Тени

      — Мне хочется, чтобы меня кто-нибудь ущипнул, — медленно качала головой и вскользь улыбалась Аннабелла, удивленно, ошарашено и с азартом рассматривая Нуба. Он поднялся автоматически, бессмысленно уставившись куда-то на тонкую полоску матового лба между ее бровями и шляпой. Он бы начал воздух хватать ртом, не будь ему страшно до того, что он не мог моргать. — Ты что, спишь в криокамере? — хохотнула она, — Ну, правда, сколько тебе должно быть сейчас лет? Ты же старше меня… Я тебя все-таки сразу узнала… И все-таки как это возможно? Как тебе удалось? Нити? Круговая подтяжка? — она довольно уверенно, уже практически без тени растерянности начала обходить его по кругу, внимательно вглядываясь. — Нет, на нити не похоже. Точно не нити… — будто разговаривала сама с собой она, — ты что, попал к доктору Освальду? Или к Джейн Хадсон? Похоже на Джейн… Скажи мне, кто выписал тебе этот эликсир молодости и я отпишу тебе половину своего состояния, — рассмеялась она, дотошно исследуя каждый его миллиметр, если бы она не заметила приближающуюся к ним Блэр, она бы так и схватила окоченевшего, беспомощного Нуба за челюсть и стала под лупой его изучать. Увидев Блэр, Нуб, словно потеряв всякую почву, пошатнулся в ее сторону, ему хотелось броситься ей на шею, просить прощения, умолять ее, снова просить прощения, не ясно только за что, почему, но ему было до того страшно, до того стыдно, больно, снова страшно, что это начало походить на паническую атаку. Приветливое, хоть и настороженное лицо Блэр выразило беспокойство, наблюдая бескровного, посиневшего Би-Хана, эту незнакомую женщину. Мучительная тревога хлынула ей в желудок, теперь все ее чувства, будто сговорившись, начинались, произрастали и набирали силу именно в этом злосчастном органе. Аннабелла наконец-то переключила свое внимание, и теперь молча, и выжидательно посматривала то на истукана Нуба, то на смущенную молчанием Блэр, которая, в свою очередь, ждала, что невоспитанный Нуб все-таки удосужится открыть рот и хотя бы их представит. Сипло прочистив горло, он из последних сил подал голос, сдавленный, севший, будто только ломавшийся: — Это, Блэр, слишком странное стечение обстоятельств… Это моя очень старая знакомая… — сбивчиво, как-то загадочно начал Нуб, но его скомканную, вялую речь живо перебил уверенный голос старой знакомой. — Аннабелла фон Леендерт-Бартель, — она представилась довольно устало, но в этой усталости было столько значительной небрежности, будто им непременно должен был о чем-то сказать этот частокол букв ее фамилии. Блэр протянула холодную ладошку и слабо пожала сильные, горячие, равнодушные пальцы женщины, еще раз представившись. Повисло неловкое молчание. Нуб был в ступоре и беспамятстве, уставившись ошалевшими глазищами на Блэр, ни то выражая мольбу о спасении, ни то умоляя его пристрелить. Аннабелла, казалось, даже наслаждалась нависшей заминкой, она (в свойственной ей манере) чувствовала себя хозяйской положения и центром образовавшейся вселенной и не торопилась возобновлять уместную беседу, тем более ответственен за нее был все-таки Нуб. Она медленно, из-под широких полей роскошной шляпы, прикидывала и умозаключала о взаимосвязи этих двоих, не переставая дивиться и даже начиная что-то подозревать относительно дивной юности своего ровесника, которого она узнала не только по тому, что прекрасно помнила всех, кто за ней бегал и пресмыкался (она обладала незаурядной властностью и памятью), а еще и по тому, что Нуб действительно не утратил с взрослением очарования своих пятнадцати лет. Нет, он, разумеется, изменился, но только не так, как обычно меняются прелестные молоденькие мальчики, противоположно бабочкам — из радужной Урании в упитанного, прыщавого опарыша. Черты его лица не огрубели, но приобрели жесткость, при этом сохранив всю ту же симметрию, те же пропорции; фигура не стала грузной, деревянной, даже талия почти не накинула сантиметров. И если вы были знакомы с ним в его тринадцать — шестнадцать лет, вы бы точно ни с кем его не перепутали, ни в его подлинные тридцать, ни в наколдованные. Тем более он был первый в коллекции хладнокровной, алчной Аннабеллы, она даже жалела потом, что было ей тогда лишь двенадцать, она не смогла завладеть им всем, его телом, его судьбой (как сильно она ошибалась), он бы замечательно украсил коллекцию ее побед. Спасли молчаливое положение дети. Дети Аннабеллы. У нее их было двое: несимпатичная бледная, пухловатая девочка лет семи, с апатичными, вялыми, блеклыми глазами (совершенная противоположность матери) и яркий, озорной, черноволосый мальчик одиннадцати лет, взявший от матери все то, что не досталось невезучей сестре. Они вихрем