацкой рясе. С каждой секундой, один за другим, волоски на ее голове вставали дыбом. Служитель бога снова повторил свой вопрос. Ее немного зашатало, она переводила взгляд то на вопрошающего, то на Нуба, который стал даже бледнее нее и был в каком-то предобморочном состоянии, то не дыша совсем, то делая быстрые, поверхностные вдохи. Она не знала, куда ей деться, что предпринять, хотелось расплакаться и убежать отсюда подальше, в убежище, в какую-нибудь глубокую нору. Сколько же подлости было в его поступке. Как он мог ничего не сказать ей, не объяснить заранее? Зачем было хитростью ее сюда заманивать, неужели же он думал, что она добровольно бы с ним не пошла? Неужели он думал, что она бы отказала ему? Или же… Или же думал? Или же только одного этого он боялся до сих пор до такой степени, что у него губы почти посинели? Его бескровное лицо осунулось так, что глаза едва не начали пламенеть. Пока она терзала пространство молчанием, у Нуба перед глазами пошли круги, затем все понеслось по кругу, словно в бешеном калейдоскопе. — Дочь моя, ты пришла сюда сама? По доброй воле? — опять улыбнулся священник своим добрым, толстым лицом, видя, что она совсем растерялась. Он сразу же понял, что с этой странноватой парочкой придется повозиться. — Д-да… Да, — немного откашлявшись она наконец-то полностью развернулась к святому отцу. — Ты разделяешь намерение этого мужчины до конца своих дней провести эту жизнь вместе? Ты отвечаешь перед Господом, ты должна говорить честно, от всего сердца. Блэр, дочь моя, если ты сомневаешься, если ты не желаешь этого, ты должна сказать это сейчас, — ласково добавил он. Она сначала слабо, а затем уверенно кивнула несколько раз. Ее аккуратная головка повернулась к едва ли живому любовнику. Она быстро и смело посмотрела ему в глаза. Наверное, не было еще существа в мире, которое бы испытало такое облегчение. Он словно утратил тело, оно просто парило над каменными плитами, устремляясь вверх, над расписанным сводом купола, выше и выше, улетая куда-то в стратосферу, пролетая горящей звездой экзосферу, на бесконечной скорости расщепляясь до атомов, до частиц и кварков. Священник принес две свечи и отдал каждому в руки. Началась литургия. Теплый воск стекал на ее пальцы, повторяя линии, которые оставляли слезы на ее щеках. Вихрь мыслей, воспоминаний проносился перед ее глазами, она никогда не думала, что с ней может произойти что-то подобное, она даже не знала, что именно нужно делать, что говорить, в голову лезли какие-то глупости про ее одежду, что она совсем тут не к месту, а хитрый Нуб-то как раз подготовился… Она больше не сердилась на него, она теперь понимала, что спроси он у нее заранее, она бы до сих пор сомневалась в его словах. Знал ли он это, предугадал или же просто действовал интуитивно, или ведомый страхом — не было разницы. Это был единственный раз в ее жизни, когда она знала наверняка, что ее чувства взаимны. Только в то недолгое время, что они стояли перед алтарем, окруженные звуками священной латыни, она была исполнена той любви, о которой страдала и умоляла, той невозможной, несбыточной и мучительной любви, которая теперь вдруг перестала ранить, мучить и душить, а заполнила ее до последней своей капли. — Колец у вас нет, но это не страшно, — священник закончил читать и снова обратился к ним. Он забрал у них свечи и соединил их холодные руки, символично обвязав серебряной лентой. Блэр чувствовала всем своим телом, как дрожит рука Би-Хана в ее ледяной ладони. Он должен был говорить первым и как только он сделал маленький шаг ей навстречу, у нее мурашки пошли по спине, по рукам и бедрам. Подойдя к ней максимально близко, почти шепотом (ему так хотелось сказать это ей одной, без