Тени

      Вой и песок метались в воздухе. Небо затянуло. Нуб шел сзади, заслоняя глаза от колючего ветра. Он понимал, что поступил очень глупо, решив отдать ей кольцо в такой момент, но у него других вариантов больше не оставалось. Теперь она могла думать, что он решил таким образом откупиться, заткнуть дыру золотом, как это проделывали многие мужчины — он сильно стиснул зубы от сожаления, от несправедливости таких подозрений. Он никогда не был лжецом, не был притворщиком, он лишь раз оступился, пусть непростительно и жестоко, но один раз, да и он бы сам ее все равно вернул, просто Блэр это сделала раньше, но именно поэтому она больше ему не верила. Да, он был раньше труслив, когда дело касалось душевных вопросов, малодушен, слаб, но он никогда не был лжецом, он никогда ей не лгал. Он так изменился за этот невозможный, баснословный год, будто повзрослел, помудрел лет на сто, он перестал быть таким циником, стал добросердечнее, ласковее, даже некоторая эмпатия к людям в нем неожиданно пробудилась, и ему это нравилось, он нравился себе таким, наконец-то он начал себе хоть немного, да нравиться, но, черт возьми, сам дьявол приволок сюда эту Аннабеллу: «Гори она в аду!». Он совершенно отбросил всякие размышления о ней, он был поразительно спокоен относительно нее, словно снежная лавина, она обрушилась на него внезапно, и он почти утонул под этим многотонным, жгучим льдом, но выглянуло солнце, и вся эта колоссальная масса растаяла, будто и не было ее никогда. Все, что его теперь интересовало — это Блэр. Только она, только ее боль, ее обида, ее чувства. Теперь он не считал, что пойти на этот гнусный ужин такая уж ошибка. Наоборот. Это могло сыграть ему на руку. Блэр сама, своими прекрасными глазами увидит, что нет ничего, совершенно ничего между ним и этой женщиной. А вот о чем думала Блэр, она и сама не могла разобрать. Она шла, гонимая ни сколько обидой, ревностью, ветром, сколько злыми силами вперед, вперед, быстрее. Все в ней смешалось невозможным ураганом, она даже не знала, какую мысль ухватить и обдумать. «Вот он идет за мной, а зачем? Для чего? Покорно, удрученно шагает, жалобно смотрит на мои лопатки… Или снова обман? Подлость очередная? Нет-нет, нет, быть не может… Он расстроен ужасно, это я подлая, злая. Злая и мстительная, обидела его страшно, а сама злорадно скалилась в первые секунды… Или решил посмеяться надо мной вдвоем с Аннабеллой? Отомстить мне теперь за кольцо… Господи, господи, за что это все происходит со мной? Я готова хоть сейчас ему все простить, лишь бы он обратно повернул, прочь отсюда, от нее, далеко… А если.? А если… что? Но, тогда это все разом покажет… Так я сразу пойму всё… Господи, за что, за что…», — тихо подвывала она в унисон с ветром. Так они и зашли гуськом в ресторан, каждый с отвращением, мурашками и диким желанием схватить другого в охапку и рвануть отсюда наутек, навсегда, бесследно. Аннабелла с подругой уже заказали второй аперитив. Она поднялась им навстречу. Со вкусом одетая в великолепное зеленое платье с глубоким, упругим декольте, она выглядела действительно роскошно, короткие волосы без шляпы были элегантно убраны за уши, где переливались впечатляющего веса и длины золотые серьги. Она подошла к Блэр и невозмутимо и вскользь поцеловала ее ледяную щеку с воспаленным, холодным румянцем (Аннабелла любила изображать из себя итальянку), дальше последовал не менее холодный Нуб, только щека его была сладко-горяча, а плечи отстраненно-расслабленны. Как бы Аннабелла не пыталась их ненароком обольстить беглым прикосновением длинных алых ногтей, они не выразили ей ничего, кроме безразличного тепла. — Вас можно печатать на обложке дамских романов, — щедро демонстрируя изумительные зубы, Аннабелла посадила их напротив себя и Ивонн. Ивонн с восторженным недоумением смотрела то на Нуба, то на довольную этим Аннабеллу: — Аннабелла говорила, что вы колдуете, но я действительно впечатлена, — льстиво, но грациозно поздоровалась поджарая Ивонн, прищуриваясь и тоже обнажая маленькие, блестящие зубы. — Это черная магия. Некромантия, — фыркнул Нуб, сверкнув в свою очередь собственными клыками. Подруги игриво переглянулись. Принесли шампанское. И только Блэр сидела, как на электрическом стуле, белее листа бумаги, боялась даже дышать, смотреть на него, смотрела перед собой, в тошнотворный блеск огромного орехового стола. — Умоляем, расскажите, дайте рецепт этого эликсира бессмертия, хотя бы намекните нам, бренным, — кокетничала неожиданно для себя самой Ивонн, но увидев одобрительный взгляд дымчатой Аннабеллы, продолжила. — Это не сложно. Нужен просто исходный материал, хотя бы фотография, чтобы воссоздать тело в том состоянии, в котором необходимо. «Норт», переводится с языка мертвых как «Вознесение» — главная рукопись по воскрешению. В общем-то, воскрешению всего. Даже воспоминаний, если сильно постараться и обладать впечатляющими знаниями в некромантии, — с совершенно невозмутимым лицом глумился Нуб, описывая практически в детальных подробностях настоящий ритуал воскрешения. — Это вас в Хогвартсе обучали? — в том же ключе подмигнула ему Ивонн. — Нет, в Нарнии. — Блэр — это сокращенно от Бастинда? — Нет, мы с Гингемой и Бастиндой тройняшки. Если бы Блэр могла правильно воспринять происходящее, то она бы по достоинству оценила тот абсурд, который с легкой руки разыгрывал равнодушный к собеседницам, насмешливый Нуб, но она не ожидала, что даже стараясь не видеть его, не смотреть, один только