Тени

— На второй день я принес ей цветок. Она была красивее любой женщины, которую я видел. Я сказала: «Вы знаете, где растут дикие розы? Сладкие, алые и свободные? На второй день он пришел с одной красной розой. Он сказал: «Ты отдашь мне свою боль и свою печаль»… Она лежала перед ним в глянцевой ванне, пока он сидел рядом на кафеле и напевал себе под нос, тихо, своим пасмурным глуховатым голосом, пока возил рукою на поверхности горячей алой мути. Потихоньку она начала приходить в себя, она слабо приподнимала веки. Порезы перестали кровоточить, он излечил их, видимо, пока она была в полусне. Ей было тепло, сонная слабость казалась и приятной и тягостной, не хотелось даже моргать. Она узнавала мелодию, но не могла вспомнить ни название песни, ни исполнителя, странное, тревожное чувство вызывал его голос, его бессмысленный взгляд, блуждающий по кромке застывшей воды. Чем дольше она вслушивалась, тем острее становилось предчувствие, она вспомнила. — В конце песни, Би… Он убил её. Ни то с вопросом, ни то без выражения произнесла она и посмотрела на его лицо. Он остановился. Ей стало не по себе. Почему именно эта песня, почему он вспомнил ее? Она снова прикрыла веки. Он бы мог ее теперь утопить, она точно знала. У него бы хватило духу, особенно сейчас. Пусть так. Пусть топит. По крайней мере, она больше не будет испытывать это удушливое страдание рядом с ним. Она ощутила, что его вторая рука опустилась к ней в воду. Но ни через секунду, ни через пять она не умерла. Он поднял ее на руки и отнес на кровать, вместе с полотенцем. Пахло сладковато и свежо. Чистая белоснежная простыня матово отражала рассветное солнце. Он так же сел на пол и откинул затылок на кровать, рядом с ней, смотрел вверх, почти не моргая. Она стала гладить его волосы, лоб, нос, скулы. Он был привычно горячий, с привычно гладкой упругой человеческой кожей. Она почти успокоилась, но чуть только отошли в сторонку ее глупые, недавние переживания, с привычными ощущениями от осязания его кожи восставало привычное, жгучее вожделение. Опять. Она тут же убрала от него руку и легла на спину. Сколько же это еще могло продолжаться? Она почти в голос простонала. Она ничего не хотела, кроме него, чем больше она смотрела на него, тем больше усиливалось возбуждение, чем дольше он целовал ее, тем более жадно она целовала его в ответ, чем сильнее был оргазм, тем чаще она хотела его испытывать. Никакой передышки, никакого успокоения. А он был только тому и рад. Едва он почувствовал, что она отвернулась, он поднялся к ней на кровать и его губы начали оставлять на ее шее, щеках и плечах горячие, сухие следы. Она снова жалобно простонала. — Что такое? — ласково улыбнулся он. — Я устала. Я словно опустошена до самого предела, иссушена и чем ближе к тебе, тем больше я этого хочу. Словно уже упала в бездну, но продолжаю уходить глубже, искать спасительное дно. Искать там, где его нет. — Скажи, что ты любишь меня, — нависнув над ней, он смотрел прямо ей в глаза. Он больше не мог терпеть и дожидаться, пока она сама скажет. Он больше не хотел так мучиться, поэтому ему пришлось научиться просить. — Я люблю тебя, Би, — он был похож на жадного, своенравного ребенка, она не смогла сдержать улыбки. — Скажи еще раз. — Я люблю тебя. — Нет, нужно больше. — Мне тоже. — Я могу вырезать свое сердце и отдать тебе. Сейчас. Хочешь? — Хочу. Би. Я хочу тебя каждую секунду своей странной жизни. Но я знаю, что ты и правда можешь это сделать. Ты сумасшедший. Он мутно улыбнулся. Поднялся. Пошел к маленькому холодильнику. Он ненавидел водку, но если он выпивал хотя бы половину полулитровой бутылки, то это давало ему возможность удерживать себя на самой грани сладостного наслаждения, продлевать волшебную искристость последних содроганий. Он наполнил до краев два бокала из-под шампанского ледяным спиртом, протянул ей. Она отказалась, слабость после прошедших суток все еще растекалась по ее опустошенным венам. — Моя кровь почему-то стала чернеть… — Самая сладкая на вкус, любовь моя, — медленными глотками он осушил свой