обрушились на мать, вдоволь наплескавшись в воде и, было, начали тянуть ее обратно, требуя вернуться в дом за игрушками, но, заинтересовавшись незнакомцами, стали очень подробно рассматривать Блэр, слишком ядовито белела ее кожа в густой синеве сумерек. — Это Тиффани и Кристиан, — с удовольствием демонстрируя Нубу и Блэр своих безукоризненно одетых и причесанных отпрысков, представила их Аннабелла, — дети, проявите любезность, — лучезарно улыбаясь, подтолкнула зачарованных детей она. Мальчик очень вежливо протянул руку Блэр, кротко кивнув головой, было видно, что матери они побаивались и старались вести себя хорошо и угодно. Девочка ограничилась лишь кивком и встала чуть поодаль от Аннабеллы, будто бы выглядывая из-за нее. — Очень приятно, Кристиан. Я Блэр, — добродушно поздоровавшись, Блэр была благодарна этим двоим, которые наконец-то прервали этот молчаливый конфуз, — Аннабелла, это ваши дети? — улыбнулась она. — Когда ведут себя хорошо. Они знают, что если им хочется побезобразничать в моем присутствии, то лучше бы им помалкивать о нашем родстве, — щедро рассмеялась в ответ Аннабелла. Будто до этого момента не воспринимая ни единого слова, и только сейчас осознав произошедшее, у Нуба поджилки защекотало: ее дети. У нее есть дети. И лента жизни начала извиваться и кружить перед его мутными глазами, и земля снова и снова утрачивала гравитацию. Наконец-то завязалась хоть какая-то беседа. Учтиво обсудив погоду, прекрасный закат и отменное качество постельного белья в номерах, Аннабелла деликатно, но настойчиво пригласила Нуба и Блэр поужинать завтра всем вместе. Не услышав ни одного весомого возражения, Аннабелла дала вектор движения детям и бегло, но остро и мутно взглянула на Нуба, уколов его не хуже корабельного гвоздя. На автопилоте повернувшись в сторону дома (Нуб ухитрился повторить за Блэр), они вровень зашагали обратно. Блэр тут же повернула голову и выразительно и требовательно посмотрела на Би-Хана. — Ты язык проглотил? — чуть более грубо, чем ей бы хотелось, сорвался ее вопрос, но она не могла больше ждать, его молчание мало того, что с каждой секундой бесило ее сильнее, тревожило больше, оно было уже неприличным. Они вошли в дом. Слабая подсветка по периметру потолка обволакивала воздух матовым теплом. Он все еще молчал, он рухнул на мягкий, низкий, здоровый диван цвета хорошего капучино. Встав перед ним, практически уже утратив всякое терпение, она чувствовала, что у нее щекочет в носу от наступающих слез. Что-то горячее больно распирало горло. Он молчал, молчал, молчал, смотря куда-то на пол. Она не могла найти объяснения этому молчанию, она только знала, что что-то случилось, она всеми клетками своего мертвого тела чувствовала это, он не должен был, он, черт возьми, не имел никакого права так вести себя с ней, так мучить ее этим молчанием. — Кто эта женщина, Би? Откуда ты ее знаешь? — не выдержала она. Он наконец-то поднял свою тяжелую голову и увидел то, что даже не надеялся увидеть, будто бы смотрел на нее впервые: она была холодна, как сталь клинка, прекрасна, как последний рассвет, желанна, как пустынный ливень, и ему стало лучше, будто освободившись от зубьев капкана, он сделал глубокий, медленных вдох. — Вы встречались? Почему ты молчишь? — требовала Блэр, которой, в свою очередь, легче не стало, но она очень крепилась. Она с одной стороны была обижена, растревожена его поведением, с другой же стороны она все-таки понимала, что ничего такого уж особенного не произошло, поводов для истерики ровным счетом не было ни малейших. По крайней мере, пока следовало дождаться хоть бы какого-то объяснения. — Нет, нет. Никогда, — будто бы в пустоту все-таки отозвался он, словно пробуждаясь от тягостного, вязкого сна, — Просто… Это знакомая. Мне было пятнадцать. Просто я не ожидал, понимаешь… Мир как-то уж слишком, подозрительно тесен, почти мистически тесен… — объяснялся он, с трудом утихомиривая свою несчастную, кружащуюся голову. — Да. Действительно странно, — несколько успокоившись его ответом, смягчилась Блэр. Если все так, как он говорил, тогда его остолбенение было довольно объяснимо, отчасти. Он вдруг поднялся, все вокруг делалось с каждой секундой несноснее, он не мог сосредоточиться, не мог собраться с мыслями, его будто распирало изнутри в разные стороны, взгляд Блэр был нестерпим, он будто насквозь его пробивал, как огромный степлер, размером с гараж. Одна мысль о том, чтобы рассказать ей всю правду, всю эту старую, древнюю, как руины Илиона историю, наводила на него какой-то леденящий, тошнотворный ужас. Он нервно улыбнулся, тщетно изображая беззаботность и, сославшись на то, что ему хочется умыться, поспешно поцеловал ее мраморные