его надменный голос будет так терзать. Она с трудом удерживалась, чтобы не зажмуриться. Аннабелла нахваливала устрицы и уговаривала неискушенную Ивонн и ироничного до изморози Нуба попробовать. Действие разворачивалось безобидное, приличное, уместное, но перед глазами Блэр был сплошной, одноцветный негатив: елейно сдобренные его ослепительной улыбкой язвительные шутки, превращались в какой-то двусмысленный, обольщающий маневр, красивое, но такое презрительное в своем выражении, почти нахальное лицо Нуба выглядело в ее глазах многозначительно и томно выжидающим. Отчаяние в ее теле разрасталось умопомрачительными степенями. Она даже одета была хуже всех, совсем простенько, всё, решительно всё было против нее. Даже рост Аннабеллы казался ей теперь безупречным, почему-то она вспомнила совершенно нелепое утверждение, что миниатюрные женщины куда сильнее привлекают мужчин, а она была и без каблуков сантиметров на десять выше полногрудой, золотистой Аннабеллы — та во всем была лучше. У этой женщины были деньги, у нее был статус, внешность, манеры, опыт, хватка, бесстрашие, уверенность, а самое главное, самое жуткое было то, что у них с Нубом было прошлое — то главное, что еще только складывалось межу ним и Блэр. Она опрокинула холодную стопку водки, потом еще одну. Аннабелла едва сдержала ухмылку. Кроме Блэр все пили игристое, не считая Нуба, он вообще ничего не пил. Нуб же в свою очередь был на другой стороне пленки, сейчас он совершенно уже понимал, до чего безразлична ему была эта женщина с идеальным срезом черных волос, даже некоторое разочарование с каждой минутой все больше и больше подкатывало к горлу. Она была чужая, ничего в ней не осталось от той тонкорукой, длинноволосой, прозрачной нимфы, от той черноглазой девочки, которую он любил, которую он давным-давно закопал в своем сердце и тащил, истерзанный этой отравой, сквозь всю свою невозможную жизнь. Напротив него сидела довольно упитанная, грудастая, абсолютно банально привлекательная женщина. Никакой нимфы, даже душка нимфы — самая обычная красивая женщина, с которой при других обстоятельствах он бы стал спать разве что от скуки и неимения никого получше. А теперь она казалась ему и вовсе отвратительной: слишком самоуверенная, со слишком глубоким декольте, чрезмерно жеманная и самодовольная. Он чуть не прыснул со смеху, наблюдая за собой, за происходящим у него в голове, в груди: как с дикой, непонятной легкостью рассыпалось то, что он десятилетиями хранил в себе, как самое драгоценное, бесценное и недостижимое, то, о чем он даже мечтать всуе себе не позволял, только в черном своем, мрачном, стылом уединении. А теперь это летело к чертям собачьим, а он едва не трясся от смеха. Он видел, что Аннабелла смотрела на него точно так же, как он раньше смотрел на женщин — с уверенность человека, который знает, что стоит ему вяло кивнуть в сторону несчастного объекта, тот в одночасье ему подчинится. Он испытал двойственное чувство: с одной стороны он ощущал зыбкость почвы (не привык быть с изнанки), с другой же стороны он будто сделал шаг вверх, перешагнул колоссальную, даже эпохальную в своей значимости ступень — он излечился. Теперь наверняка. Больше его не преследовали призраки, он вырос в нечто другое, он перешагнул на другой уровень. Уже ничего не удерживало его в прошлом, больше он не боялся, потому что он нашел себя. Блэр с ледяным ужасом наблюдала за его отрешенной полуулыбкой, ей все виделось в чудовищном свете: Аннабелла заигрывала, Нуб беззастенчиво ей улыбался. Она подскочила с места, не выдержала. Что-то промямлив про туалет, она бросилась наутек в дамскую комнату. Вода здесь была артезианская, ледяная, трубы шли вниз метров на девяносто, и слезы растворялись в ней моментально, освежая белое, как скатерть, мертвое лицо. Она бешено умывалась, терла глаза, старалась не разрыдаться в голос. Это было предельным несчастьем, предельно допустимым градусом боли, больше она не могла терпеть эти мытарства. Всё нужно было прекратить сейчас же, немедленно, если он хочет эту женщину, то пусть она убедиться в этом сею же минуту, в конце концов, она не пробовала ни утопиться, не застрелиться, Нуб говорил, что они не полностью бессмертны, значит, надежда у нее была. Она вытерла лицо полотенцем, сглотнула, умылась снова, пригладила волосы и решительно вышла, не обращая никакого внимания на то, что ни рук, ни ног она не чувствовала. Сразу же увидев, что за их столиком осталась только сосредоточенная на меню Ивонн, Блэр начала тревожно смотреть по сторонам. Нуб нашелся почти мгновенно у бара (подошел ближе к выходу, стеречь Блэр), Аннабелла была тут как тут (стерегла в свою очередь его). Блэр замерла в тени коридорчика, они ее еще не заметили, тем более Нуба то и дело отвлекала эта проворная гарпия. Блэр нутром чувствовала, что совершает сейчас, возможно, самую жестокую ошибку в своей жизни, но злые духи оказались сильнее, она не стала подходить к ним, ее будто в землю буром вкопали, она тяжко и безнадежно начала наблюдать. Злые духи отступили практически в тот же момент, им потребовалось каких-то три-четыре секунды, чтобы провернуть свое нехитрое дельце. На первой Аннабелла встала перед Нубом неприлично близко, на второй провела ножкой бокала по его пальцам, на третьей секунде Нуб грубым и безоговорочным жестом это пресек, на четвертой Блэр с беззвучным воплем бросилась прочь из ресторана, потому что слезы не дали ей увидеть третью из этих четырех несчастных секунд.

