Тени

      Двойник смирно шел чуть позади них и тащил две M16 и одну снайперскую винтовку (Блэр очень хотела попробовать из нее пострелять), он наконец-то отвязался с жаждой услужить и избавить Блэр от тяжкого бремени тащить огромный пистолет, который она с наслаждением облюбовала и теперь пыталась заучить под чутким руководством дотошного в этих вопросах Нуба очередность действий: извлечь магазин, снарядить магазин, отвести затвор, и по кругу, по кругу … — Ну, дай уже, дай сюда, — капризничала она. — Давай-ка еще раз повторим. — Би! — А кинжал, мною любовно изысканный для тебя, ты так не требуешь, — с обидой выдохнул он. — Мне больше нравится другой твой кинжал. — Это какой? — искренне удивился Нуб, искренне вспоминая все свое стальное разнообразие. — Какой же ты глупенький, Би. Иногда ну просто как цыпленок, — она затряслась от смеха и шустро ущипнула его за нос. — Ай. Пока он потирал схваченное место и ухмылялся, она протрусила назад, закрутилась вокруг двойника и начала виснуть на нем и заигрывать: — Би, он не успевает за нами, ты спихнул на него всю эту кучу. Я не хочу, чтобы он плелся где-то в конце, я беспокоюсь. — Он сам захотел тащиться с нами пешком. Мог бы и не ходить. — Ты не устал, котик? — заглядывая ему в бессмысленные огненные глаза, прошептала она, коснувшись сухими губами прохладной стали его маски. — Почему это он котик? — возмутился Нуб (у него был чрезвычайно острый слух, не только музыкальный, как оказалось). — Меня ты так не называешь. — Ты злюка. Пока он протестующее фыркал, двойник перекинул оружие через одно плечо, прижал к себе Блэр и стал медленно крутиться с ней вокруг своей оси, жадно впитывая каждое ее движение, каждое прикосновение к своему телу. Снова опустившись на землю, она не отпускала его горячие руки, оттягивая их на себя, кружась с ним, как кружатся самые дружные, ласковые, радостные дети. Двойник был мрачен и податлив, как тонкий кусочек масла, его черное агрегатное состояние давало ему возможность либо шипеть, либо молчать и он шипел от удовольствия и какой-то своей, особенной, непостижимой нежности. Они уже прошли почти половину поля со стороны неизведанного государства. Оно было засеяно клевером, давно иссохшим на бешеном зное, Нуб делал очень аккуратные, осторожные шаги вперед, внимательно всматриваясь под ноги. Он был убежден, что здесь все кишит змеями и пауками, он был предельно сосредоточен и сетовал на инфантилизм этих двоих, безбожно топочущих и всковыривающих беспечными своими ступнями опасные почвы. Улизнув из когтей двойника, Блэр обогнала Нуба, повернулась к нему лицом и пошла спиной вперед, игриво хихикая. Проскочив за границу другой страны, ей словно и правда удалось обмануть судьбу, а не только бдительных пограничников, по крайней мере, в теле ее была непривычная легкость и даже тонкий шумок голодного отзвука в ее холодном теле был не столько угрожающим, сколько будоражащим. Ни ветерка вокруг, ни шороха, ничего. Она наконец-то почувствовала себя спокойно, он был рядом, только он и больше никого, ни души, ничьей. Сначала тихо, потом громче, она начала напевать себе под нос: «Ты знаешь, я люблю тебя, парень, горячо, как Мексика. Сейчас я должна сделать выбор, терять нечего». Она пела точь-в-точь, как в оригинале, все громче и громче, и Нуб (лишь единожды услышав песню по радио в машине), обладавший еще и недурной музыкальной памятью, мгновенно ее узнал. Это было просто поразительно, Блэр пела в полный свой голос и, казалось, что даже музыка начала звучать ей в унисон. Она никогда не пела для него одного, но сегодня ей было до того весело и вольготно, что, изображая перед ним уже целое представление с танцами и театрально выплясывая вокруг него и двойником, она с наслаждением старалась и возможно не пела еще никогда так вольно и обворожительно. — Ты бы могла стать звездой, — обреченно констатировал обессиливший от восхищения Нуб. — Ты хотел бы этого? — кокетливо выскальзывая из настойчивой хватки двойника, спросила она. — Нет. Блэр удивленно улыбнулась. — Почему? У нас бы тогда было полно денег. — Я не смогу тебя делить. Это было бы ужасно. Он говорил совершенно серьезно, даже с каким-то отчаянием. Она умилилась его откровенной, ребяческой ревности и подошла к нему вплотную, поглаживая пальцами его горячее лицо. Говорить было нечего, любые слова звучали бы пошло, не так, как они звучали в ее крови, в дыхании. Она еще немного погладила его, пока он безмолвно принимал ее ласку. — Тебе нравится эта жизнь, Би? — вдруг спросила она. — Только та, что с тобой. — Ты боишься смерти? — Если мы умрем одновременно, то нет. — А бессмертия? — Я мало об этом думал, я стараюсь об этом не думать. — Я тоже. Они посмотрели друг другу в глаза, им вообще можно было не разговаривать. — Странно всё это, да? Он положительно кивнул. Его ладонь была горячее раскаленного воздуха начавшейся за полем полупустыни, ее ладонь была чуть теплее родниковой воды и она грелась о тепло его пальцев, пока раскачивала их руки и подпрыгивала через шаг, словно игривая коза. Казалось, время будто встало, солнце зависло в зените и они купались в золотой белизне его пронзительного излучения, но ни единого ощущения на коже, кроме давящего жара они не ощущали, хотя, по-хорошему, любой бы на их месте давно изжарился до пунцового мяса без шляпы и крема от загара. И если распущенные волосы Блэр прикрывали хотя бы щеки, уши и плечи, то его лицо было совершенно беззащитно перед огромной звездой, и она то и дело проверяла, не сгорел ли у него лоб, ей было даже не столько беспокойно, сколько любопытно, поэтому она щурилась и хихикала, заглядывая ему в глаза, а он думал над тем, что у него никогда в жизни не было такого друга. У него вообще никакого друга не было, ни разу в жизни он ни с кем не проделывал такого пути, да он даже не гулял ни с кем никогда, и не особенно ему и хотелось. В его понимании дружба была не нанесением морального и физического вреда другому субъекту, не более. Выходило, что даже таких друзей у него было, скажем так, немного. Блэр часто рассказывала ему про Рикки, и ревнивый и злобный