посторонних ушей и глаз), он, как молитву, произнес: «если бы я мог дать клятву тебе, ту, которая бы сделала тебя счастливой, я бы прожил тысячи лет, чтобы отыскать нужные слова. Мне нужно дать тебе обещание верности до конца нашей жизни, я обещаю, только ты должна знать, что я был верен тебе всю свою жизнь, как только научился вообще чувствовать что-либо, потому что я не любил никого кроме тебя и ничего кроме тебя». Доброе лицо священника не выдало ни единого намека на недоумение от этой непонятной клятвы. В общем, он сразу понял, как только увидел Нуба, что красивое лицо этого человека было даже красиво не столько из-за безупречной симметрии и изящности черт, сколько из-за болезненного его, какого-то маниакального страдания во всем выражении. Поэтому проницательный святой отец и ухом не повел, от такого можно было чего угодно ожидать. Ему было только немного жаль эту хрупкую, прекрасную девушку. Тут и к гадалке ходить не надо, сразу было видно, что она смертельно и обреченно влюблена в этого человека, но такая любовь была затмением, ничто не могло родиться от такой любви, они могли только гореть и сгорать вместе со всем, что их окружало. Но она согласилась, поэтому старенькие проницательные глаза святого отца ласково обратились к ней. Он кивнул, подбадривая ее. — Я никогда больше не смогу полюбить никого, кроме тебя. Это и была вся ее клятва. Священник еще выждал минуту, может быть, она бы еще что-то добавила. Только она и Би-Хан знали, что она сказала исчерпывающе много. Ни одни другие слова не смогли бы в полной мере его успокоить и подарить это немыслимое ощущение беспредельного, пронзительного наслаждения, граничащего с безумием. Священник принес венок из белых роз и отдал его в руки Нуба. — Скажи мне еще раз, Блэр, что ты согласна, — почти срываясь на шипение настоящего своего голоса произнес Нуб. Он желал, чтобы она говорила ему «да» ежеминутно, ежесекундно. Он бы готов был умолять бесконечно, каждый час, изо дня в день, ползать перед ней и рыдать, только бы она говорила ему, только бы она дарила ему себя, постоянно, беспрерывно, вечно. — Только тебе я могу это сказать. Только тебе я хочу говорить. Я согласна. Священник про себя покачал головой, это было вне правил церемонии, но что он мог с ними поделать. Они доводили себя до боли, до обморока этим наслаждением, что выпытывали один из другого. Страсть ослепляющая, наркотическая, порочная, только обреченная. Он разрешил Нубу надеть на нее венок. Волны электрических разрядов начали распространяться по ее телу, как только ее головы коснулись все еще свежие, прохладные лепестки. Она вся стала наэлектризована, ее кожа чуть по швам не расходилась от зудящего удовольствия, даже когда пальцы Нуба коснулись ее мертвых волос, она чувствовала это так же остро, как и его губы, которые в то же мгновение почти невесомо оставили на уголке ее дрожащих губ первый их поцелуй в этот полдень. Отвернувшись лицом к алтарю, святой отец стал читать завершающую молитву, в то время как Нуб продолжал осыпать Блэр осторожными, почти неощутимыми поцелуями. Они не закрывали глаза, он медленно проводил губами вдоль ее висков, влажных ресниц, возвращался к приоткрытым, чуть припухшим упругим губам. Так он продолжал доводить ее и себя до состоянии такого дурмана, что она в какой-то момент сорвалась и выпустила почти недопустимый стон, выдохнула прямо в его влажный рот, пока он нежно и медленно усиливал свои объятия. Она чуть повела головку назад, чтобы он рефлекторно потянулся за ней и тут она уже не оставила ему вариантов. Не обращая никакого внимания на то, что святой отец давно оставил их вдвоем, не имея ни сил, ни возможности следовать хотя бы каким-то подобающим правилам, она совершенно