***

      Во всей проклятой вселенной лишь единицам выпадала такая карта, о которой у живых существ есть лишь смутные, размытые догадки, все только мечтают, описывают такую любовь, но в жизни такой почти не бывает, она из рода легенд, скорее религия, а не проза. Блэр представить никогда не смогла бы, что логика, разум, здравый смысл потерпят такое сокрушительное поражение в этой неравной битве. Боль выходила за любые пределы, равно, как и наслаждение, которое давал ей Би-Хан, и снова боль, почему-то здесь они чередовались непрерывными волнами. Помутнение рассудка, наркотическая зависимость нечеловеческой силы. Как дико, как глупо она вела себя, и до чего невозможно было вести себя как-то иначе. Она будто больше не владела своим телом, разумом, всюду владел он, он был причиной всего, смыслом всего, то наслаждение, которое он давал, мог бы давать снова, с такой лихвой перекрывали даже эти муки, что они в моменты наслаждения переставали быть значимыми. «Я думаю о том, чтобы убить его. Но я не могу жить без него, я хочу просить помощи, боже, я готова ползать на коленях, я готова умолять, но я не знаю только перед кем, кого, кроме него. Поэтому я ползу к нему, я не хочу жить, но я не могу умереть, потому что его там не будет. Он отравил меня, сделал безумной и я безумна…» — монотонно говорила Блэр в чашку и стучала зубами, пытаясь сделать хотя бы глоток горячего, мятного чая, который принес Грандмастер. Он наконец-то смог ее утихомирить и хотя бы усадить на кровать, вопреки ее пугающей теперь физической силе. Она ворвалась к нему в спальню среди полуночи, пока он читал перед сном. Она была не в себе, у нее глаза налились кровью, она не понимала ни что делает, ни что говорит. Она бросалась ему в ноги, умоляла ни то принять ее обратно, ни то задушить проволокой, которую она бог знает, откуда взяла. У него волосы дыбом встали от увиденного. Она пугала его даже сама по себе, одним своим видом, а не только тем, что она при этом говорила. Это была уже не та Блэр, которую он нашел на поваленном дереве в Черном лесу. Это существо хоть и было похоже на Блэр, но только номинально. Ее кожа была уже не кукольно-белой, это была бледность вставшего из могилы мертвеца с бешеными, огненными глазами, у нее неестественно заострилось лицо, пальцы удерживали его стальными, ледяными тисками, а крепкие ногти почти по-звериному загибались внутрь. «Что же он с тобой сделал… Неужели он не видит…» — говорил про себя Куай, сев напротив нее и осторожно рассматривая. Она нервно похлюпывала чаем и бросала бессмысленный, но такой обреченный взгляд то на него, то на красивый, антикварный торшер, то в черноту пустого неба за окном, что у него внутри все сжималось от непонятной, жгучей боли, от злости, от обиды, от жестокости и неотвратимости судьбы. Он в нее верил, она висела над ним, как заточенный топор палача. — Ты же любишь меня, любишь еще, ты же любишь меня? Хоть кто-то, хоть кто-то… Она снова бросилась к нему на шею, чашка упала на хорошо отциклеванный пол и не разбилась, глухой этот стук резанул его грудь сильнее ржавой пилы. — Успокойся. Я тебя просто по-человечески умоляю, Блэр, — он пытался мягко ее отстранить, вернуть на место, угомонить, но она прижималась к нему сильнее, он даже не был уверен, что физически сможет с ней справиться при необходимости. Она зарывалась губами в его горячие волосы, что-то полушептала, полусмеялась и искристое тепло неотвратимо, неизбежно растекалось в нем подогретой, ядовитой ртутью. Как прекрасны были ее острые, холодные плечи, худая, дрожащая спинка, мертвый блеск шелковых волос. Коготки так проворно цепляли пуговички на его одежде, расстегивали ее, пробирались под ткань, гладили его грудь, живот, предплечья. Близость счастья сияла перед его лицом до слепоты, до головокружения, все обретало смысл, все переливалось наслаждением, каждое движение было до обморока сладостным, он стал ватным, невесомым, как он сразу не понял, что она стала теперь лишь недосягаемо, совсем сказочно хороша, как древняя, мифическая богиня. Она горела у него в руках, она была больна, она не понимала, что творит, или как раз очень хорошо это понимала — всё было едино и едва ли что-то из этого имело значение. Она потянула его на себя, на кровать, и он даже не пытался сделать вид, что сопротивляется. С каждым ее прикосновением, с каждой баснословной секундой его наслаждение переплеталось с удушливой болью в легких, ему нечем становилось дышать, она будто вытягивала из него всё, вообще всё, и он был бы рад отдать ей свою кровь, свои глаза и внутренности, да только она бы их не взяла, так бы он и остался подыхать, выпотрошенный без остатка и жалости. Ее ледяные губы с необъяснимым кровавым подтоном будто лезвием обжигали его шею, скулы, и только она, было, потянулась к его губам, к последнему невозвратному рубежу, он с мучительным стоном накрыл ее рот ладонью и всей своей силой оттолкнул в сторону: — Я чудовищно