Нуб, разумеется, точил на него не один зуб, тем не менее, держал свой острый ядовитый язык за зубами, больше все-таки прислушиваясь к рассказам, мотая на ус, и постигая основы этой неведомой доселе науки — дружить. Это была середина декабря и Блэр выпытывала у него, что он делал в детстве, наряжал ли елку к Рождеству и Новому Году, бегал ли ночью тайком смотреть подарки, играл ли в снежки. — Пока мама была жива. Но я плохо помню. Помню только, что елка была огромная. Хотя, это, наверное, я был очень маленький. И кололась, — не особо весело хмыкнул Нуб. — Я видела фотографию твоей мамы. Она была какой-то нечеловеческой красоты. Она произвела на меня сильное впечатление. Ты очень похож на нее. — Да. Все так говорят. Она и правда была очень красивая, но я даже это едва помню. — Ты не смотришь на меня, Би. Тебе неприятно, что я расспрашиваю? — Приятно. Но вспоминать почему-то больно. — Это как раз понятно… Ты скучаешь по ней? — Это сложно назвать тоской. Я просто знаю, что она не должна была умереть. Она больше не стала развивать эту тему. Он стал совсем мрачен и его прозрачные глаза пасмурно смотрели на марево горизонта. Чуть пожав его пальцы, она немного сменила тему: — Ну, а потом? В этом вашем спортивном лагере, — захихикала она. — В Лин Куэй? Ёлка? — он прыснул со смеху, снова повеселев, — они же не христиане. — Но это же ёлка! — Ну, конечно, как же. Спасибо хотя бы по праздникам не били. — Би, это ужасно, правда. Ты хоть и смеешься, но это ужасно. Я так тебе сочувствую, я даже не знаю… Я испеку тебе коржиков к Рождеству, точно! Би, точно! Сахарные коржики, какие пекла нам мама каждый год! — снова закружив вокруг него и радостно всплескивая руками, Блэр не могла нарадоваться своей изобретательности. — Ты умеешь печь? — удивился польщенный, расплывшийся в умилении, но бдительный Нуб. — С коржиками я справлюсь, — прищурила глаза она и снова ущипнула его за нос. — Но мы их не съедим, — расстроено выдохнул он. — Но мы хотя бы понюхаем! Запах — это уже основа праздника, Би! Совершенно того не заметив, они вышли на маленькую дорогу, вернее, на укатанную землю, тем не менее, на ней были свежие следы от шин. Нуб предложил пойти вдоль нее, со всех сторон не было ничего, кроме пустыни, неизвестно сколько бы им пришлось шагать до ближайшего городка, а так у них была вероятность остановить попутку. И действительно, не прошло и получаса, как сзади, в мутной дымчатой дали медленно ползла вперед какая-то колымага. Они переглянулись, но делать было особенно нечего, неловко вытягивая руки, они стали поджидать транспорт. Драндулет скорее заглох, нежели притормозил, с предсмертным скрежетом сработал ручной тормоз (как они потом узнали, только он и работал), старый толстый мексиканец недолго, но пристально рассматривал этих двоих и, прельстившись хорошеньким кушем (который всем своим видом обещала одежда Нуба) за услугу, махнул им на грузовой отсек своего ржавого пикапа и хитро прищурил маленькие, черные глазки. Сотрясаясь от смеха, Нуб, первым запрыгнувший в эту повозку, поднял Блэр к себе и кинул у заднего бортика свою тонкую бежевую куртку из нежной телячьей кожи, чтобы Блэр могла на чем-то сидеть. Она начала сопротивляться такому расточительству его красивой одежды, но мексиканец строго прикрикнул, подгоняя, а металлическая поверхность их неурочного транспорта была так обжигающе раскалена, что ей ничего не оставалось, как усесться в указанном месте. Затряслись. Минут пять они просто хохотали, их подбрасывало на кочках и ухабах, изо всех щелей воняло свежим навозом, а мексиканец что-то периодически залихватски и воодушевленно восклицал, постоянно оглядываясь и кивая им через маленькое оконце. — Я не понимаю ни одного слова, — смеялся Нуб. — Я учила испанский пару лет, но кроме «дос бурритос, порфавор», почти ничего не помню. Они так рассмеялись, что на очередной кочке чуть не вылетели из пикапа. К четырем дня прямо по ходу их движения стали проглядываться небольшие горы, на таком расстоянии больше походившие на холмики. Дорога здесь была уже более укатанная, почти не трясло, поэтому Блэр, разморенная зноем и монотонным ржавым скрипом, тихо лежала у Нуба на плече, немного прикрыв слипающиеся от качки глаза. В деревню они въехали к половине пятого вечера. В пять солнце уже садилось, поэтому с каждой минутой становилось все темнее, будто кто-то вручную регулировал освещение. Вывалившись из кряхтящего ведра, Блэр стала осматриваться и разминать затекшие суставы, пока Нуб расплачивался с мексиканцем. Постоять на ровной, неподвижной земле казалось почти райским наслаждением после двухчасовой тряски, для счастья было нужно не так много. Ошалев от полученной купюры в пятьдесят единиц (это были последние наличные деньги, оставшиеся у Нуба в кармане), усатый водитель начал снова что-то громко выкрикивать, шустро выскочив из машины. И сразу же, словно манимые сахаром муравьи, изо всех ближайших хибарок и сараев стали выползать аборигены. Дети окружили их плотным кольцом, тыча пальцами и теребя диковинную одежду расфуфыренного и лоснящегося Би-Хана. Они пришли в полный восторг, когда Нуб вытащил свой красивый нож (который он всегда держал при себе) и продемонстрировал им чудеса и ловкость своих умелых рук. И если Нуб со снисходительной улыбкой сносил заливистый, визгливый смех ребятни, то Блэр не смогла вынести с ними и двух минут. Она с трудом выбралась из хоровода чумазой отары и медленно пошла в сторону нависающих над деревней гор, вдыхая в себя чудесный аромат чистого, влажного, но уже по-горному освежающего воздуха. Пока она любовалась надвигающимися сумерками, водитель нарезал круги вокруг Нуба, хлопал его по плечу и пытался сопроводить в деревню, дабы предоставить финансово-выгодным путникам ночлег и ужин. Нуб (и не отстающий ни на шаг ушлый владелец ведра) подошел к Блэр обсудить их ночные перспективы. Хоть деревенька и располагалась в живописном ущелье, но была настолько обшарпана и неприветлива, что даже прогуляться по ней не возникало никакого желания. Блэр воодушевленно посмотрела на Нуба, потом на вершину ближайшей