недопустимым образом для святой церемонии сжимала пальцы на его шее, волосах, пробиралась под пуговички на рубашке, захлебываясь вкусом разливающегося спирта в горле, на языке. Ему пришлось собрать последние крупицы воли, чтобы все-таки перенестись куда-нибудь подальше, чтобы полностью ей овладеть, забрать ее тело себе, съесть ее душу, выпить ее дыхание — Би… — она едва могла говорить, больше выдыхая звуки куда-то внутрь его горла, — я хочу… Они лежали на застеленной кровати, во мраке своего номера. Ему казалось, что он ей что-то даже ответил, на самом же деле он лишь стал вылизывать ее шейку, он был переполнен текучим пламенем, каждое ее крохотное движение отзывалось в нем огненными взрывами такой силы и наслаждения, что он иной раз даже шелохнуться боялся, кости были словно накалены, их ломило от желания, от жажды. Он даже не смог снять с нее белье, он обессилил от возбуждения. — Я… Хочу, — в каком-то полусне стонала она, поцелуи делали ей больно, спазмы в животе от его слабых прикосновений становились мучительнее и чаще. — Что хочет наша невеста, наша любимая дочь? Скажи нам, скажи… Вместе с шепотом, Блэр ощутила спиной и бедрами как двойник оказался сзади нее и теперь уже четыре руки сжимали ее одновременно и настойчиво. От этих ощущений у нее на грудь будто опустился многотонный горячий камень, она утратила всякие силы на звуки, она смогла лишь приоткрыть губы и попытаться вдохнуть. Вместе с беспомощным вдохом в ее рот вошли пальцы двойника, сначала два, затем три пальца, утопающие в ее скользкой мягкости, длинными когтями почти царапая горло, небо. Тягостное, медленное удушье сладко связывало ее легкие, пока вторая рука двойника нежно стягивала прозрачную ткань лифчика на нее талию, в то же мгновение руки подлинника стали сжимать ее круглые, покрытые мурашками грудки, гладили ее вздрагивающий живот. Обжигающая кожа двойника терлась о ее лопатки, ягодицы, его пальцы ощутили вокруг себя слабые сокращения ее горлышка и он все-таки освободил ее дыхание, как бы ему не хотелось войти в нее глубже, всей рукой, разорвать ее изнутри и съесть ее до последнего кусочка. Едва двойник освободил ее рот, язык хозяина сразу же занял место в ее горле, а когти второго моментально уничтожили тонкие трусики, оставив на пальцах скользкую влагу. Блэр чуть слышно простонала, оставшись теперь совершенно раздетой между ними двумя, она хотела отблагодарить двойника, но хозяин не дал ей даже вздохнуть, пока тень шептала ей на ушко, пытала ее вопросами, требуя ее стонов больше и больше. — Пожалуйста… — вырвалось у нее за ту секунду, пока Нуб опустился к ее подбородку, но тут же сжал ее руки по швам и снова заткнул ее мокрый ротик. Двойник жил только для того, чтобы исполнять ее желания, поэтому, поняв по-своему ее просьбу, просунул руку под ее талию, прижимаясь теснее, а пальцы левой руки нежно стали сжимать ее бедра. Сначала внешнюю сторону, затем, предусмотрительно втянув огромные когти, они переместились на внутреннюю сторону бедра. Он сознательно мучил ее своими тягостными, медлительными прикосновениями, еще даже не дойдя до сладкой впадинки между ее дрожащими ножками, пальцы его, ладонь стала покрываться скользкой влагой, стекающей вниз. Нутро двойника превратилось в печь, нарушив правила своей же игры, он торопливо вошел пальцами в ее слишком горячее, слишком влажное, слишком узкое лоно. Блэр выдавила тягостное мычание, Нуб распахнул веки. Его глаза загорелись вместе с глазами двойника. Они переглянулись. Тут же Блэр оказалась лежащей спиной на груди у второго, который сразу же направил ее ротик к своим страждущим губам, она слишком давно не целовала тень, он слишком измучился без ее прикосновений, поэтому вывернул ее голову