устал от вас. От тебя, от него. Ты жестока не меньше, чем Би-Хан, — лежа на спине и смотря в размытый потолок через прозрачную горячую влагу, говорил он, тихо, медленно, сквозь зубы, — Ты прекрасно знаешь, что я люблю тебя, может быть сильнее всех на этой земле, зачем же ты так пытаешь меня? Зачем ты делаешь это со мной? Я знаю, я понимаю, что тебе страшно, что тебе чертовски страшно и больно, но ты не можешь только из прихоти играть живым человеком, как вещью. Неужели ты совсем не понимаешь, в какой ад ты превращаешь мою жизнь? Ты же все равно уйдешь к нему, чтобы он не сделал… А мне ведь придется как-то жить дальше. Об этом ты совсем не думала? Прекрати терзать меня, Блэр. Давай мы хотя бы вид сделаем, что все в порядке. Не режь меня заживо. Есть же в тебе хоть капля любви и ко мне? Не заставляй меня искать проволоку еще и для себя. Он замолчал. Лежал без единого движения, будто его тело разом покинул дух. Он даже не моргал, обращая угасшие глаза в мертвую белизну потолка. Блэр в своем безумии поняла его слова по-своему. «Я не нужна никому. Никому. Теперь всё. Теперь меня даже он оставил. Теперь больше нечего ждать… Я умерла, я умерла, я умру…» — бубнила она безотчетно и неразборчиво себе под нос, и слезы неспешным потоком текли у нее по щекам. Она рукой нащупала острый конец своего оружия и начала вспарывать вену на левом запястье. Она уже ни о чем не думала, она хотела скорее закончить эту каторгу. Обратив внимание на то, что Блэр совершенно притихла, Лиенг с трудом приподнялся через какое-то время. Что бы там ни было, а он должен был оставаться вменяемым, хоть кто-то из них троих должен был уметь взять себя руки. Черная жижа не белоснежной простыне под рукой Блэр была тошнотворно, леденяще-жуткой. Но он лишь на несколько секунд опешил. Оторвав кусок с другой стороны простыни, он деятельно и без лишних церемоний схватил податливую, беспомощную кисть и туго затянул отвратительную рану. Он отругал себя за то, что был, наверное, слишком жесток с ней в такой момент, потом отругал себя за то, что отругал, а затем предсказуемо сдался и прижал ее к груди. Она с благодарным, отчаянным рыданием прильнула к нему и так и просидела у него на коленях часа еще с полтора кряду, пока он всячески утешал ее, объяснял ей, что из всего того, что он услышал, он понял только то, что это она ничего не поняла, надумала, нагородила ужасов голове и убежала, даже не удосужившись поговорить с братом. — Он бы никогда так с тобой не поступил, Блэр. Я его знаю. Он ужасный циник, он злой и надменный, даже мстительный, но он не предатель, он не поступил бы так низко, не стал бы врать тебе в лицо. Я тебя уверяю, это невозможно. Либо ты его путаешь с каким-то другим существом. Дрожь в ее теле чуть притихла, она перестала так вибрировать у него в руках, поэтому он осторожно начал уговаривать ее вернуться обратно, потому что Би-Хан возможно сам уже умер в неизвестности. Еще не хватало, чтобы и он явился сюда и застал их в кровати в сомнительном положении. «Мне не хватало еще и этой трагедии. Их вдвоем я точно не вынесу» — думал про себя Лиенг. А еще ему было необходимо остаться одному, или хотя бы избавиться от нее. Он почти не мог ее видеть, не хотел, у него ком в горле стоял, так и норовя вырваться раздирающим криком. Еще через полчаса уговоров, Блэр наконец-то выпустила Лиенга на свободу из своих когтей, он снова напоил ее чаем и поторопил, ссылаясь на то, что ее муж, наверное, наизнанку вывернулся от ужаса и беспокойства. Он знал, что вёл себя сейчас подло и малодушно, что выпроваживать ее в таком состоянии гнусно и недостойно, но он отдавал себе отчет и в том, что если она сейчас же не оставит его одного, он либо на части разорвется, либо с ней что-нибудь сделает (он в диком ужасе ловил себя на мысли, что у него есть ключи от самой глубокой темницы Лин Куэй, и ни одна живая душа ее там не отыщет, как бы она не кричала, как бы она не билась…) Изящно и жалобно-сутулая фигурка Блэр медленно растворилась в колдовском тумане. Лиенг рухнул на кресло, обессиленный, бесполезный, ничтожный, жалкий. Вся палитра тоски переливалась в нем бриллиантовыми залпами. Первые несколько минут он думал, что ослепнет от пламенной рези в глазах и груди. Он пружинисто поднялся, ноги сами его понесли вниз по лестнице. Он механически открыл бутылку ледяной водки. Ему было нужно напиться так, чтобы потерять сознание, и он с отвращением (как и брат) опорожнил треть бутылки. Потом он лежал на кровати, где от Блэр остались лишь мятые складки и еще влажная лужица неведомой черной влаги, которую он и вдыхал и облизывал, почти рыдая от ненависти, от рвотного ужаса, от безвыходного, невыносимого возбуждения, от предательской живучести сердца. Он давился спиртом, он умирал в пьяном дыму. В четвертом часу утра начало светать, серое марево утренней прохлады лилось через окно и окутывало его измученное тело мерзкой влагой. Хико бесшумно стояла у