***
Денис сидел в своей машине около дома Климовых и время от времени поглядывал на их окно. Там горел свет, значит у него еще есть шанс подняться туда и вручить подарок, который лежал на соседнем сидении. Только вот снова было страшно. Страшно встретиться не с Андреем, а с остальными, кто будет там. С братом Наташи Юрой, с этим его ненормальным новым другом, который огрел его по голове (Игнатьев не был уверен, что он там будет, но такая встреча не сулила ничего хорошего), с мамой Наташи, которая, хоть и приглашала его тогда в гости, но могла в тот момент просто не знать всей правды, и его появление в квартире Климовых могло иметь непредсказуемые последствия. Уезжать, не поздравив Машу, Денис не собирался, просто решил дождаться, пока все гости уйдут, и тогда он сможет со спокойной душой подняться и подарить Маше подарок, обнять ее и сказать пару пожеланий, действительно искренних. И прошло довольно много времени с тех пор, как Игнатьев приехал сюда, до того, как из подъезда показались две знакомых ему фигуры: это были Юра и его мать. А когда-то он бы обязательно подошел и поздоровался, поговорил о чем-нибудь с Юрой и справился о здоровье пожилой женщины. А теперь сидит, почти прячется от них, чтоб не заметили, только им и дела до него нет. В их головах сейчас такой бардак, что его появление ничего уже не исправит и не испортит. Даже когда машины Гордиенко скрылась из этого двора, Денис не сразу решился покинуть свой автомобиль. Всё сидел, сверля взглядом окно Климовых, и чего-то ждал. Будто раньше, ждал звонка или СМС: «Ты где? Тебя ждать?». И чтоб ответить так же, как раньше, легко и не задумываясь: «Еду, еду, сейчас будем имениннице ушки дергать!». Только вот сейчас его самого, скорее, вздернут, чем дадут притронуться к Маше. Он теперь будто заразный, он теперь как чумной. Смотрел и на дверь подъезда каждый раз, когда оттуда кто-то выходил, думая, что это может быть кто-то из гостей Климовых. Денис мотнул головой и проморгался, словно очнувшись: на улице было уже темно, а приехал он сюда в зачинающиеся сумерки. Надо же было столько высидеть здесь… А за чередой сменяющих друг друга сценариев сегодняшнего вечера он и не заметил, как время пролетело, как ночь уже застлала улицы, как в окнах загорелись огни. Тогда решил, что больше думать и выжидать нельзя, иначе он действительно опоздает и застанет Машу уже глубоко спящей. Оставленному подарку, который он передаст через Андрея, она не поверит — он знал — а подумает, что это отец купил, чтоб не расстраивать дочку. Да и самому хотелось лично поздравить Машку. Один раз он уже оставил подарок, и что из этого вышло? А вышло то, что они имеют сейчас… Захватив с собой подарок, вышел из машины, поставил ее на сигнализацию и, выдохнув, пошел к знакомому подъезду. Дверной звонок разразился трелью в квартире Климовых, когда этого уже и не ждали. Андрей вздрогнул от нахлынувших на него далеких воспоминаний: когда-то всё началось с такого же дверного звонка. Только тогда он слышал его сквозь сон, а сейчас грудью встанет, но не даст ничего сделать со своей семьей. С тем, что от нее осталось. Отложив бумаги в сторону, пошел открывать дверь и в глазок увидел, что всё и правда начинается, как в ту ночь: это был Денис. — Маша тебя ждет, — впуская того в квартиру, сказал Андрей, — уже думали, что не придешь. — Я же обещал, — пожал плечами Денис и поежился от собственных слов: ему теперь здесь не особо верили и доверяли его обещаньям. — Маша, тут к тебе! — крикнул Андрей дочери, которая в данный момент оккупировала Сороку, но услышав голос отца и выглянув в прихожую, едва слышно взвизгнула от радости и понеслась навстречу желанному гостю. Денис рефлекторно подхватил ее на руки и поцеловал в щеку, а она прижалась к нему и сказала, попытавшись изобразить обиду, но с улыбкой: «А я уже думала, что ты не придешь! Опять уехал куда-нибудь!». Денис немного сморщился и ответил, что так, как тогда, он, надеется, больше никогда