ладошки и закрыл за собой дверь в ванную. Щелкнул замок. У Блэр куда-то рухнуло сердце. Они никогда не защелкивали замки. Наклонившись над раковиной, он уперся руками в холодный камень столешницы и включил горячую воду. Пар медленно поднимался вверх, заползал ему в нос, легкие, вплетался в волосы, стирал его беспомощное, слабое, жалкое отражение в зеркале. Мысли делали из его головы решето, они выстреливали разом, сговорившись, в упор. Он думал на Бога, на черта, на Куан Чи, на Кришну, Одина и Ра. Это не могло быть простой случайностью, стечением обстоятельств, времени, судеб. Это был чей-то злобный, роковой умысел. Он и правда захотел умыться, но ошпарил руки, с трудом осмыслив, что нужно отрегулировать воду. Он даже не мог понять, чего именно он так испугался, отчего его всего так колотит до стука в ушах. Все, что он пока мог отчетливо уловить в веренице своих ощущений — это стыд и беспощадное сожаление. Сделав напор воды посильнее, он сел на кафель, уткнувшись горячим затылком в стену. Он перескакивал и метался от одной мысли к другой. Он вспоминал то страшное, холодное лето, когда все его тело пронзили черные прутья волос бледной, бесчувственной девочки, вросли в его сердце и пустили в нем свои чудовищные, ядовитые корни, но тут же с яростью отбрасывал любые воспоминания, они были ему невыносимы, тягостны. Горькая, жгучая вина опаляла его изнутри, саднила горло. Он с мучительной, колющей болью признался себе, что на какой-то момент, на какую-то долю мгновения, когда Аннабелла заглянула в его глаза, забыл о Блэр. И до того это признание полоснуло его истерзанное сердце, что он, не в силах физически с болью совладать, подскочил на ноги и заходил из стороны в сторону. Он был себя противен, он еще никогда так не ненавидел себя, не проклинал. Он хотел броситься к ногам Блэр и молить ее о прощении, но тут же останавливал себя, кляня снова за малодушие, за презренную слабость, за низость духа, за то, что не достоин даже целовать следы ее ног. Он машинально шагнул в душевую комнату и включил воду. Только через минуту он понял, что стоит под струями ледяной воды в обуви и одеже, но теперь это не имело никакого значения, жгучий холод с трудом, но немного урезонил вихрь его метаний: эта секунда, когда Блэр вдруг исчезла - существовала, но она, как и положено всем секундам, растворилась в бездонном колодце прошлого, не оставив после себя ничего. Ничего. Ровным счетом ничего. Он с каким-то отчаянным благоговением и облегчением это понимал, усваивал и укоренял в своих мозгах и клетках. Блэр ровно и неподвижно сидела на диване, на том же месте, откуда он поднялся, и смотрела на закрытую дверь, не моргая, не дыша. У нее периодически начинал подрагивать подбородок, но она сжимала липкие от помады губы, удерживая дрожь. И бог свидетель, ее добрая, благодушная, доверчивая и сердечная часть то и дело рвались к нему. Она всем сердцем чувствовала, что нужно непременно, сейчас же взять его за руки и попросить все ей рассказать, ничего не утаивать, объяснить, ведь ей так страшно, так больно видеть его таким, так сильно ее испугала эта женщина, это его необъяснимое молчание, их неясная, давняя связь. И он бы успокоил ее, сжал в объятиях и всё-всё-всё ей рассказал, да она была готова голову дать на отсечение. Но черная, злая, смертельная ревность, уязвленная гордость, спицы недоверия, страха в ее груди не давали ей двинуться с места. Вероятно, он вышел (выполз, прокрался) из ванной через полчаса или час, время стерлось, только циклы птичьего пения за чернеющими окнами создавали некую видимость жизни. — Я помыл голову, — прочистив горло, прохрипел Нуб. Глаза его скользили, удивлялись (себе?), чурались, чему-то глупо подхихикивали. Блэр лишь незаметно кивнула. Ее словно камнем придавило. Сдавило грудь, глаза, рот. Она поднялась с этим камнем, не чувствуя ничего, кроме тяжести, которая была ей не по силам, но она тащила валун, тащила себя, свое бессмысленное тело, бессмысленное, беспричинное существование, свои бессмысленные чувства, плелась рядом с ним, с тем, который единственный обладал смыслом. Они вышли молча в парк, молча и тихо шагали сквозь марево желтоватой подсветки, сквозь влажный, все еще нагретый воздух. Нуб до того был сковам своими собственными чувствами, мыслями, что едва вспоминал, что нужно говорить, он с трудом находил повод, находил слова, давил их из себя, как жалкие, безвкусные капли из сухого лимона и даже не замечал того, что замолкая, снова проваливаясь в бездны своих тревожных размышлений, Блэр даже не отвечала. Никакого не было смысла в этих ответах, он не слышал ее, не видел, зато она его видела прекрасно, ей будто раскаленный лом