Бездна взывает к бездне

The Neighbourhood — R.I.P. 2 My Youth Вряд ли подобная реакция товарищей по команде и всего народа в принципе была для Киришимы неожиданностью, но оказываться в центре внимания для него всё равно было довольно неловко. Оттого и приходилось мяться, почёсывать затылок и метить взглядом куда-то в сторону. И это при том, что больше всего ему сейчас хотелось холодной воды и горячего душа, но никак не торчать посреди раздевалки и отвечать на шквал чужих вопросов. Общий корпус не выиграл ни в одном соревновании, ребята оттуда вполне оправдано кидали злостные взгляды на Киришиму и остальных, кричали им вслед не совсем цензурные выражения, но быстро затихали и уходили с поникшей головой. Этим всё не ограничится — такую истину осознавал даже Киришима, относительно новенький во всех этих вопросах старых перепалок. Киришима стянул с себя почти насквозь мокрую баскетбольную форму и зашёл в душ, захватив с собой полотенце. На улице стемнело, концерт должен был начаться примерно через час, но у него, кажется, не осталось сил даже на то, чтобы доползти до кровати. Горячий душ усугубил положение, и его окончательно склонило в сон. Взбодриться и прийти в себя получилось из-за голосов, раздающихся в соседних кабинках. Он выключил воду и протёр мягким полотенцем волосы. — Да ладно, это не может быть правдой. Не поступят же они так только потому, что мы обошли их по всем видам спорта. У нас тут тоже куча ребят готовилась к выступлению, разве всё это, типа, не слишком? — Думаешь, это правда кого-то волнует? Об этом объявили всего пару минут назад, и хоть новость ещё не нашла всеобщего подтверждения, вряд ли она фальшивка. — Хочешь сказать, что они реально допустят к выступлению на концерте только пацанов из общего? — Блять. В этом году всё действительно настолько пиздецово, правда? Есть тысяча причин, почему это было ожидаемо, и столько же причин, почему Эйджиро это не волновало. Его вообще мало что волновало, пока не касалось его непосредственно. Он вышел из душевой, натянул на себя чистую футболку и серые спортивные штаны. Форму отдал Токоями — после сегодняшней игры она незамедлительно отправится в прачечную. Был ли смысл вообще являться в актовый зал? На самом деле, его не было и до того, как они ограничили число участников в мероприятии, но Шинсо настойчиво просил явиться всех, так что Киришима полагал, что выбора у него особо нет. Поэтому он направлялся в комнату, чтобы кинуть вещи со сменкой куда-то на кровать, ещё раз переодеться и окончательно собраться с силами, чтобы настроиться на полтора часа не нужного ему представления. Ветер на улице был несильным, разгонял повисшие в воздухе остатки тумана, слабо касался кожи, вызывая шквал мурашек и плавно пробегал по щекам. Было свежо и спокойно, в грудь даже закралось непривычное ощущение мнимого умиротворения. И мнимым Киришима его считал неспроста. Откуда-то сбоку к нему шёл знакомый пацан с недовольной физиономией. Без спортивной формы узнать его оказалось не так уж просто, но Киришима постарался. Тот пока ничего не говорил — видимо, дожидался, пока окажется довольно близко. Эйджиро остановился, сжал ремешок сумки, вгляделся вдаль. Какие к нему могут быть разговоры, кроме высказываний о том, что все соперники о нём думают? Слышать такое вряд ли хотелось, особенно на уставшую измученную голову. Парень тоже внезапно остановился. Нахмурился пуще прежнего, но на Киришиму не глядел. Смотрел куда-то поодаль, сгибал и разгибал пальцы, кажется, злился ещё больше прежнего. Эйджиро мог даже не поворачивать головы, чтобы понять причину всего этого — ему хватало лишь неприятного ощущения холодного пота, стекающего по спине. Пацан так и не сказал ни слова. Развернулся на пятках, ссутулившись, и пошёл в абсолютно противоположном направлении. — И ты всё-таки пришёл, — Киришима всё ещё не двигался. Гул голосов слышался лишь где-то вдалеке, рядом с ними же была абсолютная тишина, изредка нарушаемая песней сверчков в траве и шелестом листьев на деревьях. Свет фонарей сюда почти не доходил, они оба стояли