так сильно к себе, что чуть не сломал тонкую шейку, сжимая между пальцами второй руки ее твердые, маленькие соски. Убивая себя этим зрелищем, Нуб смотрел на них с мазохистским безумием и расстегивал ремень автоматически, раздевался рефлекторно, даже не понимая пока, что он больше хочет, смотреть или сдохнуть. Он не мог себе позволить просто войти в нее, растянуть податливую, дрожащую плоть, он останавливался на самом преддверии, второй раз просто нависнув над ней, удерживая себя на руках из последних сил. Двойник не давал ей смотреть куда-то еще, кроме как в собственный костер белого огня вместо глаз, Блэр только чувствовала прикосновения губ хозяина к свои ребрам, животу, коленям, движения его языка по пальчикам на тонких ступнях, снова по внутренним линиям бедер, выше, болезненные прикосновения к перегретым, переполненным лепесткам ее ноющей впадинки. Медленный толчок языка хозяина в ее глубину заставили ее сцепить плечо двойника, она сжала так сильно, что все пять ноготков вошли в его черную кожу, но он не издал ни звука, продолжая гладить и сжимать ее разогретое тело. На шестом толчке она выгнулась струной на теле второго, пытаясь высвободиться, она была так сильно возбуждена, что еще одно движение языка в ней, и она бы моментально кончила, но почти ничего не соображая от вожделения, она все-таки хотела удержать себя на волоске от освобождения, оттянуть оргазм хотя бы немного, зависнув в нестерпимом огне блаженства. Нужно было быть таким же сумасшедшим, чтобы так хорошо понимать желания своей бессмертной сестры, Нуб остановился, тихо покрывая неуловимыми поцелуями косточки по бокам ее впалого живота. Двойник тоже замер, позволяя ей отдышаться, успокоиться, он разорвал поцелуй, но через мгновение она снова потянулась к нему, не справившись с этой паузой, каждая ее клетка жаждала только его, он был нужен ей как воздух, как свет. Она распахнула глаза: — Выпей мою кровь, пожалуйста… — почти плача простонала она в ухо двойника. По коже Нуба стали расползаться мурашки. Его бросило в жар такой силы, что пальцы начали выпускать такие же острые когти, как и у двойника, он перестал удерживать человеческую форму сознательно. Тень медленно сомкнула и разомкнула веки, желая раствориться либо в хозяине, либо в ней, выбрав в итоге второе. Приподняв ее бедра, аккуратно, он стал мягко и чудовищно медленно опускать ее на свой член, почти не давая ее спине скользить по его груди, полностью контролируя каждое ее маленькое движение. Она хотела чтобы он двигался быстрее, но двойник лишь дважды вошел в нее, не давая ни себе ни ей достигнуть той точки, когда остановиться будет невозможно. Он зашипел, нетерпеливо требуя, чтобы она повторила, чтобы она умоляла его. — Я хочу. Выпей мою кровь, я люблю тебя… — словно прочитав его мысли, прошептала она. Нуб дрожал, но легко нависнув над ней, он до боли сжал ее волосы на затылке, и направил ее губы к своим жестким губам, пока она оплетала почти бессильными ножками его талию. Он смог только один раз войти в нее, с трудом, растягивая ее, растягивая каждый миллиметр, каждую секунду, умирая от муки наслаждения, умирая от жажды услышать снова ее просьбу. Он сам рассказывал ей, что настоящие демоны не могут иметь детей, но могут пройти черное венчание, выпив крови друг друга. Свою кровь он давно ей отдал, напоив ее в то страшное утро, отбирая ее у смерти. Только в самом фантастическом и тайном своем сне он мог представить, что она даст ему это, позволит сбыться этому невозможному, недопустимому желанию. — Би, умоляю тебя… У нее стучали зубы. Двойник взял себе ее ручку и стал осыпать поцелуями запястье, пока Нуб восставал над ней и большой серебряный кинжал стал проявляться в его руке. Глаза хозяина