открытой двери в спальню и скорбно следила за дыханием Грандмастера. — Зайди, — без выражения позвал ее Лиенг, не открывая тяжелые веки. — Я думала, вы спите… Господин… — робко, испуганно прошептала служанка. А потом добавила, помолчав, — Она снова приходила? Снова мучила вас? Он ничего не ответил, лишь приложил ладони к глазам. — Хотите, я принесу холодной воды? — снова подала голосок она. Впрочем, все в ту же пустоту. Но через несколько бесконечных минут Лиенг чуть приподнял красные веки: — Хико… Ты же ведь любишь меня? — Разве вы сомневаетесь, господин? — совершенно невозмутимо, но всё так же почтительно и тихо ответила она. Хико начала медленно приближаться. Сквозь круговерть марева перед глазами, Лиенг видел ее еще не утратившее некоторой свежести, преданное, милое личико. Она встала перед ним и, о чем-то будто задумавшись, начала кротко раздеваться. Полностью обнажив перед ним свое мягкое, все еще довольно привлекательное тело, с полной, упругой грудью и сильными, округлыми бедрами, она присела на колени и начала снимать с мастера обувь.

***

Когда Нуб бросился вслед за Блэр из ресторана, он первое время просто метался, как дикий, испуганный зверь в зарослях отельного парка. Он выл, он кричал ее имя, он скулил и почти изломал себе руки и пальцы, как и предостерегал Лиенг. Он хотел кожу с себя содрать, он хотел линчевать Аннабеллу, весь отель, он готов был передушить весь человечески род, он почти ползал по земле, почти ел эту проклятую землю, лишь бы найти, лишь бы она не исчезла. Он думал, минутами, что это сон, всё это сон, насланный Куан Чи, тогда он звал его, заклиная, проклиная, умоляя его чары эти развеять, но сон не рассеивался. Блэр не появлялась. Черные тучи намертво заволокли небо, все пространство было пронизано сизым, душным мраком, в котором он почти захлебнулся. Картинка перед его глазами менялась подобно лихорадочным полуснам. Провалы, провалы, и вот он уже снова в отельном лобби, еще провал, и вот он тащится вдоль пальмовой рощи, очередное помутнение — он в их домике, скидывает подушки и одеяло на пол — ее нет, выбрасывает все из шкафов — тоже пусто, всюду неудача, пустота, тотальное, невозможное одиночество. У него словно половину тела отрубило, по стеклам огромных окон колотили такие же обезумевшие от ветра ветви. Он кружил в беспамятстве по дому, пока его ноги не обвил прохладный бордовый бархат ее платья, он споткнулся и чуть не расплакался, прижимая к груди несчастный кусочек — всё, что от нее осталось. У него с такой болью сжалось сердце, что он в ожесточении швырнул платье в угол и выбежал вон из несносных стен. Сад гудел, свирепо завывал ветер, всё сильнее, больше и чаще, он уже не помнил, где искал, где еще нет, у него не было плана, не было идей, в голове, в теле стоял непрерывный хаос, он едва снова не начал метаться в разные стороны, но вовремя остановился, страх не найти ее так сковал его кости, что он от безвыходности положил руки на голову и начал соображать, пытался соображать, куда она еще могла пойти. Тень давно прошерстила их логово, ее квартиру, разнося в щепки все на своем пути. Белесой искрой, словно вспышка молнии, в черной густоте шипящих зарослей что-то мелькнуло. Его пошатнуло в сторону, сердце подскочило к горлу, он бросился следом сею же секунду. — Monsieur Би-Хан, вы ужасно меня effrayer … — почти падая от бессильного испуга на лавку, побледневшая Софи прижимала ручки к груди, стараясь отдышаться. — С…Софи? — недоумевая, почти теряя равновесие и последние остатки самообладания, затормозил Нуб, уже чувствуя, как ледяная боль разочарования умерщвляла его кровяные тельца, — Что же ты здесь делаешь? Одна в такой ветер? — А вы? — точно так же недоумевала девочка, постепенно приходя в себя, — Я потеряла свои новые наушники, подарок papa, крайне жаль, не хочу его обижаться. А послезавтра наш l' avion, у меня не так много шанса. Ее личико снова засияло румянцем, даже ветер будто притих, не в силах тревожить такую хрупкую прелесть. Она внимательно заглядывала в глаза Нубу, проницательно находя в них тревогу и ужас. Он безучастно кивнул и, совершенно забывшись, сел рядом, близость живого существа словно разбила последние сваи, на которых он едва держался. Он снова обхватил голову руками и уткнулся локтями в колени, до боли сжимая зубы. — Monsieur Би-Хан, вам плохо? Что с вами? — девочка обеспокоенно поднялась и начала заглядывать ему в лицо. Ей было странно и тревожно видеть этого взрослого, здорового, такого красивого человека в таком состоянии. Она не могла предполагать, что он, этот картинный мужчина, перемещенный в эту скудную реальность словно со страницы модного разворота, который она листала с ощущением чародейской дериализации, может пребывать в таком состоянии. Она присела на корточки и с нежной, обходительной улыбкой заглянула ему в пустые глаза, мерцающие прозрачным льдом. Он сначала даже ее не заметил, но через минуту тепло ее