скалы, снова на него, и под неумолкаемый испанский гундеж было принято безмолвное соглашение отправиться дальше, вверх. Вплоть до самого подножия и еще несколько метров вверх по каменистой пыльной дорожке водитель извивался у них под ногами в последней надежде залучить их обратно, но прочувствовав всю тщетность усилий и крутость склона, он, раздраженно махнув натруженной рукой и, вероятно, щедро выругавшись, засеменил восвояси. Едва они скрылись за скудными папоротниками, снова объявился двойник, его появлениям Блэр всегда радовалась почти так же, как ребятня фокусам Би-Хана. Она обожала наблюдать за ним, слушать его изменчивый голос, странную интонацию и манеру говорить о себе во множественном числе. И что бы Би-Хан не говорил, как бы он не объяснял ей их идентичность, их лишь номинальную двойственность, она была уверена, что Тень — это совершенно отдельное, третье существо, со своим разумом, мыслями и мотивами, чего стоило одно то, что она чуть ли не на ощупь могла их отличить, пусть даже в одинаковом воплощении. — Почти стемнело, любовь моя, — задрав голову к ядовитой синеве неба, произнес Нуб, — мы не дойдем ночью пешком до вершины, тут часа два подниматься, не меньше. Глаза двойника горели ярче всех звезд над их головами, они были так пусты и безжизненны, так холодно было их сияние, что в густом мраке скалистой горной дороги он обретал подлинное свое естество, представал перед ней настоящим демоном, сказочным Велиалом. У нее даже мурашки снова пошли. Он словно выходил из чернеющих, серых скал, был плоть от плоти ледяного камня, мрачный дух, ледяной бог ночной черноты. Тень никогда не моргала в этом своем проявлении, он зачаровывал ее, вызывая ноющую, сладостную тревогу в груди, Блэр сделала робкий шаг назад, неожиданно соприкоснувшись лопатками с горячей грудью хозяина, ее мягко обняло медленное, устойчивое тепло. Они исчезли. От необозримой глубины беспредельного неба терялось равновесие, хотелось взлететь, невозможно было представить, что ноги их на что-то опирались, пусть это была даже и вершина горы, на которую они переместились. Обжигающий, ледяной ветер стегал ее голые руки, запутывал волосы, но невозможно было оторваться от этого баснословного сияния звезд, этой громадной космической черноты. — Как ты думаешь, Куан Чи правда знает что-то обо всем этом? Он знает, есть ли настоящий бог? Зачем все существует, кто мы такие? — тихо произнесла она, шевеля лишь губами. — Не думаю, — помолчав, ответил Нуб, — Уверен, что ничего он не знает. Он сам до одури боится смерти. Он живет тысячи лет, увешанный амулетами и оберегами. Он, конечно, владеет какими-то знаниями, но все это прикладная наука, поверхностная магия. Да и что дает магия? Это лишь способ, а не причина. Если бы он что-то действительно знал, он бы так за нас не цеплялся. — Мне тоже так кажется, — задумчиво прошептала она. Так они простояли какое-то неопределенное время. Не хотелось ни двигаться, ни говорить, просто впитывать в себя эту искристую, морозную черноту, слиться с нею, вобрать ее в себя и стать ее частью. Немного погодя взошел толстый, подрощенный месяц, тускло подсветив скалистую, безжизненную вершину. Тело Нуба было настолько специфически горячим, что отапливало себя самостоятельно, он мог выносить довольно низкие температуры без особого дискомфорта, а вот Блэр справлялась с холодом значительно хуже, у нее задубели суставы, на морозной ночной высоте даже шея с трудом поворачивалась. Нуб не сумел уговорить ее спуститься, тогда он одел ее в свою куртку, а двойник притащил огромное пушистое одеяло, в которое они ее вдвоем и завернули. Он сел рядом с ней, словно грелка, она наблюдала за тенью, он стоял к ним боком и неподвижно смотрел в пустую черноту горизонта пустыми своими глазами. — Он выглядит и жутко, и очаровательно. Особенно здесь. Ты знаешь, о чем он сейчас думает? О чем может думать это существо? — прошептала она Нубу на ухо, не отрывая глаз от мрачного силуэта двойника. — У нас одни мысли. — Тогда куда он смотрит? Двойник обернулся к ним, словно услышав ее вопрос (а может быть и правда услышав ушами своего хозяина) и исчез, черной дымчатой субстанцией впитываясь в тело Нуба. — До чего странно, — пожала плечами Блэр, — никак не могу привыкнуть. Молочная предрассветная мгла быстро менялась на ослепительное пожарище стремительного рассвета. Нуб теперь был рад, что Блэр настояла на том, чтобы они остались ночевать на вершине, он был так заворожен переливами небесных состояний, что не заметил, как наступило утро. Раньше горы его раздражали, в Лин Куэй постоянно приходилось потеть и топать то вверх, то вниз, особенно когда отец заставлял их таскаться с ним в храм в самом верху. Никакие красоты его тогда не трогали, все, что его занимало — это жжение в ляжках и икрах, он проклинал эти горы. Теперь же они наконец-то открылись ему с другой стороны. Очередной камень покинул его сердце, дав возможность его душе наконец-то впитывать подлинную красоту. Спуск на другую сторону ущелья они преодолели за час, утренняя прогулка пошла им на пользу, освежила голову и размяла кости. Небольшой лесок у подножия с густой полутропической растительностью быстро вывел их на небольшую тропинку, идущую вдоль тихой речушки. — Блэр, радость моя, но куда мы идем? — беспокоился Нуб и вертел головой. Ему всюду мерещились змеи, пауки и прочие мерзкие гады. — Куда глаза глядят. Би, ты только представь, мы можем идти куда угодно, нам даже спать не нужно! — бодро шагала она впереди, словно инструктор по трекингу, излучая лишь энтузиазм и решительность, и энергично придерживая обеими руками лямки своего рюкзачка. — Это да, конечно… Но, радость моя… Я бы хотел полежать в ванне, — жалобно пробормотал напуганный такой близостью дикой природы Нуб, — и ботинки увязают в грязи… Она обернулась к нему и прыснула со смеху, наблюдая его осторожные, избирательные шаги, он был словно кот, форсирующий огромную лужу, мягкими лапками умудряющийся находить только сухие места. От ванны она бы и сама не отказалась, вся одежда и волосы были в пыли, нужно было найти дорогу. На