не уедет. А если ему нужно будет уехать, он ей скажет и обязательно будет звонить. Поставил Машу на пол и вручил ей подарок, тут же развернувшись к двери, чтобы удалиться, но заслышал из-за спины детский голосок: «Ты куда! А торт? Папа, скажи ему!». — Денис, правда, а торт? — Андрей и рад бы распрощаться с бывшим другом, но желание дочери было для него законом, тем более в ее день рождения. Он потерпит его здесь. Он простил его. Ради Маши он смог сделать это. — А… — Игнатьев опешил и продолжил всё так же нерешительно, словно вопрошая взглядом: «Я правильно понял?», — а давай… Сорока, выглянувший из комнаты со словами: «Ну ты где? Я так не играю!», — практически сразу наткнулся взглядом на Дениса, и выражение его лица непроизвольно изменилось: предатель таки явился. Выглядел Машку, севшую рядом с этим недодругом и разглядывающую его подарок. Теперь он и сам видел, насколько она к нему привязана, как любит его, но все равно с трудом понимал Андрея: терпеть вот это в своем доме после всего, что было, он бы на его месте не стал. Но, может, в том и разница, что он — не Андрей? — Здравствуйте, — поздоровался Денис с Надей, а потом и с Сорокой. Имен он их не помнил. Вроде попытался вспомнить, что адвоката Емельянову звали Надежда, но сомневался. Об имени того «ненормального с битой» даже не задумывался, но, увидев его в квартире, заметно напрягся; кажется, даже немного заныл затылок. — Здравствуйте, Денис Юрьевич, что-то вы запоздали, — оторвалась от бумаг Емельянова и безразлично кивнула Игнатьеву, затем передала ему чашку с чаем, а Денис с неким удивлением отметил: правда чай с тортом будет? — Да… дела, — произнес вслух Денис, а про себя добавил: «Не говорить же, что уже два часа в машине под окнами сидел…». — Дядь Денис, — обратился к нему Сорока в странно саркастичной манере, — тебе тридцать серебренников одолжить или у тебя свои? Игнатьев нервно повел плечами. Долго думать, о чем говорит Сорока, не приходилось. Его только завуалированно назвали Иудой, лишним здесь. А он и сам это знал, просто не мог не прийти из-за Маши. Если бы Андрей всё ей рассказал и она не захотела бы его видеть, он бы никогда здесь не появился и исчез из их жизни, но пока сам Климов разрешает то, что происходит сейчас, так и будет. — Свои, — ослабив галстук и схватив незаметно побольше воздуха, проговорил Денис и отпил чая. Андрей шепнул Сороке, чтоб все выяснения отношений остались за дверьми этой квартиры. По крайней мере, не в присутствии Маши. Сорокин согласился, но все-таки косился на ковыряющегося десертной ложкой в куске торта Игнатьева. Ох как чесались руки еще раз залепить ему чем-нибудь. А может, и машинку «погонять» или в гольф «сыграть», например. Играть Сорока так и не научился, но по-прежнему любил. — А что такое «тридцать серебренников»? — заинтересовалась Маша, а Андрей вздохнул: этого он и боялся, покосился на Сороку, про себя «благодаря» его за медвежью услугу: рассказывать Маше правду сейчас он все еще не собирался. — Машенька, это дядя Федя спросил у дяди Дениса, есть ли у него тридцать рублей, а то… а то дядя Денис недавно одолжил столько у дядя Феди, вот он и… пошутил… — Емельянова, заметив смятение остальных, пыталась хоть как-то выкрутиться, не упомянув библейского сюжета. Андрей тем временем искренне благодарил про себя Надежду, а затем и шепнул ей на ухо краткое: «Выручила». Надя улыбнулась сначала Андрею, потом Маше, а затем обратилась сразу к обоим мужчинам, чуть кося взглядом: «Так ведь, дядя Денис и дядя Федя?». — Да-да, — подтвердил Сорока и ухмыльнулся. — Дядя Денис, он же такой… общительный. Со всеми общается, никого стороной не обходит! И с папой, и со мной, и с… — заметил взгляд Андрея, — и с тетей Надей… Такого ощущения, что он на минном поле, Андрей не испытывал давно и благодарил Бога, что Денис пришел немного позже. И если теща бы приняла его нормально, то Юра бы тоже ополчился. Опять один-один. Сороку нужно было срочно утихомирить, иначе