трогательных, заботливых глазок вырвало его из бездны ядовитого ужаса. Он в двух словах объяснил ей, что ищет Блэр, что он тварь, каких мало, и что ему даже дышать без нее больно. — Вы ее сильно обидели? — снова присев на лавку, поближе, начала сочувственно уточнять Софи. — Я чем угодно клянусь, Софи, я даже подумать не мог, чтобы ее обидеть … Если я ее не найду, если я не найду… — Мы найдем, Monsieur Би-Хан. Мы найдем! — с жаром выкрикнув эти слова, Софи вспорхнула с лавки, — Я вам помогу находить и мы найдем непременно! Тут особо некуда идти, я знаю, что говорю, мы с papa тут все обошли, мы любим большие des promenades, я почти наизусть знаю эту карту. Я вам помогу найти вашу Блэр, я обещаю! Она еще больше разрумянилась от сладкого воодушевления. Угодить этому человеку было теперь для нее высшей целью, высшим удовольствием. Она твердо и весело протянула руку, и ему ничего не оставалось, кроме как взять ее худенькую ладошку в свою дрожащую лапу. Он был даже благодарен ее появлению, она заставила его мозги собраться в кучу, стенать перед двенадцатилетней девочкой было совсем уж постыдно и безобразно. Он с дьявольским усилием ей ответил, Софи даже от этой прозрачной, сумеречной полуулыбки пришла в полный восторг, ощутив свою пригодность этому очаровательному существу. Она вывела его на маленькую потайную дорожку для персонала, которую случайно нашла на второй день своего отпуска и теперь с гордостью демонстрировала ее Нубу, объясняя, что по этой дорожке можно обойти весь парк со всеми его закоулками. Ему приходилось постоянно сбавлять шаг, она не успевала за его длинными, беспокойными ногами. Пока он со свирепой надеждой зондировал каждый сантиметр дороги, вслушивался в каждый шорох листвы, Софи, прикрываемая отрешенностью спутника, то чуть сжимала, то разжимала его руку. Она рассматривала тыльную сторону его ладони, сильные, но изящные суставы пальцев, тонкие горячие вены под гладкой, кремовой кожей и глаза ее теряли фокус. Совсем стемнело, начал накрапывать дождь, ходить по зарослям было невозможно в такие плотные сумерки, они вышли на пляж. Море штормило, оно стало отвратительно серым и стылым, холодные брызги рассеивались в рваных порывах гудящего ветра и песка, но здесь было светлее и ни единой души до самого горизонта на триста шестьдесят градусов. Протащившись вдоль пляжа в сторону их домика, они сели на поваленную пальму неподалеку, идти было некуда, да и незачем. Лицо Нуба осунулось до такой степени, что он был похож на живой труп (оксюморон в оксюмороне) на смертном одре, он обездвижено смотрел себе под ноги, на серый, влажный песок, ему было невыносимо видеть их пустующий дом с черными, безжизненными окнами. Софи была готова поклясться, что в своей маленькой жизни она не встречала никого более прелестного, чем ее новый взрослый друг, его неподвижное лицо позволяло ей рассматривать его без помех и искажений. Он был печален до изнеможения, это так красило его и без того безупречный облик, что девочка не выдержала всей это массы восторга в своем маленьком организме и, словно подталкиваемая безжалостным ветром, горячо и воздушно обняла его плечи. Он беспомощно и обреченно принял ее ласку. Софи утешала его, как только могла, она была готова отдать ему все, что у нее было, лишь бы он перестал так мучиться. Всю свою нежность, сочувствие и трепет, все слова утешения, поддержки, которые она знала, на всех языках, которые она могла воспроизводить, она изливала ему. Она гладила его горячие волосы, изумляясь их смолистому блеску, и не могла понять, почему он так сильно напоминал ей своих английских куколок, которых papa привез на ее одиннадцатый день рождения из Ливерпуля в дорогом, коллекционном ящике, обитом зеленым бархатом, кромка которого была расшита золотой тесьмой. С огромными стеклянными глазами, очерченными черными стрелками, с бантами и в настоящих шелковых лентах, эти куклы обладали гипнотической красотой, она могла часами любоваться их безжизненным великолепием. Она бы немало удивилась, если бы узнала, что практически безошибочно разгадала загадку этой настоящей, большой куклы в своих маленьких руках. Какой-то неведомой, только детям доступной чистотой и ясностью взора, она видела Нуба таким, каким он по сути и являлся. Ее макушка едва до груди ему доставала, но она с неведомой доселе жадностью представила, как он славно бы разместился в большой, нарядной коробке рядом со всеми ее остальными редкими, диковинными, чудесными куколками и зверушками. У нее разгорелись щеки, она часто, с силой вдыхала соленый, пыльный воздух. Чуть отпрянув, она встала напротив, почти впритык к его лицу своим ангельским, раскрасневшимся личиком. Его длинную челку совсем разбросал ветер, она без малейшего стеснения положила пальчики ему на лоб и стала приглаживать упрямые волосы, прибирать их за уши, даже как-то деловито, совершенно по-хозяйски. Это была ее кукла, только она ей распоряжалась в эти невозможные