вдруг потухли, пропуская через свою прозрачность мрак комнаты, отпечатывая в сознании силуэт ее тела, сияние ее перламутровой кожи. Его лицо обрело свое истинное выражение какой-то мальчишеской прелести вперемешку с жадной, демонической жестокостью. Страх и страсть начали потихонечку разрывать ее тело изнутри, двойник почувствовал, как ее трясет и кивнул Нубу, чтобы тот передал ему нож, пока хозяин пытался успокоить ее, сжимая в своих горячих руках, кусая ее шейку, удерживая ее, если вдруг она захочет освободиться. Теперь уже никогда этому не бывать. Двойник вывернул безвольную ручку, открыв своим глазам венки на ее запястье. С маньячным наслаждением он сперва лишь только очертил линию, совсем без нажима, снова и снова, пока не почувствовал, как хозяин снова вошел в его сладкую девочку, тогда он с легким усилием надавил на лезвие и чуть теплая, темно-бордовая, почти черная кровь выступила из маленькой ранки. За гулом в ушах Нуб даже не слышал, как невыносимо стонет под ним его немыслимая невеста, он только видел, как ее кровь растекается на губах двойника, как его губы жадно всасывают слабый поток этой баснословной бордовой прелести. Заскулив от боли, от несносного страдания, двойник еле смог оторвать ее от себя, снова передавая хозяину кинжал, с алой нитью вокруг рукоятки. Глаза Блэр начали потихоньку закатываться, она была будто в лихорадке, обессиливая с каждой секундой все больше, выпуская лишь короткие, тихие стоны. Передав хозяину кинжал, следом двойник передал ему и слабую ручку Блэр. Порез даже не кровоточил, поэтому Нуб, без лишних церемоний, безмолвно приказав своей тени быстро перехватить у него их любовницу и крепко удерживать, на всякий случай, сделал еще один надрез, рядом, сразу же начав вылизывать ранку. Безрезультатно. Ненасытная его копия высосала весь ее сладкий нектар. Дрожа от нетерпения, от агонии, Нуб схватил ее второе запястье, пока тень ласкала пальцами мокрую ложбинку своей вожделенной сестры, растягивала ее и втирала скользкую влагу в ее бедра, растирая остатки вокруг ее жестких сосков. Слабая пульсация едва теплой красной влаги покрыла холодное лезвие. Нуб бешено простонал, он жаждал крови, море крови, с первого дня он мечтал распороть ее вены и пить ее, и дышать этой кровью, пока бы не захлебнулся ей насмерть. Он вдруг рванул на себя Блэр с такой силой, что двойник чуть порезал ее язык своими зубами, не ожидая, что кто-то оторвет ее так быстро. Она беспомощно сидела на коленях Нуба, изумляясь его бездушным теперь глазам, его безжалостной улыбке, с которой он водил лезвием по ее ключицам. Он был чудовищно прекрасен в эти мгновения, она продала душу этому дьяволу и продавала бы тысячи раз, будь у нее выбор. Ей было страшно, но только это имело теперь смысл, если человеческое наслаждение имеет какой- то предел, то они давно выскочили за эти пределы. Она хотела прикоснуться к его лицу, но только ее личико двинулось к нему, он снова сжал ее волосы и немного потянул назад, полностью открывая ее прозрачную шейку своим пустым глазам. Он прижался к ней жесткой щекой, вдыхая прохладный запах нежной кожи, вылизывая ее и целуя. Снова блеснуло лезвие. Блэр почувствовала, как холодная сталь двигается вдоль ее горла и слабо задергала головой, чтобы он ее выпустил, но Нуб лишь сильнее сжал ее волосы и потянул ниже, одновременно с этим двойник сцепил ее ручки у нее за спиной, облизывая ее плечи и лопатки. Нуб обнял ее за талию, вжимая ее в свою влажную грудь и живот свободной своей рукой, пропуская сквозь себя вибрации ее прекрасного тела. Она хотела опуститься ниже, снова ощутить в себе горячую плоть теперь уже и своего хозяина, но двойник удерживал ее, не давая ему полностью в нее погрузиться. Нуб