развилке они взяли левее, река явно уводила снова к подножию, через полчаса лес начал совсем редеть и неожиданно они вышли на напитанное солнцем и влагой огромное изумрудное поле. Блэр, было, пошла вперед к дорожке, идущей прямо через него, но Нуб удержал ее за плечо. Он подошел к ухоженной растительности и сел на корточки, сорвав толстый сочный стебель. — Ты знаешь, что это? — посмотрел он на Блэр. — Нет. Похоже на мак. — Точно. Опиумный мак. Мы зашли не в то место. — Ты уверен? — Уверен. Я видел такие поля в Афганистане. — Ты не рассказывал, — в голосе Блэр прозвучала обида и жадное любопытство, — и как там? — Как в аду. — Расскажи мне, расскажи, — нетерпеливо потребовала она, теребя его за плечи. — Давай-ка сначала зайдем снова в лес. Ей совсем не хотелось уходить, ее захлестнула настоящая эйфория, во всем этом было столько интригующего, неизведанного, преступного. Ей было почти не страшно, как раз таких вещей, человеческих, вещественных, бытовых в каком-то смысле, она не боялась, когда он был рядом, наоборот, они манили, влекли и будоражили. Она вся сияла от наслаждения и выпытывала у сосредоточенного Нуба подробности его знакомства с героиновыми полями. — Ничего интересного, просто нужно было убрать одного наркобарона. Плевое дельце, но никто не предупредил, что помимо того, что нужно будет свернуть шею жирному ублюдку, нужно будет еще как-то умудриться просто выжить в городе и не попасть под обстрел или не подорваться на мине. Там шагу нельзя ступить, не услышав звук автоматной очереди. Кстати, где твой пистолет? Блэр с наслаждением достала своего нового дружка и Нуб снова ее проэкзаменовал. — Ты только никуда от меня не отходи теперь. Нужно найти другую дорогу. Шли очень тихо, Блэр чувствовала себя Ларой Крофт, она с неприкрытым удовольствием держала в руке пистолет и была до краев переполнена игривым азартом. Нуб хоть и разделял отчасти ее задор и любопытство, но он-то прекрасно знал, с чем они могли на самом деле столкнуться, поэтому он весь был сосредоточен на наблюдении и контролировал максимум возможного пространства в зрительном радиусе. Через считанные минуты они вышли на небольшую поляну, справа виднелось поле и брошенный на обочине дорожки старый джип с распахнутыми настежь четырьмя дверьми. Они быстро нырнули в куст буйного папоротника и стали прислушиваться. Нуб приложил палец к губам, агитируя Блэр соблюдать максимальную тишину. Просидев так изрядное количество времени (Блэр уже начала ерзать и шелестеть листвой), Нуб все-таки решил выйти и разведать обстановку, пальцами и жестами угомонив рвущуюся с ним и пищащую Блэр. Удивительно беззвучно выбравшись из укрытия, он осторожно, но довольно расслабленно, двинулся в сторону очевидно пустой машины. Как оказалось, не совсем пустой. Едва он приблизился, через пробитое лобовое стекло он увидел сначала одну простреленную голову, затем сползший немного вниз труп его соседа. За машиной, прямо у кромки маков зрелище предстало совсем уж богатое, Нуб насчитал восемь тел, итого выходило с десяток. Он покачал головой. Крови было немного, а та, что на земле- почти впиталась, хотя трупы еще не остыли, подогреваемые уже вовсю палящим солнцем. Он аккуратно прошелся между несчастными, но довольно-таки неплохо одетыми несчастными и прихмыкнул. Уже, было, развернувшись обратно, в виноватой зеленце преступной растительности блеснуло что-то черное и лаковое. Нуб без особого интереса кинул туда небрежный, но наметанный взгляд. Вальяжно приблизившись, он пару секунд щурился и прикидывал, рассматривая здоровую дорожную кожаную сумку с лакированными, очевидно женскими, ручками. Еще раз хорошенечко осмотревшись, он присел и открыл замок. Блэр не могла более ни секунды выносить это тревожное ожидание. Она вырвалась из дурацкого щекочущего папоротника и затрусила за Нубом. Шарахаясь от всех этих зрелищ, ее метало в разные стороны, благо Нуб был совсем недалеко. Скорее добежав до его активно работающей в маках фигуры, она грозно шикнула: — Что ты тут возишься? Он, разумеется, слышал ее шаги, но был настолько сосредоточен работой, что не сразу отозвался на ее оклик. Он махнул ей рукой, чтобы она подошла ближе. — Би, это что? Это серьезно сейчас? — разинув рот, заглядывала ему через плечо она,  — Это настоящие деньги? Да не может этого быть! — Те, что я уже проверил — настоящие, — ткнув на стопки зеленых пачек, выложенных на травку справа, он усердно продолжил перебирать оставшиеся. — Но… Би… А что с ними делать? Сколько тут денег? Все-таки не может этого быть, тут же целая сумка! — всплеснула руками она. — Через пару минут скажу точно, — и ухом не поведя, Нуб продолжил свое исследование, словно огромные сумки с деньгами составляли скучную часть его повседневного бытия. Блэр присела рядом на колени и стала вглядываться в растущие жирные стопки банкнот, но дотронуться у нее духу не хватало. — Если не считать того, что на дне, тут около шести миллионов. Блэр, любовь моя, это можно посчитать за то, что твой мужчина добыл нам немного средств к существованию? — иронизировал довольный Нуб. — Ты что, предлагаешь это, — она ткнула пальцем в гору рядом собой, — взять себе? Ты с ума сошел? — Ну, не бросать же это здесь? А нам пригодиться, — невинно хлопал глазами он. — А как мы… Боже, а куда мы их засунем хотя бы? — ошалело таращилась она. — Тут еще пара килограммов порошка, кстати, — вытащив из сумки прозрачный пакет, продемонстрировал ей он, — Можно продать тысяч за пятьдесят. — Господи, кому? — Мужчина все решит. — Какой мужчина? — Блэр саркастично сдвинула брови, — это тот, который мечтает понежиться в ванне с пеной? — Утром ванна, вечером серьезные мужские дела. — Би, это не смешно. Ты понимаешь, что если нас найдут… — Естественно не найдут. — Би, послушай, ты предлагаешь спиздить деньги у картеля! — Именно так, — невозмутимо кивнул он. — И что дальше? На карточку ты шесть миллионов не положишь, — возмущенно недоумевала она. — Почему не положишь? — Потому что у нас не может быть таких денег! Ни у кого просто так не может возникнуть столько бабла из воздуха! Нужны документы, куча