За гранью понимания

      Очередная годовщина… Снова и опять он возвращался мыслями в ту ночь. Казалось, что он может всё исправить, может вернуться назад и спасти ее, может! Только вот пока не получалось… Он снова открывал глаза и ощущал пустоту в душе: ее части больше не было, и уже никогда не будет. Было страшно осознавать это, хотя часто говорил себе, что принял, что смирился, что попросту не может изменить ничего. И только лишь ноющее: «Господи, верни ее…» — снова выло ночами, лишь едва пробиваясь через плотно сомкнутые губы.       Жить было нужно. Ради Маши. Ради Наташи… Она, она бы хотела этого, хотела, чтоб он был на этой земле и именно жил, а не существовал, не отсчитывал дни до своего последнего часа. И из-за этого в том числе он искал в себе силы, собирал всё, что только мог, чтобы выжить, чтобы не умереть, вновь и вновь возвращаясь то в ту ночь, то в камеру, то в зал суда.       И самое болезненное то, что всё это произошло в день рождения их дочери, их Маши. И каждый ее праздник теперь будет приправлен скорбью и щемящим чувством потери, желанием вернуться в этот же день, но другой год — когда смерть была еще далеко, когда они мечтали о будущем, когда у них еще было это будущее. И он, конечно, будет выглядеть любящим отцом перед дочерью, будет искренне поздравлять ее и дарить подарки, будет счастлив, что его малышка растет и взрослеет. Что она у него есть…       И за это он по гроб жизни благодарен одному человеку. Только одному, которого уже тоже не было в этом мире. Андрей винил себя во многом, произошедшем с ним — совсем молодым парнишкой, которому он обязан слишком многим. Он спас Машу, дал ему возможность посадить подонка Нестерова, и если бы не он, Андрей бы сейчас сидел на пожизненном. А если бы даже каким-то чудом не сидел, жить было бы не для чего: Юра бы откопал чемодан и нашел бы в нем племянницу… И тогда всё было бы кончено. Навсегда. Безвозвратно и необратимо.       Сегодня он шел на две могилы сразу. К Наташе и к Алтыну. В руках было два букета живых цветов. Наташин, правда, был побольше и пошикарнее, и только лишь четное количество роз сбивало градус его красоты и свежести — не для живой он, не будет она любоваться им, не поцелует мужа в щеку в знак благодарности. И не потому, что обиделась на него, а потому, что роз — четное число.       Уже издалека Андрей заметил знакомую фигуру у могилы жены. И держащие стебли цветов ладони сжались того сильнее. Это был тот, кого он еще не вычеркнул из своей жизни исключительно из-за Маши. Тот, кто посчитал должность и карьеру важнее дружбы. Тот, кто сам и перечеркнул эту самую дружбу. Да, пусть он не был виноват в гибели Наташи, он был действительно ни при чем и, наверное, имел моральное право прийти сюда в этот день. Андрей и сам не знал, что было бы правильнее: если бы он пришел или если бы отсиделся дома, не решившись? Впрочем, похоже, пора показать ему, чего стоило его малодушие. И не ему, а людям, совершенно ему незнакомым. Чью жизнь он обесценил в сравнении со своей. Нет, Андрей не считал, что на месте Алтына должен лежать Денис, он не желал ему смерти. И даже, наверное, расстроился бы, узнав о кончине того. И сам по себе, и потому, что Машка так любит этого дядю Дениса.       — Пришел, значит? — Климов спросил это будто у воздуха, не смотря в лицо Дениса, а поправляя в этот момент чуть покосившийся венок на могиле и укладывая уже третий свежий букет за сегодня. Один был, он знал, от Юры и матери Наташи, второй, по всей видимости, от Дениса. Букет был из белых роз — таких же, какие Денис подарил ей в тот вечер. И третий вот, от него, от мужа, который не смог уберечь…       — А… — Игнатьев замялся. — Я не мог не прийти.       — Знаешь, странно слышать от тебя подобные вещи теперь. «Не мог не прийти», — Климов как-то скривился в легкой ухмылке, — зато всё остальное не сделать ты смог.       Андрей наконец закончил манипуляции над цветами и венками, обтер гранитный памятник и неохотно повернулся к Денису. Тот, будто озяб, поглядывал на него и не знал, что говорить. Пропал из него весь лоск, пропали былые рубашки и костюмы, которые будто вросли в него, пропал огонь из глаз и жажда жизни. Этот человек выглядел жалко. Стоял, топчась на месте, как ребенок, и ожидая очередного упрека со стороны.       — Наташа любила тебя как друга. Наверное, рада, что ты пришел, — Климов пожал плечами, не берясь решать за супругу и оставляя ей, будто живой, право сделать это самой.       Денис молча покивал и всмотрелся в навсегда застывшее лицо Наташи. А как он когда-то хотел, чтоб не как друга… А как хотел сейчас, чтоб хоть как кого, чтоб хоть вообще не любила, но чтоб только жива была. И он своим бездействием слишком сильно виноват перед ней. И чтоб прийти на могилу, и чтоб не прийти на могилу. Только вот последнее стало бы еще одним поводом для уколов совести. Хоть и больно было обоим смотреть на безжизненную могилу, они были обязаны сделать это. Обязаны перед ней, перед собой.       Андрей всё продолжал смотреть на памятник, вспоминая в этот момент Наташу и мысленно словно разговаривая с ней. Сделать это вслух мешал находящийся здесь Денис. При нем он ни слова личного и лишнего теперь не скажет, утрачена та грань доверия, которая была между ними тогда. Когда они могли положиться друг на друга, когда были желанными гостями друг у друга. А сейчас Климов лишь про себя обещает Наташе заботиться о Маше и говорит, что у них всё хорошо. Только ее не хватает…       — Знаешь, хотел показать тебе здесь кое-что. Всё думал, стоит ли, да и когда… — Андрей отмахнулся от сбивающихся мыслей и просто сказал: — пошли, тут недалеко.       Игнатьев напрягся, но все же пошел следом за Климовым, не сразу решившись спросить, куда они идут. Они шли куда-то вглубь кладбища, и Денису становилось неприятно от постоянно сменяющихся крестов и памятников. Не любил он подобные места, и с особой болью смотрел на памятник Наташи, видя выбитые на нем даты. Конец… Дальше у нее уже ничего нет.       На тихий и настороженный вопрос: «Андрей, куда мы идем?» Климов лишь сказал, что убивать он его не собирается. Потом еще перебросился парой фраз о том, что Маша ждет его на свой праздник и ради нее он, Андрей, готов пустить его на порог своей квартиры. Денис сказала, что и сам собирался заехать к ним и подарок уже купил. Ответа не последовало. Пришли…       — Кто это?.. — не вспомнив того самого парня, именем которого Андрей «прикрылся», чтоб выйти на свободу, Денис рассматривал памятник и саму могилу. Она была не такой ухоженной, как Наташина, но все же чувствовалось, что руку к ней прикладывают.       Именно сюда Андрей положил второй букет цветов, а Денис только тогда догадался глянуть на выбитую дату смерти. В груди что-то екнуло, но он не до конца понял: что. Да, тот год имел много печальных и трагических событий, но сразу припомнить этого молодого парня Игнатьев не смог, лишь понял: это связано с тем делом. И, видимо, с ним самим в какой-то степени.       — Это Алтын. Не помнишь? Это же ты, Денис, поспособствовал тому, что его убили? Ты? Ты сообщил Нестерову обо всем? А этому парню я жизнью обязан.       И вдруг Денис просто замер. Он ни разу за всё это время не задумался о судьбе кого-то другого из всей этой истории. Не своей, не Андрея и Маши, а кого-то, кто волею судьбы очутился замешанным там. А теперь получалось, что перед ним тот, кому он сам подписал смертный приговор. Он — палач. И его руки тоже в крови. Он виновен в гибели этого парня. Он своим малодушием не просто сломал его жизнь, он обрек его на смерть. И, честно признаться, даже не особо задумался над этим. Чувствовал острую вину перед Андреем и Машей, а об этом парне и не вспомнил за всё время. Лишь мельком, едва-едва. Он был не из этой «пьесы», герой не их «романа», не из их жизни, Денис не знал ничего о нем, а потому и не вспомнил вскоре.       И лишь сейчас, на его могиле, вся обреченность вдруг вонзилась в него. Он осознал ее необратимость, осознал всю трагичность того события. Всю трагедию смерти любого человека. Что и он тоже жил, надеялся, верил, как и он сам, Игнатьев. Только вот он посчитал свою жизнь выше жизней многих других. А уж особенно — незнакомых. Раз уж не посчитал нужным искать Машку после того звонка. Раз посчитал пьяные слезы — единственным, чего достаточно для ее поиска. И теперь он смотрел будто в сами глаза этого парня, этого Алтына, как его назвал Андрей. И будто видел в них ответ, будто действительно разговаривал с человеком, и тот читал его мысли. Может, Денису просто проще было так. Проще чувствовать, будто покойный видит его раскаяние и покаяние, чувствует его разнывшую в груди боль. Только вот разница была как раз в том, что он, Денис, еще может чувствовать боль, а Алтын уже нет.       — Он Машу спас. Не смог убить, хотя должен был, — голос Андрея звучал будто фоном для Дениса в этот момент; его, вроде отошедшего от этой ситуации, вновь всколыхнуло всё то.       Только он представления не имел, чего стоило Алтыну смотреть на спящую на заднем сидении машины Машу и знать, что совсем скоро ему предстоит убить ее, что эта девочка, которая ни в чем не виновата, должна погибнуть ради жизни его сестры. Только сам Алтын мог чувствовать это, но даже он бы не смог передать словами, какая боль разрывала его в те моменты. Как он смотрел в эти чистые глаза сверху вниз, как отвечал на ее вопросы, как говорил, что мама скоро придет за ней, зная, что мамы уже нет. Он пытался не думать о том, что ему предстоит с ней сделать, пытался думать о сестре — только о ней, о том, что только так она сможет выжить. И только так. Но неужели смерть одного человека — цена жизни другого? И он до конца верил, что сможет свершить грех, что его не остановит доверчивое личико маленького ребенка, но просчитался. Разрывающая душу напополам боль оказалась сильнее, и Алтын попросил Машу остаться подождать его, а сам с остервенением и слезами на глазах закапал чемодан, в котором должна была быть она.       За что? За что эта девочка была обречена на такую судьбу?! Этим вопросом Алтын задавался постоянно, смотря на Машу. Он не понимал, почему она должна расплачиваться за дела взрослых. Почему должна умереть ни за что. Просто потому, что кому-то власть и деньги имеющему так захотелось! Просто потому, что он так решил. Решил отнять жизнь у ни в чем не повинных. И Саша не хотел убивать. Вообще никого. А в особенности эту девочку, постоянно спрашивающую: «А когда мама с папой приедут?». Только вот родители не приходили, а привязанность росла. Она не могла заменить ему умершую сестру, но именно тогда, с ее смертью, Алтын осознал, что никто в этом мире не может решать, кому жить, а кому умереть. Формально он выполнил все условия договора, а сестры все равно не стало. А что бы было с ним, сделай он это тогда? Если бы закопал тогда непустой чемодан? Это было поистине страшно, и ночами он просто задыхался от душивших страхов и вопросов. Их становилось всё больше, а время шло. Когда-то всё должно было решиться.       И всё и правда начало решаться, и тогда единственным, что действительно важно в его жизни, стало спасти Машку от неминуемой, казалось, смерти. Он не дал ей умереть ей однажды и тогда, когда за ними гонялись по всему Питеру, тоже не собирался отдавать в лапы Нестерова и его псов. Там бы ее никто не пощадил, никто не заглянул в ее честные детские глаза и не спел бы ей колыбельную, не подпел бы ее песенку про трех гусей… И он, как мог, оберегал ее, пытался сберечь, хотя бы оттянуть по возможности этот страшный момент, когда подонки настигнут их. Мотался по городу, скрывался в больнице, прятался, как только мог, но не рассчитал и промахнулся. И чувствовал свою вину перед Андреем и Машей за это. Из-за него она теперь у Нестерова, из-за него она может погибнуть. Эта девочка, спасшая его душу от одиночества.       Он решился взять убийство Натальи на себя, лишь бы помочь им, лишь бы дать возможность расставить всё по своим местам. Он готов был взять чужую вину на себя, веря, что Андрей разберется, что сможет вывести на чистую воду тех уродов, что искалечили столько жизней. Только вот вмешался Его величество случай, а если быть точнее и проще, то Денис Игнатьев, посчитавший, что его шкура важнее, что он просто обязан сделать этот звонок, прекрасно в глубине души понимая, чем завершится решение этой «проблемы» или хотя бы предполагая вероятный исход.       