мгновения. Он, впавший от безвыходности, от страха в какой-то безвольный транс, смотрел на девочку почти с мольбой, с роптанием, он уже не понимал, что происходит, что она делает, это было одновременно и таким естественным, закономерным, но вместе с этим его не оставляло чувство какого-то подспудного, глубинного раскаяния, ощущения чего-то очень темного, едкого, необратимого. Софи поняла, что в его глазах стоят неподвижные, горькие до тошноты слезы, ей стало страшно жаль это существо, ее сухие, горячие губы начали прикасаться к его вискам, она целовала его щеки, волосы, лоб с чувством пламенного, такого живого и неподдельного сочувствия. Через несколько медленных секунд у нее в груди начало что-то сильно жечь, что-то совершенно ей непонятное, неведомое, неподвластное, уходящее пониже живота, кольцом сцепляющее горло, язык. Софи даже вообразить не могла, что ее маленькое тело способно на что-то подобное. Она не понимала, что с ней случилось, ей казалось, что это сопереживание и сильная дружеская симпатия, но когда она осознала, что ей с каждой секундой хочется прикасаться к нему больше, чаще, она начала задыхаться. Она так хотела этих прикосновений, что близость этого человека начала давить ей на грудь, она жаждала дотрагиваться до него еще и еще, но это уже под коркой отзывалось чем-то невозможным, это было плохо, очень плохо, точно плохо, до слез плохо. В домике зажегся свет. Софи, обращенная туда лицом, увидела, как за стеклом блеснул чудесный золотистый шелк, точно такой же, какой она сама каждый вечер вычесывала мягкой, тяжелой щеткой. — Monsieur Би-Хан, смотрите! Наверное, это ваша Блэр! — она с горьким облегчением вытянула руку по направлению к окнам их спальни. Он, было, моментально рванул туда, но, бог знает, каким чудом одумавшись, метнулся обратно к Софи. Он стиснул ее крохотные плечики и оторвал от земли, вращаясь с ней по песку и благодаря так, как он в жизни своей никогда никого не благодарил. Поцеловав ее похолодевшие ручки, он исчез, рассеявшись с ветром. Софи еще долго смотрела ему вслед, а потом совсем уже почерневшим вечером поплелась к себе, с болью во всем теле, ощущая жгучую нехватку этого человека, и до рассвета не могла сомкнуть глаз в своей кроватке, и бесшумно вздрагивала от слез. Утром у нее поднялся жар, она бредила в лихорадке, звала отца, который сбился с ног, пытаясь найти здесь лучшего врача для своей приболевшей голубки. Лихорадка поразила всё ее тело, весь разум, разъедала сердце, в нем навсегда поселилась болезнь, неизлечимая, убивающая ее капля за каплей, год за годом.

***

Когда Блэр увидела чужое прикосновение к нему, она поняла, что бессмертие лишь истончает их любовь, делает ее хрупкой, как хрустальная игла. Мир исчез вместе с этим прикосновением. Она повторяла, убегая из злосчастного ресторана, по кругу: « Я умираю. Надеюсь, ты тоже умрешь». Когда он забежал в дом, обезумевший от страха ее не увидеть, от счастья ее снова найти, она не смогла вынести его лица. Она до белых кругов зажала глаза руками и снова начала повторять эту фразу, не имея никакой возможности с болью своей совладать, видеть его, а потом выбежала снова прочь, в гремящую бурю. Она едва перебирала ногами, но страх услышать его голос, страх услышать в этом голосе чувства к другой женщине заставляли ее ноги идти, все равно куда, главное дальше от бездны. Ей было несносно, тошно, ноги увязали в тяжелом песке, она решила утопиться, если он настигнет ее и все её страхи обратятся в явь. Волны оглушали, шторм свирепствовал на пике своей мощи. Она упала, не в силах более справиться со стихией, с чернотой ночи, с чернотой неизвестности. Первым ее настиг двойник, потом хозяин, она царапала песок, пытаясь вырваться из его рук, спрятаться, убежать, но от него невозможно было скрыться, из его рук нельзя было вырваться, она сама подарила ему свою свободу, отдала душу, а теперь у нее банально не осталось сил с ним бороться. Она кричала ему, сквозь ливень, сквозь вспышки безжалостных молний, чтобы он замолчал, чтобы он умер, что его голос ей невыносим, что он убил ее ни за что, так пусть же и оставит ее наконец подохнуть до конца. Он наконец-то дождался минуты, когда она совсем выбилась из сил и перестала так трепыхаться у него в руках. Он развернул ее к себе, крепко удерживая за плечи и его глаза в этот момент стали так бесподобно гореть, переливаться таким немыслимым, алмазным блеском, что она зачарованно опешила, уставившись на него. — Как же ты не видишь, Блэр? Ты же...