документов, подтверждение доходов и прочая херня… — Это уже мелочи, с этим мы что-нибудь придумаем. — Би, это плохая идея! За этими деньгами вернутся, — настаивала на своем она, сложа руки на груди. — Поэтому нам и нужно побыстрее отсюда свалить. — Без денег! — То есть оставить деньги здесь? Им? — Да! — Блэр… — Би! — Но зачем оставлять их картелю? Чтобы они купили на них еще больше оружия, наркотиков и проституток? Блэр, душа моя, это неразумно. — Не разумно воровать ворованные, преступные деньги! — Мы не воруем. Мы нашли, — подмигнул он. Ни один из них не уступал другому в упрямстве, минут десять они спорили, но когда Нуб начал рассказывать, что картели торгуют не только женщинами, но еще и маленькими детьми, чуть ли не с младенчества обрекая их на пожизненное рабство, то уверенность Блэр в своей позиции значительно пошатнулась. — Но это не спасет ни этих детей, ни этих женщин… — Зато какой-нибудь очередной Эктор Пальма не купит себе очередную виллу и очередную Феррари. — Это, конечно, аргумент, но… Нуб умел убеждать, он знал, как соблазнить, беззастенчиво, но элегантно. И Блэр уступила под чарами его искусных маневров, но и довольно логичных доводов. — Тысяч пять можно кинуть на карты, это не должно вызвать особых вопросов, тем более, я могу сказать, что получила хороший гонорар, в это можно поверить. Но остальные. Би, нам не получится внести их на счет. Только если отмывать, но с моим заработком на эту уйдут годы, даже десятки лет… Придется везде таскать наличные. Но где мы будем их хранить? — В нижнем мире? — Это неплохая идея, — Блэр задумчиво и озабоченно шагала взад-вперед, прикидывая варианты, — какую-то часть можно носить и с собой… — Не забудь, у нас есть еще порошок, — потряс увесистым пакетиком Нуб. — А что это? Героин? — Нет, намного лучше, главное — дороже, — хитро оскалился он и вызвал Сайбота. Они снова нашпиговали сумку пачками, оставив себе около двадцати тысяч, остальное всучили двойнику. — И продай порошок. Меньше восьмидесяти за грамм не бери, лучше поищи, где можно продать за сотню, если возьмут сразу весь, скинь до семидесяти, не меньше, — инструктировал Нуб двойника. — А из тебя бы вышел умелый барыга, — хмыкнула Блэр. — Видишь, сколько у меня талантов. — Слушай, Би… — она чуть прищурила хитрые глазки и замялась, пристраиваясь к нему теснее, — а мы можем себе оставить чуть-чуть? Просто попробовать, капельку… Ну, знаешь, в исследовательских целях. Просто интересно, подействует на нас или нет… Как ты думаешь? Это не ужасно? У нас же не будет зависимости? — подлизывалась она и висла у него на руке. Он покачал головой, чмокнул ее в макушку и они вместе стали искать еще пакетик, куда бы отсыпать. Нуб сразу услышал тихий шелест травы за их спинами, не смотря на то, что шаги были метрах в двадцати и подходившие старались двигаться почти бесшумно. Пару секунд он не подавал вида, продолжая возню с порошком, на пятый счет он тихо прошипел: «Когда я скажу лечь, ты рухнешь на землю и не шелохнешься». Блэр замерла, его тон не предполагал ни комментариев, ни вопросов. Она поняла, что дело плохо, он говорил серьезно. У нее застучали зубы. Все произошло мгновенно. Не успела она и головы к нему повернуть, как он с такой силой швырнул ее себе за спину, одновременно разворачиваясь лицом к пролеску, что не потребовалось бы даже приказа, она так и впечаталась в маки и лишь слышала, как над головой загремели раскаты выстрелов. Он сделал всего лишь два, по одному на каждого, он действительно великолепно владел почти любым оружием, хотя сам про себя говорил, что огнестрел — не его сильная сторона, Лиенг стрелял лучше. Подойдя к бездыханным телам еще одних несчастных, он снова нажал на спусковой крючок, по пуле в голову, на всякий случай. Только после этого, снова хорошо осмотревшись и еще раз проверив брошенный джип на наличие очередных сюрпризов, он махнул Блэр, разрешая ей подняться. Она осторожно выпрямилась, проклиная злополучные маки, отряхнулась и, было, побежала к Нубу, который все еще проверял машину, но вдруг справа от его спины, метрах в десяти, прямо из-за ствола огромного эвкалипта начала высовываться смуглая, жилистая, увешанная тяжелыми перстнями ручища и отводить курок, целясь прямо Нубу в голову. Три пули, выпущенные с ровными интервалами, снова пронзили полуденный штиль и тенистое спокойствие молчаливого леса. Первая попала в шею, вторая и третья прострелили ребра. Блэр делала частые, глубокие, но такие же равномерные вдохи, как и выстрелы, исполненные ею удивительно точно, хоть и стреляла она впервые, тир не считается. Она не моргала, смотрела в одну точку, в то место, где только что стоял еще живой человек. Все-таки человек. Только когда Нуб забрал у нее пистолет из рук и заключил в объятия, она стала частично различать ласковые слова, которые он ей говорил, у нее все еще вибрировали ладони и локти от отдачи. Сменилось три пейзажа, создавать порталы на неизвестной местности было все равно, что тычеть наобум пальцем по карте на экране телефона, точность была удручающая. Блэр даже двигалась заторможено, мысли же ее вовсе превратились в липкую жвачку, она односложно и невпопад отвечала на обеспокоенные, нежные уговоры Би-Хана, его попытки привести ее в чувство, приласкать, утешить. Только когда они оказались на диком, необитаемом пляже, усеянном кривыми, иссушенными огромными ветками, шум волн, бьющих о скалы и прохладные брызги немного привели ее в чувство. Она посмотрела на него своими крупными, уставшими глазами: — Би, я убила человека. — Если бы у меня была жизнь, ты бы ее спасла. Это я виноват, я не сразу заметил эту тварь за деревом, это я… — Я бы убила его еще раз, — монотонно и глухо перебила его она, — дело не в этом. Он хотел выстрелить в тебя, но… Би… Я убила человека… Он стал тереть руками лицо, не имея понятия, как тут быть, что сказать, как помочь. Он чувствовал себя ужасно, он был виноват во всем, вообще во всем. Блэр села на песок и опустила руки, тупо уставившись на корягу напротив. — Тебе плохо, Блэр? Скажи мне что-нибудь, пожалуйста, — сев перед ней на колени, жалобно выпытывал он. — Нет. — Что мне сделать? Чего бы ты сейчас хотела? Что ты чувствуешь? — Би… В том-то и дело… Я ничего не хочу. Я ничего не чувствую. Он молча сел рядом, скорбно и зло наблюдая за пенистым прибоем. — Так и должно быть. Ты потом почувствуешь. — А ты? Ты жалеешь тех, кого убил? — она слабо повернула к нему голову. — Нет. — Никогда? — Первые раза два. — Тебе было плохо? — Было. — И всё прошло? — Не всё. Но прошло. Они еще помолчали. Блэр устало положила голову ему на плечо и наконец-то обратила внимание на море. Он стал целовать ее лобик и гладить головку, нашептывая всевозможные ласковые утешения.