запотевший бокал. — Я чувствую странный голод, Би… — Я тоже, — он накрыл ее губы своими и влажный холодок опалил ее язык. Его дыхание пахло спиртом и горячим железом, как же хорошо он целовался, будто первый раз, он никогда не ленился, хоть и проделывал это с ней уже тысячу раз. Каждый, как первый. Это было одно из множества его очарований, может быть он сознательно пытался влюблять ее в себя, снова и снова, но это было уже не важно, в любом из случаев он справлялся с задачей. В комнату постучала горничная, уже второй день на дверной ручке висело бессменное «не беспокоить», но она решила удостовериться. Удостоверилась. Блэр легла на него сверху. Она и правда была немного голодна. Первый раз за полгода. Это было странно, все было странно. Он теперь ждал, когда она его поцелует, ждал с уверенностью мужчины (весьма напускной), который привык к тому, что поцелуи ему достаются даром. Она еще в первые минуты их знакомства смекнула, что за ним придется побегать, но теперь она понимала, что это лишь поверхностное впечатление, он был намного сложнее, чем выглядел. Он просто был слишком хорош, чтобы так сходу представить, что он не снисходит до тебя, а просто боится потерять, утратить зыбкую уверенность в чужом чувстве. В иных ситуациях это был холодный, высокомерный, равнодушный человек, но одновременно некоторые слова, вещи могли ранить его, лишь только коснувшись ненароком, и тогда его глаза пламенели алым огнем — дуализм душевной анатомии. Она смотрела на него и видела куда глубже, чем даже он сам бы мог себя пронаблюдать: поверхностная бронза была лишь приятным напылением, глубинные слои обнажали аммолитовые переливы, перламутровую текучесть его пламенной души. — О чем ты задумалась? Она удивленно очнулась от размышлений. — Да так. Пытаюсь немного разгадать твою непонятную структуру. — Неужели ты еще не разгадала, Блэр? Я же состою лишь из двух веществ — углерода и тебя. — Хороший ответ. — Тогда поцелуй меня. Она поцеловала. Табличка на двери еще сутки отпугивала трудолюбивых уборщиц. Через четыре дня Блэр должна была выступать на каком-то гнусном дне рождении какого-то старого, богатого инвестора. Еще год назад она посчитала бы это настолько унизительным и достойным презрения, что перешла бы от себя на другую сторону улицы. Теперь же все это не имело никакого значения, и это тоже было частью обретенной свободы. Им просто нужны были деньги, и не было особой разницы, откуда их брать. После того, как Нуб хитро и верно узаконил перед сомнительным богом свое положение рядом с Блэр, он стал особенно весел и доволен. Он сам уселся за руль и вообще был исполнен желания всячески угодничать и служить своей душечке, своему лакомому кусочку и волшебной повелительнице, как выражался двойник. Они доехали почти до самого юга страны, дни становились жарче, а утром искрился иней на изумрудных, плешивых полянках. Новый город был значительно больше всех предыдущих. Номер в отеле располагался аж на пятнадцатом этаже и Нуб упрашивал Блэр не высовываться на балкон. Она иногда умирала со смеху, наблюдая за ним. Он с наслаждением разобрал чемоданы (полтора своих и скудную половинку Блэр) и улегся рядом с ней на кровати, пока она работала в наушниках с ноутбуком. — Не приставай, Би, не приставай, — отмахивалась она от его поцелуев. — Невозможно сутками заниматься сексом. — Еще как возможно, любовь моя. — Би! — она строго на него посмотрела, — мне нужно закончить работу, а потом я хочу кое-что набросать. Если мы будем только и делать, что валяться в кровати, то, во-первых, я сойду с ума, во-вторых, нам дадут пинка под зад из отеля и мы будем бомжевать под мостом. — А я тебе каждый день предлагаю… — Почитай лучше книжку, — она шлепнула его по животу толстеньким томом Шопенгауэра. — Я там понимаю три предложения из пяти, — капризно загнусавил он. — Всё, на, возьми и иди погуляй хотя бы пару часов. Я не могу работать пока ты рядом, ты очень хитер и соблазнителен, — она сунула ему карточку и скептически покачала головой, наблюдая его сияющее лицо. Единственное, что