мог терпеть эту пытку только лишь потому, что самоубийственная жажда слышать, как она будет умолять его продолжить, была сильнее жажды сейчас же кончить, слишком уж второе было близким и скоротечным. Он чуть надавил лезвием на сонную артерию, Блэр судорожно всхлипнула. — Пожалуйста, Би. Я умираю… — Ты теперь умрешь, когда я тебе позволю, любовь моя, — садистки ухмыльнувшись, надавливая сильнее на венку, он, с ощущением раздирающего восторга, начал тягостно в нее погружаться. Она выгнула спину, пытаясь хотя бы немного ускорить этот невыносимый ритм, но поняла, что если она сейчас хотя бы шелохнется, лезвие разрежет ей шею в тот же миг. — Би… Что… Пожалуйста… Но не успела она произнести и слова, двойник облизнул ее губы и стал вводить свои пальцы ей в рот, и чем сильнее она стонала, тем глубже он их погружал, пытаясь и заглушить и вызвать больше ее криков. А когда она поняла, что с ее шеи течет что-то теплое и начала сильнее трепыхаться, ему пришлось сжать ее губы, чтобы она не пыталась вытолкать обратно его пальцы. Сначала только пробуя, трепетно, осторожно, Нуб слизывал рубиновые струйки с ее груди и ключиц, но раздирающая жажда уже подступала к горлу, стягивала его живот и распылялась щекочущей сладостью на головке члена; он тут же вышел из нее, оставив себе только судорогу в груди и соленую ранку на ее шее, прильнув к ней всем ртом, отдав все ее остальное тело в страждущие лапы двойника, наконец-то давая ему немного времени так же насладиться ею, ее натянувшимися мышцами, ее глухими стонами ему в ладонь, ощущениями плотного, тугого шелка, сжимающего его возбужденную плоть. Она больше не могла сопротивляться, только беззвучно умоляла двойника не останавливаться, она бы свихнулась, если бы он снова прекратил, но тень была слишком зависима от воли своей хозяйки, он слизывал капельки влаги, что текли из ее глаз, все чего он хотел, все, что он мог желать — это доставить ей наслаждение, о котором так просило ее тело, поэтому он лишь ускорился, выпуская ее ручки на волю. Она жадно всасывала носом воздух, кровотечение усилилось. Нуб уже не мог просто остановить весь этот поток своими губами, она понимала, что сознание ее постепенно выключается, она даже не могла положить ручки на плечи Нуба, до того они обессилили. Ладонь двойника начала скользить по ее окровавленному животу, но стоило ему обхватить своей горячей рукой ее липкую грудь, она вся покрылась мурашками. Блэр широко распахнула глаза, видя перед собой только белое пятно концентрированного света, сильные частые сокращения обхватывали изнывающую плоть двойника, она не могла даже выдохнуть теперь, спазм наслаждения был такой сильный, что низ живота начала стягивать едкая боль. Двойник не в состоянии был больше вынести этого экстатического страдания, ровно, как и хозяин, он растворил двойника, вместе с ним растворяясь в ней, раздавливая в теле своей нареченной невесты судорогу неисчерпаемой эйфории.       Белоснежная простыня была насквозь пропитана багровой влагой. Обнаженное тело Блэр почти полностью сливалось с ним, она была вся в собственной крови, даже волосы пропитались и слиплись на шее. Нуб, полностью в черной броне, поднял ее на руки и сел с ней обратно на уголок дивана, пока двойник стоял рядом и распутывал ее волосы. Она почти не дышала, не сводя обездвиженного взгляда с лица Би-Хана. Он гладил ее мокрую шейку, растирая кровь под пальцами. Двойник чуть приподнял ее голову и зацепил белоснежную, метра на два в длину, прозрачную фату. Грудь Блэр начала учащенно вздыматься, белый фатин моментально окрашивался темными красными пятнами. Ее слабая рука нежно коснулась щеки Нуба. Он поцеловал ее пальцы, проводя по ним кончиком языка. Все началось сначала.