***

Пока она возила пальцами по влажному песку, Нуб изучал карту в ее телефоне, он хотел ее отвлечь, порадовать. Он прекрасно знал, как Блэр любила природу, но сейчас она даже внимания не обращала на живописный скалистый пляж, бирюзовые неспешные волны, поэтому он подозвал Сайбота, чтобы тот пока ее развлек. Двойник сразу же загремел доспехами в ее сторону, начал шипеть и бормотать, когтистой лапкой распутывая сбившиеся волосы. Блэр наконец-то отвлеклась на него, потеревшись щекой о его маску. Он поднял ее за руки и повел к воде. Она опасливо приблизилась к самой кромке прибивающих волн, что-то останавливало ее, она будто боялась дотронуться до живого, разумного океана. Сначала присев на корточки, дождавшись очередную волну, она опустила пальчики в пену, осмелев, она сняла кроссовки и наступила в освежающую прохладу густой бирюзы. Они шли втроем вдоль пляжа, обходя разбросанные ветви, по большей части молча. Нуб жаждал, чтобы она снова стала его радостной, неунывающей Блэр. Он уже не представлял себе жизни без ее веселого нрава, злобных шуточек и издевок, у него словно почву из-под ног выбивало каждый раз, когда она грустила и печалилась, а уж страдания ее он выносить не мог в принципе, мучаясь сразу за них двоих. Хоть он и понимал, что это очень эгоистично, по-детски, что не должен мир рушиться только из-за того, что она не в настроении, но мир все равно рушился, он не находил себе ни места, ни покоя. Он утрачивал себя, терял целостность без нее, и сколько раз он уже представлял себе, что будет, если она исчезнет, терзал себя этими мучительными образами, оттого еще более сладостно было возвращаться к действительности, наблюдать ее рядом. Она стала не привычкой, а необходимостью, не острой болью, а хроническим осложнением. И в этой болезни были сосредоточены все его желания, все его радости, наслаждения и смыслы. Только в его случае она не заканчивалась выздоровлением, она заканчивалась смертью. Закатный бриз вдохнул немного сил в ее растерянное тело и мысли, вечер был необычайно красив, точно как и ее любовник. И глядя на него, глядя на стихающий к сумеркам океан, она с горькой болью понимала и принимала, как жесток был этот прекрасный, живописный мир, как двулична и равнодушна была мягкость и дородность земли, по которой они шли: вот она дает жизнь, дает пищу, дает приют корням и истоки водам, забирает боль и слезы этого мира, питает новую жизнь и вместе с этим не брезгует и кровью, разливаемой по своему телу, разлагает в себе, без разбора, без суда; вот дивное побережье и щебет молодых птичек, вот Би-Хан, такое же прекрасное создание этого мира, такой же очаровательный, как искорки солнца на ряби волн, и точно так же благообразие его облика мирно соседствует с его холодной и жестокой волей. — Твой взгляд разрывает мое сердце, Блэр. Ты ненавидишь меня теперь? Я знаю, что я виноват, я сам себя ненавижу, — не выдержав ее молчаливого наблюдения, заговорил он. Она растерялась, глубоко погруженная до этого в свои мысли. — Ах, нет. Би. Конечно, нет. Что ты говоришь, — сумбурно начала она, — Я совсем о другом думала… — О чем? — остановился он. — Так много мыслей, Би… И то, что я убила человека, хотя в парадигме нашей жизни убийство — великий грех, но вот я убила и ничего, совсем ничегошеньки не чувствую… Попаду ли я теперь в ад? Или куда я вообще попаду теперь? Стала ли я хуже? И как теперь точно узнать, где кончается зло и начинается добро? И то, что красота — это не добро, не благо… Каждый раз, когда он становился свидетелем подобных ее размышлений, у него мороз бежал по коже. Это ее любопытство, стремление докопаться до сути вещей… Он в такие моменты казался себе жалкой блохой. Конечно, его тоже занимали подобные вопросы, но он до колики боялся того, куда могла увести ее эта жажда познания, и не просто куда, а куда от него? Он не мог дать ей ответы, и он боялся, что она пойдет дальше в своих поисках, оставит его, пресытившись его новизной, испив его до дна, захочет большего, когда он так ничтожен по сути своей, так мал и конечен. И снова ревность, и снова страх, тревога. — Разве же не благо, Блэр? — осторожно переспросил он. — Теперь я вижу, теперь я знаю наверняка, что нет, — она снова пошла вперед, дальше, вдоль прибоя, — сила, власть, созидающий импульс — да, но не благо, по крайней мере, не всеобщее. У всего два лица, множество лиц. — И сколько их у меня? — Я пока не сосчитала все. — Это не кажется положительной характеристикой, — горько усмехнулся он. — Почему? Наоборот. — И какие у меня плюсы? — Кроме очевидных? — Есть и такие? — он снова хмыкнул. — Ну, про очевидные тебе любая проходящая девушка расскажет. — Мне не нужна любая. — Знаю. — Блэр, я люблю тебя. Она остановилась и повернулась к нему всем корпусом. С минуту она ничего не говорила, лишь ее глаза вглядывались в его бронзовое, но такое холодное лицо. — Ты первый раз это сказал. Он растерянно и слабо пожал плечами, удивленный ее словами: — Не понимаю. Я же только об этом и говорю. — Нет. Так ты еще ни разу не говорил. — Как так? — в его голосе слышалось отчаяние и мольба. — Вот так. Прямо. Что ты любишь. Не тоже любишь, не взаимно со мной, а именно ты. Один. Отдельной волей это выражаешь. Не присовокупляешь к моей, не отвечаешь на мою. А выражаешь свою. Сам. Первый раз. Он будто врос ногами в песок, не мог шелохнуться, лишь чуть мотал головой, отрицая. — Я не была уверена, что ты вообще когда-нибудь это скажешь именно так. Она