Маша потеряет еще один кусочек детства в свой очередной день рождения, а этого Климов никак не мог допустить. — Дядя Денис, почему ты не ешь тортик? Он же вкусный! — недоумевала Машка, а Игнатьеву кусок в горло не лез, особенно после такого приема. Ему говорили правду, но эту правду он хотел слышать не в присутствии ребенка, который любит его. — Худеете, Денис Юрьевич? — улыбнулась Надя. — Угу, а то совсем запустился… — поддержал Игнатьев, хотя диета в его планы не входила: и так в тюрьме растерял всю форму и сейчас пытался хоть немного привести себя в приличный вид, где на лице не светятся лишь пустые глаза. Сорока хохотнул. Андрей улыбнулся: Надя однозначно спасала ситуацию, а Сорока-то раззадорился, ему нравилось давить на Дениса вот так, окольными путями. Нравилось смотреть, как предатель мнется и жмется. — Да ты попробуй только, мы не скажем никому, что ты тортик ел, — Машка настаивала, а в Дениса и правда ничего не лезло: не до тортов ему было. Надо было сразу уходить, как подарил подарок. А то сидит тут сейчас посмешищем, ловит на себе взгляды то Сороки, полные желания утопить его, то Нади, будто жалеющие и улыбающиеся, то Андрея, который одним взглядом говорил: «Только скажешь лишнего — выйдешь через окно!». Игнатьев все же съел несколько кусков торта, и десерт ему действительно понравился. После тюрьмы он ни разу не покупал чего-то подобного, это будто возвращало его далеко назад. И почему в ту ночь Наташа не предложила ему никакого тортика или салатика? Конечно, он был более чем уверен, что отказался бы, но вдруг, вдруг бы согласился и остался здесь на эти несколько роковых минут до трагедии! — Надь, значит, смотри, вот тут… — Андрей указал Надежде что-то в документах и принялся что-то объяснять той вполголоса. — Работа… — вздохнула Маша, повернувшись к Денису и указав на отца и тетю Надю. Денис кивнул ей и сделал глоток чая. — Ой, Андрей, и правда, что бы я без тебя делала… — улыбнулась Надя и собрала документы в стопку. — Машенька, пока, еще раз с днем рождения тебя! Маша кивнула и помахала рукой Надежде. Денис решил, что это его шанс и, быстро затолкав оставшийся торт в себя под удивленный взгляд Сороки, чуть не поперхнувшегося виноградинкой, привстал из-за стола. — Надежда! — Емельянова обернулась, недоуменно оглядев потерянного Игнатьева. — Я вас провожу, — она все еще не знала, как на это реагировать, а Денис продолжал: — Машенька, мне нужно тетю Надю проводить, а то уже поздно, ей страшно одной будет. Игнатьев еще раз обнял Машу, нашептал ей каких-то пожеланий на ухо, что та разулыбалась. Сорока, ухмыляясь, бурчал себе под нос, а когда Игнатьев прошел мимо него, укоряюще произнес: «Удачи, дядь Денис, а то темно уже, всякие доброжелатели с битами ходят, а иногда и с кувалдами», — Денис вздрогнул, а Сорока отправил очередную виноградину в рот. Денис что-то шепнул Наде, и та, пожав плечами, вроде как согласилась и стала ждать его в прихожей. — Вон какой у тебя дядя Денис. Просто джентльмен, — когда за гостями закрылась дверь, обратился к Маше Сорокин, — так, показывай, что он тебе подарил, это мы еще не опробовали!Улыбка сквозь слёзы
6 мая 2019 г. в 06:14
Говорят, день рождения бывает раз в году. Говорят, это самый светлый праздник в жизни каждого человека. Говорят, говорят, говорят… Говорят те, кто не испытал потерь в этот день. Говорят те, кто может искренне улыбаться, поздравляя именинника. Говорят те, у кого на глазах не стоят слезы утраты. А те, кто испытал, стараются понять: почему именно так? Почему именно в этот день? Почему любящая бабушка должна одновременно поздравлять внучку и думать о том, что этот день несколько лет назад стал последним днем в жизни ее дочери? Почему заботливый отец все еще винит себя в гибели жены, которую он до сих пор любит, которую никогда не сможет забыть и заменить какой-нибудь другой женщиной. Для него нет других. Для него есть только она… И дочь, ради которой сегодня он будет улыбаться.