воткнули в желудок и вращали в разные стороны. Она была на высоких каблуках (автоматически надела подобранные еще днем к платью туфли, хотела его удивить), поэтому их глаза были практически на одном уровне, ей стоило лишь повернуть голову, чтобы увидеть его безучастный, отрешенный взгляд, но она не поворачивала головы, она повернула обратно, он тут же поддержал ее идею, опомнившись, сославшись на то, что устал. Он лег в одежде, только про обувь вспомнил. У него был действительно до того изможденный вид, что Блэр почти сразу поверила, что он уснул, хотя она еще какое-то время стояла в тени гостиной, наблюдая за его мертвым, обездвиженным телом. «Может быть воткнуть нож ему в горло?» — как-то бессвязно разбрасывала мысли она, присаживаясь на краешек кровати и кладя холодную ладошку на его неподвижную, горячую руку. «Но убьет ли его это? Тогда что? Что-нибудь вообще может его убить? Или умирать положено только мне? Ну, хотя бы ему будет больно. Должно быть…». Горько пожалев о свои мыслях, Блэр, раскаявшись, устыдившись, исполненная жалости к себе, к нему, к скоротечности счастья, прильнула щекой к его равномерно вздымающейся, горячей груди, закапали льдинки слез, пропитывая холодной влагой рубашку. Он спал, и она знала, что этот глубокий, колдовской сон почти невозможно развеять обычными способами, в то же время он чутко слышал некоторые звуки и как-то даже несколько раз просыпался, когда она ненароком слишком громко закрывала какую-нибудь дверь. Избирательный сон. И запах от него шел такой тонкий, теплый. «Не шампунь это (его любимый, с запахом чего-то невозможно приторного), не запах свежего белья, что-то совсем другого рода, что-то шелковистое, магнетическое.». Она стала принюхиваться. Приподнялась на руках. Осторожно, медленно приблизилась к его скульптурному лицу, губы его были сомкнуты. Расслабленная линия надменного, красивого рта не выражала никаких чувств, но таила в себе что-то даже зловещее, будто согласно кивала догадкам наблюдателей, которые прозорливо подозревали за этими правильными губами острые, звериные зубы. Она принюхалась к ним, едва не задев кончиком своего носа фильтр чужого, безупречного. Здесь оказалось безвкуснее, она опустилась ниже, к гладкому подбородку (бриться ему все-таки иногда приходилось, он не без досады обнаружил, что растительность хоть медленно, но пробивалась на равнине его холеных, медленновпалых щек). Запах усилился, уверенно показывая правильный вектор поисков, еще несколько сантиметров и она нашла источник. Ароматная, горяченькая, изящная артерия мерно и тихо вздрагивала на матовой шее. Блэр зависла над ней в очарованном замешательстве. Она будто ощущала эту вибрацию, сладкий запах проникал ей под кожу, как радиация, как солнечный свет, она помнила вкус этого черного, демонического яда, она бы никогда не смогла его забыть. Она сглотнула. Прикрыла веки. На языке разливался металлический привкус воспоминаний, обрывки памяти, наспех забытые, специально забытые, но манимые ароматом, они всплывали мгновенно, как сухие бревна в стоячей воде. Ей пришлось еще раз сглотнуть, слюна мешала ей делать частые вдохи, с каждой секундой ее желудок сокращался всё нарастающими, голодными спазмами. Она будто отлетела от Би-Хана, словно теннисный мяч от новенькой, упругой ракетки. Холодок ужаса пробежался у нее по худенькому хребту. Она бешено замотала головой в разные стороны, сдавливая ладонями виски и уши. «Я сожру его спящим, Господи, я сожру его спящим…», — едва удержав чудовищный стон, она, до боли сжимая проклятый рот, затрусила на пальчиках из номера прочь, скорее. То, что она действовала так ладно (если можно употребить это слово в теперешних обстоятельствах), так скоро и умело, было не счастливым прояснением в адском хороводе несносных мыслей — это был давно спланированный план действий. Она отмахивалась, она не хотела думать, она заставляла себя не думать, но план на такой случай у нее родился и был ею подробно разработан уже на второй день после колоссального, омерзительного инцидента за обедом. Она автоматически, со стороны даже уверенно свернула на центральную дорогу, ведущую вдоль сочных папоротников прямиков в лобби главного отельного здания. Вид у нее был вполне вечерний (не считая наспех натянутых кроссовок), платье на ней оставалось все то же, обворожительно и легко прилегавшее к бедрам и груди, поэтому она вполне органично вписалась в бархатный полумрак ресторана. Пялились на нее, правда, больше чем обычно, но это было спровоцировано лишь отсутствием бдительного и злобно зондирующего пространство Нуба, нежели чем-то вызывающим в ее облике. Она чинно устроилась в самом центре зала (единственный, как на