в прохладной полутьме, вслушиваясь в звуки леса. Бакуго молчал в своей привычной манере, выглядел абсолютно незаинтересованным и отстранённым. Тем не менее как-то напряжённо хмурил брови и смотрел вслед ушедшему парню. Киришима хотел выдать что-то вроде: «Я похож на принцессу, которую нужно защищать?», но сдержался, думая, что Бакуго вряд ли появился здесь из-за него или действительно собирался вступиться. Но это было правдой лишь наполовину. Наверное, потому, что Бакуго привык: одного его вида достаточно, чтобы заставить кого-то развернуться вокруг своей оси и утопать восвояси, так что вступаться не было необходимости. Но он действительно появился тут, потому что предполагал подобное развитие событий: провокации и нахальное поведение тех, кто не привык проигрывать таким отбросам, как они, — всё это слишком предсказуемо. — Ты мне не нравишься. Приплыли. Он серьёзно заявился сюда, чтобы сказать Киришиме об этом вот? Эйджиро медленно повернулся, молча смотря на Бакуго и пытаясь разглядеть в его выражении лица хоть что-нибудь, что могло бы подсказать, как реагировать на подобное. — Мне не нравятся люди, которые выдают себя за других. У Киришимы окончательно отшибло возможность вымолвить хоть что-то. Он стоял неподвижно, губы его слегка приоткрылись, а брови поплыли вверх. Бакуго прошёл мимо, и холод, которым обдало Киришиму, был просто леденящим. — Поверь, ты не хотел бы видеть меня настоящего. Бакуго ничего не ответил, но Киришима точно знал, что тот его услышал. Он засунул свободную руку в карман и продолжил идти куда шёл, на этот раз окончательно стерев остатки эмоций со своего лица. Разве ты не говорил, что никто не узнает, Эйджиро? В актовом зале было не людно. И отнюдь не потому, что все только собирались. Совсем наоборот — концерт уже начался, а добрая часть кресел всё ещё пустовала, да и вряд ли обещала быть занята в принципе. На сцене кто-то из незнакомых старшеклассников распинался вовсю у микрофона, напевая что-то медленное и тягучее, так что Киришима поспешил занять своё место, что в потёмках было сделать достаточно непросто. Матерь Божья, да что он вообще тут забыл, если не приходить, как оказалось, можно было? Киришима сидел один, потому что отыскать Косея с Каминари в таком приглушённом свете казалось просто невозможным, да и не факт, что они вообще здесь были. В его ряду в принципе никого не было, все скучковались ближе к сцене, так что он умостился у стеночки и слегка сполз вниз по креслу, прикрывая глаза и глубоко вздыхая. Лица на сцене сменялись одно за другим, ничего не западало в душу, было скучно и сонливо. Возможно, потому что Киришима и не пытался слушать; возможно, потому что голова его была занята другими мыслями, которые, буквально, выводили его из себя. Вот теперь не хватало Каминари, болтающего без умолку, чтобы заглушить эти странные фразы в голове и переключить своё внимание на что-нибудь иное. Парень, вышедший на сцену после чёрт-знает-какого-по-счёту участника, конечно, Каминари не был, но тоже сумел мастерски отвлечь внимание Киришимы. И совсем не болтовнёй. Он окинул зал довольно равнодушным взглядом и устроился на стуле, приготовившись играть на инструменте, который для Киришимы был ни чем иным, как просто гигантской гитарой со смычком. На деле же виолончель выглядела эффектно, парень, на ней играющий, — не менее. Тут каждый знал, кем этот пацан является, и дело даже не в бросающейся в глаза причёске, в виде выкрашенных в белый и красный цвета волос. Когда ты сын директора — всеобщая осведомлённость совсем не новость, но когда ты сын директора, играющий на виолончели и имеющий при этом выкрашенные в нестандартные цвета волосы, — это уже поинтереснее. Тодороки Шото словно сразу давал понять, что он в этой конторе та ещё шишка — держался равнодушно настолько, что почти высокомерно. Взглядом никого не окидывал, ничего не говорил и почти ни с кем не контактировал. И всему этому есть ряд логических причин, конечно же, но выглядело всё так, будто он попросту не желал одаривать простых смертных своим вниманием, хотя