повернулась и зашагала по привычному пути, медленно удаляясь от него. Тяжелый, коптящий огонь расходился у него в груди, в животе, в пальцах. Он догнал ее, но не мог произнести ни слова, она молча продолжала движение, почти не обращая внимания на его мрачное присутствие, снова уйдя в свои невеселые мысли. Он не смел ее более тревожить, смолчал, превратившись в ее длинную тень на белом песке. Темные серые точки на горизонте их взглядов постепенно обретали очертания здоровенных каменных валунов, очевидно оказавшихся на их пути не природной волей, а вполне рукотворной преградой. Идти дальше было нельзя, начиналась какая-то закрытая территория. Нуб взял себя в руки, в последнее время он постоянно был вынужден воспитывать в себе ответственность и бороться с ребяческим своим желанием получать от Блэр все, сразу, мгновенно и неисчерпаемо. Ей нужно было время, и он должен был ей его дать, а не испрашивать одновременно утешения и для себя. Его лицо снова обрело несколько хитрое, но довольное выражение, он ее обогнал и деликатно взял ее пальчики в свои горячие, красивые руки, уводя слева, в обход. Неприветливые, дикие заросли стали все чаще прореживать довольно ухоженные тропинки, и чем больше они шли, тем изысканнее и вдумчивее были рассажены кустарники и цветы, им встречавшиеся. Совсем стемнело и если бы не аккуратные уличные светильники, испускавшие чудесный рассеянный свет будто бы прямо из недр теплой земли в сочную, упругую зелень, они бы шли в кромешных, тропических потемках. Густой, влажный лесной пар постепенно рассеивался и еще через пару минут они вышли к роскошному старому, огромному особняку с высокими, несколько арабскими колоннами. — Я нашел нам ванну. Тебе должно понравиться, — хитрил оживленный Нуб. Он изыскал самый дорогой отель в округе, ему не терпелось опробовать их новое финансовое положение. Швейцар на входе, хостес, очаровательные барышни на стойке регистрации, ослепительные люстры, изысканные и тяжелые, стеклянные столики с серебряными ножками, расслабленные парочки, стягивающиеся к ужину, услужливый портье — всё сияло, всё плясало в изобилии дружелюбной сытости и избытке, расточительности и легкости. — Ваши апартаменты в пяти минутах бодрого шага отсюда, — прощебетала безукоризненно причесанная, длинноногая Фелис с легким испанским акцентом, шустро заполняя административную чушь и бегло, но слишком уж ласково, пробегаясь по силуэту Би-Хана, — хотите прогуляться пешком или вас отвезти на гольф-каре? — Прогуляться, — пропел Нуб. — Отвезти, — глухо произнесла одновременно с ним безучастная Блэр. Нуб умилился их разношерстному унисону и попросил отвезти. Пошебуршав в рюкзачке Блэр, он вывалил на стойку к Фелис четыре толстые пачки, но та и бровью не повела, очевидно, давно привыкшая к местным нравам и небрежно смахнула предоплату в недра своего рабочего места. Всю дорогу он теребил уставшую, бледненькую Блэр, тыча пальцами в разные стороны, привлекая ее внимание к красотам то построек, то ландшафта. Она, как могла, бодрилась, слабо улыбаясь на его участливое внимание и оклики, изображая подобие интереса. Апартаменты, тщательно выбранные Нубом (он и в меню выбирал по такому же принципу: указывал пальцем в самый длинный ценник), представляли собой небольшую одноэтажную виллу прямо на пляже, таких тут было с дюжину, у каждой своя отдельная территория, свой собственный кусок пляжа с морем и с бассейном поближе к террасе. Багажа у них не было, поэтому портье быстренько свалил, вознагражденный за скорость и кротость щедрыми чаевыми. Они остались одни. Ликующий Нуб повел Блэр изучать их новое обиталище. Таскал ее за руки, тискал и вилял хвостом, точно как преданный, радостный пес, испрашивающий любовь и внимание обожаемой хозяйки. По-настоящему Блэр отреагировала только на огромную спальню с огромными распахнутыми окнами в пол, выходящими прямо на море. Морской ветерок ласкал ее кожу мягкими теплыми прикосновениями, она скинула кроссовки и рухнула на кровать, прямо в одежде и почти сразу провалилась в неспокойный, тяжелый сон. Он осторожно раздел ее, очень медленно, чтобы не нарушить ее отдых, поцеловал бедренные косточки, впалый живот и тонкие ключицы, бережно укрыв тонким, пушистым одеялом. Прилег рядом. Без нее ему ни до чего не было дела. Мир исчезал, когда она закрывала глаза. Шум волн, белоснежный потолок, песочные стены, такой же песочный благородный сатин, струящийся в арках окон и проходов, элегантные белые орхидеи на столике у изножья кровати создавали единую гармонию цвета, звука и запаха. За деньги можно было купить если не все, то очень многое, например дурман безмятежности, который она испытала, едва очнувшись от утомительного сна. Нежный хлопок белоснежного, воздушного белья прикасался к ее тонкой прохладной коже. Нуб уже развесил свои вещи, очевидно успев подсуетиться с двойником, притащившим их скудный багаж и теперь наводил марафет в огромной ванне, она слышала, как орудует фен. От него пахло ее запахом, он иногда оставлял на себе несколько капель ее туалетной воды (которую она жаловала не часто), особенно когда она засыпала, так ему было спокойнее, хотя бы что-то ему оставалось. Он все-таки на редкость хорошо целовался, это было невозможно не отмечать до сих пор. Наверное, в Лин Куэй соблазнение женщин преподавали отдельной дисциплиной, так как его брат проделывал это не многим хуже, просто по-другому. Заботливо набрав пенную душистую ванну, он устроил ее в ней с особым комфортом, подложив под голову специальную подушечку и притащив в ванну влажную бутылку Дом Периньона. — Би, у тебя, видимо, какая-то врожденная склонность к шику имперских буржуа, — качала головой она, он был очень забавен, он лоснился как сытый, породистый, довольный кот, — ты, случаем, не из рода Виндзоров или Романовых? Я бы тогда была не против позаимствовать у тебя фамилию. Погревшись в воде, она, было, хотела снова прошмыгнуть в кровать, но бдительный Нуб тут же ее перехватил, у него была расписана богатая программа на день. Развеять ее хандру он решил непременно и решительно, взяв с собой еще одну бутылку, он