зло, свободный столик), мастерски изображая хладнокровную гурманку, чинно держала в руках меню, пока к ней не подбежал молоденький, подобострастный официант, но в самый ответственный момент, голос ее дрогнул. Она не могла заставить себя произнести это немыслимое «rare», у нее глаза бегали по столу не хуже мяча для настольного футбола. Ей казалось, что проговори она это вслух, весь ресторан, весь отель, вся страна тут же прознают о ее беспомощной, отвратительной, невозможной жажде. А парень все выпытывал, услужливо набивая себе чаевые побольше, не выдержав его расспросов о ее предпочтениях, она обессилено взглянула на его жадное, глупое, но все-таки смазливо личико: — На ваш вкус, чтобы лучше сочеталось с вином, — промямлила она. — Прекрасно. Это, непременно, medium, мадам. Блэр чуть не взвыла от несчастья. Она начала проклинать вино, проклинать безупречную спину уходящего официанта, и неосознанно и нетерпеливо терзать жесткую салфетку ледяными, дрожащими пальцами. «Хорошо, хорошо, это лучше чем ничего, лучше, чем ничего, сама виновата, сама. Пусть будет медиум, это прилично, это не вызывает подозрений… Нужно попробовать, а потом я привыкну, поднаторею, не все сразу, пусть будет так…». Уплетая отвратительно хорошо прожаренный стейк, полностью сосредоточившись на контроле за своими порывистыми желаниями отбросить вилку и нож и проглотить мизерный кусок целиком, Блэр немного отвлеклась от бессильных мучений и дум относительно мирно спящего Нуба. Она все еще крутила в голове все самые скверные и пугающие мысли, но уже не так фанатично, мясо уверенно держало и отстаивало свои позиции у нее в голове. Сейчас главным было тайком от Би-Хана сытно и быстро набить злосчастный желудок. Может быть, это и не так страшно, как она думала вначале, может быть это нормально для ее гомеостаза. «Он, может, и не ест ничего, но и у меня кожа не чернеет. Мы все-таки с ним очень разные…», — размышляла она, наслаждаясь последним куском. Доводы ее хоть и были зыбки и ничтожны, но это были единственные доводы, да и не такими уж незначительными они были, в конечном счете, хотя, может быть, это мясо действовало на нее так успокоительно… Сдержанно отказавшись от десерта, Блэр тщательно вытерла рот салфеткой и уверенно пошла к выходу. План набирал обороты. Пока еще нерешительность и стыдливость брали верх, поэтому она направлялась завершить ужин в другом ресторане, все-таки было очень страшно заказать сразу две, а то и три порции мяса. За столиком у окна она даже почувствовала себя несколько раскованно, она поворковала с таким же официантиком, оба они посмеялись над ее аппетитом (она — с подспудным ужасом, он — с тактичным безразличием), ей принесли двойной ковбойский стейк слабой прожарки и за те же две с половиной минуты Блэр разочарованно покончила с трапезой. Платье на животе сидело уже в обтяжку, она выковыривала языком сладкие кусочки из зубов и с утроенным наслаждением кромсала эти жалкие лохмотья резцами. В голове была какая-то липкая вата, Нуб спал, это было хорошо, она поела — это было тоже хорошо, но и плохо одновременно, все-таки тревожно, еще была какая-то Аннабелла с детьми, вот это уже было плохо без вариантов, но Нуб пока спал, а это все-таки хорошо, у нее есть время (для чего? Не важно) время всегда для чего-то нужно. Мысли получались какие-то короткие и примитивные, но, как ей казалось, верные. Она, втягивая набитый живот — главную улику своего мясного бесчинства, разморенная и немного будто подвыпившая, зашаркала в сторону дамской комнаты. Нужно было привести себя в приличный вид, умыться, прополоскать хотя бы рот, отмыть руки от запаха. Ее немного вело, развязался шнурок, в коридорчике у входа в уборную стоял сильный и приятный запах ароматических палочек, вяло покачивались маятниковые двери в комнату с огромной мраморной столешницей и раковинами. Блэр остановилась у этих дверей и уперлась рукой в стену, правой заправляя шнурок. Ее начала одолевать зевота, она думала о том, что сейчас спокойно вернется в номер, спокойно ляжет рядом с Нубом, а завтра они поговорят, оба на свежую голову. Страшное, словно летняя грозовая туча, медленно отходило к горизонту, но вдруг, словно запоздалый раскат сокрушительного грома, Блэр отчетливо услышала свое имя. У нее перехватило дыхание, что-то острое и холодное кольнуло под ребрами. Она не ослышалась, тут же сделала шаг назад, прижалась к стене и замерла в подрагивающей тени дверной створки. Мучительный, обжигающий холод бежал вверх от пальцев ее ног, нарастая с каждой секундой, пока она дико вслушивалась в глуховатые женские голоса: — …ты же говоришь, что они выглядели счастливыми, — стоя у зеркала, качала головой