могло ненадолго отвлечь его от Блэр — это покупки. Он обожал тратить деньги, мир шопинга открылся ему случайно и сокрушительно. Это до такой степени захватывало его разум, что останавливался он лишь в тот момент, когда платежный терминал давал ему отворот-поворот и фразу «недостаточно средств». Он с наслаждением выхватил карточку и быстренько затрусил в ванну. Блэр насмешливо фыркнула, когда он начал вертеться перед зеркалом у выхода, все его новенькие вещи больше подходили для ковровой дорожки, а не для города на окраине страны. Ей нравилось, что он не имеет ничего против того, что это она выдает ему деньги, тем более он уже имел некоторый опыт содержания женщинами, поэтому чувствовал себя как рыба в воде. И вообще в быту он был очень удобен, в целом неприхотлив и не имел никаких стереотипных гендерных притязаний. Ему нравилось сидеть в ванне с маслами и пеной, он обожал блестящие баночки и ботинки и возил по стране здоровенный отпариватель для одежды. Наконец-то вытолкав его из номера, она обессилено села за маленький столик у окна. Ей очень хотелось снова начать сочинять, но ничего не лезло в голову, вязкая каша хлюпала вместо мозгов. Ей хотелось побыть одной. Он занял каждую клетку ее тела, ее души, он не выходил у нее из головы, став не просто предметом мучительного обожания и жажды, он стал навязчивой идеей. Она хотела с кем-то поговорить, с кем-то поделиться всем этим, выплеснуть хотя бы часть этих избыточных чувств. С кем-то кроме него, но не потому что он не понимал ее, наоборот, в некоторых вещах они были до того похожи друг на друга, что могли дословно считывать мыли. Разговор с ним лишь перетекал из нее в него и обратно, а ей требовалась именно какая-то безвозмездная отдача. Она искала облегчения, а он лишь растапливал в ней и без того ненасытный огонь. Ей очень хотелось позвонить маме, она так давно не видела родителей, но беспокоить их она не имела права, она и так своими необъяснимыми исчезновениями, изменившимся поведением и образом жизни держала их на иголках, еще не хватало вывалить на них свою тяжкую исповедь. Рикки она тоже не могла позвонить, он все тут же докладывал родителям, да она и не винила его, наоборот… Нуба не было каких-то пятнадцать, двадцать минут, а она уже начала тосковать без него, снова тревога, снова озноб. Как же она устала, еще и эта невозможная, подспудная ревность, вот он без нее, а вокруг столько других молодых женщин, молодых настоящей молодостью и красотой, а не ее забальзамированной, безжизненной оболочкой. Она сильно зажмурилась, силясь не разрыдаться. Хуже всего было то, что она прекрасно видела, что он не интересуется другими женщинами даже в шутку, он был до болезни, до мании предан лишь одной ей, оттого страшнее было представить что вдруг, он… Она бы умерла в ту же секунду. Она подскочила с места и швырнула со злобой стул в сторону. У нее разгорелись щеки. Она больше не могла находиться в четырех стенах, она хотела убежать, спрятаться, хотя бы на минуту почувствовать передышку. Она выбежала на улицу. Идти было все равно куда, все дороги были чужие. Она пошла налево, первый раз она уходила куда-то без него в неизвестном направлении, то ли надеясь встретить его случайно, найти, то ли наоборот страшась этой встречи. Она была одна в этом мире, даже Би-Хан был другой, он врал ей, она знала, что он не договаривает всей правды о ее состоянии, он не хотел ее пугать, расстраивать, но они даже внешне отличались, даже температурой. Она почувствовала сильный продолжительный спазм в желудке. Уже несколько дней с нерегулярной периодичностью у нее возникало неуверенное ощущение настоящего, человеческого голода. Сначала она не обращала на это особого внимания, столько всего происходило помимо, но теперь голод обозначил себя совершенно уверенно, без обиняков. Она рефлекторно сглотнула. Шагала автоматически, все ее внимание сосредоточилось на этом новом, тревожном ощущении под ребрами. Медленный гнетущий страх стал вылупляться из того же центра, что и его первопричина. Они не ели. Им не нужна была