И ведь посмел после суда осуждать, хотя бы показушно осуждать Андрея, что тот воспользовался «услугой» и свалил всё на покойника. Только вот забывал договорить, кто поспособствовал тому, что этот самый парень был задушен. Да, говорил себе в первые дни, что если б не он, то Бобров бы постарался, но тем не менее это сделал именно он, а история не терпит сослагательного наклонения. Алтын был убит после полученной от Дениса информации.       И сейчас Денис вдруг задумался: а прикажи Нестеров тогда убить ему, он бы смог? Задушил бы? Поднялась бы рука? И теперь он не мог дать однозначного ответа. Теперь, понятное дело, казалось, что нет, что он не мог убить человека — просто неспособен на это, ушел бы из камеры, на самый худой конец, но какая-то толика сомнений все равно таилась в душе, и Денис всячески пытался отогнать ее, не давать ей завладеть собой. Хватало того, что он сейчас смотрит на человека, которого убили практически из-за него. Кто сделал намного больше для Маши и Андрея, кто был ему ближе в этой ситуации, чем он, лучший друг семьи. И какая-то даже ревность вдруг пронзила Игнатьева. Но вот почему-то не хотелось ему лежать здесь вместо Алтына, на земле он предпочитал стоять, а не лежать в ней. Уже ничего не изменить, и, значит, ему суждено жить. Хотя бы какое-то еще время…       — Просто знай, что этот человек спас Машу, я обязан ему всем, и этот же человек «вдруг» повесился в камере. Только не говори, что ты был не в курсе, — Андрей стоял позади Дениса и не гадал, что сейчас выражало лицо Игнатьева, да и не интересовало его это. Лишь надеялся, что он понял, какой ценой доставалось его «честное имя», которое он сам отчаянно пятнал шаг за шагом.       — Я… — голос дрогнул.       Андрей отмечал, что Денис нервно дотронулся до шеи, затем — до затылка и, не обернувшись к Андрею, робким шагом чуть приблизился к могилке. Чувствовать себя предателем было самым отвратительным ощущением из всех, что он когда-либо испытывал. И самое страшное — что он никогда, наверное, не сможет от этого избавиться, весь свой век будет гонять в памяти, что он — последняя сволочь, которая, как теперь оказалось, не только предала самых близких, но и фактически убила другого человека, который, не зная ни Машу, ни Андрея, столько для них сделал, готов был пожертвовать всем ради них. И это не он. И вновь он почувствовал зависть к Алтыну. И даже не знал, что лучше: жить отвергнутым или умереть достойным? Только вот он свой выбор уже сделал тогда, уверенно выбрав первое. Но тогда он не думал об этом. Главным было — жить! А там еще и место заманчивое в столице вырисовывалось… А нарисовалось за решеткой.       — Только приведи себя в порядок, если поедешь сегодня к Маше. Не хочу, чтоб она тебя таким видела, — Климов поджал губы: ради дочки он готов терпеть его в своей квартире, когда ей захочется. Хотя бы сейчас, когда он ей нужен, нужен этот дядя Денис, который был с ней всё ее детство. Но ей так же нужен и дядя Саша, которого он и рад бы пригласить, да только уже никак не сможет. А вести девочку к могиле еще одного близкого ей человека — пока с нее хватит Наташиной. А то скоро на кладбище будет больше близких, чем дома за столом. Пусть общается с Денисом, пока он сам готов на это. Пока Андрей не видит, что это навредит его дочери. Пока пусть будет так…       Денис сдавленно кивнул и снова всмотрелся в лицо на памятнике: совсем еще молодой парень, заметно моложе его самого, на века застыл в этом изображении, он оказался смелее и отважнее его самого, решился на многие отчаянные поступки, именно благодаря ему на заднем сидении его машины сейчас лежит подарок Маше. Благодаря ему она вообще есть и всё так же благодаря ему он тогда увидел абсолютно пустой чемодан, в котором должны были найти Машу. И всё закончилось, стоило Денису сделать один телефонный звонок. Всё закончилось, оборвалась. Он тихо прошептал: «Прости…». И скоро здесь обязательно появится ещё один букет цветов…       Андрей медленно пошел на выход с кладбища. Хватит с него. Нужно жить и терпеть. Терпеть и жить! Сегодня день рождения его дочери, и он должен сиять, должен верить, что впереди всё только самое светлое и прекрасное. Он обязан улыбаться не потому, что так надо, а потому, что этого просит душа. И он будет так улыбаться. Ради них. Ради его девчонок…