голубоглазая, остроносая, поджарая подруга Аннабеллы. — Я не говорила, что они выглядели счастливыми, я говорила, что они выглядели слишком подходящими друг другу, как на пасхальной открытке, как засахаренный мармелад. Аж противно, — ядовито хмыкнула Аннабелла, — чего стоит один вид этого парня… Вот видишь! — она всплеснула руками, — я сама называю его парнем! А он старше меня! Это возмутительно, это практически невозможно! Я очень хочу, чтобы ты на него посмотрела, ты в обморок упадешь, — снова сконцентрировавшись на своем отражении, уже спокойнее продолжила она. — Да они все сохраняются лучше, — махнула рукой подруга, шумно прочесывая густую, жесткую челку, — мужики не рожают, не кормят, только заводят любовниц и просиживают диваны, то-то и оно… — Нет, Ивонн, нет. Он не сохранился. Нет, нет, нет. Ты меня не слушала. Так не сохранишься, пусть он всю жизнь возлежал на подушках и наложницы обмахивали его павлиньими хвостами. Это все вздор. Это какая-то фантастическая пластика, будто он ночью спит в криокапсуле. Комар носа не подточит. Ты завтра сама увидишь. — Ты же говоришь, у него какая-то молодая невеста, может это общее впечатление. — Ох, Ивонн! Говорю тебе — это магия, не меньше! Теперь мне только нужно узнать, кто над ним так колдует… Ну, ничего, я имя этого врача из-под земли достану, или я не Аннабелла. — Ты слишком увлеклась этим неожиданным знакомым, и это не только из-за твоего пристрастия к косметологии. Мне не нравится твой взгляд, Аннабелла. Я его знаю. Ты всегда так смотришь, когда что-то замышляешь. Аннабелла смерила беглой улыбочкой бдительную Ивонн и слегка пожала плечами. — Аннабелла… Пожалей его. Зачем он тебе? — устало сокрушалась подруга. — А они нас жалеют? Такой же кобель, как и все. — Аннабелла… — Что Аннабелла? Ты еще скажи, что я не права, — победоносно и надменно пофыркивала Аннабелла, пристально рассматривая себя в зеркале и поправляя кирпичную помаду. — Ты слишком жестока. Несправедливо жестока, а главное — бессмысленно. — Я жестока? Это они жестоки. Они не пожалели и не пожалеют ни одну из нас. Сколько раз ты переделывала свою грудь? А нос? Сколько денег ты потратила на пластику? И что, где твой муж? С детьми? Дома? Ждет тебя? То-то же. И не рассказывай мне эти сказки, ты не хуже меня все знаешь. Что это за приступ милосердия? — поморщилась Аннабелла. — Но девушка, эта его невеста, как ее? Блэр! Вот. Она же ни в чем не виновата… Зачем причинять ей зло… — Зло? Опомнись! Какое зло? Я благодетельствую! Пусть скажет мне спасибо, что я открываю ей глаза! — Они же только обвенчались, ты сама говорила… — слабо и жалостливо возражала Ивонн. — Вот и хорошо. Как раз вовремя. Не успеет вляпаться окончательно в очередного мудака. Откуда у него, по-твоему, столько денег на этот отель, на шмотки? Очевидно, что присосался к этой молоденькой безмозглой богачке, правда, я про нее ничего не слышала, но у него денег таких не было отродясь… — Заработал? — робко прошептала Ивонн. — Пфффф! Там, откуда он родом, столько не заработаешь. Тем более до меня доходили слухи, что он еще лет пятнадцать тому назад встречался с женой какого-то крупного мафиози, а она была богата как черт, тратила на него чуть ли не золотые слитки. Вот же дура. Хотя, он был тогда помоложе, может даже еще и покрасивее, чем сейчас… Хотя, все равно дура. Я умею наводить справки, почему ты споришь? — Я хочу, чтобы ты оставила их в покое. Ей богу, Аннабелла, это добром не кончится, у меня плохое предчувствие. Зачем нам эти скандалы на отдыхе? — А эта Блэр… Пусть либо найдет себе мужика понадежнее, либо стрясет с этого все, что вообще с него можно стрясти. Если, конечно, еще захочет, — проигнорировав вопрос подруги, Аннабелла продолжила говорить на интересующую ее тему. — А как же твой изнеженный Эрик? Он так просился, чтобы ты взяла его с собой, он до сих пор надеется, что ты купишь ему билет. — Одним больше, одним меньше, — отрезала Аннабелла. — Ну, а если твой муж узнает? — не сдавалась Ивонн, в последней надежде пытаясь призвать подругу к здравому смыслу. — Ну, я же знаю про всех его шлюх. Брак учит нас быть терпимыми, Ивонн, — надевая колпачок на губной карандаш, повернулась к ней лицом Аннабелла. — Хочешь поспорим? Убежит от своей Блэр, только пятки будут сверкать, и прибежит ко мне с поджатым хвостом. Я тебе гарантирую. Ивонн больше ничего не сказала, все так же покачивая головой. ***       Последней фразы Блэр уже не расслышала, она бросилась из ресторана прочь, из отеля, она хотела выбежать за территорию, унестись в лес, в горы, куда-нибудь, главное не останавливаться, но пометавшись в огромном, раскидистом тропическом отельном саду, она поняла, что не разбирает даже