на деле мог всего лишь оказаться просто не особо разговорчивым человеком. Такое вечно извращается, особенно теми, кто судит по статусу и не меняет своё мнение, даже если узнаёт человека получше. Вряд ли Тодороки ещё не привык к предвзятому мнению, да и не было так уж заметно, что его это особо волнует. Он играл очень сосредоточенно. Звук выходил чётким, окутывающим всех и каждого, а затем мягко режущим чужое дыхание, в конечном итоге перебивая его к чертям. Тодороки Шото знал, что он чертовски хорош, и это, кажется, придавало ему ещё большей уверенности. Он двигал смычком точно профессионально, время от времени открывая глаза и прикрывая их обратно. Киришима невольно расслабился, сполз ещё ниже, почти вжимая плечи в шею, и закрыл глаза. Мелодия была… странной? Вернее, она была красивой, бесспорно, но вместе с тем и вызывала шквал непонятных чувств, похожих на ностальгию вперемешку со сладким ощущением на кончике языка. То, что играл Шото, обдавало свежестью, сияло россыпью звёзд на небе (Киришима точно помнил, что вертел головой во все стороны, не в силах поверить, что на небе действительно может показываться настолько огромное количество), окрашивало всё вокруг в ночной синий и заставляло замирать на мгновение. То, что играл Шото, было по-настоящему прекрасно. И так считал вовсе не один лишь Киришима: весь зал мгновенно затих, а после того, как Тодороки закончил играть, разразился в ошеломлённых овациях, будто картину, которую только что видел Киришима, Тодороки Шото заставил увидеть и всех остальных присутствующих. Тодороки ушёл со сцены, а Киришима оглянулся по сторонам. Увидел он не так уж и много, но среди тех, кто сидел неподалёку и до кого доходил его взгляд, знакомых лиц не было. Шинсо на горизонте тоже не наблюдалось. Посчитав это за вполне себе знак, Эйджиро поднялся и постарался выйти как можно тише и незаметнее. Концерт присутствующих, конечно, мало волновал, но ему, тем не менее, вполне удалось провернуть всё довольно незаметно. На улице назревала какая-то перепалка, и это проливало свет на то, почему внутри так мало народу и совсем никого из тех, с кем Киришима хотя бы косвенно знаком, не было. Все они скучковались чуть поодаль от самого здания, ближе к лесу, где что-то яростно выясняли. Бакуго среди них не было. — Не кажется ли вам, что вы перебарщиваете? Мы проигнорировали ваше показушное ношение с алкоголем туда-сюда, но это, парни, перебор. Обиделись, что наши пацаны обошли вас в каждом соревновании? Серьёзно? Вот, насколько вы трусы, правда? Шинсо бы это чертовски не понравилось. Он всё ещё придерживался политики не отвечать на провокации, но человек, говорящий всё это, был не из новичков и не из компании Бакуго, а значит его внимание на подобном не заострялось, так что негодование нашло выход в пылких речах, и так как у остальных тоже точка кипения медленно достигала апогея, они столпились вокруг и как-то чересчур усердно кивали головами. — А ты не слишком ли высокого мнения о себе, ха? — это уже был кто-то из общего корпуса. — Это решение не наше, а администрации, они подумали, что мы не укладываемся во время, выделенное для проведения мероприятия. Так что свои претензии сыпь им, а не выпаливай всю эту ересь нам. — А кто по-вашему их надоумил, псы? Думаешь, я не в курсе всего вашего крысятничества? Вы все просто жалкие. Наши люди тоже усердно готовились, некоторых даже попросили из администрации, а теперь ты говоришь мне, что всё это их рук дело? За дурака меня держишь? Единственное, что лучше всего было делать в таких ситуациях — уходить поскорее. В этом же случае, следовало уходить как можно скорее, пока сюда не явился кто-то из чокнутой компашки. Киришима попятился назад, сглотнул и стушевался. Он сделал шаг в сторону, но это оказалось попросту ненужным действием — на него и без того никто не собирался обращать внимания. Бакуго прошёл мимо и подошёл к спорящим шайкам. Те моментально дёрнулись. Киришима ударил себя ладонью по лбу. Никто из чокнутой компашки, говоришь? Но что насчёт предводителя? Их предводитель подойдёт?