Всё, практически всё, как в тот год: улыбающаяся Машка, повзрослевшая на один год; играющий с ней Юра; бабушка, чуть всхлипывающая от всего сразу: и от того, что девочка так быстро растет, и от того, что она становится похожа на ее Наташу. И только ее самой, Наташи, уже нет, и никогда она не сможет поздравить свою дочку с праздником. Все только будут чувствовать, что она с ними, но увидеть уже не смогут. Будут просто знать: она не оставила, не ушла в забвение и небытие. Она есть, просто ее нет.
Маша с интересом разглядывала подарки, посматривала на воздушные шарики и подаренные отцом цветы. Юра старался развеселить племянницу: то щекотал ее, то рожицы строил, то еще чего выдумывал. Наташу им уже не вернуть, а портить ребенку праздник было не в их правилах, и каждый, превозмогая боль, улыбался, поздравлял, старался светиться счастьем и радостью. Получалось относительно хорошо, забывалось, получалось абстрагироваться от страшных событий той ночи. И Андрею это удавалось и лучше, и хуже всех. Он один помнил ее последних вздох, последние слова и тот взгляд, которым она напоследок одарила его. Ее волновала лишь Маша. Где ее девочка. И Наташа была уверена: Андрей найдет ее, всё будет хорошо. Но понимала: уже без нее… Так и получилось. Годы шли, а следы не затирались, рубцы снова и снова превращались в кровоточащие раны.
Приехала поздравить девочку и Надя Емельянова. Сорока тоже не смог не прийти на праздник к той, ради кого они с Андреем столько наворотили. И Сорока с Юрой, как ни странно, довольно быстро нашли общий язык еще тогда, давно, и сейчас оба веселили Машку, которая даже и не знала, почему бабушка сегодня плачет. Она не знает конкретную дату смерти мамы. Потом узнает. Так решила ее семья, и пока что всем это казалось правильным решением. Каждый старался уберечь ее от страшных подробностей той ночи. И лишь на вопрос: «А где дядя Саша?», ответить пока не могли. Не было дяди Саши, как и мамы, больше. А ведь она полюбила его, привязалась… Отвечали, что уехал далеко и надолго, к своей сестре, которой он тоже очень нужен… Спрашивала она о нем не так часто, к счастью. Школа, личные дела и заботы отнимали много времени. Да и детское подсознание всячески старалось стереть подробности тех страшных и странных месяцев.
Надя за это время стала желанным гостем в доме Климовых. И не только по вопросам работы, хотя иногда могла проконсультироваться по некоторым особо заморочистым делам. Как дело его самого когда-то… Тем не менее она вошла в дружное окружение Климовых, и вскоре уже не вспоминалась история их знакомства, не всплывал в голове зал суда и допросная, побег и поиски Маши. Они всеми силами стремились забыть это, старались жить настоящим и будущим.
Юра не мог налюбоваться на племянницу и, как и мать, отмечал, что она становится чем-то похожа на Наташу, хотя раньше в ней больше угадывались черты Андрея. Наташа будто напоминала о себе через дочь, говорила, что она жива в ней, что Маша — ее продолжение, а значит смерти для нее нет. Она всегда с ними, она — в их памяти и их сердцах. Но зачастую этого было слишком, даже ничтожно мало, чтобы притупить боль в душе.