Ты ведь не просто моя любовь, ты мне сестра. У меня хоть и есть брат, но формально, он никогда не был мне так близок, как ты, я никогда не чувствовал с ним такой родственной, кровной связи, как с тобой, и это не потому что в тебе течет моя кровь, это куда сложнее, куда глубже… Ты так хорошо говоришь всегда, я так сказать не сумею, но я знаю, что ты чувствуешь меня так, как я сам себя не чувствую. Ну неужели ты не веришь моим словам? Я готов ползать на коленях перед тобой, да только толку от того? Ну, вот — он тут же упал вниз, но она моментально встала на колени рядом с ним, как в ту бесконечную ночь, когда он воскресил ее в своем логове — Ты сопоставляешь ее, эту чужую женщину с собой, нет, я знаю, что я просто мразь, что не прошел мимо нее, что вообще позволил этой ситуации до этого дойти, но неужели ты до сих пор не поняла, что ты для меня такое? Ты моя создательница и это при том, что ты для меня как дочь... Господи, как бы это объяснить всё нормально… - он сделал тяжелый выдох- Блэр, как это сложно. Я не знаю, у меня не было детей, ну, обычных детей, но ты мне как дочь, я создал сам свою дочь, своими руками, я люблю тебя, как любят своих детей… Боже, это звучит дико, но это правда, я не знаю, как можно чувствовать одновременно и нежность и вожделение, но я чувствую. Мне кажется, я самый счастливый человек на всём свете, в любом мире. Я даже не знаю, как я смог это получить, чем заслужить…. Я часто впадаю в панику, Блэр, когда наблюдаю за тобой. Я смертельно боюсь будущего, я шарахаюсь от всего нового, я боюсь, что тебя у меня отнимут, что-то случится и ты уйдешь, исчезнешь, как сегодня. Я не могу сказать, что умру без тебя. Это не так. Я сгорю без тебя, надеясь скорее дотлеть до беспамятства. И как ты, зная все это, воображаешь меня с этой чужой мне женщиной? Да пусть она будет хоть самой красивой на свете! Хотя это даже близко не так…. Как после того, что я чувствую к тебе, или же лучше сказать — вместо того, как я соглашусь, подменю тебя… На кого? На нее? Вот на нее? На что? Я не понимаю, на что?! На ее что, внешность? Но это смешно! Тем более, боже… Я так не хочу возвращаться, но ты вынуждаешь меня… То была не она, пойми, то была детская влюбленность в девочку, Блэр, она была ростом мне по пояс! А это взрослая, упитанная, незнакомая баба! Я не знаю ее, она мне не нравится, она мне даже противна! Если хочешь, я расскажу тебе: я теперь могу вообще хоть как-то смотреть только на женщин с такими же волосами, как твои, если даже хоть немного, хоть на полтона в цвете разняться… — Тогда убей ее. Она будто переехала его поездом, разом прервав монолог. Она словно не слушала до этого то, что он так отчаянно выворачивал из себя. Ярость, ядовитая, невыносимая ревность затыкали ей уши, застилали глаза. Она ничего не могла воспринимать, ни о чем думать. Его слова были словно помехами на экране ее бесконечной боли. Даже вывернув наизнанку свою душу, он почти не смог ее облегчить. Он сглотнул, оторопел. — Послушай, Блэр… — почти шепотом начал он, — Ты пойми, у нее же есть дети… — То есть ее дети важнее меня? К черту детей! — взвыла Блэр с такой яростью и силой, что у него невольно разжались руки на ее плечах, — Пусть подохнут вместе с ней! Он отшатнулся назад. Глаза его потухли. Он, было, что-то попытался сказать, но голос сорвался. А потом он ответил ей: — Что угодно, Блэр. Реку крови, океан алмазов. Когда она опомнилась, цепенея с каждой секундой, когда она побежала его искать, чтобы остановить, чтобы раскаяться, чтобы умолять его не причинять вреда этой женщине, его уже нигде не было.

***

— Можешь идти. Загляни к мелким и можешь быть свободна до утра, — не отрываясь от вечерней шлифовки лица кремами и лосьонами, отдавала холодные указания свой помощнице Аннабелла, разодетая в неприлично струящийся черный шелк. Девушка бодро кивнула и молча вышла, тихо закрыв за собой дверь. Закончив с лицом, Аннабелла кинула халат на кровать и зашла в ванну, смыть лишнее с холеных рук. Она не удивилась, когда услышала медленные шаги в своей спальне, ухмыльнувшись своему обольстительному отражению в тонкой, такой же черной сорочке. — Располагайся. Я тебя ждала позже, но это мне даже нравится, — раздавался ее спокойный, чуть приторный голос из ванны. Выйдя в спальню и едва взглянув на мрачного своего гостя, Аннабелла не смогла скрыть очередную ухмылку и подошла к зеркалу, открывая флакон с туалетной водой. — Ты молчалив. Несколько часов назад ты был разговорчивее. Твоя жена укоротила тебе язык? — хохотнула она, — Впрочем, меня это совершенно не интересует. Она с нескрываемым удовольствием наблюдала в зеркале, как отражение Нуба неспешно двигалось в ее сторону. Она наслаждалась каждым его шагом, содроганием воздуха, каждой его недоступной доселе клеткой. А теперь он был здесь, сам, в ее руках, в ее бесконечной власти. Он подошел к ней сзади вплотную, как полуденная тень, и горел точно так же. Она откинула душистый затылок ему на грудь и прикрыла глаза, последний раз в своей жизни. Одна его рука нежно легла ей на лоб, чуть прижимая ее к себе, в другой чудесно блеснуло холодное лезвие. Теплая багровая влага хлынула на ее грудь, разрез вышел изумительно ровным. Он зажал ее рот рукой, чтобы не орала, а когда она перестала конвульсивно содрогаться в его жарких объятиях, обмякла, он аккуратно положил ее тело на прохладный мраморный пол.