повел ее на утреннюю прогулку к главному зданию отеля. Ей очень не хотелось расстраивать его своим кислым лицом, она видела, что он очень старается, он из кожи вон лез, чтобы угодить, обрадовать, он вился вокруг нее словно ему было восемнадцать… Хотя нет, тогда он еще как-то мог управлять собой, своими чувствами, сейчас же он больше себе не принадлежал и не хотел, он хотел принадлежать ей, своему лакомому кусочку, своей величественной госпоже. Раньше он с легкой насмешкой наблюдал чужие любовные истории, теперь же он был уверен, что еще никто в мире не был так рабски влюблен, так безобразно, возмутительно счастлив, как он. — Ты моя лучшая, единственная подруга. В жизни своей я не представлял, что у меня появится друг, подобный тебе, чувства, подобные этим. Я с тобой больше, чем есть, я всё, чем могу быть вообще. Он даже удивился точности своей формулировки, шампанское шло ему только на пользу. Первый этаж отеля состоял сплошь из верениц роскошных магазинов, набитых сонными, сытыми после завтрака гостями. Нуб решил, во-первых, развлечь ее избыточным потреблением, во-вторых, ему жгло карманы, ему не терпелось начать тратить их злосчастные, неурочные капиталы. Не испытывая ни малейшего желания что-либо покупать, она соглашалась мерить то, что он ей выбирал, чтобы его порадовать. Ей даже двигаться почти не приходилось, он сам таскал платья, туфли, сумки и костюмы прямо в примерочную, обращаясь с ней, как с драгоценной, хрупкой куколкой. Он поднимал ее ручки, застегивал молнии и пуговки, просовывал ее ножки в юбки, надевал на нее туфельки и ремешочки с наслаждением, лелеянием коллекционера, страстью и нежностью энтомолога, одновременно забавляя ее своими нелепыми, потешными, обильными покупками: — Би, ты собрался рассекать в этой шубе по пляжу или у шезлонгов? Он все-таки сумел ее немного развеселить, но на шубе он еще долго настаивал. Вернувшись в свое баснословное логовце, он стал собираться сам и собирать ее к ужину. Он выбрал для нее только что купленное, безупречное платье из бордового, плотного бархата, она совершенно не сопротивлялась, не спорила, видя, какое удовольствие ему доставляло всё это с ней проделывать. Он бережно вычесывал ее волосы, пока двойник разминал ее пальчики и обувал их в кремовые Маноло Бланик с забавными помпонами на завязках. — Вас двоих еще неплохо бы было обучить маникюру. Вот бы я тогда зажила…— подсмеивалась она. Подойдя к зеркалу, она была немало впечатлена. Она бы никогда в жизни сама не купила подобные наряды и уж точно в такое не оделась, но выглядела она в них почти кинематографично, это было действительно очень красиво, она была похожа на звезду старого, голливудского кино. Она, было, поднесла алую помаду к губам, но он забраковал любой макияж, это было уже лишним. Блэр пожала плечами: — Как скажете, мастер. Она отдала ему свои руку (свое сердце, все свои внутренности) и он повел ее ужинать. Ему же следовало отдать еще и должное: в нем умер впечатляющий актер (вот уж каламбурчик); он блистательно справлялся с ролью зажиточного повесы, он чувствовал себя в этих вызывающих, нарочитых интерьерах не хуже рыбы в морском аквариуме, ничто его не смущало, наоборот, он со скучающим видом видавшего изучал меню на крафтовой бумаге и слегка морщил свой аккуратный, прямой нос. Блэр полностью доверила себя ему, она скромно и безучастно сидела напротив, пока он выбирал им двоим закуски и аперитивы. Немного сфальсифицировав прием крохотной пищи с серебряных блюдец, они чокнулись богемским стеклом винных бокалов. Гости вскользь и не без удовольствия разглядывали эту диковинную парочку. Чего стоила одна белоснежная кожа Блэр, будто подсвеченная изнутри, она была точно фарфоровая куколка в чудесной одежде, как на рождественской витрине или старой открытке, сложно было оторвать от нее взгляд, а он вообще мог часами на нее смотреть. Это была его куколка, его безупречное создание и он был исполнен родительского обожания, гордости и трепетного, дрожащего вожделения, у него будто кончики пальцев вибрировали от электрического напряжения. Двойственное наслаждение вперемешку с острой, режущей болью переполняло его сосуды, он видел, с каким откровенным желанием на нее поглядывали другие мужчины, медленная, мучительная эта пытка доводила его руки до тремора, он хотел выжечь глаза остальным. Что-то вдруг вклинилось в размеренную тягучесть его сладостного наблюдения. — Неужели? Но вас невозможно забыть! — восклицал лоснящийся, упитанный хлыщ, откуда-то возникший рядом с Блэр и уже мусоливший ее ледяную ручку. У Нуба почти глаза загорелись. Оказалось, что это был не просто самый роскошный, фешенебельный отель в окрестностях, Нуб умудрился выбрать чуть ли не самый претенциозный отель во всей стране, поэтому сюда стекались все самые тошнотворные толстосумы со всего света. Блэр была без понятия, что это за подваливший мужик, но он поспешил рассказать, что был тогда у Рекса на вечеринке и сразу же ее узнал, он не мог бы забыть «такого ангела». Тощая спутница мужика (как оказалось, какая-то известная модель) до такой степени была накачена колесами, что едва ноги волокла, ей вообще всё было по барабану. Пока ее хахаль расточал перед Блэр дифирамбы, она неуклюже свалилась на Нуба в попытке испросить у него прикурить. — Мир тесен, вот уж правда. А ваш спутник? — наконец-то обратился он к Нубу, с трудом сумевшего отскрести от себя чужую девицу и придать ей вертикальное положение. — Это мой жених, — наконец-то подала вынужденный голос Блэр. — Муж, — уточнил со злобным оскалом раздраженный Нуб. — Оу. Как интересно, — пожал плечами ничему уже не удивляющийся в этой жизни Филипп Р, брат Генри Р. (строительного магната). — А вы, стало быть? — Он инвестор, — быстренько сообразила Блэр. Нужно было найти какое-то объяснение их присутствию в этом месте. — У меня как раз предложение по фьючерсам на Дакс, мне кажется, нам есть о чем поговорить, — скоморошничал Филипп, протягивая квадратную руку надменному Нубу, пока Блэр прикрывала ладонью рот, сдерживая хохот — Нуб инвестор, вот-то он ему расскажет про котировки и индексы.