пища. Что-то плохое с ней происходило, она была уверена, хоть и причины у этого могли быть самые различные, но предчувствие охлаждало ее пальцы до предельного нуля. Она впивалась ногтями в ладони, а вокруг все было так незнакомо, враждебно, весь этот огромный мир, манящий беспрерывным изобилием, был ей также теперь чужд, как пустыне болото. Она едва слышно пискнула, удерживая слезы и страх, ей так сильно захотелось к маме, что она минуту и правда думала, как бы ей рвануть сейчас в аэропорт (про свой амулет она уже и забыла, хоть и не снимала его никогда) и скорее добраться до родителей, чтобы они забрали ее, чтобы положили ее на кроватку, в ее детскую комнату с любимым шерстяным зайцем и пчелкой. Но ни мамы, ни папы у нее больше не было, она добровольно отказалась от них, она выбрала свою судьбу. Теперь Би-Хан (как прозорливо он же и подметил) был ей и мамой, и папой, и зайцем, и мужем и братом и всем миром, всей жизнью. Теперь он был единственным ее спасением, и он же был единственным и главным ее мучителем. Палач мог теперь не только взмахивать топором, он же и освобождал от приговора. У нее потекли слезы, она опустила голову, но прохожие все равно заглядывали ей в глаза, как же было холодно, как страшно, как сжимался желудок. Она шаркала и спотыкалась, но не могла остановить движение, только оно одно, казалось, удерживало остатки самообладания, если бы она остановилась, она бы, наверное, растеклась по асфальту в беспомощной, скверной истерике, а это пока все еще было стыдно. Пока стыд все-таки преобладал, она могла держаться, стыд придавал ей уверенности, все-таки не кончено, все-таки она еще не рехнулась. Она неосознанно стала шмыгать носом, часто вдыхая какой-то знакомый, сырой запах. С каждым метром он ощущался сильнее, она даже немного отвлеклась от своего горя и начала уже осмысленно принюхиваться. Распахнув двери значительного магазина, на бульвар вышел какой-то засаленный рабочий в грязной одежде и, отойдя в сторонку за кургузые урны, стал скармливать двум тощим дворнягам жирные мясные обрезки. Блэр так и остолбенела на середине тротуара. Она таращилась на заветренные, обслюнявленные собаками куски и прижимала к сердцу окоченевшие руки. Мельком разглядев табличку, обещавшую солидную скидку за покупку от килограмма говяжьей вырезки, она снова сглотнула. Собаки доели. Она вошла в магазин. Нуб стучал беспокойными когтями по подоконнику. Он уже минут десять как вернулся. Обнаружив ее отсутствие, он первым делом сказал себе «стоп». Он делал медленные глубокие вдохи. Она всего лишь отошла. Это нормально, она взрослая девушка, она могла выйти в магазин, пройтись и сейчас вернется, паниковать и выть было совершенно излишне. Разжимая и до боли сжимая кулак, он грациозно усадил себя в кресло, перекинул ногу на ногу и таранил дверь своими длинными, сверкающими глазищами. В коридоре зашуршало и поскреблось. В комнату влетела растерянная, немного растрепанная Блэр. Она торопилась, она чуть не заблудилась на обратном пути, она не ожидала застать его в номере. — Почему ты не сказала, что уйдешь? — освобожденный, спасенный и счастливый Нуб подскочил к ней. — Да… Я не думала, не собиралась… Она как-то странно увернулась от его прикосновения, наклонила голову и пошла к кровати. — Блэр? — он удивленно сдвинул брови. — Что это еще такое, Би? — бессмысленно рассматривая разложенные на кровати коробочки, она наигранно захихикала. — Восемь флаконов? Ты собрался валяться в ванне туалетной воды? — поддразнивала его она, голову, впрочем, так и не поднимая. Он настороженно пошел за ней: — Что с тобой? Куда ты ходила? Наконец-то развернувшись к нему, она невинно пожала плечами и зачем-то стала прикладывать руки к лицу, ко рту, словно проверяла что-то. — Ну, а ты как прогулялся? — нервно произнесла она, но тут же зажала рот двумя ладонями. Глаза ее вдруг уставились на него с выражением такого испуга, что у него невольно мурашки по спине разбежались. — Блэр, что случилось? Живо выкладывай, — рявкнул он, не в силах более это выносить. Она с минуту