дороги, у нее затряслись колени, а все туловище сцепил такой озноб, такая тошнота, что она рухнула на мокрую, обильно увлажненную опрыскивателями травку, и стояла на ней, на четвереньках, вся озябшая, ледяная, в мокром, испачканном платье, пока ее не начало выворачивать. Рвотные спазмы будто немного приглушали остальные мучения, поэтому она пожалела, что ее так быстро перестало тошнить. Она обессилила от страха, от обиды. Больше всего на свете теперь она боялась эту женщину, животный ужас вселяло теперь одно ее имя. Кто была эта Аннабелла? Подружка его, любовница? Зачем он тогда соврал? Блэр тихо взвыла, без слез, оттого еще горче, еще нестерпимее. Промокнув до последней нитки, она все-таки поползла обратно, в ненавистный ей теперь номер. Идти больше было некуда. Не за чем. Она оказалась настолько беспомощна, настолько слаба и раздавлена, что была готова даже согласиться на то, чтобы он пусть даже и вновь сошелся с этой Аннабеллой, пусть спит с ней, делает что угодно, только бы ее не бросал, не оставил одну в этом чуждом ей мире. Уже на ступеньках в их домик она осознала, в какое ничтожество она превратилась, в какую мерзость, как низко она была готова пасть, ей стало до того противно, страшно, больно, что она легла ничком на теплые деревянные ступеньки и беззвучно затряслась от рыданий. Оставшуюся ночь до рассвета она маялась на уголке дивана в гостиной, на том уголке, откуда не видна кровать в спальне. Она знала, что если увидит хотя бы сантиметр его тела, ее по кускам разнесет. Мысли ее стали совсем бессмысленны, она отупела от страха, от ревности, от бессилия и одиночества. Просто автоматически крутила в голове одно и то же, бесконечно, безвыходно. Солнце поднималось. Весь дом залило оранжевым. Ей стало до того отвратительно, до того несносно, что казалось, будто она очутилась в эпицентре пожарища и горела там заживо, никому не нужная. Она тихонько легла, едва шевелясь, повернулась лицом в спинку дивана, чтобы хоть как-то спастись от безжалостных лучей. В спальне зашуршало. Блэр, словно прострелянная электрическими иглами, замерла совсем, с силой зажмурилась, вжимаясь в диван, как перепуганная собака. Она слышала, как он озабоченно поднялся, не обнаружив ее рядом (она еле сдержалась, чтобы снова не взвыть), прошелся по спальне, вышел, остановился, выдохнул, шаги опять мягкие и упругие удалились обратно, снова зашуршало, все ближе, а потом ее накрыло теплым чистым облаком (одеяло хранило тепло его тела, запах его кожи) и она уснула, ощущая, как слезы стекают по задней стенке саднящего горла. Проспав всего пару часов, она резко поднялась, скидывая с себя одеяло. Только усталость куда-то скрылась, но мысли и чувства не дремали ни секунды. Он сидел на кресле напротив, уложил ноги на пуф и ласково наблюдал за ней. Блэр чуть не вскрикнула от злобы, от тоски. Она молчала с минуту, он тоже молчал (виновато), порывался что-то произнести, но боялся, больше терпеть у нее сил не было: — Кто она все-таки такая, Би? — стальным холодом ее голос прозвенел у него у ушах. У него осунулось лицо. Ревность закипала в ее крови, разогревая ее до немыслимых температур. В венах плавилась ртуть. Он пытался, он силился, он понимал, что нужно все рассказать, что это только сейчас все кажется таким уродливым и постыдным, что на самом деле все это чепуха, нелепые домыслы, что как только он все ей расскажет, то небо снова окрасится прозрачной бирюзой, только слов он подобрать никак не мог. Чем больше он пытался говорить, тем больше он делался виноват, чем честнее он пытался быть, тем большим лжецом он выглядел. Через некоторое время всех этих неуклюжих попыток, он совершенно отчаялся, с каждым словом у Блэр появлялась все больше вопросов, она задавала их из нетерпения, из злости, будто нарочно делая себе и ему больнее, словно расковыривая свою свежую рану острым стоматологическим зондом. Ему хотелось уберечь ее от напрасных терзаний, но выходило наоборот. Чем больше он ей открывался, тем меньше она ему верила. Она вдруг вспомнила, что эта женщина говорила про какую-то жену какого-то бандита, с которым у Нуба была странная связь и тут его будто подменили у нее перед глазами. Это уже сидел не человек, ради которого она изорвала себе вены острыми сучьями в диком лесу, из-за которого рыла могильную землю, из-за которого она без единого сожаления отказалась от мира, от жизни, не Би-Хан — бесстрашный, волшебный, с убийственной улыбкой и пламенным сердцем, железной волей и очаровательными привычками, перед ней сидел расчетливый, надменный, жестокий, бесчувственный молодой мужчина, со взглядом, режущим как лезвие бритвы. Гравитационная постоянная потеряла свою научную обоснованность, Блэр