И Юра с содроганием вспоминал те месяцы: он будто обезумел, ища чемодан по всему лесу, словно полицейская собака-ищейка; он перерыл если не весь, то половину леса точно; он готов был собственными руками задушить или пристрелить Андрея. Он готов был на всё, чтоб отомстить за сестру и племянницу. И как был счастлив, отыскав последнюю живой и невредимой. Столько счастья он не испытывал ни разу в жизни и в тот момент понял, что такое настоящее счастье. Андрей оказался невиновен в смерти жены, и Юра, не задумываясь, попросил прощения: он действительно был виноват перед ним. Но в те месяцы он просто был поглощен злобой и ненавистью, не верил ни единому слову Климова, а позже все же решил поверить, хотя бы попробовать помочь тому, а в сердце вдруг зажглась блеклая свеча надежды: а вдруг и правда жива?..
А Машка… Машка искренне смеялась и веселилась сегодня. Это был ее праздник, ее сказка. Она еще не знала, что произошло в этот день несколько лет назад. Пока это не для ее осознания и понимания. Пока это должно тревожить лишь взрослых. Пока она должна просто жить и веселиться, как все остальные дети. Придет и ее время — узнает. Андрей не сможет скрывать, но хотел, чтобы этот момент настал как можно позже.
Сорока и подумать не мог в своей жизни, что будет водить дружбу с ментом, что будет помогать ему, а после — станет лучшим другом. Взамен старого, который выбрал карьеру. И такое поведение, как никакое другое вызывало отвращение у Сорокина. Лучше уж быть бандитом, лучше быть за решеткой, но не предать своей чести и достоинства, не обменять верящих тебе людей на деньги и повышение. Потому с большим удовольствием тогда, на мосту, врезал Денису битой и был бы рад повторить это, если б Андрей не выставил, будто случайно, перед ним руку. Может, все же жалел. Может, просто не хотел опускаться и мараться лишний раз. А он, Сорока, врезал бы для профилактики пару разочков, чтоб, глядишь, в мозгах всё на место повставало хоть немного, а то контакты, вроде, отсырели.
Юра, сославшись на бессонную ночную смену и кивнув в сторону утирающей слезы матери, ушел сам, попрощавшись с Андреем, и мать увел. Когда она видела Машу, при ней никогда не плакала. А когда девочка увлекалась чем-то другим, уходила в свою комнату, убегала от «нападающих» Юры и Сороки, вдруг давала волю сырости, и Юре это не нравилось. Тем более ночная смена, действительно, оказалась бессонной и вымотавшей его так, что он чуть не забыл о дне рождения племянницы.
Сорока развлекал Машку в то время, как Надя, вздохнув, попросила Андрея снова помочь ей с одним заковыристым делом и разложила на столе какие-то бумаги. Машка же часто спрашивала об одном человеке, который обещался быть: о Денисе. Девочка ждала его, ведь правда любила, верила. И так несколько лет не получала ни привета, ни ответа — лишь выдуманные Андреем звонки. И иногда ей уже казалось, что и Дениса уже нет, как и мамы, что папа просто не говорит ей об этом, но Андрей отрицал эту версию, говоря, что Игнатьев жив-здоров, просто пока не может приехать лично. А когда Денис пришел к ним сам, с плеч Маши словно упал тяжелый груз: папа говорил правду, он жив и действительно пришел к ним, сказал, что любит. И снова пропал… А Сорока лишь морщился и говорил Андрею, пока Маша не слышала, что он бы задал этому доброму дяде Денису. Битой. Или кувалдой… А Андрей лишь просил при Маше не говорить о Денисе плохо: она любит его, и этого ему, Климову, достаточно, чтоб не разорвать все связи с этим человеком.
— Просил же по-человечески: поздравь Машу, — твердил Андрей, перебирая листочки Нади, и мельком проглядывал то показания, то заключения экспертиз. — Да хоть позвонил бы, а…
Климов положил бумаги на стол и покачал головой: Машка ведь ждать его будет, а он, сволочь, словно нарочно постоянно заставляет ее ждать, надеяться и задавать вопрос: «А дядя Денис забыл про меня?». А он будет выпытывать улыбку, сажать ее себе на колени и говорить: «Ну как он мог забыть? Работает просто, наверно, но обязательно поздравит тебя», — потом целовать ее в щеку и спускать на пол, чтоб бежала играть, про себя кляня Игнатьева на чем свет стоит. Замаял уже ребенку нервы портить, ей-богу!