стояла, оцепенев, все более и более округляя красные, мечущиеся глаза. Вдруг слабый писк, затем более уверенный стон разрушил нависшую, гнетущую тишину. Она завертела головой, метнулась сначала вправо, потом влево, а потом, зажав еще и нос, она рванула вперед с такой скоростью, что чуть не снесла несчастного, недоумевающего Нуба. Он нагнал ее только в ванне. Она проехалась по кафелю и рухнула к унитазу. Ее рвало кровавыми кусками и сгустками. Если бы Нуб был живой, у него бы случился инфаркт. Сквозь бульканье рвотных масс он начал слышать еще и всхлипы истошных рыданий. Все что он мог — это кружить вокруг и вести бесполезный допрос. Ощутив всю тщетность своих метаний, он, как смог, взял себя в руки, сел рядом с ней и начал гладить ее дрожащую спинку, убирать волосы с лица. Она отчаянно что-то бормотала, смывала воду, ее снова выворачивало, он ни единого слова разобрать не мог. Через какое-то время это все-таки закончилось, ее перестало тошнить, она, с его помощью, подползла к раковине и начала полоскать рот ледяной водой. — Тебе лучше? Блэр? Я умоляю тебя, скажи что-нибудь, — он первый раз так сильно перепугался. Ему стоило колоссального усилия сохранять эту тупую видимость спокойствия. — Мне так стыдно, так стыдно… — захныкала она и попыталась снова увернуться, но он ее теперь крепко держал. — Мне так страшно, Би… И стыдно, так стыдно… — она жмурилась и вертела головой. Он усадил ее на кровать и сел на стул перед ней. Она зашмыгала носом и начала отрывисто, сбивчиво рассказывать ему про последние дни, про странные, голодные ощущения в желудке, про сегодняшний день, про магазин. — Купила кусок сырого мяса и? — нетерпеливо наклонился он к ней почти впритык. — И проглотила его в кабинке туалета! Выпалив это, она упала ничком на кровать и затряслась, зарыдав с новой силой. Он немного помолчал. Выдохнул. Почесал лоб и даже немного прихмыкнул. Ну, все было не так уж и страшно. Скверно, неясно, тревожно, но волнение его немного отпустило. Он пересел к ней и поднял к себе на руки. Стал гладить и целовать шелковистую макушку. — Блэр, ты настоящий дикий зверек, — улыбнулся он, пытаясь ее хоть немного развеселить. — Не смешно, Би… Совсем не смешно, — она посмотрела на него с таким несчастьем, что у него у самого желудок сжался, он снова прижал ее к груди. Он снова рассказал ей все то, что знал об их физиологии, он долго уверял ее, что ничего страшного не случилось, что, наверное, такое бывает, что она могла просто переволноваться, да и мало ли, что могло быть, в их-то положении. — Но ты не ешь мясо, Би, — скорбно резюмировала она. — Давай сделаем так: ты сейчас попробуешь немного поспать, а я вернусь в нижний мир, попробую посмотреть что-нибудь в книгах. Уверен, все окажется пустяком и глупостями. — Я не хочу, чтобы ты уходил туда один. — А я не хочу, чтобы ты так переживала. Я скоро вернусь. Не спорь. Он накрыл ее одеялом, поцеловал холодный лобик и растворился в дымчатой черноте. У нее не было сил сопротивляться и спорить. Она и сама хотела узнать, что с ней творилось, почему. Она сбросила с себя одеяло. Ее охватывала бессильная злость, на себя, на весь мир. До недавнего времени она была хозяйкой своей жизни, она решала, что для нее хорошо, что дурно, она выбирала путь, она искала ответы, и если ответов не находилось, то она изобретала новые. А теперь она беспомощно и трусливо лежала и с замиранием сердца ждала разрешения своей судьбы, которая теперь тоже её была лишь номинально. У нее снова увлажнились глаза, она подпрыгнула от бешенства — какой же плаксой она стала, какой размазней. А Би-Хан теперь там, один, только бы один… и Куан Чи… Она не выдержала и начала кружить вдоль окна, взад-вперед. Все было плохо, из рук вон плохо. Нуба встретила неизменная прохладная влажность безжизненного пространства. Его прежний дом был не домом, а гробницей. Он прошелся по своему логову, глуховато позванивая каблуками ботинок. «Неужели же я прожил здесь столько лет?» — спрашивал он себя. Ему было неуютно, высоченные стены давили его с любой из сторон. Ничто