больше не чувствовала земли. Он что-то говорил, говорил, а она смотрела на его волосы и изумлялась их блеску, красоте запястий, смотрела на него, ошарашенная, будто видела впервые, отводя голову то вбок, то назад. Стало страшно до того, что когда он поднялся, чтобы уже подойти к ней, обнять, она отшатнулась от него совершенно неосознанно, испуганно. У него мурашки пошли по спине, но он не испугался этого своего малодушного приступа, он не стал ждать, пока она даст разрешение, пока она спасет положение, как это было раньше, теперь он сам себе верил, теперь он мог сам управлять своей жизнью. Он прижал ее к себе, совсем слабую, безразлично-податливую, как резиновую куклу, и медленная судорога схватила его челюсть, и защипало в больших, прозрачных глазах. — И ты до сих пор ее помнил? Да так помнил, что узнал через столько лет? — смотря куда-то в пол, едко ухмылялась она сама себе. — Блэр, ты все снова поняла неправильно, — он тяжело выдохнул, — а я не могу правильно объяснить. Дело не том, что я помнил до сих пор, а в том, когда это все было… Он уже прекрасно видел всю развернувшуюся картину, он теперь мог холодно и здраво оценить свое вчерашнее поведение, в каком свете он предстал, до чего жестоко было его молчание, его замешательство, но он был твердо уверен в том, что, во-первых, это необходимо искупить, во-вторых, он это искупит, пусть ему придется хоть проползти на коленях за ней по экватору. Никогда прежде он не ощущал в себе такой пронзительной, ясной как день, понятной и очевидной уверенности. Он решил перестать говорить. Он пока не подобрал правильных слов, поэтому она его не понимает, когда он придумает нужные, уместные слова, тогда он все ей заново расскажет, от и до, чтобы уж наверняка, раз и навсегда, а сейчас он ее только мучает, да путает. Дело шло к вечеру, а значит к ужину. А значит, ей придется снова предстать перед Аннабеллой. У нее снова затряслись колени. — Я не собираюсь никуда идти, — удивленно смотрел Нуб на собирающуюся у зеркала Блэр. — Отчего же? — ядовито процедила она, почти багровея от ярости, — Боишься? — Блэр… — он присел на подлокотник дивана, потирая глаза. Почему он поумнел только сегодня? Почему он был раньше такой тупой, пугливой тварью? Он всё это заслужил, да вот только она этого не заслуживала. Он давно теребил в кармане брюк увесистую, колкую вещь. Время было до иронии неподходящее, но быть может, ей стало хотя бы немного легче, если он отдал бы ей это теперь. Он тихо подошел к ней, чуть сзади и вытащил из кармана кольцо с чудовищно вызывающим, огромным голубым бриллиантом безупречной огранки в окружении россыпи белых поменьше. Блэр увидела его в отражении зеркала. — Это кольцо перешло маме по наследству, она его не носила никогда, оно всегда лежало в сейфе, слишком дорогое, как ей казалось. Теперь для нас деньги особой ценности не имеют, а кольца у тебя нет. Оно очень красивое, камень редкий, таких в мире несколько штук всего. Возьми его, пожалуйста, кроме тебя его носить больше некому, — он говорил негромко, было видно, что он сильно волновался и смотрел то на отражение кольца, то на нее. Блэр неприятно и резко развернулась к нему, в глазах ее была только влажная, горькая, яростная насмешка. Она грубо выхватила кольцо из его горячих рук. — Ух ты. Смотри-ка. Мамино колечко? Какая прелесть, — сквозь жгучую боль оскалилась она, потроша его взглядом. — Не жалко? Мне-то отдавать… Ты смотри, Би-Хан, у тебя впереди еще столько лет. А колечко-то всего одного. Хотя… Думаю, у тебя всегда найдется замена. Выплюнув эти слова, она с таким остервенением швырнула подарок в мраморные плиты гостиной, что, казалось, блеснула искра. Кольцо раскололось. Бриллианты разлетелись по всей комнате. Она часто и победоносно дышала, в упор смотря на белого как лист Би-Хана. Через несколько секунд она сглотнула. Прикрыла губы ладонью, а в глазах кроме потока слез больше ничего и не было.       Полчаса они ползали по комнате и искали разбросанные камни. Собрав увесистую горстку, Нуб пытался успокоить и уговорить дрожащую Блэр прекратить поиски, что вроде бы всё, а если и не всё, то мелкие камни можно легко заменить, главное, что нашелся голубой. Он почти силой поднял ее с пола. Ему показалось, что она немного пришла в себя, и это, в целом, было верной догадкой, вот только он никак не ожидал, что она снова направится к выходу. — Твоя подружка, наверное, заждалась, — влезая в ненавистные туфли, с волной новой, но уже куда более глубинной, отравленной ревности, процедила Блэр. — Зачем тебе это? — обреченно и скорбно посмотрел на нее Нуб. — Невежливо сначала обещать, а потом исчезать, — подмигнула ему она. На пляже поднимался ветер.