здесь не хранило его отпечаток, или же чернота и сырость были лучшим его отражением? Но он не был таким. А каким он был? Он подошел к зеркалу, которое он притащил для Блэр, и посмотрел на себя в полный свой рост. Где заканчивался Сайбот и начинался Би-Хан? Это были два разных существа? Кто был наемником, а кто призраком? Когда один заменил другого? А был ли вообще хоть кто-то? Он теперь мало что знал о себе прежнем, он только начинал узнавать себя настоящим. Раньше он мог лишь уверенно перечислить, что он ненавидел. Человек же в отражении любил праздную, легкую жизнь, любил шум болтовни радио в машине, запах свежего бензина и горького шоколада, любил наблюдать, как сосредоточенно Блэр возится в ноутбуке с работой, музыку, что она включала, холодный блеск дорогого дерева, тонкий женский смех, перчатки выше запястья и длинные десертные ложки, хмурое небо и прозрачность озерной воды. Он взял кинжал со стола — продолжение его руки. Он выглядел довольно пустым, но при этом умел понравиться. Взгляд его был самоуверен и холоден, а сердце с хронической лихорадкой. Он не верил в бога, но верил, что в жизни должен быть смысл. Он удивился. Первый раз он разглядел в отражении что-то еще, помимо функции, помимо профессионального ранга. Себе он и раньше не нравился, он знал, что достоинств у него ничтожно мало и вообще человек он скрытный (и не только по долгу) и колкий, но теперь что-то приятное он тоже в себе обнаруживал. Глупым его назвать было нельзя, все-таки он с детства считался одним из самых смышленых и талантливых мальчишек в клане, он был любопытен и любые науки давались ему легко, хоть никакого особого интереса он ни к одной не питал. У него был хороший слух и отходчивый нрав. А оружие ему и правда нравилось, и не только из-за того, что владел он им мастерски (это тоже), все-таки холодный блеск лезвия имел свое изысканное очарование. Особенно когда делаешь медленный неглубокий надрез тонкой, дрожащей кожи, обнажаешь алый клад сокровенной глубины, её багровое мерцание, Блэр… Блэр. Он встрепенулся, положил кинжал на место и начал поиски. Пришлось заново штудировать тома о воскрешении, двойник открывал нужные главы, менял книги и вообще был удивительно пригоден. Он не знал, что именно хотел найти, скорее наоборот, он хотел не найти ничего. Все его нутро сопротивлялось, не хотело углубляться в это дело, он отмахивался как мог, она только-то попробовала кусочек. «Мяса, мяса, сырого!» — тут же орал второй внутренний голос, тот, что отвечал за логику и факты. Он сжал зубы. Она просто устала, она еще не привыкла, она перепутала, это случайно… С каждым витком однотипных раздумий, тревога из солнечного сплетения усиливала скорость распространения. Его вдруг будто бы осенило: «А что, если мы и правда можем размножаться?». Он сглотнул. Сначала его бросило в холод, потом в небольшой ступор, он с непонятным облегчением начал бешено листать страницы. Выбросил текущие бесполезные книги и растерянно кинулся за новыми. — Ты можешь стать очень неплохим некромантом. Если еще немного поучишься. Нуб захлопнул книгу. Он не был удивлен, он так и предполагал, что Куан Чи обязательно объявится. — Я, признаться, затосковал по тебе, Би-Хан, — неясно улыбаясь, чернокнижник медленно приближался к Нубу. — Надолго ли ты к нам? Полагаю, что нет. — Ты знаешь все ответы. — Звучит как вопрос. У тебя же много вопросов ко мне? Я снова прав? Он давно не спускался в этот мир, он давно не контактировал с такими химерами, поэтому некромант казался Нубу чем-то инородным, словно видел его впервые, он словно испускал какое-то сложное притяжение, смутный дурман. Куан Чи подошел к нему вплотную и забрал книгу из рук. Страницы открывались сами собой, лишь от одного взгляда колдуна. Книга замерла ровно на том месте, где Нуб остановился. — Здесь ты ничего не найдешь. А вообще, я не предполагал, что тебя интересуют такие вопросы, Би-Хан, — он снова захлопнул книгу и широко оскалился. — Я облегчу тебе поиски. Нет, ты не можешь иметь детей. Ни от одной женщины. Ни живой, ни мертвой. Хотя, есть парочка заклинаний… — А Блэр? — резко перебил это несносное злорадствование Нуб. — Тем более. У нее же даже нет цикла. Ты, я думаю, знаешь лучше меня, — ухмылка не сходила с его лица. Нуб потер виски. Это было плохо. Очень плохо. Это бы решило вопрос, это не так ужасно, тем более от плода (или что там вообще могло быть) можно было бы как-то избавиться… Его снова стала окутывать тревога и тяжкое ощущение чего-то наступающего, какое-то скользкое предчувствие… — Никогда не поверю, что ты решил обзавестись потомством. Нуб очнулся от своих гнетущих размышлений. Он лишь небрежно хмыкнул на неозвученный вопрос колдуна. До чего же тот был хитер, до чего прозорлив. Глаза Нуба почти загорелись от злости. — Давно я не видел тебя вот так, без брони и масок, — некромант решил сменить тему. Он знал, что с Нубом как на весеннем льду — ступать нужно плавно и осторожно. Эта река была капризная и порожистая. Куан Чи повернулся к нему самым лицом и странно и пристально взглянул на своего призрака. Ни тени усмешки больше не выражали бездонные, мерцающие глаза чернокнижника. Нуб знал, какой силой обладали эти глаза, он не раз проваливался в них и летел, летел, будто что-то давало ему обещание достичь предела, а потом и вовсе его пересечь. — Би-Хан, ты мое лучшее творение, лучшее создание. Ты хотя бы догадываешься, как ты прекрасен? — пока его гипнотический голос втекал в глаза Нуба, в дыхание, в мысли, длинные пальцы некроманта скользили по его щекам, опускались вдоль сонной артерии. Нуб замер, двигаться было почти невозможно. Все его тело как-то ослабло, разум стал похож на размякший в молоке хлеб. — Ты изумруд в колючей проволоке. Я хочу тебя по-настоящему, но твои грани кусают мою руку. У тебя может быть все, что ты хочешь. Я дам тебе все, что ты только пожелаешь, что ты пока еще даже не можешь пожелать. Он легко приподнял указательным пальцем подбородок и стал вести линию по гладкой челюсти Нуба. Было бы ложью сказать, что это не было приятно. Даже слишком приятно. Жадное тепло расползалось в его груди, в животе. Только это было не его тепло, источником была чужая, властная воля. — Чего ты желаешь? Скажи мне. Только пожелай. Очень эластично, неторопливо, словно подсвеченная в лампе лава, облик Куан Чи стал растекаться перед глазами Нуба, словно кисель. Почти утратив вещественность, он снова стал собираться, только уже в нечто другое, но еще в самых своих зачатках такое знакомое. Веки Нуба слабо, но планомерно раскрывались, перед ним была Блэр, вернее, нечто, копирующее Блэр и тут же от нее отделилась сестра. Оба этих клона повторяли линии ее тела, лица до того правдоподобно, что становились правдивее настоящей правды, оттого казались почти резиновыми, какой-то восковой инсталляцией. Клоны обвили его руки, бедра, как ветви сорного плюща, губы их тянулись к его губам, останавливаясь в миллиметре, гладили его, шептали. И только две пары глаз смотрели неизменно, этот древний огонь во взгляде некроманта нельзя было спутать, подделать или заменить. — Чего ты хочешь, Би-Хан? — шептали сестры. — Скажи нам. Чего ты хочешь больше всего? Мы дадим тебе все, что ты хочешь. Что ты хочешь? — Свою жизнь. Иллюзия развеялась. Тепло в теле Нуба стало расщепляться, оставляя после себя холодок, как от леденцов с анестетиком. — Ну. Это еще никому не вредило. В небольших дозах. Снова ухмыльнувшись, Куан Чи исчез, забрав с собой даже холодок. Нуб минуту оставался неподвижен. А потом рухнул на кресло и едва смог перестать хохотать. Неужели это все, что Куан Чи смог изобрести? Подсовывать ему резиновых кукол? Пичкать его приворотными ядами? Да ни одно зелье, ни одни чары, ни заговор, ни заклинание не способны были повторить и сотой части того, что давала ему подлинная Блэр, той жизни, которую она ему подарила. До чего же все это было нелепо. Он брезгливо отряхнулся. Но все-таки от этой собаки была хоть какая-то польза, он хоть что-то рассказал. Один вариант был исключен, пусть и самый безобидный. Лицо Нуба вновь приняло мрачное выражение. Двойник принес еще стопку книг.